B) Локк 2 страница

Однако насколько бы Локк ни мог следовать традиции в Трактате, уже суммарное сопоставление его учения с учениями Гукера и Гоббса показало бы, что Локк значительно отклонился от традиционного учения естественного закона и последовал примеру, данному Гоббсом^[199]. Правда, существует только одно место в Трактате, где Локк явно отмечает, что он отклоняется от Гукера. Но это место обращает наше внимание на радикальное отклонение. После цитирования Гукера Локк говорит: «Но я, кроме того, утверждаю, что все люди по природе находятся [в естественном состоянии]». Так он намекает, что, по Гукеру, некоторые люди пребывали в естественном состоянии фактически или случайно. В действительности Гукер ничего не говорил о естественном состоянии: вся доктрина естественного состояния основана на разрыве с принципами Гукера, т. е. с принципами традиционной доктрины естественного закона.

Представление Локка о естественном состоянии неотделимо от доктрины о том, «что в естественном состоянии каждый имеет исполнительную власть закона природы». Он дважды в этом контексте утверждает, что эта доктрина «неизвестна», т. е. оригинальна^[200].

По какой причине, по Локку, признание закона природы требует признания естественного состояния, и в особенности признания того, что в естественном состоянии «каждый человек имеет право... быть исполнителем закона природы»? «Поскольку было бы совершенно напрасно предполагать в качестве условия свободных действий человека некий набор правил, не дополняя его неким принуждением к выполнению требований добра или зла, чтобы определить его волю, то мы должны при любых обстоятельствах, когда предполагаем закон, предположить также и некую награду или наказание, объединенные с этим законом». Чтобы закон природы был законом, он должны иметь меры воздействия. С традиционной точки зрения, эти меры воздействия предоставляются судом совести, который является судом Божьим. Локк отвергает эту точку зрения. Согласно ему, суд совести пока далек от того, чтобы быть судом Божьим, что совесть есть «не что иное, как наше собственное мнение или суждение о нравственной правоте или порочности наших собственных действий». Или если цитировать Гоббса, которому Локк молча следует: «частные совести... есть всего лишь частные мнения». Совесть поэтому не может быть руководителем; еще менее может она предоставлять меры воздействия. Или, если отождествлять приговор совести с истинным мнением о нравственном качестве наших действий, то он совершенно бессилен сам по себе: «Только взгляните на армию во время разграбления города и увидите, какое там соблюдение или восприятие нравственных принципов, или какие там угрызения совести за весь произвол, который там происходит». Если должны быть меры воздействия закона природы в этом мире, эти меры должны предоставляться людьми. Но любое «принужде- ние к выполнению требований» закона природы, происходящее в гражданском обществе и посредством него, является, по-видимому, результатом человеческой конвенции. Поэтому закон природы не будет действенным в этом мире и, следовательно, не будет настоящим законом, если он не действенен в состоянии, предшествующем гражданскому обществу или государству, - в естественном состоянии; даже в естественном состоянии каждый должен быть действенно ответственным перед другими человеческими существами. Это, однако, требует, чтобы каждый в естественном состоянии имел право быть исполнителем закона природы: «закон природы был бы, как и все остальные законы, касающиеся людей в этом мире, напрасным, если бы не было никого, кто в естественном состоянии имел бы власть исполнять этот закон». Закон природы действительно дан Богом, но его бытие как закона не требует того, чтобы он был известен как данный Богом, потому что он непосредственно приводится в исполнение не Богом и не совестью, но человеческими существами^[201].

Закон природы не может быть в полном смысле законом, если он не действенен в естественном состоянии. Он не может быт действенным в естественном состоянии, если естественное состояние не есть состояние мира. Закон природы налагает на каждого абсолютную обязанность сохранять остальное человечество «насколько возможно», но только тогда, «когда это не противоречит его собственному самосохранению». Если бы естественное состояние ха- рактеризовалось постоянным конфликтом между самосохранением и сохранением других, то закон природы, «требующий мира и сохранения всего человечества», был бы неэффективен: высшее требование самосохранения не оставляло бы места для заботы о других. Естественное состояние поэтому должно быть «состоянием мира, доброжелательности, взаимопомощи и сохранения». Это значит, что естественное состояние должно быть общественным состоянием; в естественном состоянии все люди «составляют одно общество» в силу закона природы, хотя нет у них «всеобщего начальника на земле». Ввиду того, что для самосохранения требуется еда и другие предметы первой необходимости, и недостаток таких вещей ведет к конфликту, естественное состояние должно быть состоянием изобилия: «Бог дал нам всего в изобилии». Закон природы не может быть законом, если он неизвестен; он должен быть известен и, следовательно, он должен быть постижимым в естественном состоянии^[202].

Нарисовав или набросав эту картину естественного состояния, особенно на первых страницах Трактата, Локк опровергает ее в ходе продолжения своей аргументации. Естественное состояние, которое на первый взгляд кажется золотым веком, управляемым Богом или добрыми демонами, является буквально состоянием без правления, «чистой анархией». Оно могло бы длиться вечно, «не будь развращенности и порочности вырождающихся людей»; но, к несчастью, «большинство» не является «строгими приверженцами правоты и справедливости». По этой причине, не говоря уже о других, у естественного состояния много «неудобств». Много «взаимных обид, ущерба, и несправедливости... сопровождает людей в естественном состоянии»; в нем «конфликты и беды были бы бесконечны». Оно «полно страха и постоянных опасностей». Это «гибельное состояние». Будучи далеко не состоянием мира, оно является состоянием, в котором мир и покой неустойчивы. Состояние мира есть гражданское общество; состояние, предшествующее гражданскому обществу, есть состояние войны^[203]. Это или причина, или результат того факта, что естественное состояние есть состояние не изобилия, но бедности. Те, кто живет в нем, «бедны и жалки».

Для изобилия необходимо гражданское общество^[204]. Будучи «чистой анархией», естественное состояние вряд ли будет общественным состоянием. И на самом деле оно характеризуется «отсутствием общества». «Общество» и «гражданское общество» - синонимы. Естественное состояние - «безнравственно». Ибо «первое и сильнейшее желание, посеянное Богом в человеке» есть не забота о других, даже не о своем потомстве, но желание самосохранения^[205].

Естественное состояние было бы состоянием мира и доброй воли, если бы люди в естественном состоянии были под властью закона природы. Но «никто не может быть подвластен закону, который не провозглашен ему». Человек в естественном состоянии знал бы закон природы, если бы «диктат закона природы» был «заложен в него» или «записан в сердцах рода человеческого». Но нет нравственных правил ни «запечатленных в наших душах», ни «записанных в наших сердцах» или «заложенных». Поскольку нет никакого habitus нравственных начал, никакого synderesis или совести, всё знание о законе природы приобретается обучением: чтобы знать закон природы, надо быть «исследователем этого закона». Закон природы познается только через доказательства. Вопрос, следовательно, в том, способны ли люди в естественном состоянии стать исследователями закона природы. «Большая часть человечества лишена досуга или способности к доказательству... И вы можете надеяться, что все поденщики и торговцы, пряхи и доярки станут совершенными математиками столь же быстро, как они станут совершенными и в этике тем же способом». Однако поденщик в Англии богаче, чем король американцев, и «в начале весь мир был Америкой, и в большей степени, чем сейчас». Для «ранних веков» характерна скорее «беспечная и непредусмотрительная наивность», чем привычка изучения^[206]. Условия, в которых человек живет в естественном состоянии, - «постоянные опасности» и «бедность», - делают невозможным познание естественного закона: естественный закон не провозглашён в естественном состоянии. Поскольку естественный закон, чтобы быть законом в строгом смысле термина, должен быть провозглашен в естественном состоянии, то мы опять вынуждены заключить, что естественный закон не есть закон в строгом смысле термина^[207].

Каков тогда статус закона природы в доктрине Локка? На чем он основан? Нет никакого врожденного правила закона природы, «которое... запечатлено в душе как обязанность». Это продемонстрировал тот факт, что нет таких правил закона природы, «которые, как следует в случае практических принципов, постоянно действуют и влияют на все наши поступки беспрерывно [и которые] можно наблюдать у всех людей и во все времена устойчивыми и универсальными». Однако «природа... вложила в человека желание счастья и отвращение от страдания; это на самом деле и есть врожденные практические принципы»: они действенны универсально и непрерывно. Желания счастья и стремление к счастью, вытекающее из него, не являются обязанностями. Но «людям... должно быть позволено стремиться к счастью, более того, препятствовать им в этом невозможно». Желание счастья и стремление к счастью имеет характер абсолютного права, естественного права. Существует тогда врожденное естественное право, тогда как врожденной естественной обязанности нет. Чтобы понять, как это возможно, нужно только переформулировать нашу последнюю цитату: стремление к счастью есть право, оно «должно быть разрешено», потому что «препятствовать ему невозможно». Оно есть право, предшествующее всем обязанностям, по той же причине, которая, по Гоббсу, устанавливает как фундаментальный нравственный факт права самосохранения: человеку должно быть позволено защищать свою жизнь от насильственной смерти потому, что человек принужден делать это по ка- кой-то естественной необходимости, не меньшей, чем необходимость, увлекающая камень вниз. Будучи универсально действенным, естественное право, в отличие от естественной обязанности, действенно и в естественном состоянии: человек в естественном состоянии -«абсолютный господин собственной персоны и собственного имущества»^[208]. Поскольку право природы является врождённым, а закон природы является неврождённым, то право природы является более фундаментальным, чем закон природы; оно и есть фундамент закона природы.

Поскольку счастье предполагает жизнь, в случае конфликта желание жизни имеет преимущество перед желанием счастья. Это веление разума одновременно является и естественной необходимостью: «первое и сильнейшее желание, посеянное Богом в человеке и вдавленное в самые начала его природы, есть желание самосохранения». Наиболее фундаментальное из всех прав есть, следовательно, право на самосохранение. В то время как природа вложила в человека «сильное желание сохранения своей жизни и существования», только разум человека учит его, что «необходимо и полезно для его существования». И разум - или, точнее, разум в применении к указанному предмету - есть закон природы. Разум учит, что «тот, кто является хозяином самому себе и своей жизни, имеет право и на средства ее сохранения». Затем разум учит, что поскольку все люди равны в желании и, следовательно, в праве на самосохранение, то они равны и в решающем отношении, несмотря на какие бы то ни было естественные неравенства в других отношениях^[209]. Из этого Локк заключает, так же как это сделал Гоббс, что в естественном состоянии каждый является судьей тому, какие средства способствуют его самосохранению; и это приводит его, так же как это привело и Гоббса, к дальнейшему заключению, что в естественном состоянии «всякий человек волен делать то, что считает нужным»^[210]. Неудивительно тогда, что естественное состояние «полно страха и постоянных опасностей». Но разум учит, что нельзя сохранить жизнь, не говоря уж о получении от нее удовольствия, кроме как в состоянии мира: разум хочет мира. Разум, следовательно, требует таких поступков, которые способствуют миру. Разум, соответственно, диктует, что «никто не должен вредить другому», что тот, кто вредит другому, - кто, следовательно, отрекся от разума, - мо- жет быть наказан всеми и что тот, кому причинен вред, может получить возмещение. Это фундаментальные правила закона природы, на которых основана аргументация Трактата: закон природы - не что иное, как совокупность предписаний разума относительно «взаимной безопасности» людей или «мира и безопасности» человечества. Поскольку в естественном состоянии каждый - судья в своем деле и поскольку, следовательно, естественное состояние характеризуется постоянным конфликтом, возникающим из самого закона природы, то естественное состояние «невыносимо»: единственное средство есть правление или гражданское общество. Разум, соответственно, предписывает, как гражданское общество должно быть построено и каковы его права или пределы: существует разумный общественный закон или естественный конституционный закон. Принцип этого общественного закона состоит в том, что вся общественная или правительственная власть происходит от власти, по природе принадлежащей индивидам. Договор индивидов, действительно обеспокоенных своим самосохранением, - а не договор отцов как отцов, или божественное предписание, или цель человека, независимая от действительных желаний всех индивидов, - создает всю власть общества: «верховная власть каждого государства есть лишь объединенная власть всех членов этого общества»^[211].

Локково учение о естественном законе может быть понято полностью, если предположить, что законы природы, признанные им, как выразился Гоббс, «лишь выводы или теоремы о том, что способствует сохранению и защите» человека от других людей. И так и следует понимать его, поскольку альтернативный взгляд подвержен тем затруднениям, которые и были изложены. Закон природы, как его представляет Локк, формулирует условия мира или, говоря более широко, «общественного счастья» или «благополучия любого народа». Существует поэтому своего рода мера воздействия закона природы в этом мире: пренебрежение законом природы ведет к общественному страданию и бедности. Но эта мера неадекватна. Всеобщее одобрение закона природы действительно гарантировало бы вечный мир и благополучие повсюду на земле. При отсутствии такого всеобщего одобрения, однако, может случиться, что общество, одобряющее закон природы, будет меньше пользоваться мирским счастьем, чем общество, попирающее закон природы. Ибо в делах и внешних и отечественных победа не всегда благоприятству- ет «правой стороне»: «большие воры... слишком велики для слабых рук справедливости в этом мире». Остается, однако, хотя бы это различие между теми, кто строго соблюдает закон природы, и теми, кто этого не делает: только первые могут действовать и говорить последовательно; только первые могут последовательно утверждать, что есть фундаментальная разница между гражданскими обществами и шайками воров, различие, к которому каждое общество и каждое правительство вынуждено апеллировать снова и снова. Одним словом, закон природы является «скорее творением разума, чем продуктом природы»; он существует «лишь в уме», в «представлении», а не «в самих вещах». Это окончательная причина, почему этика может быть поднята до уровня доказательной науки^[212].

Нельзя прояснить статус закона природы, не рассматривая статуса естественного состояния. Локк с большей определенностью, чем Гоббс, утверждает, что люди на самом деле жили в естественном состоянии, или что естественное состояние не просто гипотетическое предположение^[213]. Под этим он имеет в виду, во-первых, что люди действительно жили и могут жить, не будучи подчиненными вышестоящему должностному лицу на земле. Более того, он имеет в виду, что люди, живущие в этих условиях и изучающие закон природы, могли бы знать, как приступить к исправлению неудобств своего положения и заложить фундамент общественного счастья. Но только те люди могли знать закон природы, кто, живя в естественном состоянии, уже жил в гражданском обществе, или, вернее, в таком гражданском обществе, в котором разум культивировался должным образом. Примером таких людей, живущих в ес- тественном состоянии под действием закона природы, была бы скорее элита английских колонистов в Америке, чем дикие индейцы. Лучшим примером были бы некие высоко цивилизованные люди после развала их общества. Отсюда остается только один шаг до взгляда, что самым очевидным примером людей в естественном состоянии под действием закона природы являются люди, живущие в гражданском обществе, в той мере, в какой они размышляют о том, что они могли бы справедливо требовать у гражданского общества, или о том, при каких условиях гражданское повиновение было бы разумным. Таким образом, становится, в конечном счете, не относящимся к делу, существовало ли когда-либо в реальности естественное состояние, понимаемое как состояние, в котором люди подчинены только закону природы, а не какому-либо должностному лицу на земле^[214].

Именно на основании Гоббсова взгляда на закон природы Локк возражает Гоббсовым выводам. Он пытается доказать, что Гоббсов принцип - право на самосохранение - отнюдь не одобряет абсолютного правления, но требует ограниченного правления. Свобода, «свобода от произвольной, абсолютной власти» - «барьер» для самосохранения. Рабство поэтому противно естественному закону, исключая случай замены смертной казни. Ничто, что несовместимо с основным правом самосохранения, и, следовательно, ничто, с чем разумное существо не может добровольно согласиться, не может быть справедливым; следовательно, гражданское общество или правительство нельзя законно создать с помощью принуждения или завоевания: только согласие «дало или могло бы дать начало любому законному правлению в мире». Из тех же соображений Локк осуждает абсолютную монархию, или, точнее, «абсолютную произвольную власть... кого-нибудь одного или многих», так же как и «правление без установления твердых законов»^[215]. Невзирая на ограниче- ния, которых требует Локк, государство остается для него, как это было и для Гоббса, «могущественным левиафаном»: вступая в гражданское общество, «люди отдают всю свою естественную власть тому обществу, в которое они вступают». Точно так же, как это делал Гоббс, и Локк признает только один договор: договор объединения, который каждый индивид заключает со всеми остальными индивидами того же множества, тождественен договору подчинённости. Точно также, как это делал Гоббс, и Локк учит, что, в силу основного договора, каждый «принимает на себя обязательство перед каждым в этом обществе в том, что будет подчиняться решению большинства и будет ограничен им»; что, следовательно, основной договор устанавливает непосредственно безусловную демократию; что эта первичная демократия может большинством голосов или сохраняться, или трансформировать себя в другую форму правления; и что общественный договор поэтому на самом деле тождественен договору подчиненности скорее «государю» (Гоббс) или «верховной власти» (Локк), чем обществу". Локк возражает Гоббсу, говоря, что, куда бы «народ» или «общество», т. е. большинство, ни поместило верховную власть, оно всё еще сохраняет «верховную власть удалить или изменить» установленное правление, т. е. оно всё еще сохраняет право на революцию^[216]. Но эта власть (в норме бездействующая) не определяет подчинённость индивида общине или обществу. С другой стороны, Гоббс, к чести его сказать, подчеркивает сильнее, чем Локк, право индивида на сопротивление обществу или правитель- ству всякий раз, когда его самосохранение подвергается опасности^[217].

Тем не менее, Локк мог бы справедливо утверждать, что могущественный левиафан, каким построил его он, лучше гарантировал самосохранение индивида, чем Левиафан Гоббса. Право индивида на сопротивление установленному обществу, которое Гоббс подчеркивал и которое Локк не отвергал, является неэффективной гарантией самосохранения индивида^[218]. Поскольку единственной альтернативой чистой анархии - т. е. условиям, при которых самосохранение всех постоянно под угрозой, - является то, что «люди отдают всю свою естественную власть тому обществу, в которое вступают», то единственной действенной гарантией прав индивида является то, что это общество должно быть построено так, что оно будет не в состоянии угнетать своих членов: только так построенное общество или правительство будет законным или соответствующим естественному закону; только такое общество может справедливо требовать, чтобы индивид уступил ему всю свою естественную власть. По Локку, лучшие институциональные гарантии прав индивидов предоставляются конституцией, которая почти во всех внутренних делах строго подчиняет исполнительную власть (которая должна быть сильной) закону и, в конечном счете, строго очерченной законодательной ассамблее. Законодательная ассамблея должна быть ограничена составлением законов, в отличие от «импровизированных, произвольных указов»; ее члены должны быть выбраны народом на довольно краткий срок пребывания в должности, и, следовательно, «сами должны быть подвластны законам, которые они создали»; избирательная система должна учитывать и количество, и состояние^[219]. Ибо хотя Локк и считал, по-видимому, что самосохранение индивида подвергается менее серьезной угрозе со стороны большинства, чем со стороны монархических или олигархических правителей, но нельзя сказать, что он обладал слепой верой в большинство как в гаранта прав индивида^[220]. В местах, где он, кажется, опи- сывает большинство как такого гаранта, он говорит о фактах, когда самосохранению индивидов угрожают тиранические правители, или монархические, или олигархические, и где последняя и единственная надежда страдающего индивида лежит поэтому в распоряжении большинства. Локк рассматривал власть большинства как препятствие плохому правлению и последнее средство от тиранического правления; он не рассматривал ее как замену правлению или как идентичную правлению. Равенство, считал он, несовместимо с гражданским обществом. Равенство всех людей в отношении права на самосохранение не уничтожает полностью особого права более разумных. Напротив, исполнение этого особого права способствует самосохранению и счастью всех. Прежде всего, так как для самосохранения и счастья необходима собственность настолько, что целью гражданского общества, можно сказать, является сохранение собственности, то защита имущих членов общества от требований нуждающихся, или защита трудолюбивых и разумных от ленивых и сварливых, необходима для общественного счастья или всеобщего блага^[221].

Доктрина Локка о собственности, которая является почти буквально центральной частью его политического учения, определенно является самой характерной его частью^[222]. Она наиболее ясно отличает его политическое учение не только от политического учения Гоббса, но также и от традиционных учений. Будучи частью его учения о естественном законе, она разделяет все сложности последнего. Её особое затруднение может быть предварительно изложено следующим образом: собственность есть установление естественного закона; естественный закон определяет способ и пределы справедливого присвоения. Люди владеют собственностью раньше гражданского общества; они вводят гражданское общество, чтобы сохранять или защищать собственность, приобретенную ими в естественном состоянии. Но, раз гражданское общество сформиро- вано, если еще не до этого, естественный закон о собственности прекращает действовать; то, что мы можем назвать «конвенциональной» или «гражданской» собственностью - той собственностью, которой владеют в гражданском обществе, - основано только на позитивном законе. Однако, хотя гражданское общество является творцом гражданской собственности, оно не является ее хозяином: гражданское общество должно уважать гражданскую собственность; у гражданского общества нет как будто иной функции, чем служение своему творению. Локк требует для гражданской собственности много большей святости, чем для естественной собственности, т. е. собственности, приобретение и владение которой основаны исключительно на естественном законе, на «высочайшем законе». Тогда почему он так стремится доказать, что собственность предшествует гражданскому обществу?^[223]

Естественное право собственности является следствием фундаментального права самосохранения; оно не производно от пакта, от любых действий общества. Если каждый имеет право сохранять себя, он необходимо имеет право на всё, что необходимо для его самосохранения. То, что необходимо для самосохранения, это не столько ножи и пистолеты, как, могло бы казаться, верил Гоббс, сколько еда. Пища способствует самосохранению только если она съедается, т. е. присваивается таким образом, что становится исключительной собственностью индивида; существует тогда естественное право на некоторое «частное владение, исключающее всех остальных людей». То, что верно относительно пищи, касается, mutatis mutandis, всех остальных вещей, необходимых для самосохранения и даже для комфортабельного самосохранения, ибо человек имеет естественное право не только на самосохранение, но также на стремление к счастью.

Естественное право каждого на присвоение всего, что полезно для него, должно быть ограничено, чтобы не быть несовместимым с миром и сохранением человечества. Это естественное право должно исключать право присвоения вещей, уже присвоенных другими; захват вещей, которые уже присвоены другими, т. е. нанесение вреда другим противно естественному закону. Также не одобряет естественный закон нищенствования; нужда как таковая не дает обоснования права собственности. Убеждение столь же мало обосновывает право собственности, как и насилие. Единственный честный способ присвоения вещей - получить их не у других людей, но прямо у природы, «всеобщей матери»; присвоить то, что раньше никому не принадлежало и потому могло быть присвоено каждым; единственный честный способ присвоения вещей - собственный труд. Каждый по природе является исключительным владельцем собственного тела и, следовательно, работы собственного тела, т. е. своего труда. Таким образом, если человек смешивает свой труд - хотя бы только труд по сбору ягод - с вещами, которыми никто не владеет, то эти вещи становятся нерасторжимой смесью его исключительной собственности с ничьей собственностью, и поэтому они становятся его исключительной собственностью. Труд - единственное обоснование права собственности, соответствующее естественному праву. «Человек в силу того, что он хозяин самому себе и владелец своей собственной личности и действий или труда ее, [имеет] в себе великий фундамент собственности»^[224]. Не общество, но индивид - индивид, побуждаемый единственно своим своекорыстием, - создатель собственности.

Природа установила «мерило собственности»: есть в естественном законе ограничения на то, что человек может присваивать. Каждый вправе присваивать своим трудом столько, сколько необходимо и полезно для его самосохранения. Он вправе поэтому присвоить, в особенности, столько земли, сколько он может использовать для пашни или пастбища. Если у него будет больше, чем он может использовать, одного рода вещей (а), и меньше, чем он может использовать, другого рода (б), он мог бы сделать (а) полезным для себя, меняя его на (б). Таким образом, каждый вправе присваивать своим трудом не только то, что полезно ему само по себе, но также то, что могло бы стать полезным ему, если поменять его на другие полезные вещи. Человек вправе присваивать своим трудом все те вещи, но только те вещи, которые полезны или могут стать полезными для него; он не вправе присваивать вещи, которые из-за его присвоения перестали бы быть полезными; он вправе присвоить столько, сколько он «может употребить с пользой для жизни прежде, чем это испортится». Он вправе поэтому собирать куда больше орехов, которые «сохраняются годными в пищу целый год», чем слив, которые «гниют за неделю». Что касается таких вещей, которые никогда не портятся и, к тому же, «ни на что не годны», как, например, золото, серебро и алмазы, то их он вправе «копить» сколько угодно. Ибо не «величина» того, что человек присваивает своим трудом (или обменом продуктов своего труда), но «бесполезная порча чего-либо в [его] владении» делает его виновным в преступлении против естественного закона. Он вправе поэтому накопить очень немного скоропортящихся и полезных вещей. Он вправе накопить очень много долговечных и полезных вещей. Он вправе накопить бесконечно много золота и серебра^[225]. Ужас естественного закона отныне наполняет не скупого, но расточителя. Естественный закон о собственности заботится о предупреждении расточительства; присваивая вещи своим трудом, человек должен думать исключительно о предупреждении расточительства; он не обязан думать о других^[226]. Chacun pour soi; Dieu pour nous tous*.

Закон природы о собственности, как он суммарно изложен выше, относится только к естественному состоянию или к определенному этапу естественного состояния. Он является «первоначальным законом природы», действующим «в первые века мира» или «в начале»^[227]. И он имел место в том далеком прошлом только потому, что условия, при которых люди тогда жили, требовали этого. Закон природы мог замалчивать интересы или нужды других людей потому, что об этих нуждах заботилась «всеобщая мать»; сколько бы человек ни присвоил своим трудом, «для других оставалось достаточно годного». Первоначальный закон природы был велением разума вначале, поскольку вначале мир был редко населен и было «изобилие естественных продуктов»^[228]. Это не может означать, что ранние люди жили в состоянии достатка, излитого на них всеобщей матерью; ибо если бы дело обстояло именно так, то человек не был бы вынужден с самого начала работать ради своего существования и закон природы не так решительно запретил бы всякого рода расточительность. Естественное изобилие - только потенциальное изобилие: «природа и земля давали только почти бесполезные сами по себе материалы»; они давали «желуди, воду и листья или шкуры» - еду, и питье, и одежду золотого века или Райского Сада, в отличие от «хлеба, вина и ткани». Естественное изобилие, изобилие первых веков, никогда не было реальным изобилием; оно было реальной нуждой. Это явилось причиной того, что человеку было определенно невозможно присваивать своим трудом больше голой жизненной необходимости, или того, что было абсолютно необходимо для простого самосохранения (в отличие от комфортабельного самосохранения); естественное право на комфортабельное самосохранение было иллюзорным. Но именно по этой причине каждый человек был вынужден присваивать своим трудом то, что ему было необходимо для самосохранения, без всякого беспокойства о других людях. Ибо человек обязан заботиться о сохранении других только в том случае, если «это не противоречит его собственному самосохранению»^[229]. Локк явным образом оправдывает естествен- ное право человека присваивать и владеть, не беспокоясь о нуждах других, ссылаясь на изобилие естественных продуктов, доступное вначале; но это безразличие может быть с тем же успехом оправдано на основе его принципов, если предположить, что люди жили в состоянии нужды; и оно должно оправдываться именно таким образом, поскольку Локк говорит, что единственные люди, подвластные первоначальному закону природы, жили в состоянии нужды. Именно бедность первых веков мира объясняет, почему первоначальный закон природы (1) требовал присвоения только трудом, (2) требовал предупреждения расточительности и (3) разрешал безразличие к нужде других человеческих существ. Присвоение без внимания к нужде других оправдано просто потому, что оно оправдано безотносительно к тому, жили ли люди в состоянии изобилия или в состоянии нужды.

Дата добавления: 2015-05-08