ЧАСТЬ II 3 страница

…Беспалый хорошо помнил свой недавний разговор с Москвой. Собеседник несколько раз мягко, но настойчиво просил называть его просто Коля. Коля… И у этих тоже кликухи – как у бандюг каких‑нибудь. «Ах, Калистратов! Да не берите вы в голову, Александр Тимофеевич! Сегодня есть Калистратов – а завтра, глядишь, его и нет. Если бы человек, о котором мы с вами знаем, находился у вас в колонии, скажем, осенью прошлого года, тогда да – это было бы крайне важно. А на сегодняшний момент он уже отработанный материал. Так что поступайте с ним по обстановке. И если он вдруг у вас там не выдержит условий содержания – там, простудится, заболеет чем‑то серьезным или еще что – так поверьте, никто особенно по этом поводу убиваться не станет. Ведь знаете, как на Руси говорят – свято место пусто не бывает. На вакансию новый кандидат быстро найдется!»

Вот такой был странный и многозначительный разговор. Причем тот разговор, как и три предыдущих, «Коля» обставил как опытный конспиратор. Сам позвонил Беспалому накануне, назвал какой‑то московский номер и попросил на следующий день заказать с этим номером разговор с райцентровского переговорного пункта…

– Так надо, – говорил Коля, – пока это в наших с вами взаимных интересах.

Беспалый не сомневался в могуществе загадочного Коли, поскольку все, что тот ни пообещал Беспалому, тут же мгновенно выполнялось: деньги шли, людей повышали в званиях, решались какие‑то личные вопросы, которые годами, как дамоклов меч, висели над Беспалым. В общем, Коля был человек слова, с прямыми выходами на самый верх.

Беспалый покрутил головой. Он так всегда делал, когда его одолевали невеселые мысли. А веселиться сейчас было нечему. Буквально через два часа – да нет, уже через полтора – ему предстояла непростая и нервная работа по «зачистке» колонии. Так подполковник Беспалый называл тотальный шмон, который он обычно устраивал пару раз в год, когда решал, что наступил удобный момент вытряхнуть из зековских тайников накопленные «клады»: холодное (а иногда и огнестрельное) оружие, валютную заначку, наркоту. Сейчас, сразу после поверки, предстояло устроить внеочередную «зачистку», возможно, она позволит узнать истинную причину внезапного мятежа заключенных, выявить зачинщиков.

Он быстро прокрутил в памяти вереницу всех событий последнего дня: выходило, что зеки во главе с хитрым опытным Муллой забузили просто так, на пустом месте, буквально из‑за того, что начальник колонии, видите ли, отказался отдать им на «растерзание» своего стукача Щеголя. Беспалый был опытным тюремщиком и отлично знал, что это не повод для бузы. Просто так ничего не бывает. Значит, было еще что‑то. Была какая‑то тайная, пока ему непонятная и неизвестная причина… И тут он вспомнил, что среди ночи отдал своему заму, майору Кротову, приказ послать кого‑нибудь в дозор вокруг зоны: так, на всякий случай, посмотреть, что творится вокруг, не дал ли кто из зеков деру во время всеобщей суматохи.

Он привычно сунул руку в карман куртки и вытащил переговорник. Вызвал Кротова. В ответ раздался только легкий треск радиоэфира.

– Кротов, мать твою! Как слышишь? Прием!

Ничего. Наверное, сукин кот, спит без задних ног. Беспалый швырнул переговорник на журнальный столик.

И в этот момент в дверь постучали. Неужто сам заявился? Беспалый поднялся и пошел открывать. На пороге стоял его «верный пес», его глаза и уши – осужденный «химик» по кличке Щеголь.

– Ты чего это, Щеголь, охерел совсем? Какого… ты ко мне без приглашения пришел? Тебя братва по всей зоне ищет, хочет из тебя кишки выпустить, а ты шастаешь – да еще без охраны!

Щеголь был бледен. Он буквально оттеснил Беспалого от двери и прошмыгнул в кабинет.

– Это, Александр Тимофеич, вы закройте дверку‑то… – Беспалый затворил дверь и повернул ключ в замке. Потом пристально осмотрел Щеголя.

– Что это с тобой? В дерьме весь каком‑то! Ты что, в очко свалился? Тьфу ты, воняет как! Ты где укрывался?

– У Васильевой Светки на скотном!

– А как это тебя туда занесло – на вольную? – подивился Беспалый.

– Ходы знаю, – уклончиво ответил Щеголь. – Прошел. Как вся эта херомудия началась, так и взял ноги в руки. Мои люди шепнули, что Мулла вроде как меня искал‑требовал.

Беспалый строго глянул Щеголю в глаза.

– Было дело! – И тут ему в голову пришла мысль. – Кстати, он и у меня просил, чтобы я тебя ему отдал. Узнал старик, что ты мое шибко доверенное лицо – информатор. Между прочим, буза началась именно по той причине, что я Мулле отказал. Не отдал тебя. Так‑то, братец. Я твою задницу спас.

Щеголь сглотнул слюну.

– Правда, что ль? Александр Тимофеич, так теперь‑то мне тут житья не будет – порешат, суки поганые! Мулла коли прознал все, так теперь не успокоится, пока глотку мне не перережет…

Беспалый жестом пригласил Щеголя пройти и сесть к столу. А сам не спеша подошел к раскрытому сейфу, достал второй стаканчик и, поставив его перед Щеголем, плеснул водки.

– Не перережет он тебе глотку, не бзди! Мулла наш сам уже успокоился – обрел, понимаешь, вечный покой.

– Убили? – вырвалось у Щеголя. – Да кто же его?

– Стрельба была сумасшедшая – да ты ведь и сам должен был слышать, у Светки‑то в койке!

– Да какая там койка! – махнул рукой Щеголь и хряпнул стаканчик до дна. – Говорю же: в хлеве у нее сидел. В свинячьем говне по самые уши! Жить‑то охота, Тимофеич! Сам знаешь. – Собеседники помолчали. – Так что теперь будет‑то? – как‑то неуверенно спросил Щеголь.

Беспалый многозначительно поиграл бровями.

– А что будет – ничего. Придется тебя пока убрать отсюда. Покуда не уляжется все. Переведу тебя в соседнюю зону – к полковнику Бурякову. Там, говорят, и харчи посытнее, и порядки помягче. Не то что у меня – на «сучьей»!

Щеголь сразу взбодрился.

– Вот спасибо, Александр Тимофеич! Век не забуду! – Он вскочил и, глупо улыбаясь, попятился к двери.

– Так Мулла точно копыта откинул? А этот, московский гость, – с ним что? – Беспалый помрачнел.

– С ним, похоже, тоже несчастье приключилось. Оступился на баррикаде, споткнулся, упал…

– … потерял сознание, очнулся – гипс? – осклабился Щеголь.

Беспалый поморщился.

– Да нет, брат Щеголь, хуже, – не очнулся. И не очнется теперь уж никогда. Так что можешь спать спокойно. – С этими словами Беспалый помрачнел еще больше. Видно, этот вердикт не очень‑то убеждал его самого. – Иди к себе в барак да смотри на ОМОН не наткнись – они же тебя в лицо не знают, разбираться не будут, пальнут из «акаэма» – и поминай как звали.

Как только Щеголь исчез за дверью, Беспалый подошел к журнальному столику и налил себе еще стаканчик. На душе у него было скверно. Почему? Он пока не мог этого понять. Что‑то его угнетало. Что? Мысль или, вернее, смутное опасение, что он что‑то сделал не так. Или не сделал. Не доделал. Но что?

Беспалый задумчиво подошел к сейфу и стал рыться там, точно надеялся выволочь оттуда завалившийся за бумаги золотой самородок. Но он достал древний пыльный кассетник «Юность». Ткнул кнопку воспроизведения – и из динамика захрипел Высоцкий: «…И что там ангелы поют такими злыми голосами! Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее…»

И тут он вспомнил. Он вспомнил! Ангелы! «Я не проверил у него татуировку!» – эта мысль буквально обожгла его. И он невольно ощутил на спине предательский холодок страха.

* * *

Щеголь крадучись шел по самым темным углам, задами административных построек. Скоро должно было светать, и он торопился вернуться в свой барак в предутренних сумерках. Разговор с Беспалым порадовал его. Конечно, обидно было сваливать со «своей» зоны, которую он и так держал в кулаке, а теперь, после смерти Муллы, вообще мог стать тут королем. Ну да ладно. Беспалый прав: надо свалить, пока все утрясется, а то не дай Бог – братва пронюхает про его шуры‑муры с лагерным начальством, и тогда все, полный шандец. Но что ни делается – все к лучшему. На соседней зоне он перекантуется полгодика – а там, глядишь, вернется обратно, под крыло к Беспалому…

Он расправил плечи и ускорил шаг. Но как только свернул от столовой на финишную прямую, дорогу ему перегородила фигура в форме. Он чуть не охнул от неожиданности. Но приглядевшись, сразу узнал в случайном встречном прапорщика Родионыча. Сорокапятилетнего мужика в колонии все без исключения величали именно Родионычем: начальство – из уважения к его почти двадцатипятилетнему стажу службы, молоденькие краснопогонники – за то, что он годился каждому из них в отцы, а зеки – за те неоценимые услуги, которые он им оказывал, пользуясь своим служебным положением.

На зоне Родионыч был человеком незаменимым: за четвертную он мог отнести «маляву» в соседний барак; мог принести на зону водки, сигарет, чаю. Впрочем, такой мелкий бизнес, осуждающийся начальством, почти для всего персонала исправительных учреждений был чуть ли не основным заработком и не считался чем‑то особенным и зазорным. Родионыч же за хорошие бабки решал вопросы и поважней: оружие, наркота, послания на волю, «малявы» из других зон. При необходимости Родионыч мог добыть для зеков липовые документы, снабдить важной информацией. Щеголь давно знал, что Родионыч «запомоенный» вертухай. Знал и то, что «зацепили» его не в родной колонии, а на южном побережье Крыма, где он поправлял здоровьице после усиленной службы в Заполярном крае. В санатории, где он отдыхал, было полно перезрелых девок, приехавших на песчаный берег в надежде отыскать в людском водовороте блудного принца.

Прапорщику было где показать армейскую прыть. Он напоминал нахала козла, что забрел на соседский огород за спелой и сладкой капустой. Правда, своим новым знакомым он представлялся бравым подполковником, героем едва ли не всех «горячих точек», вспыхивающих на южных границах России, который в санаторий прибыл залечить боевые раны.

Родионыч и вправду был видный мужик – высокий, с густой, слегка посеребренной шевелюрой, ладный, он виделся одиноким бабам едва ли не идеалом, и поэтому не было ничего удивительного в том, что они висли на нем гроздьями.

Однако у любвеобильного Родионыча была тайная страстишка, которая запросто перечеркивала его многие достоинства, – любил он подросших девочек, но таких, которым не стыдно было пока появляться на общественном пляже без лифчика. За такой незрелый экземпляр он готов был отдать не только дьяволу душу, но даже остаток бренной жизни.

К себе в номер он заманивал их без затей, используя не только мощное мужское обаяние, но и хрустящие доллары, на которые, без всяких предрассудков, клевали начинающие крымские путаны. Причем он всегда безошибочно угадывал именно таких, что могли удовлетворить его буйные эротические фантазии.

Зная особый вкус Родионыча, воры подсунули ему пятнадцатилетнее дитя с невинным личиком Мальвины, но тем не менее такую же распущенную и жадную до развлечений, как египетская царица Клеопатра. А когда грехопадение состоялось, дитя с плачем объявило о своем влиятельном папочке, пекущемся о целомудрии единственной дочери не менее свято, чем Министерство внутренних дел о чистоте своих рядов. За нанесенное оскорбление ребенок запросил с Родионыча такие деньги, какие он не сумел бы скопить даже за три года, даже если бы брал взятки в четыре руки.

То, что угрозы «Мальвины» не были пустыми, Родионыч осознал через сутки, в тот самый момент, когда к нему в комнату, без стука, ввалились два «старших брата» юной красавицы и, заслонив широкими спинами дверь, спокойно, без всякого надрыва в голосе, сообщили, что за неуважение к их семье они поднимут его на «перо», как ободранного петуха; между делом сообщили, что знают не только о его бахвальстве насчет подполковника, но и о настоящем месте службы, а также постаревшей и ревнивой жене. Не нужно было обладать особенной прозорливостью, чтобы понять: у каждого брата за плечами, как минимум, три ходки. Разговор окончился тем, что они готовы были простить оскорбление, если Родионыч станет иногда оказывать «братве» кое‑какие услуги, разумеется за соответствующее вознаграждение. С тех пор Родионыч стал хлебать в два горла – получал хозяйское жалованье и гонорар от братвы…

Ворам было известно, что на сколоченный «теневой» капиталец он намеревался, съехав с опостылевшей мерзлоты куда‑нибудь в черноземную полосу, обзавестись небольшим домиком, куда бы не доносился лай тюремных собак и где смену дня и ночи не нужно было бы ожидать по нескольку месяцев.

– Здорово, Родионыч! – приветливо бросил Щеголь прапорщику. – А я уж испугался: думал, на омоновца налетел!

Родионыч криво усмехнулся и ничего не ответил.

– В шестом бараке мужиков утихомиривал, чтобы Беспалый не слишком завтра разорялся! – на всякий случай доложил ему Щеголь. – До моего барака доведешь? А то как бы на омоновский патруль на наскочить.

Родионыч опять молча кивнул и пошел рядом с заключенным. Щеголь, видя, что прапор не настроен на беседу, умолк и торопливо зашагал в сторону барака.

Когда они подошли к входу, Родионыч подал голос:

– Зайдем‑ка в умывальню – разговор есть.

– Ну давай, – удивился Щеголь. О чем мог с ним толковать прапорщик, он не мог даже предположить.

Родионыч, едва кивнув стоящему у входа в барак омоновцу и буркнув: «Свои», пропустил Щеголя впереди себя в тускло освещенный коридор и проследил, как беспаловский стукачок уверенным шагом направился к умывальне. Он быстро пристроился сзади, на ходу выудил из кармана заранее приготовленный ремешок и намотал его на руку.

Щеголь очень бы удивился, узнай он, сколько заплатили Родионычу за его жизнь. Мало заплатили – пятьсот «зеленых». Унизительно мало. Но, услышав назначенную сумму, Родионыч не стал кочевряжиться. Он не любил выскочку и выпендрежника Щеголя. И даже немного позлорадствовал, что получил такой заказ. К тому же заказ поступил не от кого‑нибудь, а от ближайших друганов Щеголя. Вот это уже кое о чем говорило. Выходит, чем‑то серьезно Щеголь не угодил своей братве. Раз такой ему вынесен приговор, значит, совершил он самый мерзкий, самый непростительный грех – продался хозяину. А за это, само собой, по воровским законам полагается «вышка»…

Об этом Родионыч думал, пока они топали вдвоем по зоне. А сейчас он крепко сжал в кулаке ремешок и изготовился.

Ремень был узким – точная копия китайской удавки. Родионыч поудобнее закрепил его на кисти, а потом уверенно закинул петлю на шею зека. Щеголь негромко и сдавленно хрюкнул, пытаясь руками освободиться от смертельного узла, изо всех сил завертелся, стал упираться, но уже через минуту борьбы сдался – беспомощно дернул ногами, повалился на пол и вытянулся во всю длину. Некоторое время Родионыч продолжал стягивать шею Щеголя, как будто опасался, что тот сумеет пробудиться от смертельного сна. Но убедившись, что ссученный затих навсегда, неторопливо стянул ремень с шеи, заглянул в лицо убитому, брезгливо поморщился: фу‑ты ну‑ты, помереть и то не сумел без театра – язык вывалился на подбородок слюнявой лентой, глаза закатились к самому потолку, как будто заглядывали под хитон ангелам.

Родионыч сплюнул. Осмотрелся.

Ремешок был безнадежно испорчен: теперь таким не подпояшешься; жаль, придется выбрасывать и покупать новый. Прапорщик с досады скривил физиономию и снова сплюнул в угол. Еще раз осмотрел Щеголя: вряд ли о ссученном кто взгрустнет; наверняка по поводу его кончины не будет организовано даже специального расследования – через час в лагере начнется такое, что его смерть затеряется среди множества других и будет выглядеть вполне естественной.

* * *

После утренней поверки беспокойство Беспалого усилилось. Он недосчитался двух заключенных. Из списочного состава в тысячу двести шестнадцать человек к утру осталась тысяча двести пять. Четверо зеков были убиты в самом начале бузы – он сам лично видел трупы в бараке. Муллу он пристрелил собственноручно. Двух ухлопали во время штурма баррикад. Итого семь трупов. Потом еще двоих уложили уже утром приданные ему омоновцы: на хрена они это сделали, Беспалый понять не мог, потому что к моменту прихода роты в колонию буза фактически уже угасала. Ну ладно, городским ребятам захотелось пострелять – кто ж их, мудаков, удержит. Итого – девять. Но куда делись еще двое?

Беспалый приказал прочесать всю зону, каждый кустик, вывернуть все наизнанку «И не забыть заглянуть в суповые котлы на кухне», – любил в таких случаях приговаривать Беспалый.

Часам к восьми выяснилось, что пропал Александр Ковнер, вор по кличке Сашка Клин. Беспалый открыл дело Ковнера и, едва взглянув на его фотографии анфас и профиль, ощутил снова холодный страх. Высокий лоб над насмешливыми неглупыми глазами, светлые волосы, крепкая шея, прижатые к черепу, как у боксера, уши.

Сашка Клин поразительно был похож на Владислава Геннадьевича Игнатова…

Какого же хрена он забыл про татуировку! Какая непростительная оплошность! А Мулла, старая татарская лиса, чего это он так торопился сжечь трупы? Неужели прокололся; надо же, как самый последний лох! Поймался на дешевом приемчике, на пустом месте! Беспалый вскочил со стула и прошелся по кабинету, едва ли не в отчаянии мотая головой из стороны в сторону. Как же он мог забыть о татуировке Варяга, о фирменной метке, торговой марке вора в законе – уникальной и неповторимой картинке с дурацкими ангелами, которая все равно что отпечатки пальцев – лучшая, верная улика! Но поезд ушел – те четыре трупа сожгли по его же собственному приказу, и теперь поди узнай, был там Варяг или Сашка Ковнер… Оставалось лишь надеяться, что не Ковнер…

ГЛАВА 15

Уже третий день Сержант пытался связаться с кем‑нибудь из старых знакомых, чтобы выяснить обстановку в Питере. Ну и уточнить кое‑что про арест Варяга. Но, как на зло, все известные ему телефоны молчали. И только один раз он дозвонился по телефону до Сереги Харитонова, давнего своего собутыльника еще по советским временам. Подошла какая‑то бабка и прошамкала, что таких тут давно нет, «с год уж как съехали», а куда делись – ей неизвестно.

Сержант крепко задумался. В этом городе его, Степана Юрьева, знали как облупленного и в криминальном мире, и в горуправлении МВД. Все отлично помнили неуловимого киллера, на счету которого числилось десятка два, не меньше, громких заказных, пусть даже и недоказуемых, убийств. Имея столько врагов и недоброжелателей, лишний раз болтаться по улицам вряд ли было полезным для здоровья. Но иного пути, как пойти на разведку в открытую, у Сержанта не было. Ему срочно требовалось вступить в контакт с надежными, знающими людьми. С такими, которые дадут ему исчерпывающую информацию, не сдадут ментам, как сдали Варяга, и не продадут за тридцать сребреников питерским беспредельщикам. В том, что Варяга сдали, Сержант ни секунды не сомневался. Ну не мог он поверить в то, чтобы такой опытный вор, как Варяг, попался в ментовскую засаду за конкретное дело – не глупый же он теленок, а матерый волчина, такого на хромой козе не объедешь. Чтобы взять Варяга, требовался изощренный, коварный план, в котором должны быть задействованы свои. Вернее, не свои – какие уж там свои, – а перевертыши, суки, которые за ментовскую морковку готовы пойти были на последнюю подлость. Удивительно, но Сержант, все эти годы храня в душе злобу на Варяга, теперь почему‑то даже сокрушался за него. Что‑то свербело у него на душе, уж больно мерзко было ему от мысли, что смотрящего по России предали свои. Коли так, то это смертный грех, за который нет и не может быть ни прощения, ни пощады.

Он вспомнил, как еще в Америке читал в какой‑то российской газете – он не запомнил названия, но не сомневался, что это была какая‑то из новеньких «постсоветских» бойких разоблачительных газетенок, – о перерождении криминальной России, о падении, так сказать, нравов в воровском сообществе. Новых законных воров якобы короновали теперь все, кому не лень, причем выбирали в законные даже зеленый молодняк, ребятишек, которые едва третий десяток разменяли, иногда даже «новые русские» бизнесмены покупали себе короны за бабки, пусть даже и за большие бабки. Шутка ли – в прежнее время в год короновали пять‑шесть человек, а теперь ежегодное пополнение исчислялось десятками. И шли в законные не испытанные жизнью, делом и тюрьмой воры, а бывшие спортсмены да уволенные в запас спецназовцы, занимавшиеся вооруженным разбоем да заказными убийствами. И среди тех, кто так вот по‑легкому выбивался в «авторитеты», процветали новые, неслыханные ранее нравы. Новоявленные законные могли самолично убивать, грабить – словом, заниматься работой, которую раньше выполняли только рядовые бойцы банд…

Сержант, прочитав тогда эту статейку, только усмехнулся да отбросил газетку. Но вот теперь, размышляя над странной судьбой Варяга, засомневался. Все, что произошло со смотрящим по России, выглядело очень неправдоподобно. Впрочем, мудрый Сержант понимал, что правдоподобно в такой ситуации могло быть лишь то, что Варяг, сам того не подозревая, попал в самую гущу разборок между соперниками очень высокого уровня – возможно даже не из криминальной среды. Но что это была за разборка и как именно пострадал в ней Варяг, кто ему удружил загреметь на зону – в этом Сержанту и хотелось теперь разобраться.

Его вчерашнее приключение в ресторане «Сенатор» стало не слишком удачным началом его розыскной деятельности. Стычка с мелкими бандитами, которая чуть не закончилась появлением милиции, едва не сломала Сержанту кайф от пребывания в любимом городе, по которому он так тосковал в далекой Калифорнии. Впрочем, к одному положительному результату драка в «Сенаторе» все же привела – к знакомству с Марианной. Своя баба в Питере – тем более такая классная, как Марианна, и тем более с собственной квартирой – это хорошо. В случае чего – если его вдруг накроют здесь – он сможет залечь у нее. Кроме того, Марианну можно было использовать для дела – она работала в администрации «Гостиного двора», а значит, не могла не знать, хотя бы приблизительно, об обстановке в городской торговле и о Шраме, который эту торговлю контролировал непосредственно.

Сержант услышал шум льющейся воды в ванной. Ага, принимает душ после продолжительных ночных забав. Он улыбнулся, вспомнив о приятной ночи. Несколько раз, сжимая крепкое тело Марианны в своих объятиях, он чуть было не прошептал ей на ухо: «Лидка, Лидка» – но вовремя сдержался, а то романтическая история знакомства и сближения тотчас же перешла бы в мучительное выяснение отношений, которое, возможно, закончилось бы слезами и истерическим разрывом. А потерять Марианну так же внезапно, как он ее обрел, Сержанту было бы очень жаль. Она ему понравилась. Неглупая, спокойная, уверенная, красивая. Ну и в койке оказалась мастерица…

Он постучал в дверь ванной.

– Не заперто! – раздался за дверью высокий звонкий голос. – Тебе что‑то нужно?

Он вошел и плотно закрыл за собой дверь. Небольшое помещение ванной наполнилось клубящимся паром. У него сразу выступила на лбу испарина.

– Нужно! – бодро сказал он, заглядывая за пластиковую занавеску. – На тебя взглянуть – полюбоваться!

Марианна вскрикнула и прикрылась руками. То ли в самом деле застеснялась, то ли лукавила – как это делают умелые укротительницы мужчин. Он улыбнулся и, взяв ее за обе руки, властно развел их в стороны. Она повиновалась. У Сержанта заблестели глаза, когда снова он оглядел ее с головы до ног, медленно скользя взглядом по высокой шее, покатым и округлым плечам, широко разбежавшимся полушариям грудей над подтянутым животом, треугольнику черных волос внизу живота. Он вспомнил, как этой ночью страстно гладил и сжимал ее упругие бедра, как упрямо раздвигал ей ноги, чтобы освободить себе дорогу… Она поначалу не давалась, сопротивляясь яростно, сильно, но потом вдруг хихикнула – и он, разочарованный, понял, что его дурачили, с ним играли, как с котенком… Он мощно вонзился в нее, словно имея намерение проткнуть ее насквозь. Она изгибалась под ним, закрыв глаза, глубоко дыша. Он стоял над ней на локтях и в сумерках светлой ночи, не останавливаясь в движениях, жадно разглядывал ее лицо. Когда волна сладострастного удовольствия заставила его тело содрогнуться, он импульсивно сжал ее плечи так сильно, что она даже вскрикнула. Потом, через час, на ее смугловатой коже проступили синяки – овальные следы его сильных пальцев. Она с сожалением осмотрела их и нахмурилась.

– Я полагаю, тебе не перед кем отчитываться за боевые раны на теле? – спросил он с затаенным волнением. Сержанту ужасно не хотелось, чтобы у Марианны оказался муж или любовник: он терпеть не мог делиться женщиной с кем‑либо. Может быть, поэтому он так и не женился – из боязни, что принадлежащая ему женщина не оправдает его доверия.

– Нет у меня никого, – прошептала Марианна, поглаживая свои синяки. – Сейчас.

– А я? – вырвалось у него невольно,

– Не было никого до сегодняшней ночи, – тут же поправилась она. – Так лучше?

…Теперь, глядя на ее обнаженное смуглое тело, омываемое мощными струями воды, Сержант опять испытал прилив возбуждения. Он поймал себя на мысли, что такое же мгновенное возбуждение он ощущал всегда при виде нагой Лидии. Странно, эти две столь непохожие женщины, находившиеся в разных полушариях Земли, вызывали у него примерно одинаковые чувства – необузданную похоть, которая, вырываясь на волю, доставляла ему сладкое, мучительное удовольствие. Он сбросил с себя халат и залез в ванну.

– Кто тебя приглашал? – с наигранным возмущением произнесла Марианна. Но Сержант, не обращая внимания на слова, обхватил женщину за талию и развернул к себе спиной.

– Нагнись, Марианна! – хрипло попросил он и для верности положил левую ладонь ей на позвоночник и с силой нажал. Марианна оперлась руками о края ванны и, стоя на прямых ногах, наклонилась вперед. Сержант погладил ее безупречно гладкие упругие ягодицы и вдруг без всяких прелюдий разгоряченным концом восставшего члена вжался в ущелье между ними.

– Только не туда! – взмолилась Марианна. Сержант прерывисто дышал. «Не туда, не туда! – игриво подумал он. – Все равно понравится, я вас знаю». В последние годы у него вырос заметный животик, и теперь это стало непредвиденным препятствием для успешного завершения атаки на возбудившую его женщину: животик мешал точно направиться по нужному маршруту. Сержант втянул было живот, но после нескольких неудачных попыток понял, что без помощи рук не обойтись.

После нескольких сильных толчков, от которых Марианна чуть не ударилась головой в стенку ванной комнаты, Сержант застонал и отпрянул от нее.

– А об удовольствии товарища мы думать не хотим? – чуть обиженно спросила она, выпрямляясь под струями душа.

Сержант обмылся под душем и вылез из ванны.

– Что, слишком быстро? – он пожал плечами. – Очень хотел тебя, не сдержался, не сердись. В следующий раз обещаю исправиться! Товарищ будет нами очень доволен. Обещаю, честное пионерское.

Он вышел из ванной и глубоко вдохнул свежий воздух. Сердце бешено, восторженно колотилось. Ему определенно нравилась эта женщина.

За завтраком он завел с Марианной разговор о ее работе. Вчера ночью в постели он на всякий случай рассказал коротко о себе – чтобы она его сама не донимала расспросами. Сказал, что, мол, работает в крупном государственном внешнеторговом объединении, часто бывает за границей в продолжительных командировках, ведет переговоры с зарубежными партнерами. Недавно вот вернулся из Калифорнии. Он заметил – ее глазах загорелись искорки интереса.

Теперь настала его очередь вести допрос. Но тут самое главное – не перегнуть палку, а задавать вопросы осторожно, лучше не в лоб, а – наводящие.

Марианна и впрямь, как он и догадывался, много чего знала. Но он понимал, что, проведя ночь с мужиком, которого встретила только вчера, она не станет с ним шибко откровенничать. Поэтому он пока спросил ее о самых общих вещах – о связях официальной торговли с мафией или бандитами, о всяких там «крышах»… Естественно, имени Шрама он не упоминал.

– А вот, как ты думаешь, вчерашняя шпана в ресторане – тоже из мафии? – задал он дурацкий вопрос.

Марианна нахмурилась. Видно, вспоминать о вчерашнем инциденте ей было неприятно.

– Знаешь, если каждого уличного хулигана принимать за члена мафии – то тогда можно сказать, что весь город под ее контролем.

– А разве не так? – быстро поинтересовался Сержант. – Разве ваша «Гостинка» не платит питерскому хозяину…

– Не знаю, Виктор. Может, и платит – но спрашивать об этом надо не у меня. Мне такие тонкости не известны. Я же маленький человек – работаю в отделе розничной торговли. В торговых залах уж точно никто никому не платит.

– Ты права. А знаешь, – Сержант решил, что наступил удачный момент сменить тему, – у меня в Петербурге с давних времен есть несколько знакомых. После длительной командировки я их потерял – не поможешь мне их найти?

– Как? – удивилась она.

– Да очень просто. Я тебе дам их точные ФИО, год рождения – в паспортном столе, возможно, ты их найдешь.

– А почему ты сам не можешь этого сделать?

– Может быть, у тебя окажется легкой рука и тебе повезет?

Сержант, конечно, не мог сказать ей, что не хочет лишний раз привлекать к себе внимания: Миша Пузырев по кличке Пузырь и Петя Щеглов по кличке Петря наверняка под колпаком у питерских мюллеров, так что на всякий случай он решил пустить по их следу Марианну. Пузырь и Петря когда‑то были в бригаде у Шрама, Сержант встречался с ними пару раз в свой последний приезд в Питер. С их помощью он намеревался выйти на Ангела – ближайшего московского другана Варяга. Ангел должен быть в курсе последних событий. Если Варяг сгорел с чьей‑то посторонней помощью – Ангел обязательно должен это знать.

Дата добавления: 2015-05-06