О том, как вещи 4 страница

В царстве Чжэн жил могущественный колдун по имени Ли Сянь, который умел угадывать судьбы людей — будет ли человек жить или умрет, спасется он или погибнет, встретит или не встретит удачу, умрет ли в молодости или доживет до глубокой старости. Еще он умел предсказывать события, называя и год, и месяц, и даже день. Так велико было его искусство, что жители Чжэн, завидев его, обра­щались в бегство. Когда Ле-цзы увиделся с ним, ему в серд­це словно хмель ударил, и он, вернувшись домой, сказал учителю Ху-цзы: “Раньше я думал, учитель, что ваш Путь выше прочих, но теперь я знаю, что есть и еще более вы­сокий”.

— Я изучил с тобой писания о Пути, но не вникнул в существо Пути, — ответил Ху-цзы. — Постиг ли ты Путь воистину? Даже если кур много, а петуха на них нет, отку­да же возьмутся яйца? Ты чрезмерно стараешься осущест­вить Путь в миру, завоевать доверие людей, а потому облик твой слишком выдает твои намерения. Попробуй привести его сюда, пусть он посмотрит на меня.

На следующий день Ле-цзы привел колдуна к Ху-цзы. Когда колдун вышел, он сказал Ле-цзы: “Гм, твой учи­тель — мертвец, ему не прожить и десятка дней. Я увидел нечто странное, увидел сырой пепел!”

Ле-цзы вошел в комнату учителя, обливаясь слезами, и передал ему слова колдуна.

Ху-цзы сказал: “Я только что показался ему в образе Земли, притаился в незыблемом, но вовеки подвижном. Ему же, верно, привиделось, что жизненной силе во мне прегражден путь. Приведи его ко мне еще раз”.

На следующий день колдун вновь пришел к Ху-цзы, а уходя, сказал Ле-цзы: “Счастье, что твой учитель встре­тился со мной. Ему сегодня намного лучше! Он совсем ожил! Я вижу, что жизненные силы в нем свободны”. Ле-цзы передал слова колдуна учителю, и тот сказал: “На сей раз я предстал ему зиянием Небес. Ни имя, ни сущ­ность в нем не гнездятся, а жизненная сила во мне исхо­дила из пяток. Он, верно, увидел во мне это истечение силы. Приведи-ка его еще раз”.

На следующий день колдун вновь пришел к Ху-цзы, а выйдя от него, сказал Ле-цзы: “Учитель твой так пере­менчив! Я не могу разгадать его облик. Подождем, пока он успокоится, и я снова осмотрю его”. Ле-цзы передал слова колдуна учителю, и тот сказал: “Я предстал ему Великой Пустотой, которую ничто не одолеет. И вот он узрел во мне глубочайший исток жизненных сил. Ибо и в стоячей, и в те­кучей воде есть темные глубины, и насчитывается их все­го девять, а показал я только три. Пусть он придет еще раз”.

На следующий день колдун снова пришел к Ху-цзы, но не успел он усесться на своем сиденье, как в смятении вскочил и выбежал вон. “Догони его!” — крикнул Ху-цзы ученику. Ле-цзы побежал за колдуном, да так и не догнал его. А Ху-цзы сказал: “На сей раз я показал ему свой изна­чальный образ — каким я был до того, как вышел из своего предка. Я предстал перед ним пустым, неосязаемо-подат­ливым; невдомек ему было, кто я и что я такое, вот и пока­залось ему, что он скользит в бездну и плывет свободно по лону вод. Поэтому он убежал от меня”.

Тут Ле-цзы понял, что еще и не начинал учиться. Он вернулся домой и три года не показывался на людях.

Сам готовил еду для жены.

Свиней кормил, как гостей.

Дела мира знать не хотел.

Роскошь презрел, возлюбил простоту.

Возвышался один, словно ком земли.

Не держался правил, смотрел в глубь себя.

Таким он прожил до последнего дня [43].

Не отягощай себя мечтами о славе.

Не строй корыстных расчетов.

Не бери на себя бремя пошлых дел.

Не пытайся владеть тем, что знаешь.

Соединись до конца с Беспредельным и обрети свой дом в бездонном покое. Исчерпай то, что даровано тебе Небом, и не желай приобретений: будь пуст — и не более того. У Высшего человека сердце что зеркало: оно не влечется за вещами, не стремится к ним навстречу, вмещает все в себя — и ничего не удерживает. Вот почему такой чело­век способен превзойти вещи и не понести от них урона.

Владыкой Южного Океана был Быстрый, владыкой Се­верного Океана был Внезапный, а владыкой середины зем­ли был Хаос. Быстрый и Внезапный время от времени встречались во владениях Хаоса, а тот принимал их на ред­кость радушно. Быстрый и Внезапный захотели отблаго­дарить Хаос за его доброту. “Все люди имеют семь отвер­стий, благодаря которым они слышат, видят, едят и ды­шат, — сказали они. — Только у нашего Хаоса нет ни одно­го. Давайте-ка продолбим их в нем”. Каждый день они проделывали одно отверстие, а на седьмой день Хаос умер.

ВНЕШНИЙ РАЗДЕЛ

Глава VIII

ПЕРЕПОНКИ МЕЖДУ ПАЛЬЦАМИ [44]

Перепонки между пальцами ног или шестой палец на руке даются человеку природой, но ничего не прибавляют к нашей природе. Тот, кто привержен долгу и человеч­ности, пожалуй, сочтет их столь же близкими себе, как и органы тела, но все же не в них воплощаются свойства праведного Пути. Выходит, перепонка между пальцами ног — бесполезный кусочек плоти, а шестой палец на руке — ненужный отросток. Считать истинным назначе­нием телесных органов перепонку и шестой палец — все равно, что судить о поведении людей по законам человеч­ности и долга, полагаясь только на свой ум.

Посему пристрастие к созерцанию затуманивает наше восприятие пяти цветов, смешивает для нас все узоры мира, подобно тому, как многоцветные одеяния ослепляют наш взор. Вы не согласны? Но пример Ли Чжу доказывает это. Пристрастие к сладкозвучию смешивает для нас пять музыкальных нот, подобно тому, как гимны Хуан-чжуан и Да-люй оглушают нас. Вы не согласны? Но пример учителя музыки Куана доказывает это. Заботиться о своей человеч­ности, точно о лишнем отростке на руке, — значит насило­вать свои жизненные свойства и ставить препоны своей природе ради того, чтобы стяжать уважение и славу и за­ставить мир под звуки дудок и гонгов покориться никому не нужным законам. Вы не согласны? Но ученые Цзэн и Ши доказали это. Тот, кто увлекается спорами, строит баш­ни из черепиц и завязывает узлы на веревке, выдумывая мудреные слова и завлекательные суждения, чтобы заста­вить всех думать о том, что такое “твердость” и “белизна”, “подобное” и “разное”, и восхищаться пустопорожними речами. Вы не согласны? Но примеры Ян Чжу и Мо Ди доказывают это. Все это искусства, прославляющие внеш­нее и никчемное и далекие от праведного Пути в этом мире.

Тот, кто идет праведным Путем, не отходит от своей природы и судьбы. Поэтому единение с другими для него — не бесполезная перепонка, размежевание с другими для него — не никчемный отросток. Обильное в нем не нахо­дится в избытке, скудное в нем не находится в недостатке. У утки короткие лапы, но попытайтесь вытянуть их — и вы сделаете ее несчастной. У журавля длинные ноги, но по­пробуйте укоротить их — и вы причините ему страдания. Поэтому то, что длинно от природы, нельзя укорачивать, а то, что от природы коротко, нельзя удлинять. В природе не от чего избавляться, в природе ничто не может доставить нам неудовольствие. Но ведь человечность и долг тоже не составляют существа человека. Отчего же наши высоко-нравные мужи так пекутся о них?

А притом попробуйте срезать кому-нибудь перепонки на пальцах — и он будет плакать от боли. Попробуйте кому-нибудь отрубить шестой палец — и он закричит от боли. Среди этих двух у одного конечностей больше, чем положено, но больно им будет одинаково. Благочестивые люди нашего времени в своей слепоте сокрушаются о несчастьях света. Негодяи попирают свою природу и свой удел, чтобы добиться почестей и богатства. А посему, не следует ли заключить, что человечность и долг не состав­ляют сущности человека? Отчего же со времен Трех Дина­стий [45] в мире было так много шума вокруг них?

Полагаться на циркуль, отвес и угольник, для того чтобы выправлять вещи, — значит насиловать их природу. Полагаться на веревку, клей и лак, для того чтобы скреплять вещи, — значит покушаться на их жизненные свой­ства. А кланяться и сгибаться согласно этикету, восхва­лять человечность и долг, желая успокоить сердца людей, — значит отказываться от постоянства в себе. В Под­небесной, несомненно, существует постоянство. Но кривиз­на как постоянное свойство вещей происходит не от цир­куля плотника, а прямота как постоянное свойство вещей происходит не от его угольника, сращивание вещей дости­гается не клеем и лаком, связанность вещей достигается не веревками и узлами. Так все существа в Поднебесном мире живут и не знают, чему обязаны своей жизнью. Все они в равной мере обладают полнотой жизненных свойств, а почему так происходит — не ведают. Посему прошлое ничем не отличается от настоящего, и ничто в мире не сой­дет со своего места. Отчего же глашатаи человечности и долга нескончаемой вереницей, словно склеенные или свя­занные веревками, приходят в этот мир и проповедуют нравственность, внося смуту в умы?

Люди, слегка заблудившиеся, сбиваются с пути. Люди, заблудившиеся всерьез, отворачиваются от своей природы. Откуда нам известно это? С тех пор как род Юй привлек благонравных мужей к управлению Поднебесной, все люди в мире устремились наперегонки за человечностью и дол­гом. Разве это не означает променять свою природу на че­ловечность и долг? Попробуем разобраться в этом. Со времен Трех Династий каждый человек в мире променял свою природу на что-то иное. Низкий человек жертвует собой ради выгоды, служилый человек жертвует собой ради славы, сановный муж не щадит себя ради семьи, а мудрец приносит себя в жертву всему миру. И как бы ни были различны занятия этих людей, какую бы память они ни оставили о себе, все они были одинаковы в том, что наносили ущерб своей природе и губили себя.

Два пастушка, Цзан и Гу, вместе пасли стадо, и оба по­теряли своих овец. Когда их спросили, чем они занимались на пастбище, то выяснилось, что Цзан читал книги, а Гу иг­рал в кости. Занятия пастушков были неодинаковы, но в том, что они потеряли овец, они были совершенно одина­ковы. Бои умер ради славы на горе Шоуян. Разбойник Чжи погиб из-за своей алчности у Восточного холма. Оба они погибли по разным причинам, но в том, что они лиши­лись жизни, они были совершенно равны. Должны ли мы полагать, что Бои был прав, а разбойник Чжи нет? В мире никто не в силах избежать смерти. Того, кто гибнет из-за человечности и долга, простаки зовут благородным мужем. А того, кто гибнет из-за сокровищ, простаки зовут низким человеком. Хотя и тот и другой погибают, один слывет благородным мужем, а другой — низким человеком. Но ведь разбойник Чжи, погубивший себя, ничем не отличает­ся от Бои. Какое же имеет значение, кто из них благород­ный муж, а кто низкий человек?

Того, кто подчиняет свою природу человечности и дол­гу, будь он даже умен, как ученые Цзэн и Ши, я не назову великим. И того, кто насилует свою природу в угоду пяти вкусовым ощущениям, даже если он умен, как Юй Эр, я тоже не назову великим. Того, кто насилует свою природу из любви к сладкозвучию, будь он даже искусен в музыке, как учитель Куан, я не назову человеком с хорошим слу­хом. И того, кто терзает свою природу из любви к цветам, даже если он разбирается в них, как Ли Чжу, я не назову человеком, обладающим острым зрением. Когда я называю кого-нибудь великим, я говорю не о человечности и долге, а о полноте жизненных свойств. Опять-таки, называя кого-нибудь великим, я говорю не об умении различать пять вку­совых ощущений, а о доверии к своей природе и своей судь­бе. Когда я называю кого-нибудь человеком с хорошим слу­хом, я говорю не о том, что он хорошо слышит других, а о том, что он умеет вслушиваться в себя. Когда же я называю кого-нибудь человеком с острым зрением, я говорю не о том, что он хорошо видит других, а о том, что он умеет всматриваться в себя. Смотреть на других и не всмат­риваться в себя, не постигать себя, а постигать других — значит приобретать то, что принадлежит другим, и не при­обретать того, что принадлежит себе. Это значит подлажи­ваться к тому, что угодно другим, и не подлаживаться к тому, что угодно себе [46]. Если же жить лишь ради того, что угодно другим, и не жить ради того, что угодно себе, тогда и Бои, и разбойник Чжи, можно сказать, “впали в излишества”. Я склоняюсь перед праведной силой жизни, а потому не желаю ни упражняться в осуществлении человечности и долга, ни жить таким образом, чтобы “впасть в излишества”.

Глава IX

КОНСКИЕ КОПЫТА [47]

Конь может ступать копытами по инею и снегу, а шкура защищает его от ветра и холода. Он щиплет траву и пьет воду, встает на дыбы и пускается вскачь. Такова настоящая природа коня. И если бы его пустили жить в высокие тер­расы и просторные залы, он вряд ли возрадовался бы этому.

Но вот пришел Болэ и сказал: “Я умею укрощать ко­ней”. И он стал прижигать и стричь их, прибивать подковы и ставить клейма, стреноживать и запирать в конюшне, а потому два-три коня из каждого десятка погибали. Он стал морить коней голодом и жаждой, заставлять их бегать рысью и галопом, в одной упряжке и друг за другом. Он мучил их уздечкой и шлеёй, нагонял на них страх плеткой и кнутом, и коней погибало больше половины.

Горшечник говорит: “Я умею обрабатывать глину”. И вот он выделывает круглое с помощью циркуля, а квад­ратное с помощью угольника. Плотник говорит: “Я умею обделывать дерево”. И вот он вытесывает круглые столбы при помощи крюка и прямые доски при помощи отвеса. Но разве глина и дерево по природе своей желают, чтобы их обрабатывали с помощью циркуля и угольника, крюка и отвеса? И тем не менее в мире поколение за поколением твердят: “Болэ искусно управлялся с лошадьми, горшеч­ник и плотник искусно управляются с глиной и деревом”. Вот в чем ошибка тех, кто правит Поднебесной.

Я же полагаю, что те, кто искусны в управлении Поднебесной, поступают иначе. Люди от природы обладают постоянством:

Они ткут — и одеваются.

Пашут землю — и кормятся.

Это зовется “быть единым в свойствах жизни”.

Они все заодно и не имеют корысти.

Имя этому — Небесная свобода.

Во времена, когда свойства жизни не терпели ущерба, походка у людей была уверенная, а взгляд — непреклонный. В ту пору в горах еще не было тропок, а на озерах — лодок и мостов. Все существа жили сообща, и людские селения лепились друг к другу[48]. Звери и птицы сбивались в стаи, деревья и травы вырастали в полный рост. Поэтому каждый мог приладить поводок к животному или птице и пойти с ним на прогулку или нагнуть дерево и заглянуть в гнездо вороны или синицы. В те времена люди жили вместе с птицами и зверями, словно потомки одного рода. Где уж им было знать, кто благородный муж, а кто низкий человек!

Едины все в незнании,

От силы не отходят.

Подобны в нежелании,

Просты и безыскусны!

В простом и безыскусном обретается человеческая при­рода.

А потом пришли “прославленные мудрецы”, и люди стали считать человечностью умение ходить, хромая, а сле­дованием долгу — умение стоять на цыпочках. Мир оказался в смятении. Распущенность стала высокочтимой музыкой, суетливость превратилась в торжественный ри­туал. Вот тогда в мире начался разброд. Если не расколото цельное древо жизни, откуда возьмется жертвенный со­суд? Если не разбита белая яшма духа, откуда возьмется державная печать? Если Путь и жизненные свойства не отвергнуты, кто возлюбит человечность и долг? Если не презрели мы свое естество, кому нужны будут ритуалы и музыка? Если не перемешаны пять цветов, кто возьмется делать украшения и узоры? Если не перепутаны пять нот, кто захочет настраивать музыкальные инструменты? Раз­рушать цельное древо для того, чтобы изготовить отдельный предмет, — вот прегрешение ремесленника. Разбить Путь и его свойства для того, чтобы насадить человечность и долг, — вот прегрешение “прославленных мудрецов”.

Ну а кони? Они любят жить на воле, щипать траву и пить ключевую воду. Когда они радуются, то трутся друг о друга шеями. Когда они сердятся, то поворачиваются друг к другу задом и лягают друг друга. Вот в чем состоит их природное знание. А если надеть на коней хомут и накинуть на них узду, они будут дергать головой и кусать удила, упираться и брыкаться. Вот почему если даже у лошадей появляются разбойничьи повадки, то повинен в том сам Болэ.

Во времена царствования рода Хэсюй люди, живя в сво­их домах, не знали, чем они занимаются, а выехав в путе­шествие, не знали, куда направляются. Набивали себе рот — и радовались жизни. Хлопали себя по животу — и гуляли в свое удовольствие. Таковы были их природные наклонности. А потом пришли “прославленные мудрецы”, и они сгибались и кланялись по правилам ритуалов и му­зыки, желая установить правильные формы всех вещей, и заставляли всех тянуться за человечностью и долгом, чтобы вселить в людские сердца покой. Вот тогда люди принялись ходить на цыпочках перед “знающими мужами” и стали соперничать за выгоду для себя, и невозможно было положить этому конец. Таково зло от “прославленных мудре­цов”.

Глава X

ВЗЛАМЫВАЮТ СУНДУКИ [49]

Чтобы уберечься от воров, которые взламывают сунду­ки, шарят в мешках и залезают в комоды, люди обвязы­вают эти вещи веревками и канатами, навешивают на них замки и засовы. В миру это называют предусмотри­тельностью. Но если придет большой вор, то он взвалит на себя сундук, подхватит мешок и утащит комод, страшась только, что все эти веревки и замки окажутся недостаточно прочными. И разве то, что прежде называли предусмотри­тельностью, не окажется на самом деле накоплением бо­гатства для большого вора?

Есть ли среди тех, кого в свете называют предусмотри­тельными, такие, которые не собирают добро для большого вора? Есть ли среди тех, кто слывут в свете мудрецами, такие, которые не охраняют больших воров? Как мы можем знать, так ли это на самом деле? Когда-то в царстве Ци города располагались в пределах видимости, люди слыша­ли крики петухов и лай собак в соседней деревне, а вокруг столицы на две тысячи ли ставили сети на реках и распахивали землю сохами и мотыгами. Во всех пределах царства строго блюли уложения “прославленных мудре­цов” о храмах предков и алтарях духов земли и хлебных злаков, чтили обычаи каждой области и каждой деревушки. И вот однажды Тянь Чэн-цзы убил правителя Ци и при­своил себе его царство. Но разве он украл только государ­ство? Вместе с государством он украл и введенные мудре­цами законы. Поэтому у Тянь Чэн-цзы была слава разбой­ника, но жил он безмятежно, как сам Яо и Шунь. Малые царства не осмеливались его порицать, а большие — ка­рать, и потомки Тянь Чэн-цзы на протяжении двенадцати поколений владели Ци. Не следует ли в таком случае ска­зать, что Тянь Чэн-цзы украл мудрые установления, чтобы сберечь свои разбойничьи повадки?

Посмотрим теперь, нет ли среди тех, кого в мире зовут самыми мудрыми, таких, которые собирают добро для большого вора? И нет ли среди тех, кого зовут самыми мудрыми, таких, которые охраняют воров и разбойников? Как мы можем знать, так ли это на самом деле? В старину от­рубили голову Лунфэну, вырвали сердце у Биганя, вспороли живот Чанхуну, бросили в реку Цзысюя. Все эти чет­веро были достойнейшими мужами, а не смогли избежать позорной смерти.

Однажды подручный разбойника Чжи спросил у него: “У разбойников тоже есть Путь?”

— Как можно направляться куда-нибудь, не имея Пути? — ответил Чжи, — Уметь догадаться, где в доме спрятаны драгоценности, — это как мудрость. Войти туда первым — это как мужество. Выйти последним — все равно, что верность долгу. Знать, сможешь ли унести награб­ленное, — это как знание ученого мужа. Разделить добычу поровну — это как человечность. Тот, кто не обладает эти­ми пятью качествами, не станет хорошим разбойником.

Отсюда видно, что добрый человек, не постигнув путь истинно мудрых, не заимеет славы, а разбойник, не постиг­нув путь истинно мудрых, не достигнет успеха. В Поднебесной добрых людей мало, а плохих много, поэтому поль­за от истинно мудрых мала, а вред от них велик. Недаром в народе говорят: “Плохое вино привезли из Лу, а осаде подвергся Ханьдань” [50]. Когда рождаются мудрецы, плодят­ся и разбойники. Уберите мудрецов, оставьте разбойников в покое, и в мире воцарится порядок.

Когда высыхает река, пустеет долина.

Когда срывают холмы, заполняются пропасти.

Коли будут мертвы мудрецы, исчезнут и разбойники. Повсюду восторжествует мир, и не будет никаких беспо­рядков.

Но пока мудрецы не перемрут, не переведутся и раз­бойники. И если в мире станет вдвое больше мудрецов, то для разбойника Чжи выгода возрастет вдвое. Если вы учредите меры для обмера вещей, он украдет и товар, и вещи, и меры. Если вы поставите весы, чтобы взвешивать вещи, он украдет и вещи, и весы. Если вы учредите печати и клейма, он украдет товар вместе с печатями и клеймами. А если вы провозгласите человечность и долг, чтобы вы­правлять вещи, он опять-таки украдет все, что можно украсть, вместе с человечностью и долгом. Откуда мы знаем, что так и будет? Укравшего поясную пряжку тащат на плаху, укравший же царство восседает на троне, а у ворот его дворца толпятся любители человечности и долга. Не есть ли это кража человечности и долга, мудрости и знания? Вот так большой разбойник захватывает престол, крадет человечность и долг, меры и весы, печати и клейма и поль­зуется ими с такой выгодой для себя, что его уже ни колес­ницей и шапкой знатного вельможи не приманить, ни топо­ром палача не отпугнуть. Для разбойника Чжи тут выгода двойная, и никакими наказаниями людей от нее не отвра­тить. Вот каково прегрешение “прославленных мудрецов”!

Говорят: “Рыбе нельзя покидать глубины, острое ору­жие государства нельзя показывать народу” [51]. Те “про­славленные мудрецы” как раз и есть острое оружие Поднебесной, и показывать их миру ни в коем случае нельзя. Посему откажитесь от мудрецов, отбросьте знания — и большие разбойники исчезнут. Выбросьте вон яшму, рас­толките жемчуг — и в стране не будет мелких воров. Со­жгите верительные бирки и печати — и народ будет прост и бесхитростен. Разбейте меры и сломайте весы — и люди перестанут соперничать друг с другом. Отмените законы, введенные мудрецами, — и тогда с людьми можно будет говорить о праведной жизни. Расстройте музыкальные созвучия, разбейте свирели и гусли, заткните уши музы­канту Куану — и люди, наконец, смогут положиться на свой слух. Уничтожьте узоры, смешайте пять цветов, заклейте глаза Ли Чжу — и люди наконец смогут положиться на свое знание. Разбейте плотницкие крюки и отвесы, избавь­тесь от угольников и циркулей, переломайте пальцы Мас­теру Чую — и люди, наконец, смогут положиться на собст­венное искусство. Ибо сказано: “Великое мастерство похо­же на неумение” [52]. Перестаньте завидовать поведению Цзэн и Ши, заткните рот сторонникам Ян Чжу и Мо Ди, отбросьте человечность и долг — и жизненные силы в Под­небесной наконец будут едины в своей сокровенной глу­бине. Если люди будут полагаться только на свое зрение, в мире не останется ослепленных вещами. Если люди будут полагаться только на свой слух, в мире не останется увле­ченных делами. Если люди будут полагаться только на свои жизненные свойства, в мире не останется пристрастных. Цзэн и Ши, Ян Чжу и Мо Ди, Учитель Куан и Мастер Чуй и знаток цветов породили в мире смятение и разброд. Тут уж законы бессильны помочь.

Разве вы не слышали о временах, когда в мире еще была жива истинная добродетель? Некогда, в царствование Жунчэна, Датина, Бохуана, Чжунъяна, Лилу, Лисюя, Сяньюаня, Хэсюя, Цзуньлу, Чжужуна, Фуси и Шэньнуна, люди вместо письма завязывали на веревке узелки, любили свою простую пищу и свое безыскусное платье, не стесня­лись своих обычаев и были довольны своими жилищами. Они видели дома соседних селений, слышали, как там кричат петухи и лают собаки, но до самой смерти не ходи­ли туда. Вот так и жили люди в благословенные времена.

А нынче дошло до того, что люди встают на цыпочки и вытягивают шеи, а потом говорят, что в таком-то месте появился достойный муж! Захватив с собой еду, они бегут во всю прыть к этому человеку, позабыв о любви к родите­лям и долге перед господином. Ноги их так и мелькают на границах царств, экипажи их так и снуют за тысячи ли от родного дома. Вот преступление правителей, ищущих знаний!

Если правитель любит знания, но не следует Пути, в Поднебесной начнется великая смута. Откуда мы знаем, что так и будет? Если наши познания насчет луков и арба­летов, силков и ловушек чересчур велики, то не будет по­рядка среди птиц в Поднебесье. Если мы знаем чересчур много о крючках и гарпунах, вершах и неводах, то не будет порядка среди рыб в глубине вод. Когда слишком много знают о ямах и капканах, пиках и рогатинах, то не будет порядка среди зверей в лесной чаще. Когда слишком много судят о “твердости” и “белизне”, “подобии” и “разли­чии” [53], обыкновенные люди пребывают в замешательстве. Поэтому всякий раз, когда в Поднебесной начинается ве­ликая смута, вина лежит на любителях знания.

В мире все знают, как познавать непознанное, но никто не знает, как познавать уже известное. Все знают, как от­вергать то, что мы считаем дурным, но никто не знает, как отвергать то, что мы считаем добрым. Вот почему в мире нынче воцарилась великая смута. И вот люди ставят пре­грады свету солнца и луны вверху, разрушают природу гор и рек внизу и вмешиваются в круговорот времен года. И среди тварей земных, ползающих и летающих, нет ни одной, которая смогла бы сохранить в целости свою приро­ду.

О, в какую смуту ввергли Поднебесный мир любители знания! И так продолжается уже со времен Трех Династий. Людей достойных презирают, а услужливых негодяев воз­носят до небес. Людей покойных и безмятежных не ценят, а суетливыми и никчемными восторгаются. Вся эта суета несет гибель Поднебесному миру.

Глава XI

ДАТЬ ВОЛЮ МИРУ [54]

Я слышал о том, что Поднебесному миру нужно позво­лить быть таким, каков он есть, но не слышал о том, что миром нужно управлять. Я говорю: “позволить быть”, ибо опасаюсь, что природу людей извратят управлением. Я го­ворю: “быть таким, каков он есть”, ибо опасаюсь, что уп­равлением можно насильственно изменить свойства людей. Но если никто не склонен к излишествам и не отрекается от своих жизненных свойств, для чего тогда управлять Поднебесной?

В старину, когда Яо взялся наводить в мире порядок, он сделал так, что каждый человек возлюбил свою при­роду, и вся Поднебесная ликовала. А когда Цзе завел свои порядки, люди возненавидели свою природу, и вся Подне­бесная пребывала в унынии. Но ликовать или печалить­ся — значит идти против своих естественных свойств, а все, что этим свойствам противоречит, не может быть долговечным.

Люди чересчур радовались? Но это означает, что они слишком склонились к стихии Ян. Когда силы Инь и Ян не находятся в равновесии, нарушается круговращение вре­мен; холод и тепло пребывают в разладе, и здоровье чело­века терпит ущерб. Тогда люди перестают к месту радо­ваться и к месту печалиться, лишаются постоянства в жиз­ни, много умствуют, но не могут достичь удовлетворения и бросают дела на полпути. Мир сотрясают необузданные страсти, и в нем появляются, с одной стороны, разбойник Чжи, а с другой — ученые Цзэн и Ши. Тогда, даже если вы призовете весь мир карать зло, оно не исчезнет. Как ни велик мир, у него недостанет сил на то, чтобы вознаграж­дать или карать. Со времен Трех Династий люди только и занимались тем, что кого-то поощряли или наказывали. И что же, помогло это занятие нам утвердиться в нашей природе и в нашей судьбе?

Может быть, лучше искать утех в созерцании красок мира? Но это означает предаваться излишествам в цветах. Напрягать свой слух? Но это означает предаваться излише­ствам в звуках. Искать удовольствие в человечности? Это погубит жизненные свойства. Любить долг? Это разрушит всеобщий порядок в мире. Любить ритуал? Это приучит нас к неестественности. Любить музыку? Но это значит поддаться соблазнам. Подражать мудрым? Это значит уп­ражняться в никчемных искусствах. Любить знание? Это значит привлекать к себе недоброжелателей. Когда все живое в мире принимает свою природу и судьбу, не имеет значения, существует или не существует в нем восемь наз­ванных здесь вещей. Когда же нет возможности принять свою природу и судьбу, тогда эти восемь ложных добро­детелей опутывают людские сердца и ввергают мир в сму­ту, так что люди начинают чтить их и не хотят с ними рас­ставаться. О, как обманут мир! Кто скажет, что люди одо­лели эти соблазны и избавились от них? Нет, люди постят­ся, прежде чем заговорить о них, преклонив колена, опове­щают о них царей и в их честь пляшут под торжественную музыку. Что тут поделаешь!

Посему, если благородному мужу приходится взойти на престол, ему лучше всего следовать недеянию. Благодаря недеянию он обретет покой в своей природе и судьбе. По­этому сказано: “Если ты ценишь себя больше всей Подне­бесной, тебе можно доверить судьбу мира. Если ты любишь свою жизнь больше мира, то мир можно оставить на твое попечение” [55]. И если благородный муж способен не причи­нять ущерба своему телу и не напрягать Прения и слуха, то, даже сидя недвижно, как труп, он будет иметь драконий облик, и, даже храня глубокое безмолвие, он возымеет громоподобный глас. Он будет воздействовать духовной силой, и соединяться с Небесным в самом себе. Он будет как бы бездеятелен, а все сущее предстанет ему паром, возносящимся ввысь. К чему тогда думать о том, как лучше управлять Поднебесной?

Цуй Шу спросил у Лао Даня: “Если не управлять Под­небесной, то как исправить сердца людей?”

— Будь осторожен, не тревожь людские сердца! — ответил Лао Дань. — Сердце у человека опускается, когда его унижают, и возносится, когда его хвалят. Человек с опустившимся сердцем — что узник; человек с вознес­шимся сердцем — все равно, что палач. Сердце человека, будучи уступчивым и мягким, становится сильным и жестким, оно и острое, и гладкое. Загораясь, оно становится го­рячим, как пламя. Остывая, оно становится холодным, как лед. Так быстро оно меняется, что не успеешь взгляд перевести, как оно дважды успеет побывать за пределами Четырех морей. Покоясь, оно черпает свой покой из бездны в себе. Действуя, оно взмывает к самым небесам. Что может быть более гордым и свободным на свете, чем сердце человека?

Дата добавления: 2015-05-08