Из прошлого 327

Вениамин Фильштинский. Открытая педагогика

любом уголке класса! Как он «скаредно» хранил новый ковер и не давал его, заставляя беречь старый! Как он страстно относился к любой мелочи, относящейся к его педагогическому дому!

А его педагогическая тактика? Я помню ряд его прекрасных пе­дагогических уловок, наивных и в то же время эффективных.

...Обсуждался какой-то отрывок, но какой-то очень слабенькой современной повести, которая и обсуждения-то не стоила. Но Ар­кадий Иосифович почему-то не стал ее громить: «Давайте обсуж­дать». Студенты начинают «мычать» что-то нечленораздельное. «Нет, вы обсуждайте. Обсуждайте, — говорит Мастер, — професси­онально обсуждайте, говорите профессиональным языком: смысл, содержание, про что это написано, сквозное действие, сверхзадача». Они стали обсуждать, и выяснилось, что высокие слова к этому пу­стому произведению просто неприменимы. И тогда он сделал, по­молчав, эффектную педагогическую концовку: «Больше таких от­рывков, о которых нельзя даже говорить профессиональным языком, не приносите!» Раздался вздох облегчения и смех.

Как-то после явно неудачной «икебаны», которая была сделана наспех, он вдруг попросил всех встать и помолчать: «Пусть наше вставание и паше молчание означает, что мы хороним халтуру, что халтура на нашем курсе никогда больше не поселится».

В один из дней урок шел как-то вяло, неинтересно, утомленно. Возникали в работе и обсуждении бесконечные паузы, вот возник­ла очередная пауза, кто-то пошел за каким-то реквизитом: то ли за стульями, то ли за графином для отрывка, уже не помню. И опять пауза... И вдруг в тягостной вязкой тишине звучит тихий голос Ар­кадия Иосифовича: «Ну, спели бы чего-нибудь, сплясали бы!» Причем, обратился он даже не к тем студентам, которые были на площадке, а к тем, кто рядом с ним сидел. Они опешили. «Серьез­но?» — «Да. Спойте чего-нибудь, спляшите». И кто-то встал и стал дурацки что-то петь, плясать, размахивать руками... Снова все опе­шили, потом захохотали, ободрились, а потом стало весело, стало легко, запахло какой-то радостью, искусством. Урок был спасен, урок пошел совсем по-другому. Все это такое беспомощное, такое трогательное и такое просящее «спойте что-нибудь, спляшите» я запомнил очень надолго, потому что душа А. И. Кацмапа в этот мо­мент жаждала радости, а педагогическая интуиция сумела эту ра­дость «спровоцировать»...

Вообще, душа его не подчинялась обыденности. Он часто гово­рил: «Как трудно душе вырваться из обыденности». И, надо ска­зать, обыденность никогда в 51-й надолго не поселялась. Было луч-

ше, было хуже, было скандально, было драматично, было конфликтно, но обыденно никогда не было.

В последнее время где-то взял Аркадий Иосифович (кажется, взял у Арто) термин «ожог». Взял и стал применять часто, упрямо, наивно этот самый «ожог». Раньше он обычно говорил: «оценка», «отношение», теперь стал говорить об «ожоге». Еще он стал гово­рить о предельности существования на сцене. Вот, эти «ожоги», эти «предельности», эти «обострения». («Давайте обострять», «Нужно все обострять»), — они, с моей точки зрения, не очень полезны и в то же время в устах Аркадия Иосифовича так понятны. Так попят­но его страстное стремление сделать театр не бытовым, не скуч­ным, не вялым. Он боролся за эмоциональность театра, за эмоцио­нальность искусства, за то, что искусство призвано нам всем не дать уснуть.

И вот А. И. Кацмана не стало.

2 сентября 1989 года в педагогическую вбежала вахтерша и вы­крикнула невероятное: «Аркадий Иосич умер!» Этот момент, нере­альность услышанного я очень хорошо помню. И помню, как мчал­ся по узкому коридору института, туда, мимо ректората, в сторону 51-й, один из студентов и повторял одно и то же: «Это правда?

Нет, это правда?»

Эта дата — 2 сентября 1989 года и для меня лично стала рубеж­ной. На меня свалилась тяжкая миссия руководить курсом, кото­рым руководил раньше А. И. Кацман. Как было непросто два года провести с его курсом, как это было трудно, как было тяжело соот­ветствовать этой миссии, как было «невыгодно» ежедневно, еже­часно вступать в невольное соревнование с покойным, вступать в соревнование, естественно, проигрывая ему то так, то эдак. Тем бо­лее, что все равно все надо было делать по-своему. Студенты к это­му времени в силу ряда причин были не в лучшей форме, были расхлябаны, разучились жить в трудовом напряжении, и все-таки они умели вспыхивать, вдохновляться, они были научены Аркади­ем Иосифовичем работать, были научены фантазировать, были на­учены сочинять, они уже восприняли у него за два года чувство те­атра, драгоценное чувство театрального праздника, чувство встречи со зрителем, и, может быть, только опираясь на это, я, в конце кон­цов, как-то вместе с ними «вырулил», и мы успели за два года сде­лать довольно много.

Позже ребята соорудили небольшой музей Кацмапа в нашем «предбаннике»: из его фотографий, из веревки, которая была про­тянута к нашему курсовому колоколу, как бы выходя из рук Арка­дия Иосифовича. Здесь были родные портреты и изображения мае-

тера, в том числе его смешная маска, которая выглядывает из часов, лишенных циферблата и стрелок, как бы символизируя, что покойный завещал не смотреть на часы, когда занимаешься творче­ской работой.

Наконец, по инициативе Л. А. Додина появилась на стене, ря­дом с входом в 51-ю, черная красивая доска, на металле которой выбиты слова: «Мемориальная мастерская профессора А. И. Кац-мана. Здесь он работал с 1975 по 1989 годы». Теперь уже никто не сможет забыть, что здесь работал выдающийся педагог.

...Помню, мы смотрели телевизионную передачу, посвященную Аркадию Иосифовичу, сделанную его учениками-режиссерами. Она была подготовлена к годовщине смерти Мастера и, возможно, ее следовало смотреть молча, тем не менее, вся передача сопровож­далась взрывами смеха. Это было что-то необычное. Очень много все тогда смеялись... Возник какой-то странный сплав нежности, юмора и тепла, — именно такие чувства вызвала память об этом че­ловеке. В этом была, я думаю, необыкновенная реакция на необык­новенного человека.

Курс закончил учебу в институте, закончил четырехлетний путь. И мы все — педагоги и студенты — поехали в Тарховку, где отмечали это событие, и, конечно же, львиная доля застольного времени была посвящена Аркадию Иосифовичу. Вспоминали о нем и опять смеялись. Смеялись очень много.

В этом же 1991 году я стал учить новый курс, уже самостояте­льно, уже не доучивать людей, в которых основа была заложена А. И. Кацманом, а учить новых студентов, как говорится, с нуля... И стал я убеждаться, как это непросто — работать в стенах, где ра­ботал Кацман, и что в этих стенах придется еще много раз, решая педагогические, творческие задачи, соотноситься с опытом покой­ного Мастера.

1991 г., ноябрь

Дата добавления: 2015-03-31