Откровение Иоанна Богослова 21:1, 2, 5, 9, 10 35 страница

Позже я увидел, как они вышли из леса, дракон и окружавшие его сатиры и приапы, со слугами и работниками — прелюбодеями и проститутками, идущим вслед за ними. Колонна, которую они образовали, росла по мере продвижения вперёд, и вскоре я услышал, что они обсуждали.

Они говорили о том, что на лугу видели стадо овец с ягнятами, а это было знаком, что недалеко был один из городов Иерусалима, где милосердие было главным качеством. «Пойдём, — говорили они, — захватим этот город, прогоним жителей и разграбим их добро». Однако когда они подступились, оказалось, что город окружён стеной, и ангелы на стене охраняют его. Тогда они сказали: «Возьмём его хитростью. Пошлём к ним кого-нибудь, кто силен в софистике и может чёрное выдать за белое, а белое — за чёрное, и всё, что угодно, приукрасить как надо».

Они нашли того, кто был знатоком метафизики и умел превратить настоящие понятия в терминологические, скрыть факты под внешностью слов и благодаря этому упорхнуть, подобно соколу с добычей под крыльями. Ему сказали, чтобы передал людям в городе, что они одной веры, и чтобы те впустили их внутрь. Он подошёл к воротам и постучал, и когда ему открыли, сказал, что хочет поговорить с самым мудрым в городе. Его впустили и проводили к некоему человеку, к которому он обратился со следующими словами: «Мои собратья за стенами города просят их принять. Они — ваши единоверцы, потому что и вы, и мы считаем веру и милосердие двумя сущностными составляющими религии. Одно только различие есть у нас, что вы первым ставите милосердие и от него производите веру, а мы ставим первой веру, а от неё производим милосердие. Какая разница, что первое, если мы верим и в то, и в другое?»

Мудрый горожанин ответил: «Давайте обсудим этот предмет не между собой, а в присутствии многих слушателей, которые будут судить и решать. Иначе мы не придём ни к какому решению». Поэтому собрали ещё людей, к которым посланник дракона обратился с теми же словами.

После этого мудрый горожанин держал такой ответ: «Ты сказал, что безразлично, милосердие или вера рассматривается как главный предмет в церкви, поскольку мы согласились, что и то, и другое составляет церковь и её религию. Тем не менее различие есть, как между предыдущим и последующим, причиной и следствием, изначальным и посредствующим, сущностным и явлённым. Я пользуюсь такими терминами, видя, что ты знаток метафизики, которую мы называем просто софистикой, а некоторые называют волшебными формулами. Однако давайте оставим эти термины. Различие, как между тем, что вверху, и тем, что внизу. Или точнее, если вы мне верите, таково различие между умами тех, кто в этом мире живёт в более высоких областях, и тех, кто в более низких. Ибо главное составляет голову и грудь, а производное от него — ноги и ступни. Но сначала давайте договоримся об определениях милосердия и веры. Милосердие есть склонность любви к добрым делам для ближнего ради Бога, спасения и вечной жизни; а вера есть мышление в надежде на Бога, спасение и вечную жизнь.

Но посланник сказал: «Я согласен, что таково определение веры, и согласен, что милосердие есть та склонность ради Бога, потому что ради Его заповедей, однако не ради спасения и вечной жизни». После такого частичного согласия и частичного несогласия мудрый горожанин сказал: «Разве не склонность или любовь к чему-либо является главной, и не происходит ли мысль от неё?» Посланник дракона сказал: «С этим я не согласен».

На это последовал вопрос: «Ты не можешь отрицать этого. Каждый думает вследствие какой-либо любви; убери эту любовь — будет ли он думать вообще? Это всё равно, что убрать звук из речи; если ты лишишь её звука, разве ты сможешь что-нибудь сказать? Звук — тоже следствие той или иной любви, а речь — мысли, ведь любовь производит звук, а мысль облекает её словами. Это как пламя и свет; если убрать пламя, не погаснет ли и свет? То же самое и с милосердием, потому что оно — порождение любви, и с верой, потому что она — порождение мысли. Неужели и теперь тебе не понятно, что главное крайне важно для производного, как пламя для света? Отсюда очевидно, что если не поставить главное первым, то и второго не получится. Поэтому, если ты поставишь веру, которая на втором месте, на первое, то на небесах ты непременно окажешься в перевернутом виде, ногами вверх и головой вниз, или вроде клоуна, который ходит вверх ногами на руках. Если таким ты будешь выглядеть на небесах, то на что же будут похожи твои добрые дела, которые есть милосердие в действии? Они могут быть только чем-то вроде того, что этот клоун выделывает своими ногами, поскольку не может сделать руками. Вот поэтому-то твоё милосердие скорее природное, нежели духовное, ведь оно — вверх ногами».

Посланник понял это, потому что каждый дьявол может понять истину, когда слышит её; но он не может сохранить её в памяти, так как его склонность ко злу, то есть по существу, вожделение плоти, по возвращении изгоняет мысли об истине. Вслед за этим мудрый горожанин подробно показал, какова сущность веры, когда её принимают за главное, а именно, что она чисто природна, это — убеждение, лишённое какой бы то ни было духовной жизни, а значит, вообще не вера. «Я бы даже сказал, что в вашей вере не больше духовности, чем в мыслях о монгольской империи, о её алмазной копи и о сокровищнице двора её императора». Услышав это, человек дракона в гневе удалился и рассказал обо всем своим товарищам за стенами города. Когда те услышали, что, как было сказано, милосердие есть склонность любви к добрым делам для ближнего ради Бога, спасения и вечной жизни, они закричали: «Это ложь!», а сам дракон воскликнул: «Какое злодеяние! Да разве те дела милосердия, что делаются ради спасения и вечной жизни, не являются стремлением к заслуге?»

Тогда они стали договариваться между собой: «Давайте соберём побольше наших людей и осадим город, дабы эти образцы милосердия удалились вон». Однако, как только они сделали такую попытку, внезапная вспышка огня с небес истребила их. Но этот огонь с небес был лишь проявлением их гнева и ненависти, направленных против людей того города, которые сбросили веру с первого места на второе, или, точнее, на более низкое место относительно милосердия, заявив, что это не вера. А показалось, что их истребил огонь потому, что ад разверзся у них под ногами и поглотил их. Подобные события происходили во многих местах в день Последнего суда; об этом же говорится и в следующем отрывке из Откровения:

Дракон выйдет обольщать народы со всех четырёх сторон земли, чтобы собрать их на войну; и вышли они на поверхность земли, и окружили стан святых и возлюбленный город. И ниспал огонь от Бога с небес и пожрал их.

Откр. 20:8, 9

389. Пятое воспоминание.

Мне довелось однажды видеть документ, посланный с небес одному обществу в мире духов, в котором было два главных церковника со свитой каноников и пресвитеров. В документе содержался призыв признать Господа Иисуса Христа Богом небес и земли, как он учил (Матф. 28:18), и отказаться от учения, что вера оправдывает без дел закона, как от ошибочного. Многие люди читали и переписывали этот документ, а о его содержании многие из них разумно рассуждали и беседовали. Однако, приняв его, сказали друг другу: «Послушаем мнения наших руководителей».

Они выслушали их, но высказались против документа и отвергли его. Оказалось, что руководители этого общества жестокосердны из-за лжи, которой они набрались, живя в прежнем мире. Поэтому, после краткого совещания, они отправили документ назад в те небеса, откуда он был прислан. Когда это было сделано, большинство мирян, поворчав немного, отказались от своего прежнего признания и тогда свет их суждений на духовные темы, тот, что раньше был ярким, вдруг потух. После повторного, но тщетного, предостережения, я увидел, как это общество провалилось вниз, однако, я не смог увидеть, как глубоко; но оно исчезло из поля зрения тех, кто поклонялся одному Господу, повернувшись спиной к оправданию одной верой.

Несколькими днями позже я увидел, наверное, до сотни поднявшихся с нижней земли, на которую провалилось это небольшое общество; они приблизились ко мне, и один из них сказал: «Послушай, какое необычное происшествие. Когда мы свалились вниз, я увидел неч­то, похожее на озеро, а немного погодя — сушу; затем, через некоторое время, небольшой городок, где многие нашли себе дом. На следующий день мы собрались обсудить, что нам делать. Многие говорили, что нужно обратиться к тем двум руководителям церкви и осторожно сделать им выговор за то, что послали документ обратно в те небеса, откуда он получен, потому что оттого-то всё и случилось. Кроме того, они избрали несколько человек (тот, который говорил со мной, сказал, что он был одним из них), которые сходили к тем руководителям, где один из них, отличавшийся мудростью, обратился к ним следующим образом: „Мы думали, что превосходим других в обладании церковью и религией, потому что, как нам говорили, у нас самый сильный свет Евангелия. Но кое-кому из нас было дано озарение с небес, и это озарение сопровождалось сознанием того, что в настоящее время в христианском мире нет уже церкви, потому что нет религии“.

Руководители сказали: „Что ты такое говоришь? Как это нет церкви, когда в ней есть Слово, Христос Спаситель в ней известен и обряды совершаются?“ Наш представитель ответил на это: „Всё это — части церкви, потому что они создают церковь; но создают внутри, а не снаружи человека“. Он продолжал: „Может ли быть церковь там, где поклоняются трём Богам? Может ли быть церковь там, где всё учение пост­роено на одном-единственном да ещё неправильно истолкованном высказывании Павла, а значит, вовсе не на Слове? Может ли быть церковь, когда не обращаются к Спасителю мира, который и есть Сам Бог церкви? Кто может отрицать, что религия состоит в том, чтобы избегать зла и делать добро? Есть ли хоть одна религия, которая учит, что вера одна спасает, а не вместе с милосердием? Есть ли хоть одна религия, которая учит, что милосердие, проявляемое человеком, — это лишь нравственное и гражданское милосердие? Кто же не видит, что такого рода милосердие не содержит ничего религиозного? Разве одна вера влечёт за собой какое-либо действие или поступок, тогда как религия состоит в деятельности? И есть ли хоть один народ во всём мире, который не наделяет спасительной силой добро милосердия, то есть добрые дела? Да и вся религия заключается в добре, и вся церковь заключается в обучении истинам, а при помощи истин — в обучении разного рода добру. Как чудесна была бы наша участь, если бы мы одобрили учение, составляющее суть того документа, что был послан нам с небес!“

Тогда руководители сказали: „Твоя критика метит слишком высоко. Вера в действии, то есть вера, которая полностью оправдывает и спасает, — это церковь, так ведь? Вера в покое, то есть вера, которая идёт дальше и приводит к совершенству, — это религия, так ведь? Вам следует уяснить это, дети мои“. Но наш посланник сказал тогда: „Слушайте, отцы. В соответствии с вашим догматом, человек подобен деревянному чурбану в постижении веры в действии, так ведь? Можно ли оживить чурбан так, чтобы он стал церковью? В соответствии с вашим замечанием, вера в покое есть продолжение и развитие веры в действии, так ведь? А если, как утверждает ваш догмат, вся спасающая сила сосредоточена в вере, и добро милосердия со стороны человека не дает ничего, то где же тогда религия?“ Тогда прелаты сказали: „Друг мой, ты говоришь так, потому что не знаешь тайн оправдания одной верой; а кто незнаком с ними, тот внутренне не может знать пути к спасению. Твой путь — внешний и годится лишь для простых людей. Иди этим путём, если хочешь. Но тебе следовало бы знать, что всё добро — от Бога, и ничего в нём — от человека, так что в духовных делах человек сам ничего достигнуть не может. Как же тогда может человек сам по себе делать добро, если это духовное добро?“

На это наш представитель отвечал с великим возмущением: „Я знаю о ваших тайнах оправдания больше, чем вы, и я скажу вам прямо, что я не увидел внутренне в ваших тайнах ничего, кроме призраков. Разве религия состоит не в том, чтобы признавать и любить Бога, а дьявола избегать и ненавидеть? Разве Бог не само добро, а дьявол не само зло? Есть ли хоть кто-нибудь в мире, кто обладает религией и не знает этого? Признавать и любить Бога не значит ли делать добро, потому что оно Божье и от Бога, а избегать и ненавидеть дьявола — не значит ли не делать зла, потому что оно дьявольское и от дьявола? Или, если изложить это по-другому, разве ваша вера в действии, которую вы называете той верой, что полностью оправдывает и спасает, или, другими словами, ваше оправдание одной верой, учит вас делать какое-нибудь доброе дело, потому что оно Божье и от Бога, или избегать какого-нибудь зла, потому что оно дьявольское и от дьявола? Ничуть нет, поскольку вы полагаете, что ни в том, ни в другом спасения нет. Что такое ваша вера в покое, которую вы называете той верой, что идёт дальше и приводит к совершенству, как не то же самое, что и вера в действии?“ Как же можно её совершенствовать, если вы исключаете всякое добро, которое делает человек как бы от себя, говоря в своих тайных учениях: „Как может спастись хоть кто-нибудь каким-то добром, сделанным им самим, когда спасение — это свободный дар?“ Или: „Что доброе может сделать человек, иначе как с целью заслуги, при том, что заслуги Христа совершенно достаточно? Поэтому делать добро для достижения спасения означало бы приписывать себе то, что принадлежит одному Христу, а также надеяться оправдать и спасти себя самому“. Или: „Как может кто-то делать доброе дело, когда Святой Дух выполняет всё без всякой помощи человека? Какой толк тогда от какого-то добра от человека сверх того, если всё добро от человека по сути своей — вовсе не добро?“

Есть ещё много других вопросов; так это и есть ваши тайны? Но на мой взгляд, это только игра слов да уловки, придуманные, чтобы избавиться от добрых дел, добрых дел милосердия, и таким образом надежно утвердить ваше учение об одной вере. И делая это, вы считаете человека относительно веры и, вообще, относительно всего духовного, деревянным чурбаном, или неживой статуей, а не человеческим существом, созданным по образу Бога, которому дана и даётся постоянно способность разуметь и желать, верить и любить, говорить и действовать, точно так же, как если бы он это делал сам по себе, в особенности в делах духовных, поскольку именно они делают человека человеком. Если бы человеку не надо было думать и действовать в духовной области как бы самому по себе, к чему было бы тогда Слово? К чему были бы церковь и религия? И к чему богослужение? Вы знаете, что делать добро ближнему от любви — это милосердие; но вы не знаете, что такое милосердие. А между тем это душа и сущность веры. И поскольку милосердие служит и тем, и другим, то как же может вера, оторванная от милосердия, не быть мёртвой? Мёртвая вера — это не что иное, как привидение. Я назвал её привидением, потому что Иаков (2:17) называет веру без добрых дел не только мёртвой, но и дьявольской“.

Тут один из руководителей, слыша, что его веру называют мёртвой, дьявольской, да ещё привидением, так разъярился, что сорвал митру со своей головы и бросил её на стол со словами: „Я не надену её до тех пор, пока не отомщу врагам веры нашей церкви“. И качая головой, забормотал: „Ох уж этот Иаков! Ну Иаков!“ На митре спереди была табличка, на которой было выгравировано: „Одна вера спасает“. И вдруг, вырастая из земли, появилось чудовище с семью головами, с ногами медведя, телом леопарда и пастью льва, точно как чудовище, описанное в Откровении (13:1, 2), изображению которого поклонялись (13:14, 15). Это привидение взяло митру со стола, разорвало её нижний край на части и надело их на свои семь голов. При этом земля разверзлась у него под ногами, и оно провалилось вниз. При виде этого руководитель вскричал: „В атаку! В атаку!“ На этом мы покинули его, и нашему взору открылись ступени, по которым мы и поднялись; вот так мы возвратились назад на землю, под небеса, где мы были раньше».

Вот какую историю рассказал мне дух, который с сотней собратьев поднялся с нижней земли.

390. Шестое воспоминание.

Я услышал с северной стороны духовного мира нечто похожее по звучанию на водопад. Я пошёл в том направлении, и, когда я подошёл ближе, звук прекратился и послышался гомон, как от большого сборища. Затем я увидел здание со множеством отверстий, окружённое стеной, которое и было источником того гомона, что я слышал. Я поднялся и спросил у привратника, стоявшего там, что за люди здесь находятся. Он сказал, что это мудрейшие из мудрых обсуждают вопросы сверхъестественного. Он сказал так по своей простой вере.

«Нельзя ли мне войти?»

«Да, — сказал он, — но ты не должен ничего говорить. Мне разрешено пускать язычников постоять со мной у дверей».

Я вошёл и обнаружил арену с помостом посреди неё и группу так называемых мудрецов, обсуждавших таинства их веры. В этот момент обсуждаемым предметом, или утверждением, было: является ли то добро, которое человек делает в состоянии оправдания верой, или в его дальнейшем развитии, когда оно совершилось, религиозным добром или нет. Они единодушно признали религиозным добром то добро, которое способствует спасению.

Прения были свирепыми; но преобладала точка зрения тех, кто говорил, что добрые дела, которые человек делает в состоянии веры, или при её развитии, представляют собой лишь нравственное добро, способствующее только мирскому преуспеванию и ничего не дающее для его спасения. Только вера может способствовать этому. В доказательство тому они приводили следующее: «Как может добро, зависящее от воли человека, соединяться со свободным даром? Разве спасение — не свободный дар? Как можно соединять какое бы то ни было добро, исходящее от человека, с заслугой Христа? Разве не одна только она является средством спасения? И как можно уподобить то, что делает человек, тому, что делает Святой Дух? Разве не делает Святой Дух всё без всякой помощи человека? Ведь всё это — единственно действенные средства спасения в осуществлении оправдания одной верой, и все эти три средства спасения остаются в состоянии веры и его развитии, не так ли? Таким образом, какое-либо ещё добро, сверх того делаемое человеком, ни в коем случае нельзя называть религиозным добром, то есть как было сказано, добром, способствующим спасению. А если кто делает это для того, чтобы спастись, то, поскольку воля человека замешана в этом, а она неизбежно смотрит на это, как на заслуживающее награды, дела эти скорее нужно назвать религиозным злом».

В преддверии, рядом с привратником, стояли двое язычников, которые тоже слушали эту речь. Один сказал другому: «У этих людей нет религии. Всякий может видеть, что делать добро ближнему ради Бога, то есть с Богом и от Бога, — вот что называется религией». «Их вера, — сказал второй, — свела их с ума». При этом они спросили у привратника, кто они такие. «Христианские мудрецы», — ответил привратник. «Чепуха, — сказали они, — ты лжёшь. Если судить по их речам, так они — комедианты».

С тем я удалился. То, что я пришёл в то здание, и что в тот момент они обсуждали эту тему, и что я описал случившееся, — всё это — следствие Божественного руководства Господа.

391. Седьмое воспоминание.

В результате бесед в духовном мире со многими мирянами и многими духовниками, мне стало известно, что в настоящее время в христианском мире имеет место опустошенность относительно истин и богословская нищета. Среди его духовенства такой духовный голод, что они едва ли знают хоть что-нибудь, кроме существования Троицы — Отца, Сына и Святого Духа и того, что одна только вера спасает. О Господе Христе они знают лишь те исторические факты, которые рассказываются о нём в Евангелиях. При том остальное, чему учат оба Завета, а именно, что Он в Отце, и Отец в Нём, что у Него вся власть на небесах и на земле, что воля Отца, чтобы люди верили в Сына, и что тот, кто верит в Него имеет жизнь вечную и многое другое — всё это им так же неизвестно и далеко от них, как то, что лежит на дне океана, или, скорее, в центре Земли. Когда эти утверждения извлекаются из Слова и читаются, они стоят и как будто слушают, однако не слышат ничего. Слова проникают в их уши не глубже, чем дыхание ветра или бой барабана. Те ангелы, которых Господь время от времени посылает навестить христианские общества мира духов, то есть поднебесной, горестно жалуются. Они говорят, что их глупость, а значит, и тьма, в которой они продвигаются в духовных делах, таковы, что слушать их — почти то же самое, что слушать попугая. Даже их учёные говорят, что в духовных предметах, и в том, что относится к Богу, статуи — и те соображают больше них.

Один ангел как-то рассказал мне о своём разговоре с двумя духовными лицами, из которых у одного была вера, отделенная от милосердия, а у другого — не отделённая. С тем, чья вера была отделена от милосердия, разговор был таким.

«Друг мой, кто ты?» «Я — христианин реформированной церкви», — ответил он. «Каково Твоё учение, а значит и религия?» — «Вера», — ответил он. «В чем твоя вера?» — спросил ангел. «Моя вера в том, — сказал он, — что Бог Отец послал Сына принять на Себя проклятие рода человеческого, и посредством этого мы спасены». Тогда он спросил его: «Что ещё ты знаешь о спасении?» Он ответил, что спасение достигается одной верой. Далее ангел спросил: «Что ты знаешь об искуплении?» Тот ответил, что оно было совершено страданием на кресте и что заслуга Христа вменяется посредством этой же веры. Далее: «Что ты знаешь о возрождении?» Он ответил, что это следствие той же веры. «Скажи, что ты знаешь о любви и милосердии?» Он ответил, что они — то же самое, что и та вера. «Расскажи мне, что ты думаешь о Десяти заповедях и обо всем остальном Слове?» Он ответил, что всё это содержится в той же вере. Тогда ангел спросил: «Так ты ничего не станешь делать?» «Что же я могу делать? — ответил он. — Я не могу сам по себе делать ничего доброго, что было бы добром». «Можешь ли ты, — спросил ангел, — иметь веру сам по себе?» «Я не интересуюсь этим, — ответил он, — у меня будет вера». Наконец ангел сказал: «Знаешь ли ты вообще хоть что-нибудь ещё о спасении?» «Что же ещё, — ответил он, — если спасение происходит только с помощью той же веры?» Ангел сказал тогда: «Твои ответы звучат так, будто кто-то играет на флейте на одной ноте; я ничего не слышу, кроме веры. Если ты знаешь одну её, и ничего другого, то ты ничего не знаешь. Иди отсюда, поищи себе собратьев». Он ушёл прочь и набрёл на них в пустыне, где не было даже травы. Он спросил почему. Ему ответили, что это из-за того, что у них нет церкви.

Разговор ангела с тем, чья вера была соединена с милосердием, состоял в следующем: «Друг мой, кто ты?» «Я — христианин реформированной церкви», — ответил он. «Каково твоё учение, а значит и твоя религия?» «Вера и милосердие», — ответил он. «Это два разных предмета», — сказал ангел. «Их нельзя разделять», — ответил он. «В чём состоит вера?» «В том, чтобы верить тому, о чём учит Слово», — ответил он. «В чём состоит милосердие?» «В том, чтобы делать то, чему учит Слово». «Ты только верил в это или и поступал так же?» «Я так и поступал», — ответил он. Ангел небесный взглянул на него и сказал: «Друг мой, пойдём со мной, живи с нами».

Глава 7

Милосердие,
или любовь
к ближнему,
и добрые дела

392. За главой о вере следует глава о милосердии, потому что вера и милосердие связаны, как истина и добро; последние же связаны, как свет и тепло весной. Такое уподобление приведено здесь, поскольку духовный свет, тот свет, что излучается солнцем духовного мира, является в своей сути истиной, поэтому, где бы ни встречалась в том мире истина, она сияет с великолепием, соразмерным её чистоте. Духовное тепло, также излучаемое тем солнцем, является по сущности добром. Всё это изложено здесь потому, что милосердие с верой состоят между собой в тех же отношениях, что и добро с истиной; милосердие же есть всё добро в совокупности, которое человек делает своему ближнему, а вера — вся истина в совокупности, которую человек мыслит о Боге и о том, что Ему принадлежит.

Затем, поскольку истина веры — это духовный свет, а добро милосердия — духовное тепло, следовательно, они состоят в тех же отношениях, что и два явления природного мира, наделённые теми же именами. То есть, когда они объединены, всё на земле расцветает, и точно так же всё расцветает в человеческом духе, когда объединены милосердие и вера, с единственной разницей, что на земле это цветение вызвано природным теплом и светом, тогда как в человеческом духе оно вызвано духовным теплом и светом. Такое цветение, будучи духовным, представляет собой мудрость и ум. Кроме того, между теми и другими есть соответствие, и поэтому тот человеческий дух, в котором милосердие соединено с верой, а вера с — милосердием, уподобляется в Слове саду; таково же значение Эдемского сада, что полностью разъясняется в книге «Тайны небесные» (изданной в Лондоне).

Далее, необходимо знать, что, если за обсуждением веры не будет обсуждения милосердия, невозможно понять, что такое вера, поскольку, как утверждалось и доказывалось в предыдущей главе, вера без милосердия — не вера, и милосердие без веры — не милосердие, а жизнь им обоим даёт один Господь (355—361). Было показано также, что Господь, милосердие и вера составляют одно, точно так же, как жизнь, воля и разум; и если их разделить, то каждое в отдельности разрушается, как жемчужина, которая крошится в пыль (362—367). Кроме того, милосердие и вера вместе присутствуют в добрых делах (373 сл.).

393. Что веру и милосердие нельзя разделять, чтобы иметь духовную жизнь и спастись, — это незыблемая истина. Это нечто такое, что доступно восприятию разума любого человека, даже если он не отшлифован пудами и тоннами^[71] образованности. Найдётся ли кто-нибудь, кого бы некое внутреннее постижение не привело к тому, чтобы видеть и воспринимать умом это понятие, если он услышит, как кто-то говорит, что человек, живущий доброй жизнью и придерживающийся правильных убеждений, спасён? И найдётся ли кто-нибудь, чей разум не отбрасывает, как соринку, попавшую в глаз, утверждение, что человек спасается, также и если он держался правильных убеждений, но не жил при этом доброй жизнью? Ведь тогда его внутреннее постижение наведёт его на мысль: как же можно иметь правильные убеждения, не ведя доброго образа жизни? И чем тогда будут убеждения, если не живописным изображением веры, вместо её живого облика. Подобно тому, если кому-либо скажут, что живущий доброй жизнью спасается, даже если не верит, то разве разум его не увидит, не воспримет и не осознает, когда он поразмыслит хорошенько и разберёт это своим умом, что это утверждение бессвязно, поскольку добрый образ жизни исходит от Бога? Ибо всё добро, если это по сущности добро, исходит от Бога. Так что добрый образ жизни без веры — всё равно что глина в руках гончара, которую можно превратить лишь в природный сосуд, но не в тот, что пригоден для духовного царства.

Кроме того, кто же не видит, что в следующих двух утверждениях есть противоречие: первое — что тот спасается, кто верит, но не ведёт доброй жизни, и второе — что тот спасается, кто ведёт добрую жизнь, но не верит? Так вот, раз в настоящее время это известно, однако неизвестно, что значит вести добрую жизнь, то есть известно, что такое добрый образ жизни на природном уровне, но неизвестно, что это такое на духовном уровне, то, поскольку дело касается милосердия, необходимо это обсудить. Так и сделаем, разделив при этом вопрос на несколько утверждений.

I

Есть три общих вида любви:
небесная любовь,

мирская любовь и любовь к себе

394. Эти три любви составляют самую суть, поскольку они наиболее общие и служат основанием всем другим видам любви и поскольку милосердие имеет нечто общее с каждой из них. Небесная любовь означает любовь к Господу, а также любовь к ближнему, а поскольку каждая из них имеет целью определённое служение, то такую любовь можно назвать любовью к служению. Мирская любовь — это не только любовь к богатству и собственности, но и любовь ко всему, что дает мир для удовольствий телесных чувств; например, красота, которая чарует глаза, гармония, которая чарует уши, аромат, который чарует нос, лакомства, пленяющие язык, ласковые прикосновения, завораживающие кожу, не говоря уже об изысканной одежде, уютных домах, пирушках и всех удовольствиях, приносимых этими и многими другими вещами. Любовь к себе — это не только любовь к почёту, славе, известности и высокому положению, но и любовь к заслуживанию или добыванию должностей, и таким образом — превосходству над другими. Милосердие имеет нечто общее с каждым из этих трёх видов любви по той причине, что милосердие, рассмотренное по существу, есть любовь быть полезным. Милосердие хочет делать добро ближнему (а добро и есть польза); и каждый из перечисленных видов любви имеет пользу своей целью: небесная любовь — духовную пользу, любовь к миру — природную пользу, которую можно назвать гражданской, а любовь к себе — телесную пользу, которую можно также назвать семейной, для себя и своих.

395. В следующем разделе (403—405) я докажу, что каждый от создания, и потому от рождения, наделён этими тремя видами любви; и когда они приведены в надлежащий порядок, они совершенствуют человека, когда же нет — портят его. Сейчас же, наверное, достаточно заметить, что эти три вида любви приведены в надлежащий порядок тогда, когда небесная любовь образует голову, мирская любовь — грудь и живот, а любовь к себе — ноги и подошвы ног. Человеческий дух делится на три уровня, как я уже не раз говорил; на высшем уровне человек смотрит на Бога, на втором, или среднем, уровне — на мир, а на третьем, или нижнем, уровне — на себя. И поскольку дух таков, его можно возвысить, или он может подняться, смотря на Бога и небеса; его можно распространять, или он может простираться во все стороны, смотря на мир и природу в нём; и он может пасть, или опуститься, смотря на землю и на ад. В этом отношении зрение тела копирует зрение духа, ведь оно тоже может быть обращено вверх, по сторонам и вниз.

Дата добавления: 2015-05-08