КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Мидраш и неокантианство на фоне Русской поэзии и Филологии 8 страница
2 Ср.: там же. Т. 1. С. 6зд; Т. 2. С. 315. От логоса к мифу. египетские прошения V-VII вв. н. э. флективный подход. Иначе и быть не могло. Стиль V-VII вв. — все еще риторика. Вполне сознательно и рационально выстраивал Диоскор свои ассоциативные ряды, свои аналогии и аллегории. О профессиональном отношении к перипетии уже говорилось выше. Логическое мышление подменялось ассоциативным при полном свете трезвой рассудочности. В конечном счете этот путь заводил в тупик. Дальше прошения в стихах идти было решительно некуда. В попытке вместить в себя сдвинувшийся с места мир и отразить новое мышление стиль усложнился безмерно. Фигура Диоскора здесь глубоко сим-волична. Столь же символичны панэллении — кружки философов и дилетантов, расплодившиеся в Египте и других провинциях (членами одного кружка были Синесий и Ипатия)1. Вместо множества полуграмотных писцов, впитавших в себя риторические штампы и общие места вульгарной греческой философии, перед нами кучка профессионалов и графоманов. Ситуация резко изменилась, отразив изменение классового состава египетского общества. За писцами II-TV вв. стоял мощный слой муниципалов и сельских богатеев. В V-VII вв. данный слой испытал жестокие удары судьбы. Например, город Афродитополь был разжалован в деревню Афродито и стал островком в море латифундий. О суровой борьбе Афродито с пагархами уже шла речь. Вели борьбу «лучшие дома» деревни, бывшая муниципальная верхушка. Эти люди называли себя «несчастными мелкими собственниками», но находились довольно далеко от истинной бедности и позволяли себе ездить с жалобами в Константинополь2. Вероятно, именно их духовность отражали своими канцелярскими перлами нотариус Диоскор и его собратья.
Но как же обстояло дело с массами? Насколько их ментальность изменилась за несколько столетий? Ответ на этот вопрос скорее дадут коптские, чем греческие, источники. Мы можем лишь уловить некоторые намеки на реальность в двух прошениях, как бы выпадающих из общего ряда. 1 А. Остроумов. Синезий философ епископ Птолемаидский. М., 1879. С. 92. 2 J. К. Keenan. Aurelius Appolos and the Aphtodite Village Elite // Atti del
ю8 lOQ Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности Уникальность первого из них1 издатель объясняет еврейским происхождением автора, сказавшимся и в именах персонажей, и в нарративном библейском стиле. «Сообщаю моему доброму господину, что дела мои таковы. Когда жив был отец мой, он призвал меня и братьев моих, сказав: "Пусть владеет один из вас землей матери вашей... а другие питаются от моей земли". И возвысил Давида, младшего моего брата, и отдал ему имение матери моей. И, умирая, отец мой приказал дать тому Давиду из своей земли поларуры, сказав, что довольно ему поларуры, ибо и имением матери своей владеет. И вот уже три года, как он умер. Когда же он умер, я сразу явился к Авраамию, управляющему Клавдиана, и представил свидетелей, назначенных вместо отца моего (а это — Юлий-старший и Аполлон), и сделал тот по слову отца моего. И ежегодно засеивал я землю мою, а Давид, брат мой, засеивал землю матери моей и поларуры свои. И ныне Авраамий, подкупленный тем Давидом, подстерег меня, сказав...» (стк. 2-20). Решительно никакой риторики здесь нет, зато есть повествовательность, есть подробный рассказ с сюжетом, что характерно и для риторических прошений византийской эпохи. Как и в прошениях риторических, библейские образы и сюжеты проглядывают сквозь ткань документа. «Возвышение» младшего брата — как возвышение Иосифа, которого Иаков любил более всех сыновей своих, как возвышение самого Иакова над Исавом, Исаака над Измаилом, Авеля над Каином, Ефрема над Манассией. О «возвышении» сказано вполне торжественно и серьезно — как о ритуально-привычном возвышении младшего брата. Но ведь жалоба написана старшим братом, и Давид — персонаж безусловно отрицательный. Если бы прошение писал Диоскор, он с самого начала представил бы мерзостность Давида. Так неизвестный нам писец, автор жалобы Аврелии Аттиены (см. выше), с самого начала представил мужа Аттиены насильником: тот даже женился на ней с помощью похищения! Риторике присуща жесткая моральная ориентация, классификация пороков и добродетелей. Но напрасно искать того же в 'Р. Оху. 131,У-У1вв.
От логоса к мифу. египетские прошения V-VII вв. н. э. Пятикнижии. Плох или хорош Исав? Правильно ли поступил Иаков, отняв у него благословение? Для ритора это послужило бы крайним соблазном, поводом разложить все поступки Иакова и Исава по полочкам и оценить их. Следующее прошение1 формально прошением не является. Это частное письмо колона к господину. Но по содержанию и стилю перед нами типичное прошение, составленное к тому же каким-то профессионалом. Литературность документа вполне достойна шедевров Диоскора и Гораполлона: чего только стоит пышное введение! Настораживает лишь некоторая вольность аналогий и моральная нейтральность тона. «Слава о нищелюбии и христолюбии Вашего преславного властительства, обойдя всю землю, многих склонила прибегнуть к Вам, так что они, приблизившись, сподобились справедливости и всяческой милости. Приблизился и я, плача и свидетельствуя о себе, что я — приписной колон Вашего преславного властительства, и что три года назад скот мой издох, и поднялся я от землепашества своего, как сказано, три года назад, и пребывал на чужбине». Беглый колон вещает о себе, как Авраам, пришедший в Египет2, или Исаак, пришедший в Герар3, потому что голод был на земле. Ни грана раскаяния, ни ноты отречения от предательства. А ведь мотив предательства и покаяния — популярнейший в египетских письмах предыдущей эпохи (как и в Новом Завете). К середине IV в. относится, например, письмо-прошение раба-вскормленника известному Абиннею: «Я вновь твой раб и не отпаду от тебя, как прежде»4. Теперь, в шестом столетии, вместо острых переживаний и моральных оценок — эпически спокойное повествование, заимствующее целые блоки из Ветхого Завета.
Далее колон просит вернуть ему хозяйство, «чтобы работать я мог беспрестанно на той же земле и добывать пропитание малым детям моим» (стк. 16-17). Просьба переходит в жалобу: управляющий требует подать и в счет подати отбирает имущество. 1 Р. Оху. 2479,VI в.. 2 Gen. XII, 10. 3 Gen. XXVI, 1. 4 P. Abinn. 36, 20-21. Раздел 1. политика и риторика в эпоху поздней античности «Не могу, о господин, платить подать с поля, на котором не сеял. Ибо только сеющие и могут платить», — резонно замечает колон (стк. 19-20). Здесь опять проглядывают смутные аналогии, аллегории (уж не фараон ли, приказавший кирпичи требовать по прежней норме, а солому для них не отпускать?)1. Если аналогии и были, то, конечно, непрямые и неосознанные. Главное — все тот же ветхозаветный тон. Пословица нужна вовсе не ради морального своего содержания (которого в принципе нет), но как житейская мудрость — типичная восточная мудрость, без особой боязни высказанная колоном господину. Вероятно, сознание масс и сознание элиты шли двумя путями. Элита пыталась уложить ставший нелогичным мир в прокрустово ложе античной риторики. В результате риторический стиль усложнился и деформировался. Массы же вернулись к древнеегипетской и ветхозаветной сказочности, к мифологическому мышлению. Они отказались от риторики, от античного наследства ради будущего родства со сказителями «Тысячи и одной ночи». Раздел 2 эллинистическая словесность и устная тора
1 Exod. V, 7-8. этика и поэтика талмуда1
Для европейского читателя Талмуд раздражающе странен. Он не соотносится ни с чем. Казалось бы, Библия должна дать ключ к его пониманию, но Талмуд не похож и на Библию, хотя и цитирует ее на каждом шагу. Здесь нет ни хроник, ни пророческих речей, ни даже деления на книги. И все же... Мы входим под своды пестрых трактатов с запутанными переходами, и чувство странности сменяется проблесками узнавания. То здесь, то там мелькают маски из римских комедий, сцены из греческих романов. Афинские философы появляются, чтобы поспорить с еврейскими мудрецами. Мир Римской империи просвечивает сквозь ивритско-арамейскую ткань текста, расшитую латинскими и греческими словами.
Все, в том числе Талмуд, познается в сравнении. Без сравнения с греко-римской литературой невозможно понять ни суть, ни причины рождения аггады. Рождение же это было подобно термоядерному взрыву. В один прекрасный момент умерли стили и жанры, господствовавшие у евреев столетиями, и родилось нечто новое и невиданное. Объяснения этому ищут в трех взаимосвязанных событиях еврейской истории: кодификации ев- 1 Опубликовано в книге: Вавилонский Талмуд: Антология аггады. Т. 1, Перевод и комментарии У. Гершовича и А. Б. Ковельмана. Под редакцией С. С. Аверинцева и А. Штайнзальца. Т. 1. Иерусалим, Москва: Израильский институт талмудических публикаций, 2ОО1. С. XX-XXIV. Раздел 2. эллинистическая словесность и устная тора рейской Библии, поражении Великого восстания (в Иудейской войне) и разгроме еврейской общины в Александрии (115 г.). Последнее событие положило конец богатейшей литературе грекоязычного еврейства. Виднейшим представителем ее был Фил он Александрийский, пытавшийся истолковать Библию с помощью Платона — и Платона с помощью Библии. Разрушение Иерусалима и разгром Храма в 70 г. уничтожили еврейское историописание как на арамейском и иврите, так и на греческом языке. Евреи повернулись к истории спиной и перестали вести хроники, чем они занимались столь успешно со времен царя Давида. Иосиф Флавий оказался последним еврейским историком. Наконец, кодификация Библии, совершившаяся вскоре после разрушения Второго Храма, сделала невозможным писание новых «книг» в традиционном понимании. Полноправной «книгой» оказывалась только книга библейская, вошедшая в канон. Все остальное попадало в разряд или «внешних книг», запрещенных к изучению, или «книг идиотов» («идиот» — частное лицо в греческой и ивритской терминологии), запрещенных к субботнему чтению. Эта тенденция проявилась уже в заключительных стихах Экклезиаста: «А сверх того, сын мой, остерегайся составлять много книг — конца не будет; а много читать — утомительно для плоти» (12:12). В результате ничего подобного «Иову», «Ионе», «Иудейской войне» или философским трактатам Филона не было создано в эпоху поздней античности. И жанр и форма «книги» исчезли из творчества. Тут-то на сцену и явилась Устная Тора (включавшая галаху и аггаду). Во-первых, она была устной, то есть не воспринималась как «книга». Во-вторых, в ней преобладал мидраш, то есть толкование библейских книг. Такая скромная позиция якобы обеспечила ей право на существование. Это версия кажется убедительной, если не заглядывать за границы собственно еврейской литературы. За границами же ее находилась греко-римская цивилизация, не пережившая катастрофы в 70 г., не запретившая писание новых книг, не знавшая (до поры до времени) ни Устной, ни Письменной Торы. И однако, с этика и поэтика талмуда этой цивилизацией случилось почти то же самое. Умерли или лишились сил старые жанры, и возникла новая литература, необыкновенно похожая на аггаду. Начало Талмудического периода совпадает с началом Второй Софистики (II в.), сделавшей публичную речь наиболее почтенным и популярным видом творчества. Софисты, подобные Диону Хризостому или Элию Аристиду, собирали гигантские аудитории в концертных залах и театрах. Им противостояли еврейские рабби, среди которых также встречались «звезды», способные привлечь и удержать множество слушателей. Не следует обманываться «устным» характером их творчества. «Устными» были и речи Цицерона, и диалоги Сократа. С. С. Аверинцев отмечал, что в классической древности авторитет устного слова гораздо выше, чем на Древнем Востоке с его писцовой культурой. Другое дело, что и речи и диалоги записывались — или самим философом и ритором, или его учениками и слушателями. Но то же происходило и с аггадой. Сами рабби и их ученики заучивали и записывали, редактировали и издавали. В Талмуде мы встречаем и диалог мудрецов, и проповедь, произнесенную в синагоге, и лекцию, читанную в академии (бейт-мидраше, доме учения). Они вполне сравнимы с философским диалогом и диатрибой, с речами риторов. Все прочие жанры как бы «подстраивались» под проповедь и лекцию, входили в них наподобие матрешек. Проповедник или ритор мог рассказать новеллу или притчу, басню или наставление, но все это должно было уместиться в проповедь, иметь небольшие размеры. Стиль также подстраивался под устную форму. Он был резким и энергичным, с созвучиями и игрой слов, с краткими репликами, восклицаниями и вопросами. Аггада совпадает по времени и с греко-римскими романами (I-V вв.). Роман — последнее, незаконнорожденное дитя греческой и латинской словесности. Он не был признан своими родителями в прямом и переносном смысле. Авторство его часто сомнительно, определений и даже названий для него древними не создано, по отношению к роману мы встречаем лишь отдельные презрительные реплики. В систему аристотелевских жанров ро-
Раздел 2. эллинистическая словесность и устная тора ман не укладывался. Он казался вульгарным и неприличным чтивом. А между тем от него идет традиция европейской художественной прозы. Он и был первой художественной прозой в собственном смысле: не историей и не претензией на историю, хотя, конечно, сам жанр историографии не исчез у греков и римлян, как исчез он у евреев. Удивительным образом художественные средства аггады схожи с романом более, чем с чем бы то ни было. Уже то, что роман родился из разложения и синтеза старых жанров, сближает его с аггадой. В особенности же роднит их смеховая стихия (речь идет прежде всего о сатирическом романе и в гораздо меньшей степени — о так называемом идеальном романе). Смех — безошибочный критерий, по которому мы можем отличить аггаду от всей предшествующей еврейской литературы. Конечно, элементы смеховой культуры и иронии присутствуют в «Притчах» («Миш-лей»), в «Ионе» и других библейских книгах, но там это именно элементы, не укорененные в жанре. У аггады же в принципе «смеющееся лицо» (как отмечали сами еврейские мудрецы). Не только сатирический роман, но и комедия, и фарс имеют в аггаде явные параллели, позволяющие говорить даже о заимствованиях. Аггада принадлежит к той «серьезно-смеховой» литературе, о которой писал М. Бахтин. Анализ этой литературы в статьях Бахтина («Формы времени и хронотопа в романе», «Из предыстории романного слова») удивительно подходит к аггаде. То же переворачивание «верха» и «низа», карнавальность, сочетание бытового реализма с обилием чудес и фантастики (фамилиаризация чудес). Совпадение по времени не может считаться случайностью. Аггада и роман возникают в лоне римской цивилизации, где ирония сопровождала фальшивую патетику и грязный «низ» отталкивался от чинного декорума. Чем тверже требования декорума (дерех эрец в еврейском варианте), тем больше эротики и вообще «неприличного». Нельзя учить Тору в загаженных переулках (именно загаженных, а не ритуально нечистых), нельзя почесывать брюхо, нельзя ученому человеку ходить босым. На этом фоне грязь и нагота этика и поэтика талмуда особенно заметны. В Библии немыслим был бы рассказ, подобный истории о р. Элиезере б. Дордиа в трактате «Авода зара» (17a). Герой рассказа не пропускал ни одной проститутки. Одна из них, самая дорогая, во время любовной сцены пустила ветры и сказала: «Как эти ветры не вернутся назад, так и раскаяние р. Элиезера б. Дордиа не будет принято!» И в романе, и в аггаде элитарная ученость, даже изысканность удивительным образом сходится с народным, фольклорным началом. Бахтин считал, что фольклорные корни романа следует искать в народном смехе. Независимо от Бахтина к схожим выводам пришел Нортроп Фрай в своей книге «Светское писание: исследование структуры романа». Фрай выводил роман из народной сказки. Основная черта ее — отсутствие серьезности. Сказка прежде всего развлекает. Это не значит, что она не может приобрести иной, более возвышенный статус. Но ее исходная функция отлична от функций Священного Писания. На наш взгляд, тот фольклор, которым пользовались аггада и роман, меньше всего напоминает народную сказку в ее традиционном облике. Скорее это городской анекдот, передаваемый студентами и самими рабби друг другу. Таковы милетские истории, сибаритские истории, хрейи, логии, маасе хахамим. Подлинно простонародная сказка появляется в аггаде для того, чтобы выразить отношение мудрецов Талмуда к простому пароду, чтобы показать достоинство неученых и незнаменитых. Не найти в аггаде народных песен или заплачек, зато есть сложнейший (как набор загадок) погребальный плач по ученому или куплеты, распеваемые во время смихи (рукоположения) мудреца. Вообще же место поэзии занимает ритмизированная проза, насыщенная ассоциациями, символами и риторическими фигурами. Нет равенства в числе слогов и ударений в строке, ритм хромает, но вполне ощутим. Можно предположить, что именно от этой прозы, а не от библейских псалмов ведет свою родословную пиют, литургическая синагогальная поэзия. Если это предположение верно, то еврейская средневековая поэзия вполне подобна византийской, также, по мысли С. С. Аве-ринцева, родившейся из риторической прозы. Раздел 2. эллинистическая словесность и устная тора Наконец, подобно всей позднеантичной словесности, агга-да стремилась к жанровому синтезу. Вершина синтеза у греков и римлян — роман. Он замкнут рамочной структурой — похождениями плута — или построен вокруг странствий влюбленных, разлучаемых и соединяемых. От сравнительно небольшой «Эфесской истории» роман развился до гигантской «Эфиопики». Аггада не могла себе этого позволить. Любаяистория поневоле не превышала размеры проповеди или лекции. Отсюда крайний лаконизм аггады. Одни и те же сюжеты занимают в романе — главы, а в агеаде— строки. Язык крайне энергичен и сжат, многое построено на намеках и недоговоренностях. У аггады были свои пути к синтезу — сборники мидрашей и Талмуд. Сборники мидрашией классифицировали аггадгические тексты и выстраивали их по определенному принципу. Талмуд связывал аггаду с галахой (еврейским правом) в нерасчленимое целое и создавал мощные смысловые массивы. Такой массив (сугия) мог сочетать в себе все жанры аггады и галахи — от эротической истории до фантастического рассказа, от моралистического поучения до астрологического трактата. Вавилонский Талмуд — вершина аггадическо-галахического синтеза. Вавилонских мудрецов часто упрекали (и их палестинские коллеги, и ученые Нового времени) в грубости духа и неспособности к художественному творчеству. Действительно, подавляющая часть аггадот создана палестинскими рабби. Но вавилоняне показали себя непревзойденными редакторами. Их работа — больше, чем редактура. Это создание оригинальных литературных форм, непохожих ни на роман, ни на циклы новелл. Отдаленную аналогию Талмуду составляют труды греческих и римских полиматов (многознаек) — «Аттические ночи» Авла Геллия и «Пирующие софисты» Афинея. Но полиматов неволновали серьезные проблемы, они интересовались всем понемножку: философией, кулинарией, комедией. Замысловатость мыслительных ходов, постоянная игра смыслами — все это было чуждым их творчеству. Напротив, Талмуд соединяет не только серьезное со смешным, ученое с фольклорным, но и легкое с тяжелым. Он требует непрерывного умственного и душевного усилия, даже когда рассказывает прелестную и занимательную историю.
этика и поэтика талмуда Напряженный душевный труд — пожалуй, главное, что отличает аггаду от языческой прозы. Дело не в том, что р. Меир поучает, а Апулей развлекает. У обоих мы найдем и развлечение, и поучение. Но подлинного «разрывания сердец» нет ни у Апулея, ни у Эпиктета. Эмоциональное напряжение талмудической литературы связано не с сопереживанием мыслям или героям, а с чувством постоянного собственного пред стояния Божьему суду и собственной причастности к национальной трагедии. Р. Йоханан б. Заккай, плачущий перед смертью (см.: Брахот 56), или последний из рода Абтинас, готовый раскрыть сохраняемые в роду секреты служения в Храме, длимо разрушенном (см.: Йома 38а) — это не образы для сопереживания. Это и есть сам читатель или слушатель, ибо и ему суждено умереть и быть судимым, и он живет в отсутствии Храма и Иерусалима. Но и на серьезном этическом уровне аггада и греко-римская словесность встречаются. Обе настойчиво говоря: <> природе человеческой и об отношениях мудреца с толпой. Греки первыми создали образ «среднего человека», слепого и не рассуждающего, следующего за стадом во все ямы и ловушки, мл псе преступления. Человечество — толпа, и философы не должны подчиняться ей, но только редким мудрецам удается совсем освободиться от ее влияния. Таннаи и амораи позаимствовали многие элементы этой концепции, даже само название толпы — охлос — из греческого перешло в арамейский и иврит. Но критика человеческой природы сочеталась у них с пылкой защитой (критикуют обычно ангелы, а защищают Бог или Моисей). Страх перед массой и невеждами сочетался с ответственностью за «многих», с сознанием долга мудреца перед людьми. Ненависть к толпе шла рука об руку с любовью. Указанное сочетание отстраненности и ответственности много значило для аггады. Мир поздней античности распался на интеллектуалов и аудиторию. Интеллектуалы либо бежали от «многих», либо стремились овладеть их душами. «Многие» же искали и хлеба, и зрелищ, и знания. Кто составлял аудиторию проповедника, кто читал роман? Мнения исследователей колеблются в самом широком спектре: роман — литература простона- Раздел 2. эллинистическая словесность и устная тора родно-вульгарная, роман — литература изысканная, но дамская, роман — литература высокая и ученая. В посетителях синагоги видят то невежд, способных понять лишь простейшие назидания, то людей, знающих Писание наизусть и следящих за сложнейшими ходами мысли проповедника. Это же относится и к аудитории риторов. Очевидно одно — серьезно-смеховые жанры постоянно балансировали между «верхом» и «низом», «вульгарностью» и «элитарностью». Такого балансирования, разрывания между двумя сущностями невозможно найти ни в Библии, ни в греческой классике. Это примета Второй и Третьей Софистики, периода Мишны и Талмуда, времени возвышения ученых элит в Средиземноморье. Поздняя античность была «серебряным веком» человечества. Ее заслоняют «золотые века» — греческая и римская классика, библейский период еврейской истории. Демосфен и Цицерон пользуются много большим престижем, чем Апулей или Петроний. Библия известна много шире, чем аггада. Но «серебряному веку» присущи огромный потенциал новаторства и необыкновенно далекий полет стрелы. В конце второго тысячелетия самые престижные темы литературоведения, ежедневно обрастающие томами библиографии, — еврейский мидраш и римский роман. Что говорят они душе современного человека, почему все больше романов создается в манере мидраша — это вопрос, выходящий за рамки нашего очерка. милетская история о брурье1 АВОДАЗАРА 18Б А р. Меир бежал в Вавилонию. Одни говорят — из-за этих событий, другие — из-за истории с Брурьей. Комментарий Раши Как-то раз насмехалась Брурья над словами мудрецов: «все женщины — легкомысленны». Сказал ей (р. Меир, ее муж): Жизнью твоей клянусь — ты сама послужишь этим словам подтверждением. И велел ученику испытать, устоит ли она против прелюбодеяния. Много дней тот уговаривал Брурью, покуда она не согласилась. Когда же узнала суть дела, то повесилась. А р. Меир бежал в Вавилонию от стыда и тоски. * * * В истории всех культур есть «странные тексты». Сами эти культуры затрудняются классифицировать их, тем более встают 1 Опубликовано в журнале «Вестник Еврейского университета». 1999, № 1 (19). С. 8-23. Раздел 2. эллинистическая словесность и устная тора в тупик позднейшие исследователи. Поздняя античность не могла (или не хотела) назвать и определить тот жанр, к которому относятся «Сатирикон» и «Золотой осел», а ведь от них по прямой линии происходит новоевропейский роман1. «Странными» назвал Э. Бикерман «Экклесиаста», «Иону», «Даниила» и «Эсфирь» — поздние книги библейского канона2. Особенно каноничность «Экклесиаста» («Когелета») стоила таннаям больших сомнений. В раввинистической же литературе анекдот Ра-ши о Брурье — один из самых странных текстов. Как отметила Ализа Шенхар, странно в этом анекдоте поведение р. Меира, ибо противоречит еврейскому праву (галахе) его времени — нельзя поступать так ни с женой, ни с учеником. Загадочен сюжет — мотив испытания. Он явно идет от Книги Иова, но там испытывает Бог, а здесь — р. Меир, и испытание — позорное3. Особенно же загадочна вина Брурьи, явно не соотносящаяся с наказанием. Наконец, странен и уникален сам образ Брурьи, образованной ироничной еврейки (имя ее — испорченное латинское «Валерия»), уличавшей студентов в невежестве, а самих мудрецов в непоследовательности. Талмуд делает ее не только женой р. Меира, но и дочерью мученика р. Хананьи б. Традиона. Р. Адлер и Д. Боярин прибегли к психоаналитическим конструкциям, пытаясь расшифровать странный текст. Например, Брурья — фигура в задаче, поставленной мудрецами: что, если бы существовала женщина, совершенно подобная нам (то есть образованная)? Рабби, по мнению Рэчел Адлер, пребывали в поисках универсально приложимых принципов. Проверяя эти принципы, они придумывали ситуации совершенно невероят- 1 J. R. Morgan. Make-believe and Make Believe: The Fictionality of the Greek Novels // Lies and Fiction in the Ancient World. Austin, 1993. P. 176-179; Hokberg N. The Ancient Novel: An Introduction. L., N. Y., 1995. P. 8-9. 2 E. Bickerman. Four Strange Books of the Bible. N. Y., 1967. 3 А. Шенхар. Образ р. Меира и его литературные характеристики в легендах // Хекер веиюн (Heqer Veiyun). Хайфа, 1976. С. 261 (ивр). (A. Shenhar. милетская история о брурье ные и затем развивали их до логического конца, каким бы диким ни казался этот конец. Ученая женщина — невероятность в патриархальной культуре талмудического периода. Более того, это невероятность страшащая и раздражающая. Устранить ее простыми средствами, то есть показать Брурью в роли соблазнительницы или женщины легкого поведения, было логически невозможно. Ибо ее защищала броня Торы. Единственный способ пробить броню — представить р. Меира в роли сутенера при собственной жене! В результате — «разбивающий сердца» художественный эффект, мучения нечистой совести1. Д. Боярин увидел в образованности Брурьи посягательство на эротическую связь мудрецов с Торой. Тора была их возлюбленной, и любовь к Торе имела гомосексуальное опосредование. Женщина не могла безнаказанно вторгнуться в это пространство2. И Адлер, и Боярин, и М. Селтоу3 не сомневаются, что Брурья поплатилась за свою образованность. Но это — не более чем гипотеза. В анекдоте Раши ученость Брурьи не упоминается, там же, где эта ученость упомянута, ей нет осуждения. Можно, конечно, принять все раввинистические сюжеты о Брурье за единый текст, что упомянутые авторы и делают, но даже и в этом тексте ученость не служит основанием для кары. Странность истории вызвала сомнения в ее достоверности. И не только в достоверности случившегося, но и в подлинности литературной традиции. Ведь анекдот о Брурье не принадлежит к тексту Гемары, а дан в комментарии Раши (XI в.). Существовал ли он в эпоху таннаев и амораев или появился в Средние века? Дэвид Гудблат, сравнив вавилонскую традицию с палестинской, предположил, что отождествление Брурьи с женой р. Меира и дочерью р. Хананьи б. Традион — дело рук вавилонских амораев и относится к FV-V вв., как и рассказы об исключитель- 1 R. Adler. The Virgin in Brothel and Other Anomalies: Character and Context 2 D. Boyarin. Carnal Israel: Reading Sex in Talmudic Culture Berkeley; Los 3 M. L. Saltow. «Try to Be a Man»: the Rabbinic Construction of Musculinity //
Раздел 2. эллинистическая словесность и устная тора
Дата добавления: 2015-05-09; Просмотров: 266; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |