Текст 30

За несколько дней до войны Академия архитектуры решила рес­таврировать редкие и ценные издания своей библиотеки. Огромные тома Витрувия или Палладио, обветшавшие от времени, требовали тончайшего мастерства переплётчика, который должен был вернуть им первоначальный вид.

Такие золотые руки нашлись в Москве. Это был старый переплётчик Эльяшев, родом из Николаева, человек, тонко чувствовавший эпоху, бескорыстно влюблённый в своё дело, виртуозный переплётчик и футлярщик.

Его пригласили в библиотеку Академии архитектуры, и Эльяшев реставрировал там или, вернее, воссоздал ряд замечательных книг, так что даже самый опытный взгляд не обнаружил бы изъянов.

Я всегда с уважением смотрел на Эльяшева, который обращался с книгой так, словно разговаривал с ней.

В 1941 г., во время эвакуации, я потерял Эльяшева из виду в сложных событиях войны и считал, что старик не вынес, вероятно, тяжёлых потрясений. Но однажды, года через два после окончания войны, я узнал, что Эльяшев жив и даже работает продавцом в книж­ном киоске Академии наук на одной из станций московского метро. Я поехал на эту станцию и отыскал Эльяшева.

-Как я рад, что вы живы, - сказал я ему. — Я часто вспоминал ва­ши руки.

-Жив-то я жив, — ответил он, — но с руками мне пришлось проститься.

Он показал мне свои руки, на которых были ампутированы все пальцы, за исключением двух — большого и указательного, которыми он и действовал.

- Я отморозил их на лесозаготовках. Ноги у меня были тоже отмо­рожены, но не в такой степени.

- Неужели без вас не обошлись на лесозаготовках? Ведь вам боль­ше шестидесяти лет, — сказал я, готовый предположить чьё-то равно­душие к чужой старости.

- Нет, я пошёл добровольно, - ответил он. — Разве мог я остаться без дела, когда вся страна воюет? Нет, я не вправе был поступить иначе.

Я вспомнил о своих книгах, которые переплёл Эльяшев, вспом­нил редчайшие издания в библиотеке Академии архитектуры, кото­рым этот старик дал вторую жизнь.

- Как же мне жалко ваши руки, Эльяшев, - сказал я, искренне скорбя за него. — Они у вас были как у скрипача.

- Конечно, руки мои пропали... но если я принёс ими хоть сколь­ко-нибудь пользы в войну, что сейчас говорить о них.

Он сказал это, нисколько не рисуясь, и я подумал о том, что, мо­жет быть, спиленное его шестидесятилетними руками дерево послу­жило топливом для двигателя или станка, на котором изготовляли оружие.

Неделю спустя Эльяшев неожиданно пришёл ко мне.

-Вот что, - сказал он, - дайте мне какую-нибудь книгу... я постараюсь переплести её, и это будет в последний раз в мо­ей жизни.

Я дал ему редкость - сборник высоких мыслей «Похвала книге», и он переплёл её, орудуя двумя уцелевшими пальцами; вероятно, это стоило ему многих усилий, но он переплёл книгу, и она стоит у меня на полке и поныне. Она напоминает мне о том, что истинное сущест­во человека проверяется в самых трудных испытаниях. (По В.Г. Лидину*) *Владимир Германович Лидин (1894-1979) – писатель. ТЕКСТ 31

Весной 1942 года по ленинградским улицам медленно шли две де­вочки — Нюра и Рая Ивановы. Впервые после долгой блокадной зимы они отправились пешком с Петроградской стороны на Невский про­спект, к Дворцу пионеров. Они обходили перевёрнутые трамваи, пря­тались от взрывов в подворотнях, пробирались по грудам развалин на тротуарах.

Зимой девочки похоронили мать, умершую от голода, и остались одни в закопчённой квартире. Чтобы согреться, жгли мебель, одежду, книги. Ослабевшую Нюру, до войны солистку знаменитого ансамбля, которым руководил И.О. Дунаевский, на санках отвезли в детский дом девушки, бойцы отряда противовоздушной обороны. Рая Иванова поступила в ремесленное училище. На исходе первой блокадной зимы их разыскала руководитель студии художественного движения Р.А. Варшавская. Как и другие работники Дворца пионеров имени А.А. Жданова, она, только недавно выписанная из госпиталя, шла по со­хранившимся адресам, чтобы найти своих воспитанников.

До войны Аничков дворец был сказочным детским царством, и вот теперь он снова готовился встречать детей.

По цепочке ребята передавали друг другу весть: «Дворец пионе­ров ждёт нас». Об этом нельзя было сообщить по-другому: дворец пи­онеров был помечен на гитлеровских картах как военный объект. Как Эрмитаж, Русский музей.

Из района в район, из дома в дом передавали как пароль: «Соб­раться в назначенный час, в назначенный час...» И по улицам осаж­дённого города двигались дети. Так начался подвиг педагогов и вос­питанников Дворца пионеров.

Дети были глубоко потрясены войной. Они видели, как рушатся дома от взрывов, как падают в голодном беспамятстве люди. Вера Бо­родулина потеряла отца, Вова Иванов пережил смерть семерых родных... В каждом доме было горе. Впереди было ещё почти два года блокады...

А в мае 1942 г. во Дворце пионеров работали танцевальные, вокальные, фортепьянные, рукоделия, рисования, художественного слова кружки. Искусство помогало детям выжить, но они ещё не знали его подлинной силы. Летом 1942 г. ребят впервые пригласили на военный корабль. Они поехали на грузовой машине, захватив музыкальные инструменты и танцевальные костюмы. На палубе крейсера играл мелодии Чайковского Витя Панфилов, танцевала Рая Иванова... По щекам моряков текли слёзы. Знавшие цену мужеству, моря­ки видели силу духа ленинградских школьников. Крейсер готовился идти в бой, из которого вернутся не все. В этих ребятах была сама оду­хотворённая надежда. Прощаясь с детьми, команда построилась. Ребята стали вручать подарки, которые привезли с собой. Взяв матерча­тый кисет из рук девочки, старшина, награждённый двумя боевыми наградами, сказал: «Принимаю третью награду Родины». Моряки зналицену мужеству.

На замаскированном по-военному автобусе юные артисты не раз выезжали с концертами на военные корабли, на лесные поляны. И каждый, кто слышал, как поют дети блокадного города, крепче сжимал в руках оружие.

«Какая музыка была! Какая музыка играла, когда и души, и сердца война проклятая попрала», — написал поэт-фронтовик А. Межиров. Эти стихи не раз приходят на память, когда думаешь о том, что рядом с мужеством защитников осаждённого города встали детская песня и танец. (По Л.П. Овчинниковой*) * Овчинникова Людмила Павловна – писатель, прозаик. ТЕКСТ 32

У человека, «вступающего в жизнь», есть целых две серьёзных проблемы: определить своё место в окружающем мире и найти смысл жизни, цель своего существования. Вопросы эти по плечу не каждому взрослому, и далеко не каждый взрослый их себе задаёт.

Да, подросток естественным образом беспокоится о том, что он бу­дет делать в мире взрослых, что его ждёт впереди. Теперь он вроде бы должен сам идти по жизни, но КУДА? Тут многие спотыкаются, пото­му что не могут найти ответа на этот вопрос.

Вообще истоки подростковой озабоченности смыслом жизни – в одной довольно распространённой установке: «До пяти лет воспиты­вай ребёнка как господина, с пяти до пятнадцати - как слугу, а после пятнадцати — как друга». Эта установка привлекает своей определён­ностью и очень нравится многим родителям. Но переход пятилетнего человечка из статуса господина в статус слуги — это серьёзная психо­логическая травма. И даже если ребёнок смирится с тем, что он те­перь в семье «омега», после этого родителям практически невозможно будет стать его друзьями. Дружба предполагает равенство стату­сов, поэтому сложно подружиться со своим слугой... И опять же - бу­дет ли он вам доверять после стольких лет унижения?

А если ребёнка изначально воспитывают как друга, он будет зна­чимой хотя бы в семье персоной, причём не избалованной, а именно ценимой по достоинству. Тогда для него общий смысл жизни ясен: я — достойная часть общества, я ему непременно пригожусь. И вопрос уже становится «техническим» — как и когда «пригождаться», но со­мнений в том, нужен ли он миру сам по себе, у такого подростка пра­ктически не возникает.

Когда же в мир взрослых выходит «слуга», то мир как бы повора­чивается к нему своей «злой» стороной, потому что такой человек, за­давленный родительским диктатом, просто не умеет подавать с досто­инством самого себя. Его начинают унижать все окружающие. Далее реакция такого человека имеет несколько вариантов: либо это упреж­дающая агрессия, часто называемая немотивированной, либо замк­нутость в качестве защиты от «злого мира», либо полная растерян­ность, либо неадекватные попытки самоутвердиться за счёт других.

Невозможно вручить подростку смысл жизни на блюдечке - это будет ВАШ смысл, а не его. Молодому человеку самому необходимо увидеть и почувствовать, для чего он живёт. Но если предоставить ему возможность определяться, как сумеет, ситуация будет как в ста­ром анекдоте, где человек потерял часы «там, за углом, но ищет под фонарём - потому что здесь посветлей». Точно так же и подросток не­редко ищет свою значимость не там, где она на самом деле находится (потому что не знает ничего в первую очередь о самом себе), а «где по­светлей» — где указывает ближайшее окружение, общественное мне­ние или друзья. И такого подростка в принципе легко убедить в чём угодно, если сказать вовремя: «Твое предназначение ЗДЕСЬ». Да ещё по пути дать ему хотя бы иллюзию того уважения и понимания, кото­рого он лишён в семье...

Вот таким образом затягивают подростков в свои ряды и сектанты, и фашисты, и наркодилеры и тому подобные «организации». (По Н. Нарицыну*) *Нирицын Николай Николаевич – врач- психотерапевт, психоаналитик. ТЕКСТ 33

Почему-то многие современные эстрадные «звёзды» с особенным удовольствием говорят о том, как плохо они учились в школе. Кому-то объявляли выговоры за хулиганство, кого-то оставляли на второй год, кто-то доводил педагогов до обморочного состояния своими умо­помрачительными причёсками... Можно по-разному относиться к подобным откровениям наших «звёзд»: одних эти рассказы об озорном детстве приводят в умиление, другие начинают ворчливо сетовать на то, что сегодня путь на сцену открыт только бездарям и невеждам.

Но больше всего беспокоит реакция подростков. У них возникает стойкое убеждение, что наиболее короткий путь к известности проле­гает через детскую комнату милиции. Они-то всё принимают за чис­тую монету. Они далеко не всегда понимают, что рассказы о «безбашенном» детстве, когда будущая «звезда» поражала всех окружаю­щих своим экзотическим своеобразием, - это всего лишь сценическая легенда, что-то вроде концертного костюма, который отличает арти­ст от обычного человека. Подросток не просто воспринимает инфор­мацию, он её активным образом преобразовывает. Эта информация становится основой для его жизненной программы, для выработки путей и способов достижения цели. Вот почему человек, который что-то вещает на многомиллионную аудиторию, должен обладать высо­ким чувством ответственности.

На самом ли деле он выражает свои мысли или бессознательно продолжает сценическую игру и говорит то, чего от него ждут по­клонники? Посмотрите: я «свой», такой же, как все. Отсюда и иронично-снисходительное отношение к образованности, и кокетливое ерничанье: «Ученье - свет, а неученье - приятный полумрак», и над­менное самолюбование. Но вот передача закончилась. Что осталось в душе тех, кто слушал артиста? Какие семена он посеял в доверчивых сердцах? Кого он сделал лучше? Кого он направил на путь творческо­го созидания? Когда одному известному ди-джею молоденькая журналистка задала эти вопросы, он просто фыркнул: да идите вы, я сов­сем не для этого... И в этом недоуменном возмущении «поп-звезды» проявляется её гражданская незрелость, её человеческая «недообразованность». А человек, который ещё не построил себя как личность, не осознал своей миссии в обществе, становится покорным слугой толпы, её вкусов и потребностей. Он, может быть, и умеет петь, но не знает, для чего поёт.

Если искусство не зовёт к свету, если оно, хихикая и лукаво под­мигивая, тащит человека в «приятный полумрак», если оно ядовитой кислотой иронии уничтожает незыблемые ценности, тогда возникает резонный вопрос: а нужно ли такое «искусство» обществу, достойно ли оно того, чтобы стать частью национальной культуры? (По И.Гонцову*) *Иван Гонцов – современный российский прозаик, публицист. ТЕКСТ 34

Многие считают понятие чести устарелым, несовременным, в том смысле, что оно нынче не применимо — не те условия. Для одних это связано с такими действиями, как дуэль: мол, чем иначе можно за­щитить свою честь от оскорблений? Другие считают: честь сегодня за­менена более высоким понятием — принципиальность. Вместо челове­ка чести — человек принципов...

Как может устареть чувство чести, чувство собственного достоинст­ва, сугубо личное нравственное чувство? Как может устареть понятие чести, которая даётся человеку однажды, вместе с именем, и которую нельзя ни возместить, ни исправить, которую можно только беречь?

Мне вспоминается случай, связанный с именем А.П. Чехова. В 1902 году царское правительство аннулировало избрание Максима Горького в почётные академики. В знак протеста Короленко и Чехов отказались от звания академиков. Для Чехова это был акт не только общественный, но и личный. Он писал в заявлении, что при избрании Горького он повидался с ним и первый поздравил его. А теперь, когда Академия наук известила, что выборы недействительны, выходит, что он, Чехов, как академик, признаёт это. «Я поздравлял сердечно, и я же признаю выборы недействительными - такое противоречие не укладывается в моём сознании, примирить с ним свою совесть я не мог, - писал он в Академию наук. — И после долгого размышления я мог прийти только к одному решению… о сложении с меня звания почётного академика». А ведь так сложились обстоятельства, вроде независимые от Чехова, и он мог бы найти для себя оправдание.

Убеждения, конечно, вещь необходимая. Но есть такое более про­стое, конкретное понятие, как слово, данное человеком. Оно не подтверждено никаким документом, справкой. Просто слово.

Допустим, делового человека, который обещал сделать ремонт к такому-то числу, собрать людей, привезти оборудование, принять прие­хавших издалека. Да мало ли ещё что. Ну, эка беда, не принял, не сделал, не привёз. Сделает через месяц, примет через два дня, и за это спа­сибо. Бывает, что и в самом деле ничего страшного, никакой катастро­фы, если исключить одно обстоятельство — слово, дано было слово. (По Д. Гранину*) *Даниил Александрович Гранин – выдающийся русский писатель и публицист. ТЕКСТ 35

Я видел это на пригородной танцплощадке. Весёлый, горбоносый, гибкий, с фиолетовым отливом чёрных глаз, он пригласил её танцевать с таким зверским, жадным видом, что она испугалась даже, глянув на него жалким, растерянным взглядом некрасивой девушки, ко­торая не ожидала к себе внимания.

- Что вы, что вы!

- Раз-решите? — повторил он настойчиво и показал крупные белые губы деланной улыбкой. — Мне будет оч-чень приятно.

Она оглянулась по сторонам, будто в поиске помощи, быстро вы­терла платочком пальцы, сказала с запинкой:

- Наверно, у нас ничего не получится. Я плохо...
- Ничего. Прошу. Как-нибудь.

Красавец танцевал бесстрастно, щегольски и, полный холодного высокомерия, не глядел на неё, она же топталась неумело, мотая юб­кой, нацелив напряжённые глаза ему в галстук, и вдруг толчком вскинула голову — вокруг перестали танцевать, выходили из круга, послышался свист; за ними наблюдали, видимо, его приятели и дела­ми замечания с едкой насмешливостью, передразнивали её движе­ния, трясясь и корчась от смеха.

Её партнёр каменно изображал городского кавалера, а она всё по­няла, всю его непростительную низость, но не оттолкнула, не выбе­жала из круга, только сняла руку с его плеча и, ало краснея, постучала пальцем ему в грудь, как обычно стучат в дверь. Он, удивлённый, склонился к ней, поднял брови, она снизу вверх медлен посмотрела ему в зрачки с непроницаемо-презрительным выражением опытной красивой женщины, уверенной в своей неотразимости, и ничего не сказала. Нельзя позабыть, как он переменился в лице, потом он отпу­стил её и в замешательстве как-то чересчур вызывающе повёл к ко­лонне, где стояли её подруги.

У неё были толстые губы, серые и очень большие, словно погру­жённые в тень, диковатые глаза. Она была бы некрасивой, если бы но тёмные длинные ресницы, почти жёлтые ржаные волосы и тот взгляд снизу вверх, преобразивший её в красавицу и навсегда оставшийся в моей памяти. (По Ю. Бондареву*) * Юрий Васильевич Бондарев (род. 1924) — русский советский писатель. ТЕКСТ 36

Образованные нам не нужны. Только лишь образованные. Если начинать с вывески, то в ней должна быть отображена иная, более верная суть становления человека. Не министерство образования, а министерство воспитания здоровой, гармоничной личности.

Наобразовывали уже мы чиновников, строителей финансовых пи­рамид, нечистоплотных политиков, преступников, пора уже и пони­мать, что во главу угла нужно поставить нравственность. Так как не­нравственный человек — это не совсем человек, ибо живёт, разрушая общество... Зачем он нам такой нужен? И зачем нам сама эта система, что воспитывает обществу преступников?

О воспитании говорить очень тяжело. Велика ответственность пе­ред этой, самой главной, темой, самым главным делом в жизни людей. Если учитель не вложит в душу ученика всё лучшее, что вырабо­тало человечество, человека не будет. И какое ныне отношение к это­му, самому важному для нашего будущего, делу?

По расходам из бюджета страны на одного учащегося средней школы в процентах к ВВП мы занимаем аж второе место в мире. Не радуйтесь. Второе место наше — это место от конца. За нами только африканская страна Зимбабве. Как изменился мир в ответ на такую «заботу»? Ныне 800 000 детей школьного возраста безграмотны, бо­лее 3 миллионов не посещают школу...

Остальным же стандартное среднее, усреднённое образование сваливается в душу кучей ненужных, обременяющих знаний. Не культивируют каждого индивидуально, как куст, лелея сильные стороны личности, устраняя мягко недостатки, а стригут все кусты одинаково - прямоугольником. Самая лучшая пора года - каникулы, самое лучшее время в школе — перемена, самая большая радость в школе — ура, учительница заболела. Или — меня сегодня не спросили. Отчего? Оттого что душа отворачивается от знаний, потому что не по­догревается ни интересом индивидуальным от сродства души с изуча­емым предметом, ни видимой очевидной пригодностью этих знаний в будущем. Чувство тошноты появляется по отношению к этим беско­нечно впихиваемым: в голову серым, усреднённым знаниям. Чувство протеста. Иногда протест проскальзывает в поведении. Объединяет учеников, противопоставляя их педагогам. Убивается любознатель­ность, присущая детям в начале учёбы. Знание тяготит, ибо не обогащает. Затем подрастающему недорослю (душевному, имею в виду, ростом-то он под два метра) попадаются сигареты, пиво, затем иные бы­стрые способы получения удовольствия, он скатывается до пороч­ных, неправильных привычек, и они ведут по жизни уже до конца. Для познания этот человек уже потерян. Знания его уже не интересуют. Они тяготят - вбила в него школа. Он не стремится к расширению знаний, своего кругозора; выпить, покурить, секс, танцы — только эти источники получения удовольствия, удовлетворения от прожива­емой им жизни у него и остаются. Навсегда.

Тридцать лет назад услышал, как ведущий передачи «Очевидное — невероятное» сказал: «Большая часть знаний, что даёт нам школа, не нужна нам в институте. Большая часть знаний, что даёт институт, не нужна нам в жизни». Вот так, проблему вроде бы понимаем, но с тех лет ничего не изменилось. Но это не означает, что и дальше не нужно ничего менять. Нужно срочно начинать создавать светлый мир буду­щего уже сегодня. (По И. Ботову*) * Игорь Павлович Ботов (род. в 1959 г.) - российский публицист. ТЕКСТ 37

Морякам снятся шторма, полярникам — льды и снега, пожар­ным - дым и огонь. Кожухову, хотя по годам своим войны он не ви­дел, чаще всего снились разрывы снарядов.

Много всего пережил он за двадцать с липшим лет службы, но один пожар был самый страшный - горели склады боеприпасов на полигоне, километрах в шестидесяти от города. Когда Кожухов приехал туда, он мгновенно понял, что не знает, как тушить этот пожар: с раздирающим небо грохотом рвались снаряды, по всему полигону со свистом разлетались осколки. Автоцистерна и автонасос, закреплённые за полигоном, уже пытались добраться до очага пожара, но были оп­рокинуты, изувечены воздушной волной; повторять их манёвр было бы безумием.

А огонь подбирался к главному складу, пожар следовало остано­вить во что бы то ни стало.

Кожухов стоял, смотрел на огонь и думал. Выход был один — пой­ти на смертельный риск.

— Я с тобой, — сказал старый генерал, начальник, полигона. — За­будь про мои погоны, — рядовым.

Кожухов многое слышал о генерале, верил, что тот говорит ис­кренне, но для задуманного нужны были лучшие из лучших. Из шаг­нувших вперёд добровольцев он выбрал троих, все взяли ручные ство­лы и поползли по-пластунски. Метр за метром, всем телом вжимаясь в колею, они ползли, думая только об одном: как можно ближе подо­браться к очагу.

Первым выбыл из строя Гулин - осколок врезался ему в предпле­чье, и Кожухов отправил лейтенанта назад, другой осколок попал Кожухову по каске и, скользнув, чудом её не пробил; третий, к счастью, небольшой и на излёте, распорол сапог Лаврову.

И тогда Кожухов, с горечью осознав, что дальше двигаться вперёд бессмысленно, приказал отступить.

Они вернулись. Кожухов увидел полные отчаяния глаза генерала, и ему вдруг явилась чрезвычайно дерзкая мысль. Даже кровь вскипе­ла от неожиданной этой мысли!

В стороне стоял тяжёлый танк. А что если снять с пожарной ма­шины мощный лафетный ствол — тридцать литров воды в секунду, во­дяная пушка! — и приспособить, привязать его к танковому орудию?

Так и сделали. Привязали капроновой верёвкой лафетный ствол рядом с орудием, нарастили рукава, Нестеров сел за рычаги, Кожухов и Лавров скорчились за башней, чтобы держать рукав, - и тяжёлый танк пошёл в атаку на огонь!

По броне лупили осколки, но их Кожухов теперь не боялся — лишь бы ходовую часть не повредило, а когда крупным осколком гусеницу всё-таки заклинило и танк развернуло, очаг пожара был уже в сфере действия лафетного ствола и за несколько минут огонь был потушен...

— Сынки, - сказал тогда генерал, и на глазах у него появились слё­зы, — родные... (По В. Санину*) * Владимир Маркович Санин (1928-1989) - известный писатель, путеше­ственник, полярник, побывавший не раз в Антарктиде и на дрейфующих станциях Арктики. Окончил экономический факультет МГУ.

Дата добавления: 2015-03-31