Перевод Ирины Глуховой 1 страница

V

Эрнесто Спинелли Зеркало и молоток

Бензиновая электростанция SPG 8500E2

SPG 8500E2

На мобильный бензиновый генератор

Мобильный бензиновый генератор предназначен для обеспечения электроснабжения оборудования с потребляемой мощностью не более 7 кВт, переменным напряжением – 220В, частотой – 50 Гц.

Мощность 8,5 кVA/6.8 кВт

Тип двигателя: SFE 440

Количество цилиндров 1

Частота вращения 4000 об/мин

Топливо: бензин АИ 92

Мощность двигателя 15 л.с (9 кВт)

Напряжение 230 В

Охлаждение: воздушное

Генератор: Асинхронный

Частота тока 50Гц

Объем бака 25 л.

Расход топлива при 100% нагрузке 4,5 л/ч

При 70% нагрузке 3,0 л/ч

Габаритные размеры 700х530х560

Уровень шума: 72 дБ

Вес 103 кг.

.-.со Оглавление

Введение........................................................................................ 2

1. Да здравствует посредственность: что случилось с психотерапией? 6

2. Раскрываться или не раскрываться - вот в чем вопрос.... 26

3. Я - не имя существительное: причуды самости...................... 42

4. Действительно ли нам нужно бессознательное?.................... 60

5. Придавая новый облик человеческой сексуальности........... 81

6. Противоречивые желания: детство и сексуальность........... 101

7. Психотерапия и вызов зла..................................................... 115

8. Творение и бытие: вызов психоаналитическим теориям художественного творчества 131

9. За пределом великого придела............................................. 149

10. Зеркало и молоток: несколько неуверенных шагов в
сторону более человечной психотерапии................................. 163

об-, ^

Введение

Не так давно один из моих клиентов, с которым я встречался не­сколько лет, спросил меня: «Если я задам вам прямой вопрос, вы мне дадите прямой ответ?» После того как мы перестали дружно смеяться, он добавил: «Пожалуйста, не говорите что-то вроде: «Это зависит от того, какой вопрос», просто доверьтесь мне, хорошо?»

Я решил, что, пожалуй, могу это сделать, и сказал: «Спрашивай­те».

«Вы начали писать следующую книгу?» - поинтересовался он.

Я улыбнулся. «Да», - признался я. «Что помогло вам догадаться об этом?»

Он ответил: «Одна вещь. Вы одеваетесь еще более небрежно, чем обычно. Ваши волосы стали длиннее и растрепаннее, чем когда-либо. И...» - он сделал паузу.

«И...?» - подбодрил я его.

«И ваши вопросы и комментарии кажутся гораздо более вызы­вающими, чем обычно. Вы стали, действительно, толковым».

«Вас это беспокоит?»...

«Нет, вовсе нет!» — заявил он. «Разве что, это заставляет меня желать, чтобы вы писали почаще!»

«Даже если у меня нет ничего настолько нового или интересно­го, чтобы об этом говорить?»

«А разве существует, - удивился он, - что-либо новое или инте­ресное, что можно было бы сказать о психотерапии?»

«Именно об этом я спрашиваю себя каждый раз, когда сажусь писать эту свою новую книгу», - ухмыльнулся я.

«Об этом не беспокойтесь, - утешил меня мой клиент. - Терапия просто есть, не так ли? Сегодня она везде, во всем и во всех. Ничто не имеет смысла, если это не стало предметом для терапии».

«Спасибо», - сказал я.

После того как он ушел, я сел и задумался об этом обрывке на­шего разговора. Почему-то мои мысли оказались увлечены «пото­ком свободных размышлений», который, в конечном итоге, остано­вился на осознании того, сколь быстро новые модные словечки, появившиеся под влиянием психотерапии, такие как, например, синдром опустевшего гнезда, усваиваются в повседневной речи, становясь самым последним в неуклонно растущей цепи психиче­ских страхов, с которыми большинство людей должны встретиться лицом к лицу и с которыми им следует научиться жить - преимуще-

ственно при содействии избыточного количества интервью со зна­менитостями, посвященных этой проблеме, и полок, заполненных руководствами по «самопомощи», написанными самозваными экс­пертами и гуру. Я спросил себя, является ли этот синдром, как и столь многие другие, обозначением и выражением некоторого давно ощущаемого, хоть прежде и «не зафиксированного», родительского переживания, или же дезориентирующие и дестабилизирующие ро­дительские переживания, связанные с этим термином, начали появ­ляться как следствия его изобретения.

Эти раздумья снова привели меня к моему клиенту; не только к его утверждению о всепроникающем влиянии психотерапии, но и, что более интересно, к осознанию того, что и сам его метод предпо­ложения и вопросительной формы высказывания был выражением методологии, осведомленной о психотерапевтических подходах. К этому моменту я решил, что он был прав в своем суждении. Затем я спросил себя: «И если это так, тогда...»

Темы, которые обсуждаются в этой книге, сосредоточены на не­которых размышлениях, последовавших за выше упомянутым неза­конченным предложением. Они связаны с вопросами и проблемами, которые занимали меня на протяжении ряда лет, и которые объеди­нены между собой той психотерапевтической «линзой», сквозь ко­торую они воспринимались и исследовались.

При написании этого текста моя главная цель заключалась в представлении читателям того, что, как я надеялся, бросит достой­ный вызов ряду глубоко укоренившихся и не меняющихся со вре­менем установок и предположений, типичной чертой которых было то, что поначалу они были провозглашены психотерапевтами, а впоследствии пропитали собой общественное сознание и мнение. Заодно с критикой, я попытался также предложить новые формули­ровки, которые, возможно, окажутся более подходящими для иссле­дуемых проблем. Эта книга фокусируется на двух широких сферах вопросов.

Первая из них критически исследует некоторые фундаменталь­ные основополагающие принципы теории и практики современной психотерапии. В главе 1 ставится тревожащий вопрос: «Что случи­лось с психотерапией?» и, я надеюсь, дается такой же тревожащий ответ. Глава 2 рассматривает один раздражающий вопрос, относи­тельно которого психотерапевты делятся на тех, кто «за», и тех (бо­лее типичных представителей), кто «против» всякого рода личного разоблачения терапевта в процессе психотерапии. В главе 4 сделана попытка представить законную альтернативу гипотезе бессозна-

тельного как отдельной и особой психической системе. Последняя глава бросает вызов привязанности психотерапевтов к особому типу «профессионализма», примером которого служат определенного рода отношения между терапевтом и клиентом, на которые этот «профессионализм» опирается и которые он развивает.

Второй фокус этой книги посвящен исследованию того, каким образом психотерапевтические идеи в целом, и психоаналитические подходы в частности, не только пропитывают, но и по-новому фор­мируют существующие в нашем обществе способы мышления и по­нимания различных продуктивных свойств и проявлений «бытия человеком». Главы этого раздела рассматривают наши взгляды и предположения, касающиеся нашего собственного «Я» (глава 3), сексуальности (глава 5), взаимосвязи детства и сексуальности (глава 6), проблемы зла (глава 7), художественного творчества (глава 8) и нашей позиции по отношению к сверхъестественному и неизвест­ному (глава 9). Кроме того, я представлю и рассмотрю то, что может стать более адекватной альтернативой каждому из этих предполо­жений, то, что вытекает из моего понимания ряда кардинальных прозрений, основанных, главным образом, на экзистенциальной фе­номенологии.

Как и в случае много другого в моей жизни, я признателен моей жене, Мэгги Кук, за то, что она подсказала мне название этой книги. Мэгги рассказала мне, что в дискуссии о силе и влиянии кино на культуру В.И.Ленин предложил аналогию «зеркала и молотка». По предположению Ленина, фильмы не просто дают возможность для отражения или «отзеркаливания» общества. Сверх того, они рас­крывают новые, и даже радикальные, возможности для изменения нашей точки зрения, и тем самым действуют как «молотою) в том смысле, что одновременно и разбивают старые перспективы, и обеспечивают нас инструментом, необходимым для создания но­вых.

Когда я услышал то, что рассказала Мэгги, я был просто пора­жен соответствием этой аналогии тому, что касается роли психоте­рапии и ее влияния на нашу культуру. При дальнейшем рассмотре­нии мне пришло на ум, что и кино, и психотерапия как правило счи­таются «рожденными» в один и тот же год - 1895. Не стремясь об­ращать чрезмерное внимание на это случайное счастливое совпаде­ние, я позволю себе все же добавить, что при том, что кино и психо­терапия дают нам ключевые определяющие характеристики двадца­того столетия, их потенциал как средств освобождения от закосне­лых способов понимания и отношения к самим себе и своему миру с

годами значительно ослабел. Вместо этого, по крайней мере в суще­ственной степени, каждое превратилось в средство умиротворения и управления непокорными всплесками личных и социальных беспо-

койств.

Эта книга достигла бы своей цели, если бы была воспринята од­новременно как «зеркало и молоток».

1. Да здравствует посредственность: что случилось с психотерапией?

Примерно год тому назад я прочел следующую цитату Мюррея Кемптона:

Я не могу отделаться от ощущения, что те из моих сограж­дан, которые стали коммунистами, были ужасно испорчены своим принятием учения, в котором не оставалось места для сомнения, сожаления и сострадания. И что ища опоры в нор­мах этого учения, очень многие из них неизбежно превраща­лись в спасителей и заканчивали тем, что становились либо полицейскими, либо мишенью для полицейских¹.

Хотя то, о чем писал Кемптон, написано под впечатлением о коммунистах 1930-х в Соединенных Штатах, когда я мысленно за­менил слово «коммунисты» в этом отрывке на слово «психотера­певты», меня тотчас же поразило, сколь глубоко и безошибочно от­кликнулась во мне эта цитата. Я стал спрашивать себя: «Что случи­лось с психотерапией?»

В последнее время я обнаруживаю, что все чаще и чаще возвра­щаюсь к этому вопросу. В известном смысле, ответ является отчас­ти очевидным. В последние десять лет психотерапия пережила по­разительной степени развитие. Количество обучающих программ, академических институтов и центров, занятых ее изучением и ана­лизом, значительно умножилось. И похожим образом там, где неко­гда, не так давно, позиция общества по отношению к психотерапии была типично осторожной, сегодня ее явная приемлемость повсюду очевидна - в средствах массовой информации, у практикующих врачей-терапевтов и в клиниках альтернативной медицины, в учре­ждениях образования, в семьях и службах судебного посредничест­ва.

Моя собственная профессиональная карьера вращалась вокруг преподавания и практики психотерапии, написания об этом книг и либо проведения исследований, либо помощи кандидатам на сте­пень магистра и доктора в проведении ими их собственных иссле­дований. Институт, в котором я работал, - Школа психотерапии и

консультирования² в Риджентс Колледж ^А зарекомендовала себя как один из самых крупных и наиболее престижных психотерапевтиче­ских учебных центров в Великобритании и только что начала изда­вать свою собственную серию учебников, публикуемых издательст­вом Continuum. Если говорить более точно, то терапевтическое на­правление, сторонником которого я являюсь, экзистенциальная пси­хотерапия, продолжает упрочиваться в качестве заметной, и крити­ческой, альтернативы по отношению к более доминирующим пси­хоаналитической, когнитивно-бихевиоральной и гуманистической школам, и оказывает все более значительное влияние на деятель­ность как частных, так и общественных клинических и лечебных психотерапевтических учреждений.

Отдавая должное всем выше перечисленным достижениям и еще большему количеству тех, о которых я не упоминал, мы можем ска­зать, что успех психотерапии более чем очевиден. И все же...

Некоторое время тому назад я оказался участником радиопере­дачи в прямом эфире, посвященной психотерапии, я был и тронут, и изумлен честностью и открытостью звонивших на радио людей, их готовностью как рассказывать свои трудные истории, так и позво­лять мне и полному энтузиазма ведущему передачи их пересматри­вать, придавать им новый вид и временно сглаживать. Однако еще больше меня поразило то, что все без исключения люди, с которыми я хоть каким-либо образом вступал в контакт с того момента, как вошел в здание радиовещательной компании - начиная с РА^В, кото­рый первым подошел меня поприветствовать, и кончая ведущим, руководителем программы и анонимными радиослушателями, уча­ствовавшими в передаче и говорившими столь искренне о своей жизни - все они выражали, открыто и без колебаний, свое полное и очевидное принятие психотерапии как «дела хорошего и стоящего». И здесь я, единственный среди них дипломированный психотера­певт, спросил себя и, в конечном итоге, всех других, слушавших эту программу: «Вы действительно думаете, что это такая хорошая вещь?» Как только я произнес эти слова, ведущий уставился на меня широко раскрытыми глазами, в которых читались недоверие и бес­покойство о том, не сошел ли я вдруг с ума, а затем, рассмеявшись несколько чересчур радостно, резко объявил рекламную паузу. Нет

Murray Kempton (1917-1997) американский журналист б

^А Regent's College

^в Менеджер компании

надобности говорить о том, что на эту конкретную радиостанцию меня уже больше не приглашали.

Что за беспокойство заставило меня поставить такой вопрос? В первые свои годы психотерапия являлась действенной крити­кой господствовавших в культуре убеждений и предположений. По­хоже на то, что со временем она почему-то приобрела новый вид (или ей придали новый вид) и превратилась в одну из ведущих за­щитниц современного нам Zeitgeist. Она отражает, как многие пола­гают, «дух нашего времени». Такое положение дел напоминает мне печально известное - если быть точным - утверждение Жана-Поля Сартра о том, что всякое освободительное движение в конечном итоге превратится в один из видов принуждения³.

Не это ли произошло и с психотерапией? Некоторые, включая меня самого, выдвинули бы предположение о том, что психотерапия стала жертвой особой формы опасного сумасшествия: сумасшествия неоднозначных «фактов» и сомнительных выводов, выдающего себя за здравомыслие и рациональность. Мне кажется, что психотерапия, как, вероятно, и очень многое другое в нашей современной культу­ре, научилась распевать мантру, явно противоположную той, что предложил Куэ: «С каждым днем, во всех отношениях, мне стано­вится все хуже и хуже»⁴.

В настоящее время существует примерно 400 различных форм психотерапии. Все они в большей или меньшей степени безумны. И все они выражают это безумие, как заявил недавно экзистенциаль­ный психотерапевт Элвин Марер^А, на языке психологической бол­товни. Марер пишет:

Одним из главных признаков, характеризующих психоте­рапевтов и отличающих их от других, является открытое фон­танирование психологической болтовни. Они учатся говорить выражениями, которые создают иллюзию истинного знания, профессионализма, мастерства. Они являются элитой и спе­циалистами, поскольку разглагольствуют, употребляя жаргон­ные термины: безусловное позитивное рассмотрение, случай­ное регулирование, перенос, центрирование, двойная связь, экзистенциальный анализ, биоэнергетика, фаллическая ста­дия, архетип, мультимодальная терапия, систематическая де­сенсибилизация, когнитивная схема, катарсис, импульсивный контроль, эго-диффузия... Психотерапевты отличаются, глав­ным образом, непринужденной легкостью использования всех

этих терминов, как будто бы они знают, что эти термины озна­чают.

К тому же они могут говорить впечатляющими абзацами, такими как вот этот, взятый наугад из случайной психологиче­ской болтовни: «Эта клиентка отличается нецеленаправлен­ной тревогой и пограничным расстройством, вызванным про­шлым травматическим событием жестокого эмоционального обращения в детстве, отсутствием устойчивой системы под­держки и неадекватным когнитивным развитием. В соответст­вии с этим, в качестве метода лечения выбрана системная те­рапия с переобучением по глубинной концептуальной схеме с целью повышения собственной эффективности в поддержи­вающем альянсе клиент-терапевт, с акцентом на позитивном рассмотрении и минимизацией интерпретирующего исследо­вания стрессовых очагов серьезной психопатологии». Гово­рящий то ли не имеет никакого понятия о том, что он говорит, то ли втайне знает, что играет в игру глупой психологической болтовни, но если выполняет это с профессиональным ап­ломбом, то, вероятно, будет принят в особый класс профес­сиональных психотерапевтов⁵.

Слова Марера звучат в резонанс с типично провокационным за­явлением, сделанным Фридрихом Ницше: до тех пор, пока вы вы­глядите верящим в воображаемую истину с достаточной убежден­ностью и страстью, другие также будут в нее верить. И более того, добавляет он, даже если бы наступил такой момент, когда вы, сами, начали бы испытывать сомнения по поводу ценности и истинности ваших убеждений, то теперь уже вера других в эти убеждения и в вас, как носителя этих убеждений, послужит тому, чтобы с корнем кырвать переживаемые вами сомнения и вновь убедить вас в их - и вашей - неотъемлемой правдивости и значимости⁶.

Этот аргумент, как мне кажется, мог бы дать необходимый ключ к разгадке того, каким образом психотерапия достигла таких успе­хов и заняла такое важное место в нашей культуре. Однако точно так же он может навести на мысль и о том образе действий, который ведет к фальсификации и возможному упадку психотерапии.

В написанной мною ранее книге⁷ Demystifying Therapy* я утвер­ждал, что во многих случаях те теоретические предположения, ко­торые лежат в основе психотерапевтической практики, и специаль­ная терминология и язык психотерапии в равной степени служат как

Alvin Mahrer

«Демистифицируя, разоблачая терапию»

тому, чтобы запутывать и мистифицировать процесс и для психоте­рапевта, и для клиента, так и тому, чтобы способствовать тому, что я в шутку назвал Дамбо-эффектом.^А Ибо, как и знаменитый слоне­нок из мультфильма Уолта Диснея, который верил, что он способен летать только потому, что обладал «волшебным перышком», психо­терапевты вкладывают свою веру в набор принципов и предполо­жений, являющихся сомнительными, излишними и, главное, таки­ми, которые могут сами по себе стать поводом для многочисленной и разнообразной критики и тревог, выражаемых по поводу этой профессии.

Психотерапевтам нелегко усомниться и начать задавать себе во­просы, касающиеся достоверности своих «волшебных перышек», и не в последнюю очередь потому, что такая инициатива поднимает фундаментальные вопросы профессиональной «особости» психоте­рапии. Однако, какая альтернатива существует в этом случае для профессии, которая в конце концов именно это требование выбира­ет в качестве важной составной части задачи, стоящей перед клиен­тами?

Как показывают современные исследования, для нынешнего по­ложения всех существующих форм психотерапии наиболее харак­терна их неспособность продемонстрировать надежное и достовер­ное подтверждение некоторого определяющего фактора, который мог бы объяснить их всеобщую эффективность. Точно так же, как и не существует ясных и определенных оснований для утверждения превосходства любой из этих форм над всеми остальными, и даже просто над другими, в том, что касается их содействия получению положительных результатов. Не так давно, в одном общем исследо­вании было проанализировано несколько важных работ, изучавших как подтверждение результатов, так и действующие факторы психо­терапевтического процесса. Исследование успешно подтвердило точку зрения, которая, в общем-то, всеми осознавалась. Суть ее в том, что неважно, сколь бы абсурдной ни показалась некоторая мо-

Великолепный мультфильм по книге Хелен Эберсон и Гарольда Пер­ла о маленьком цирковом слоненке, прозванном за свои непомерно боль­шие уши Дамбо - глупым. Он постоянно подвергался насмешкам окру­жающих, и много страдал, особенно когда сородичи объявили бойкот ос­тавшемуся без материнской ласки "уродцу". Но нашелся веселый мышонок Тимоти, который стал ему настоящим другом, помог поверить в себя и не­ожиданно открыть удивительный талант - умение летать благодаря своим гигантским ушам. Так молчаливый и неуклюжий слоненок превратился в величайшую звезду цирка.

дель терапии профессионалам и публике, невозможно доказать, что для такой модели менее вероятно, чем для любой другой, быть эф­фективной для уменьшения психических расстройств. Приводящим в еще большее замешательство является, возможно, постоянство отклоняющихся, хотя и периодически повторяющихся, данных, за­ставляющих думать, что, по крайней мере, в некоторых случаях, успешные результаты с наибольшей вероятностью встречаются то­гда, когда «поставщики» психотерапевтических интервенций вооб­ще не проходили никакого профессионального обучения.

Тем не менее, хотя и законным будет заключить, что мы, пожа­луй, не знаем, какое же психотерапевтическое воздействие будет иметь благоприятные последствия, или какие критические факторы улучшат их перспективу, неверным будет прийти к заключению, что психотерапия «не работает». Она работает, и делает это большую часть времени⁹. И именно «как и что» является в ней тем, что про­должает приводить в смятение и практиков, и исследователей. Мои собственные заключения, касающиеся теперешнего безвыходного положения, привели меня к вопросу о ценности нашей профессио­нальной (сверх)уверенности в теориях и моделях, которых мы при­держиваемся, применяем в своей практике и с которыми мы идеи* тифицируем свои роли психотерапевтов.

Очевидно, что психотерапевты склонны придавать особое зна­чение предпочитаемым ими подходам и тем годам обучения, кото­рые они потратили на то, чтобы что-то понять и стать экспертами в своих (зачастую тайных) знаниях, относясь к ним как к особым оп­ределяющим элементам психотерапевтического понимания и благо­приятного результата. Однако очень может быть, что значимость этих факторов определяется лишь тем «Дамбо-эффектом», который они вызывают. Другими словами, эти специфические факторы по­средством порочной логики, слишком часто встречающейся в пси­хотерапевтических теориях, обеспечивают основы сохраняющейся у психотерапевтов веры в эффективность и превосходство некоторого специфического подхода, а так же позволяют защитникам конкури­рующих между собой подходов проводить различия и противопос­тавлять то, что они делают, тому, что с этим делают другие психо­терапевты. Тем не менее, на основании современных исследований может оказаться, что эти факторы являются значимыми лишь в той мере, в какой они служат опорой веры психотерапевтов в свою ком­петентность (или «магию») и обеспечивают их логическим обосно­ванием своих интервенций. Более того, как напоминает нам предос­тережение Ницше, в эту веру будут вероятно вносить свой вклад и

подпитывать своей энергией клиенты этих психотерапевтов, кото­рые, в свою очередь, и благодаря своей вере в благотворное воздей­ствие основанных на определенных подходах психотерапевтических интервенций на их собственную жизнь, поддерживают и, если необ­ходимо, то и вновь зажигают затухающую и колеблющуюся веру своих психотерапевтов в ценность и эффективность этих подходов.

И если бы вместо того, чтобы отделываться от этой вызывающей тревогу проблемы, психотерапевты проявили бы большую готов­ность к исследованию своих предположений, то одним из проявив­шихся результатов стал бы тот факт, что в психотерапии осталось бы очень мало того, что не является «Дамбо-эффектом». Вот так! Но разве возможность такого вывода не приводит к тому, чтобы, ско­рее, усилить ощущение тревоги, окружающее психотерапию, неже­ли уменьшить либо растворить его? К сожалению, это так.

Большая часть моей тревоги, связанной с психотерапией, осно­вывается, главным образом, на предположении, принятом значи­тельным большинством индивидуумов, не имеющих никакого от­ношения к этой профессии, и состоящего в том, что ее следует рас­сматривать как желательную и эффективную панацею множества психосоциальных расстройств и дисфункций.

На первых порах такая перспектива может показаться весьма ре­зонной. В конце концов, почему бы кому-то и не подвергать себя,,, психотерапевтическим вмешательствам, и, более того, для чего ко­му-то вкладывать так много времени, эмоциональных и интеллекту­альных усилий и прибыли в то, чтобы обучаться и практиковать в качестве психотерапевта, если бы в основе всего этого не лежало предположение, что это, по меньшей мере, способно дать возмож­ность получения или обеспечения благоприятных результатов?

Несмотря на то, что для меня было бы и неверным, и абсурдным отрицать эти благоприятные результаты, обычно появляющиеся при терапевтических вмешательствах, тем не менее, я хочу предложить альтернативный базис для психотерапии. Это базис, в соответствии с которым признается вероятность иногда значительных, иногда едва различимых улучшающих изменений в результате психотера­пии, но который не стремится сделать такие результаты своей ис­ходной целью или задачей. Что же тогда могло бы стать этой «но­вой» целью и ценностью?

Когда мы сопоставляем эту альтернативу с той, которая является наиболее распространенной и общепринятой, то обнаруживаем не­кий подразумеваемый набор относящихся к культуре предположе­ний, к которым сходится психотерапия. Эти верования, касающиеся

нашего «психического благополучия», могут быть вкратце сведены к следующему:

1. Все мы обладаем способностью, по крайней мере, потенциаль­ной, жить удовлетворяющей и свободной от тревог жизнью.

2. Какие бы психические проблемы, тревоги или беспокойства не возникли, существуют довольно простые средства либо свести их воздействие на нас к минимуму, либо, что еще лучше, полностью растворить их.

3. Достижение указанного в двух предыдущих пунктах требует вмешательства и помощи некоего специалиста, который обладает навыками и знаниями применения «исцеляющих техник».

Самое доброжелательное, что можно сказать об этих трех пред­положениях, это то, что они являются откровенно наивными. Как я уже утверждал по отношению к третьему из этих высказываний, будет более честным сказать, что у психотерапевтических «специа­листов» в действительности нет никакого ключа к разгадке того, какие аспекты (если таковые вообще имеются) их знаний являются надежными и дающими результат; и они не могут указать на какие-то особенные навыки, которые либо доказали свою эффективность (такие, например, как различные формы интерпретаций или транс­формаций смысла), либо требуют специального компетентного и исестороннего обучения для своего правильного применения.

Что же касается двух первых предположений, то очевидно, и это уже подтверждено многими критиками, работающими в области социальной политики, культуры и феминистического движения, что различные совокупности условий, в которых мы рождаемся, будут несомненно либо «устраивать» в нашу пользу, либо наоборот, осу­ществление каких бы то ни было потенциальных возможностей, данных кому бы то ни было из нас¹⁰.

Я бы сказал, что столь же важным является и осознание того, что многие проблемы нашей жизни, если не большинство из них, не относятся к числу легко разрешимых или вообще разрешимых. На­пример, одной из моих клиенток была 68-летняя женщина, у кото­рой недавно умер муж. Её «проблема» заключалась в горе и одино­честве - и ни то, ни другое не могло быть по-настоящему облегчено ни за короткий, ни за долгий промежуток времени. Через несколько недель после того, как она стала приходить ко мне на консультиро­вание, ее кошка - еще одно живое существо в ее жизни, с которым она была связана повседневной заботой и физическим отношением умерла от старости. Двумя месяцами позже ее единственная сест-

pa, с которой она редко виделась, но которая была, по крайней мере, живой связью с ее восприятием семейной и личной истории, тоже умерла. Каким образом психотерапевтический процесс решения проблемы собирается обходиться с тем, как эта клиентка пережива­ет свою жизнь и ее потенциальные возможности осуществления?

Я полагаю, что многие, далеко не столь уж необычные обстоя­тельства, вроде описанных выше, на которые пытается откликаться психотерапия, делают более чем очевидным тот факт, что ее исход­ная инициатива не может быть направлена на достижение жизни, о которой можно лишь фантазировать, - свободной от тревог и напол­ненной уверенностью, надежностью и всякими другими неизмен­ными и определенными установками, касающимися существования. Пожалуй, психотерапия скорее, чем что-либо другое, разоблачает многие из превратностей существования, раскрывая присущую им фундаментальную неизбежность и неуправляемость, неважно на­сколько мы стремимся защитить себя от их воздействия на нашу жизнь.

Дата добавления: 2015-05-08