Признаки жизни 9 страница. — Ага. — Шептун погнал шаровую молнию через себя

— Ага. — Шептун погнал шаровую молнию через себя. Дрожь пробрала его с головы до пят, когда он понял, что метод работает. Сталкер сгустил эмоции в шар, поместив его в центр молнии, и направил все внимание на удержание этого состояния.

— Что теперь? — спросил он. — Я не могу долго выдерживать эмоциональный подъем, это забирает много сил.

— Долго и не нужно. Теперь тебе нужно закрепить состояние. Делай упражнение на холод.

— Как? А, понял.

— Да. То же самое, только иллюзию тепла заменяй на холод. Не надо воображать, будто ты это уже сделал, — создавай иллюзию себе самому так, как заколдовывал бы другого человека. То есть постарайся убедить в реальности происходящего. Маленькая магия тем и хороша, что на себя она применяется без проблем. Все органы твоего тела связаны друг с другом через кучу сосудов.

Шептун снова отодвинул банку от кота и мысленно создал снежок. Получилось так здорово, что на него даже напал озноб.

— Чувство холода закрепляет части тела в том виде, в котором они находились до этого, — говорил шаман, помешивая варево. — Теплом ты перемешаешь по телу физическую интерпретацию эмоции в виде антител, отвечающих, как известно, за иммунитет. Холодом прекращаешь этот процесс и, что самое главное, оставляешь все как получилось. Если просто убирать тепло, то эмоция рассеивается.

— И что, у каждого человека это действует?

— Только у того, кто не ленится над собой работать.

— У меня все получается.

— Шептун, в погоне за духовным началом ты забыл о тушенке.

— О, прошу прощения. — Удерживая в животе снежок, сталкер сделал еще пару движений ножом и вывалил содержимое банки в котелок. — А для чего нужно покалывание?

— Для диагностики. Так можно узнать, насколько твое тело готово отвечать на сигналы.

— Должно быть, чем более впечатлителен человек, тем проще ему все это дается?

— Нет. — Сенатор сорвал с банки полуоткрытую крышку и поставил ее перед Маркусом. — Эта система работает со всеми людьми в равной степени. Просто бывают те, которые еще заранее испортили себе впечатлительность длительными негативными эмоциями.

— Видимо, я по-прежнему сильно эмоционален.

— Ты нормален, Шептун.

— И что же, большинство людей тогда ненормальные?

— Все люди нормальны, так как нормы у всех разные. А ты нормален по моим личным меркам, сталкер, и, поверь, они у меня жесткие и требовательные.

— То есть тебе со мной повезло. — Шептун попробовал похлебку ложкой. — Соли бы добавить.

— Думаю, повезло нам обоим. Соли у меня немного, но сегодня можно.

— У тебя есть соль? И ты молчал?!

— Должен же я тебя удивлять.

— Да ты с первой нашей встречи только этим и занимаешься. Удивляешь меня.

С солью, казалось, и котелок стал кипеть веселее…

— Сенатор?

— Что, друг мой?

— А есть те, кто, по твоим меркам, не просто нормален, а хорош или даже мудр?

— Есть. — Шаман зачерпнул ложкой бульон, наливая себе в миску.

— И кто же это?

— Любой, кто не пришел в Зону.

Глядя на стены своеобразного каньона, в котором оказались западные болота Агропрома, Шептун думал, что это в своем роде земля обетованная. Причина была вполне банальной: ни малейших изменений в местности сталкер не заметил, хотя последний выброс был достаточно силен. Новые аномалии не появлялись, бродяги вообще не заходили. Когда Шептун пытался поговорить об этом с Сенатором, тот быстро объяснил ему, в чем дело.

— Вот именно что выброс был силен, — сказал он. — Настолько, что заблокировал вход сюда со стороны центра. Я выходил утром посмотреть.

— Утром? Я думал, что теперь встаю рано. Когда же ты успел?

— Я двигаюсь бесшумно.

— Но настолько, чтобы меня не разбудить.

— Мне удалось не разбудить даже Маркуса, хотя он спит куда более чутко, чем ты, друг мой.

— Этот? — Шептун покосился на свернувшегося клубочком лентяя. — Да его из пушки не поднимешь.

— Многого ты не знаешь про котов. Впрочем, я тоже, как оказалось.

— Вот, точно. — Сталкер потянулся. — Я тут подумал, и на меня сошло озарение. Попробуй свои методы на Маркусе применить — может, он поверит в себя, займется духовными поисками и все такое.

Сенатор завязал горловину мешка, подтянул ремень.

— Если бы ты сказал мне такие слова в первый день встречи, — произнес он, — то я бы решил, что ты надо мной смеешься.

— Но ты же знаешь, что это не так.

— Верно. И все же найти другого объяснения твоим словам не могу. В тебе говорит неверие в методы, которыми ты лечишься. Неверие остаточное или, может быть, запоздалое. И это несмотря на то, что ты уже точно и достоверно знаешь, что это работает.

— Я не знаю. — Шептун прислонился к стенке. — Все может быть. Мне, честно говоря, было не до сомнений, ведь я умирал и потому решил тебе довериться.

— И сейчас задумался, не несет ли нелепую чушь этот странный незнакомец в плаще?

— Есть немного, — смутился Шептун.

— Между тем именно вера тебя и спасла. Все то, что я тебе рассказывал, относится к простым вещам и подразумевает работу над собой. Именно работу, причем добровольную. И, значит, ты обязан активно пахать без колебаний и со знанием того, что положительный результат неизбежен.

— На такое, мне кажется, способен только умирающий человек. Или очень доверчивый. Простая статистика мне подсказывает, что такого почти не происходит. Одни умирают потому, что не верят, другие потому, что верят не тем людям.

— Шептун, это все самоуспокоение. На самом деле на то, чтобы разобрать, кому можно верить, а кому не следует, нужно не так уж много ума. Достаточно врожденной проницательности, которой лишены совсем редкие экземпляры, почти не встречающиеся.

— И тебе попадались такие?

— Еще нет. Людям в Зоне присуща вера. Ведь все остальные верят, что Зоны попросту нет.

— Да уж. — Шептун почесал голову. — Ладно. Чем сегодня заниматься будем? Тем же, чем и всегда?

— Верно. Главное, помни, что нельзя работать механически. Вызов эмоций по равнодушному велению, физическому действию, может работать, только если эмоция отрицательная.

— На этом завязаны многие боевые искусства — самогипноз, вызов эмоций через определенные жесты и все такое.

— Впервые об этом слышу. Программируя в себе зверя, ты лишь превратишь себя в труса, готового убивать по приказу. Пусть даже по собственному.

— Так все ради выживания.

— То, что я тебе даю, не ради выживания. Оно ради жизни. Пошли, я покажу тебе еще одну вещь.

— Что за вещь? — полюбопытствовал Шептун, когда они выбрались на поверхность и отошли чуть далее в лес.

— Закрой глаза.

Сталкер послушался.

— Воображение у тебя в каком состоянии?

— Хорошо выспалось за ночь.

— Прекрасно. Теперь оно принесет тебе тяжелый груз. Скажем, нагруженный рюкзак.

— Это называется светлой эмоцией?

— Действуй.

Шептун представил на плечах увесистую суму.

— Вспомни пружину, — говорил шаман. — Ты — пружина. И на тебя положили тяжесть. Что ты желаешь?

Сообразив, чего от него хотят, Шептун начал медленно сгибаться.

— Сопротивляйся грузу, — сказал Сенатор. — Сопротивляйся сгибанию — но так, чтобы все же поддаться ему.

Сталкер склонился почти уголком, продолжая удерживать на себе мифический рюкзак.

— Все, — признался он. — Пружина дальше не гнется.

— Тогда и мой рюкзак понеси.

Плечи мигом заныли — Сенатор положил свой мешок сталкеру на загривок.

— Уй! — возопил Шептун, сгибаясь сильнее. — Это для меня слишком много.

— Удерживай два рюкзака, — говорил Сенатор, стоящий напротив него. — Тяжесть давит на тебя. Чувствуешь, как напрягается позвоночник?

— Еще бы! Я сейчас ходячая аномалия, ёпрст… «трамплин».

— Теперь сбрасывай с себя груз. Быстро!

С иллюзорным рюкзаком сталкер справился быстро, с досады грохнув его о камни, как арбуз, и заставив расколоться. Шептун попытался скинуть рюкзак Сенатора следом, но его на плечах не оказалось.

— Ох, — простонал сталкер.

— Распрямляйся от нижнего позвонка к верхнему.

Шептун выпрямился, чувствуя, как по бокам от позвоночника словно устроились две сытые и довольные змеи, массирующие спину. Ощущение было еще более необычным, чем сравнение.

— Как ты успел свою сумку стащить? — спросил сталкер.

— Я ее и не надевал на тебя. Просто слегка надавил на спину, и ты поверил.

— Ну ты приколист… А для чего все это надо было? Я, честно говоря, в этот урок не совсем вник.

— Ты выдавил из позвоночника залежи солей и всякие застойные явления.

— Что, простым сгибанием?!

— Оно было вовсе не простым. Шептун, неосознанный механический процесс даст тебе крайне низкие результаты. Я тебе показал на простейшем примере, что такое процесс осознанный и чем он отличается. Вот что бы случилось, если бы ты просто разок наклонился и пошел дальше?

— Да ничего бы не было.

— Вот именно. Ничего. Потому что при простом физическом действии не происходит результата. Сталкер, о своем теле ты знаешь меньше, чем твой кот об автомобилях. Вот представь, что его научат водить машину.

— Маркуса? — Шептун задумался, представив себе кучу котов за рулями маршруток, чешущих по кольцу. — В таком случае я только порадуюсь, что он не говорит по-русски.

— Если ты научишь кота водить, то он все равно будет с трудом представлять себе принцип действия стеклоомывателя. Ему будет казаться, что грязное стекло — это неотъемлемый атрибут образа жизни автомобиля, воля великих богов и вечная ноша, с которой нет смысла бороться. Все лишь потому, что ему будет лень нажать на кнопку, о существовании которой он не подозревает.

— Я подозреваю. Ты говоришь о куче скрытых рычагов в человеческом теле, которыми можно им же самим и управлять?

— Что-то вроде этого.

— Погоди, это уже совсем непонятная вещь. — У Шептуна голова кругом пошла от таких сравнений. — Ты мне говоришь, что вся наша медицина, все то, что нам известно о методах лечения и прочее, — сплошной мыльный пузырь? В этом нет необходимости, что ли?

— В твоем сомнении, Шептун, кроется интересная мысль. Следуя твоей логике, медицина — исключительно прикладная наука, основанная на простых статистических данных, — должна лучше знать и уметь лечить тело, нежели естественный механизм регенерации, который предназначен для этого самой природой и дан всем от рождения. И это кажется странным уже для меня. Друг мой, ну объясни мне, почему биологический организм должен быть лишен прекрасной возможности управлять собственным иммунитетом, разгонять его при определенных действиях, пусть даже с большими затратами энергии? Неужели это совсем ненужное для тебя качество, что ты так цепляешься за таблетки и уколы?

— Э, погоди! Когда ты меня нашел, то ведь лечил именно лекарствами.

— Ничего не имею против использования лекарств в нужных случаях. В конце концов, хирургию не заменит даже самое совершенное управление своим телом — можно, конечно, в принципе самому рассасывать опухоли и выращивать оторванные пальцы, но не всем для этого хватит срока жизни. Я говорю о простых вещах вроде восстановления поврежденной печени, падающего зрения или убирании шрамов. О заживлении ножевых и пулевых ран.

— Простые вещи?!

— Ну да. По-твоему, когда про бывшего смертельно раненого говорят, что он выжил благодаря силе воли, это всего лишь пустые слова? Это четкие формулы, Шептун, указания к действию. Кто-то успевает нащупать это состояние в критический момент, кто-то нет. Некоторые даже не начинают искать. Я говорю тебе прямым текстом: регенерацией тела можно управлять. И уже показал тебе несколько упражнений. Они помогут восстановить здоровье, не говоря уже о повышении качества жизни.

— Так в сутках всего двадцать четыре часа. Как повысить качество?

— Именно его и повышать. Я ведь не о количестве говорю. Никто не хочет жить вечно.

— Может, я хочу.

— Не хочешь, поверь мне. Если ты не найдешь себе применения за отпущенные тебе годы, то зачем тебе увеличивать их число?

— А если найду?

— Тогда можно рассчитывать на возвращение в другой инкарнации.

— Совсем уже какая-то мистика пошла.

— Кот на автомобиле, Шептун. Всего лишь кот на автомобиле.

Маркус лежал на спине, задрав все четыре лапы кверху, и дрых. В такой позе он напоминал перевернутый столик, если только существовали столики с такими мохнатыми скатертями. Столик то и дело пошевеливал хвостом.

Шептун сидел рядом с ним, наблюдая. Кот пребывал в такой безмятежности, что хотелось прикоснуться к ней, взять чуточку — у животного ведь не убудет. Но животное в данный момент могло поделиться разве что электростатическим разрядом.

— Да, малыш, жизнь повернулась в интересную сторону, — признался Шептун, латая свитер вытащенной из него же ниткой при помощи отломанного куска шила. — Сидим мы тут и во всех отношениях лечимся. Делаем то, что нам говорит неизвестный человек. Мороженого вот воображаемого наелись, да так, что чуть простуду не подхватили.

Кот всхрапнул немного и вывернул голову так, что сталкеру стало больно на это смотреть.

— И ведь верю я ему, вот в чем дело, — говорил сталкер. — Самому бы сказал кто, пусть даже месяц назад, так не поверил бы. Не поверил бы, что буду общаться с мужиком в плаще, которого знаю несколько дней, на темы, о которых даже с самим собой не говорил и с лучшими друзьями тоже. Впрочем, где они сейчас, эти друзья? Разбежались все. Боялся я, котяра, с ними о сокровенном беседовать, потому как распугать всех не хотел. Ну зачем все свои болячки на других выплескивать, скажи? А теперь вижу я, что и не болячки это вовсе, а так — естественные жизненные этапы, которые бывают у каждого. Причем я все равно оказался болен, но вовсе не тем, чем думал. Гордился я своими болезнями, кот. Неспособностью себя на место другого человека поставить, например. Я же типа как крутой дядя. Ну да, пусть я никому об этом не говорил, так ведь все равно думал.

Перевернув свитер, сталкер начал чинить прореху на боку. Именно здесь оказалась дырка от арматуры. Зашивая ее, Шептун всеми силами попытался вообразить, что прямо сейчас зашивает себя самого. Сложнее всего было создать образ выздоровления, а не иголки, пронзающей плоть.

— Сенатор, — проговорил он. — Кот, ты его не боишься, как я посмотрю. В первый раз ты, помню, глядел на него как на самого архангела Гавриила. Да, я заметил, несмотря на то, что был совсем плохой. А затем все устаканилось. Может, ты поверил Сенатору, потому что это сделал я?

Маркус ни опроверг, ни подтвердил высказывание. Но Шептун все равно знал, что кот на его мнение о людях клал без зазрения совести.

— Нравится мне, как ты молчишь, приятель. — Шептун случайно распорол уже сделанные стежки и начал заново, другим способом. — Нравится, что у тебя есть обо всем свое мнение, очень простое и, как всегда оказывается, верное. Мне бы у тебя поучиться. Но вот только ты этого не оценишь и меня все равно не похвалишь. Должно быть, старина, мне нужно, чтоб меня хвалили, рукоплескали. Я сам не знаю, чего хочу от жизни.

Сталкер вздохнул.

— Знаешь, почему я поверил Сенатору, котлета? Потому что все время, что я в клане, я добивался того, чтобы люди верили мне. Здравствуйте. Мир тебе, сталкер. Я Шептун из клана «Набат». А я Дункан Маклауд из клана Маклаудов. Меч из-под плаща, и давай драться. Или не драться, как повезет. Ведь не всегда меня выслушивали до конца. Чаще всего сбегали — под каким-то предлогом или после легкого взаимного мордобоя. И, что самое смешное, котяра, не от меня они сбегали, понимаешь? От слова моего. «Набат». Каждый воображал то, что отвечало его представлениям о Зоне. Мощную военизированную группировку. Бригаду хлопцев с автоматами. Сборище отбросов в оборванных одеждах. Многое зависело от моего внешнего вида и того, как хорошо с утра я поел. Так что они верили тому, во что хотели верить. И убегали. А знаешь, старик, как я сам на это реагировал? Нравилось мне, вот как. Мне нравилось, что «Набат» окрутел настолько, что многие люди разбегаются от одного упоминания о клане. И ни разу я не задумался, что это вовсе не из-за репутации клана, а потому, что люди уже пришли сюда напуганными. Для них сталкер какого-либо клана, агитирующий за вступление, — такая же аномалия, как «жарка» или «карусель». И когда я говорил Грачу, дескать, нашел человека, но он отказался, то шеф ругался, а я радовался, понимаешь? Мне было приятно, что сегодня удалось на кого-то нагнать страху. Я верил, будто укрепляю этим клан. Ведь клан — это не просто группа сталкеров. За долгое время я и не понял, что такое «Набат». Знаю лишь, что это безусловная сила.

Маркус перевернулся на живот, но от своего занятия не оторвался, продолжая дрыхнуть изо всех сил. На его мордочке отобразилось нетерпение, когда же хозяин изволит заткнуться.

— И думается мне, что именно ты понимаешь суть клана лучше, чем я, Грач или все мы, вместе взятые, — покивал Шептун. — Для тебя «Набат» — это место, где ты душой отдыхаешь. И это главное. А Сенатору я доверяю, потому что отдаю этим долг. Свой долг Гиббону и всем тем людям, кому встреча со мной пользы не принесла. Я должен понять, что они чувствовали, когда им насаждали образ жизни, который бы им помог справиться со многими ошибками. Ведь это так неприятно, когда тебя жизни учат. Если учат плохому, то это само по себе фигово, а если хорошему, то возникает неприятное чувство, что раньше ты был неправ. Единственный выход — учиться самому, но как? Ведь Зона не всегда дает второй шанс.

Закончив шить, сталкер собрался надеть свитер снова, но остановился и осмотрел себя. Он похудел, однако вместе с тем стал более жилистым, гибким. По крайней мере чувствовать себя он в целом стал лучше.

— Все будет хорошо, Маркус, — пообещал Шептун, возясь с завернувшимся рукавом. — Прорвемся.

Глава 14. В гостях

Утром следующего дня Сенатор вернулся чуть раньше.

— Проверял, есть ли отсюда выход, — сказал он. — Оказалось, что нет. С прошлого выброса по-прежнему сплошное аномальное поле. Непроходимое.

— Как же мы отсюда выйдем? — с тревогой спросил Шептун.

— Будем ждать до выброса следующего. Сталкер, в Зоне это стандартная ситуация. Я знавал случаи, когда аномалия запирала кого-то прямо в убежище, из которого был только один выход. Но такое случается редко, так как выбросы почти не влияют на подземные аномалии.

— А сколько выходов из нашего подземелья?

— Минимум два. Правда, до второго идти достаточно долго и тяжело, но я проведу.

— Долго? — Сталкер подтянул ремень штанов, которые из-за недавней болезни и вынужденной диеты стали с него спадать. — Так, может, разведаем, что там интересного?

— Много чего, только этому нельзя найти применения. Неработающие лифты, проржавевшие трубы, куча ненадежных лестниц. Шептун, там действительно ничего нет, кроме кучи аномалий. Если хочешь посмотреть на «студень», то могу показать, где это.

— Нет, спасибо.

Шептун протер глаза, глядя на юго-восточный край Агропрома.

— А там что интересного? — спросил он. — Я вспомнил, что ни разу туда не ходил.

— Вижу, тебе не сидится дома, — улыбнулся шаман.

— Ага. Ну, в самом деле, я так, наверное, буду месяц торчать.

— Если хочешь, переселимся обратно в здание НИИ. Сейчас там никого нет.

— Что-то не хочется, — признался сталкер. — После всего, что произошло, там атмосфера не очень…

— Понимаю.

— Так что находится в том углу болот?

— Совершенно ничего интересного и полезного для здоровья. Болото — оно и есть болото. Растут экзотические виды камышей, временами даже торф прорывается — его здесь быть не должно. Еще дальше — стена каньона и Барьер.

— Барьер? — Сталкер вгляделся. — Так близко?

— В том месте лучше не гуляй, Шептун. Военные на башнях имеют право стрелять во все, что движется. А ты окажешься в зоне снайперского огня.

— Тогда мне там точно делать нечего, — согласился Шептун, пиная ногой камушек. — Сенатор, дай мне какое-нибудь занятие, что ли. Не могу я так, тунеядством заниматься.

— Ходить за водой тебе нельзя — рано еще поднимать тяжести. Если хочешь, я могу поручить тебе все костры.

— Договорились, — довольно сказал Шептун. — А где здесь дрова, кстати? До лесов чесать и чесать.

— Под ногами. Сталкер осмотрелся.

— Это? — поразился он, показывая на редкие и тонкие палочки.

— Именно.

— Так их же собирать три часа придется.

— Ну я же это делал. А я старше, чем ты.

— Хорошо, — не стал спорить Шептун. — Мне больше по душе сгонять до леса, нарубить веток и перетаскать их сюда.

— Дело твое. Выбирай, как тебе больше нравится.

— Напросился на свою голову, — вздохнул сталкер. — Сенатор, я должен сделать признание.

— Слушаю тебя.

— Работать я умею, но уж больно не люблю.

— Я знаю.

— Откуда? Прикладная психология?

— Шептун, трудоголики никогда не становятся сталкерами.

— Ну почему же, — возразил Шептун. — Сталкерство — это постоянная работа.

— Поиск халявы — это достаточно тяжелая работа, согласен.

— Халявы?! Шаман, найди мне хоть один артефакт!

— Какой выбираешь? — поинтересовался Сенатор, выстругивая из палок острые колышки. — «Ночную звезду»? Могу принести, если пожелаешь, только подожди, пока аномалии спадут.

— Давай «кровь камня», ха!

— Такого здесь не водится, — шаман дунул на острие кола, сдувая древесную пыль. — Вот «медузу» могу принести, если хочешь. Я утром видел одну такую.

— Да этого добра здесь навалом, только успевай собирать. По две, а то и по три штуки в неделю отыскать можно. Плохо только, что сейчас мне все это загнать некому. Да и экранировать негде.

— Значит, забудем пока об этом.

— Все равно, Сенатор, я вношу вклад в экономику Зоны.

— Шептун, ты снова решил поговорить о политике?

— Все, не буду, — поднял ладони сталкер. — Просто мне скучно. Покажи мне какие-нибудь шаманские штучки.

— Перефразируй свою просьбу, пожалуйста.

— Научи каким-нибудь секретам. Знанию Зоны, чувству аномалий, мало ли. Сенатор, ты же так много умеешь.

— А что, методы излечения уже не годятся? — Шаман улыбался, и сталкер не мог понять почему. Он сел напротив и стал смотреть, как Сенатор проверяет колья пальцем.

— Эмоции, форсирование иммунитета, управление теплом, холодом и покалыванием, — попытался перечислить Шептун. — Вроде бы все просто.

— Друг мой, еще месяц назад ты бы как раз и назвал все это шаманскими штучками.

— Так это и есть твой образ жизни?

— Чего ты ждал, Шептун? Что я буду мазать лицо кровью животных, бить в бубен и говорить странные заклинания? Все, что я знаю, столь же материально, как самые простейшие инстинкты, просто не настолько примитивно. Я объяснил тебе принципы работы твоего организма, а остальное ты сделал самостоятельно. Больше мне учить тебя особо нечему, разве что вещам, которым ты все равно не найдешь применения.

Сталкер собирался спросить, что это за вещи, но передумал. Ни к чему доставать Сенатора вещами, которые его не касаются. Шаман оказал ему огромную помощь, это уже более чем достаточно. К тому же Шептун видел, что его друг и сам не горит желанием делиться всем, что знает. Должно быть, опыт, через который он эти знания получил, был не настолько безоблачен.

— Извини, — сказал Шептун.

— Все нормально, друг мой. В тебе проснулся интерес к вопросам мироздания. Но лучше пусть ты сам отыщешь ответы на них, нежели примешь истину в готовом виде.

— Ладно. А зачем ты эти колышки строгаешь?

— Будем ловить дичь, — ответил шаман. — Консервы закончились. Ты же не будешь сидеть до следующего выброса на одном супе.

— Мы будем есть мясо?! Ура! А оно точно съедобное?

— Я сумею отличить съедобное мясо от несъедобного.

— Класс! — Шептун с удовлетворением погладил себя по животу. — Воображаемое мороженое уже надоело.

— Надоело больше, чем консервы, которых уже нет?

— Ну, сравнивая консервы, которых нет, и мороженое, которого не было, я могу сказать, что консервы обрыдли до невозможности, поэтому потеря невелика… А кого ты ловить собрался?

— Не знаю еще. Может, кто-то появится.

На третий день после этого разговора оказалось, что никто в силки Сенатора не попал. Вернее, почти никто.

— Какая-то дохлая ворона, — отчитался шаман, моя руки. — Понятия не имею, как она попала в яму да еще и накололась на кол. Вероятно, спикировала сверху. Ее уже черви ели.

— Фу, не надо подробностей.

— Если мы за короткое время не решим вопрос с пропитанием, ты скоро сам начнешь охотиться за червями. Репа уже закончилась, мои запасы на исходе.

— Пойдем еще раз перероем институт.

— Бесполезно, я там уже все обыскал. Разве что остались схроны Пупера и его товарищей, но я не знаю, как их искать, да и не считаю должным влезать в заведомо чужое добро.

— Он у меня автомат забрал.

— Все равно. Что было, то прошло. Впрочем, есть у меня одна идея…

— На безрыбье съем и идею. Говори.

— Ты знаешь, что мы здесь не одни?

Шептун поглядел на Сенатора.

— Нет, — признался он. — А кто здесь еще застрял?

— Возле входа в одном из вагонов живут трое бродяг. Я уже знакомился с ними пару дней назад. Один из них был травмирован, так что я помогал ему, чем мог.

— Интересно. — Шептун улегся поудобнее, положил руки за голову. — И как, с ними можно поторговать?

— Я не спрашивал. Но думаю, у них с водой проблема. Они не умеют ее дезинфицировать.

— А что за ранение у того парня?

— Слегка повреждены ребра, сломаны пальцы.

Сталкер напряг память. Ребра, пальцы… Его лицо неожиданно просияло.

— Спичка! — воскликнул он. — Жив, значит!

— Да, его вроде бы так звали. А ты его знаешь?

— Пытался вытащить его из аномалии, — сказал Шептун, и его радость поутихла. — Но не сумел. Его вытащили двое друзей.

— Дядя Толя и Петро.

— Верно. Им пришлось для этого кабанчиком пожертвовать.

— Стало быть, им тоже есть нечего.

— Все может быть. — Шептун сел на матрасе.

— Сенатор, — оживился он. — А почему бы не сходить к хорошим людям в гости?

— Хм… Можно. Но зачем попусту беспокоить хороших людей?

— Да хотя бы воды им принесу. Мне уже можно поднимать немного, я проверял.

— Хорошо, — согласился Сенатор. — Почему бы не пообщаться со старыми знакомыми? Я надеюсь, знакомство хоть было хорошим?

— Ну…

— Значит, будет предлог познакомиться заново. Бери бутылки, иди за водой. Сам предложил.

— Это здесь? — спросил Шептун, показывая на вагоны. Отсюда был виден вход в туннель, чуть правее простиралась дорожка к выходу, заблокированному аномалиями.

— Конечно. Здесь ведь нет других вагонов. Ты как себя чувствуешь?

— Вполне хорошо, — признался сталкер. — Десять литров воды переть два километра — ничего особенного. Думаю, мне уже пора потихоньку восстанавливать физическую форму.

— Если не найдем еду, никакой формы не будет, — сказал Сенатор. — Идем.

Нужный вагон оказался менее всего похож на жилое помещение. Видно, дядя Толя выбрал самый неприметный из всех. Добрая половина вагона была сплющена в гармошку, причем еще во времена, когда общая конструкция блестела и пахла краской. У второй половины прогнулась крыша — когда-то в этом месте висел гравиконцентрат, деформировавший кузов, а теперь исчез. Сейчас все окна были заколочены кусками фанеры.

— Тук-тук, — крикнул Шептун. — Есть кто дома?

Послышался топот, и затем кто-то бодро произнес:

— Хто там пожаловал?

— Засранец, — ответил сталкер.

Сенатор посмотрел на него, но ничего не сказал.

Открылась чудом уцелевшая дверь вагона, и в проеме показался дядя Толя. Шептун поразился, до чего он напоминал проводника, служащего на Октябрьской железной дороге.

— Мир тебе, дядя Толя, — поприветствовал сталкер.

— О-о, так это наш «набатовец», — обрадовался усатый. — И Сенатор здесь? Так вы вместе? Ну заходите, гости дорогие.

— Дядя Толя, — кашлянул Шептун. — Мы тут тебе… вам… вашему дому… в общем, водички принесли.

— Вот спасибо, сынок. — Дядя Толя принял бутылки, с вожделением посмотрел на них, но тут же отнес внутрь.

— Иди же, — подтолкнул Шептуна Сенатор. — Не стой тут столбом.

Сталкер схватился за вертикальные поручни и залез в вагон. Ступенек, понятное дело, не было. Внутри оказалось темновато.

— Петро, — позвал дядя Толя. — Погодьте, ща я лампочку включу… Вот так. — Он покрутил колесико керосинки, и вагон осветился.

— Кто там? — послышался голос.

— Спичка, это я, Шептун, — откликнулся сталкер. — Я принес воды.

— Шептун? — Парень заворочался, очевидно, от переживаний. — Ты как сюда попал? Дядя Толя?

— Усе нормально, хлопче, — успокоил его «проводник». — Ты лежи, лежи.

— Да не хочу я лежать. — Спичка поднялся. — Сенатор, это ты?

— Да, — кивнул шаман. — Как твои пальцы?

— Да вот, держу в холоде, как ты и говорил, — виновато произнес парень.

В вагон залез еще один человек.

— Что происходит? — послышался приветливый бас.

— Свои, свои, — успокоил дядя Толя. — Петро, а я думал, ты дома.

— Да тут щавелю нарвал какого-то.

— Покажи. — Сенатор взял у Петро растения. — Нет, это есть нельзя. Разве что от запора.

Дядя Толя хлопнул в ладоши.

Дата добавления: 2015-05-09