Несмотря ни на что 3 страница

Нет, я не слаб. Самообман это искушение, это бегство от Истины и от самого себя. Но зачем я это делаю, если все понимаю? А может быть, почему? Опять же, потому что слаб? Но в чем суть этой слабости? Слабость найти в себе силы и выбрать себя, перенести самим же выбранные страдания, обрести то, что искал? Действительно, проще проявлять слабость, а потом искать себе оправдание, ведь это есть попытка найти оправдание самообману. Тогда к чему вся эта ложь? И есть ли это попытка защитить себя? Наверно. Но от чего? Ведь если перед тобой Истина, то не легче ли признать ее? Не понимаю, зачем вся эта ложь. В ней нет смысла, но ей должно быть объяснение.

Бессмысленно искать оправдание тому, что уже состоялось. Все можно объяснить, хотя по сути это ничего не меняет. Можно сколько угодно говорить о собственной слабости, искать оправдание своим неблаговидным поступкам, но искупить их невозможно ничем. Что мое, то мое. Можно оправдывать их, в том числе и слабостью, но от этого они не исчезают. Никакое милосердие не избавит меня от своих темных делишек, и никакая любовь не искупит однажды содеянного зла. Но и смириться — значит отказаться от надежды. Справедливость выше милосердия, потому что помогает не слабости, а силе в человеке. Не должно быть милосердия без справедливости. Никто тебя не простит, если ты сам себя не простишь. А простить себя гораздо труднее, чем простить кого-либо. Прощение не должно потворствовать слабости, но быть проявлением любви и справедливости, а потом уже милосердия. Важнее чужого прощения собственное прозрение и неповторение сделанных однажды ошибок. Безусловно, можно простить незнание, но нельзя простить самообман. И не нужно прощать, иначе эта слабость станет прибежищем следующей лжи. Признание собственных грехов и память о сделанных ошибках лишь помогут не повторять их. Простить способен только Бог. И он простит, но не избавит нас от нас самих.

Прожив тридцать три года, чего я добился? Жена ушла от меня, и никакая любовь и забота не смогли удержать ее. Она выбрала другую жизнь, отказавшись от моей любви. А я так старался жить для нее, мечтая воплотить в ней мои надежды и чаяния. Но все напрасно. Она только сожалеет о прожитых со мною годах.

Моя дочь не знает меня, а мои стремления отдать ей все самое лучшее не достигают ее. Тот смысл жизни, который я видел в ребенке, также не оправдался. Дочь не знает и, наверно, никогда не узнает правды о своем отце. И сколько я ни старался передать ей свою нежность, видимо, все прошло бесследно. Мой ребенок навсегда лишен моей любви.

Мать так и осталась чужой для меня женщиной. Она не испытывает любви ко мне. Попытки любить ее были обречены на провал ею самой. Не знаю почему, но я никогда не чувствовал ее себе родной и даже близкой. Мать боялась меня, я избегал ее. Что же она сможет сказать на моих похоронах? Вряд ли я был хорошим сыном. И сколько не пытаюсь, не могу вспомнить материнской ласки. Даже с матерью не было любви!

Сестра полная мне противоположность. И совсем не странно, что она обрадовалась моей смерти. Чего же большего!

Друзей у меня нет. Этим все сказано! Приятели не понимают и не принимают меня, стараясь отгородиться от чуждых им мыслей. И сколько я ни пытался говорить с ними о сокровенном, всегда натыкался на стену непонимания и отчуждения. Ни капли искреннего сожаления не испытает ни один из них по поводу моей гибели. Что же это за друзья! Никто не будет спасать меня ценой собственной жизни. Да что жизни, поступиться даже частичкой собственной выгоды ради меня не захочет ни один из них. Приятели приходили и уходили, а друга так никогда и не было. Даже к тому, кто мне был наиболее близок, я так и не смог найти ключик. Володя всячески избегает разговоров о проблемах, которые должны быть для нас общими.

И какая польза от моих трудов, если никто, абсолютно никто искренне не пожалеет о моей смерти, ни у кого не появится чувства невосполнимой утраты и ощущения пустоты от моего исчезновения? Кому нужно все сделанное мною, если некому вспомнить меня добрым словом? Вот итог тридцати трех прожитых лет. Так стоит ли жить дальше, если за все эти годы так и не возникло искренней привязанности и дружбы, любви и благодарности? Не было ничего настоящего; только чужой во мне вырос, поглотив все первородное.

Никто так и не захотел понять и полюбить меня. И все, что они сейчас обо мне думают, вызывает лишь чувство обиды и горечи. Я пытался, пытался, но, оказывается, так и не сумел найти понимания, сочувствия и любви. Мои чувства оказались непринятыми, поступки изолганными, мысли извращенными. Все искреннее, шедшее от сердца, было или не принято, или не понято, или же обращено против меня. Я так и остался для них чужой, чужой для себя и чужой для других. Не только меня, но даже чужого во мне они не захотели принять. Разве это не приговор?! Достойна ли моя жизнь положительной оценки? Скорее, неудовлетворительной. И какой может быть прок от ее продолжения? Нет, лучше не жить вообще, чем продолжать жить как прежде! Жизнь не получилась. Я сам так и не понял, зачем существовал, меня не поняли близкие, и все, что хотел сделать, оказалось либо несделанным, либо невостребованным. Что жил, что не жил — никому от этого ни холодно, ни жарко. Вот и все. Таков приговор. И даже то немногое, что осталось после меня, вряд ли достойно внимания. А общий итог отрицательный. Так решил я сам. И обжалованию этот приговор не подлежит. Так я полагаю.

Печально, и хочется плакать. Все кажется безнадежным. Какой смысл сносить муки, если никто не пожалеет меня. Какой смысл жить такой жизнью, и вообще, какой смысл могла иметь моя жизнь?

— Еще не все потеряно, — вдруг слышу вблизи себя потаенный голос.

В нем столько незнакомой любви, что думаю, ошибся и голос только показался мне знакомым. Но нет, пусть давно, но я его несомненно слышал, и он был мне когда-то очень дорог.

— Не суди себя строго, — вновь звучит в тишине.

— Кто ты? — спрашиваю с дрожью в голосе, пытаясь разглядеть в темноте того, кто дарит надежду на понимание и сочувствие.

— Ты не узнал меня?

Конечно же, это голос отца! Как я мог не узнать его?! Хотя прошло целых шесть лет...

— Ты ведь помнишь тот последний год моей жизни, в особенности последние дни. Хотя между нами никогда не было близости, мы все же смогли преодолеть отчуждение и буквально в последние часы полюбить друг друга. Я, конечно, сам виноват, что мы так долго не испытывали взаимной симпатии, но согласись, мне так же трудно было переступить через воспоминания о наказаниях, которым я по глупости подвергал тебя. Ведь я очень хотел любить тебя, но не всегда получалось. Ты ведь не можешь не помнить, как я переживал по поводу твоих неудач и как радовался, когда мне удавалось покупать тебе книги. Однако произнести слов любви я так и не смог. Я чувствовал, что ты испытываешь любовь ко мне, и очень благодарен тебе за эти молчаливые признания. Ты даже не представляешь, как они были нужны мне в последние дни. Тогда я, так же как и ты сейчас, мучился сознанием бесполезности прожитой жизни, подводил такой же неутешительный итог. Ты знаешь — ни моя жена, ни дочь, ни работа не могли дать мне того, что давал ты своим молчаливым участием. Это было единственное светлое пятно в моей жизни — твое непроизнесенное признание в любви. Уже после смерти я видел и твою заботу, и безразличие окружающих. Действительно, после того как я умер, наша связь стала отчетливее, а общение доверительнее. И не вини других в том, что они не поняли, не приняли и не полюбили тебя. Во всей своей несостоявшейся любви я виню только себя! Не будь слишком категоричен к другим, ведь все свои беды ты создал сам. Это не они не поняли тебя, а ты не смог найти понимания в других. Ведь принимают тебя настолько, насколько ты впускаешь в свое сердце, а все проявления заботы и внимания к тебе есть зеркальное отражение собственного участия в жизни окружающих людей. Ты винишь других в том, что они не любили тебя, тогда как сам не очень-то старался любить. Ты любил больше всех себя самого, так чего же удивляться, что и окружающие поступали точно так же. Неужели ты так и не понял, что просто не умел любить других? Да, ты хотел любить и хотел искренне. Но этого мало. Любить — значит отдавать себя, не требуя ничего взамен. А ты всегда думал в большей мере о том, чем отплатят тебе на твою любовь, тогда как любовь не нуждается в оплате. Она самоценна. Любовь измеряет все, и ничто не может измерить ее. Другого эквивалента в жизни нет. Если ты хочешь любви — люби! Если же хочешь чего-то от любви, тогда не сожалей об ее отсутствии.

— Но ведь я пытался, я хотел любить!

— Нужно еще уметь любить.

— Но это же очевидно: я люблю и поступаю в соответствии с этим чувством. Разве этого мало?

— Истинная любовь не от себя и не для себя. Люби и отдавай себя целиком, даже когда никто не отвечает на твое чувство. Любовь делает тебя чище и светлее. И что еще есть ценного в жизни, что может пригодиться тебе? Люби и не требуй ничего взамен. И ничего не бойся. Ведь смерти нет! И нет ничего, что бы ты мог сохранить в себе, кроме любви. Вся твоя дисгармония от тебя самого, точнее от твоей неспособности быть самим собой и любить. Раз ты хочешь любви — так люби!

— А если в ответ я получаю только ненависть? Как быть тогда?

— Все это от страха и неумения любить. Когда ты любишь, старайся больше думать о другом, о том, кого любишь. Ответа, а тем более платы, — не жди. Все хотят любви, но мало кто хочет любить. Большинство просто не умеет, от того и все беды. Любовь — это воплощенная мудрость. Научись любить, и ты станешь мудрым. Но это нелегко и дается не сразу. Так учись. Возможность любить дается всем, но мудрыми становятся немногие. Не бойся быть чужим, но и не бойся чужого. Только любовью ты сможешь преодолеть чуждое в себе, и только с помощью любви ты перестанешь быть чужим. От того, насколько научишься любить, зависит, станешь ли ты счастливым. Люби, учись любить и учи других своей любовью.

— Но как, как на зло отвечать добром, как любить врагов, как преодолеть ненависть? Как?

— Прости, я не в силах ответить на этот вопрос. Это может сделать только тот, кто научился на своем собственном опыте. И Он.

— Кто Он?

Отец молчит. Но безмолвие пустоты длится недолго. Я жду ответа. Вдруг поток света врывается и пронзает меня. И вновь испытываю удивительное ощущение полета. Мощь окрыляющего потока растворяет меня, превращая в одно большое чувство, подобное поцелую спящему ребенку, и я задыхаюсь от переполняющей меня нежности и упоительного трепета, охватившего все мое существо. Что это за блаженное переживание и откуда оно? Назвать его каким-то одним словом невозможно, да и вспомнить что-то подобное я никогда бы не смог. По своей силе и остроте оно ни с чем несравнимо, но необъяснимым образом понимаю, что оно останется со мной навсегда.

— Я люблю тебя.

Кому принадлежит этот удивительно приятный и спокойный голос? Ослепительный свет оставляет возможность только чувствовать, и я вновь чувствую слова, которых всегда ждал, но никогда не слышал.

— Я люблю тебя!

— Кто ты? — спрашиваю с надеждой и страхом.

— Я тот, кто любит тебя.

Более не знаю, что спросить, и потому замолкаю, без остатка отдаваясь пронзительному чувству. А ровный, удивительно спокойный и приятный голос звучит, как голос матери, убаюкивающей ребенка, вызывая приливы блаженного и давно позабытого чувства, которое когда-то я оставил в своем детстве. И каждое слово поднимает меня ввысь, превращая в Свет и растворяя в Радости.

— Теперь ты знаешь — Я люблю тебя. И ты знаешь, что такое Любовь. Чувство любви, как поручень, за который, если держишься, то никогда не заблудишься, а если упадешь, то быстро поднимешься. Но путь твой не под уклон, а потому держись крепче, если хочешь твердо стоять на ногах и двигаться вперед. Любовь это маяк, который тебя всегда верно сориентирует в суете сует. Я люблю тебя и ты люби меня, и все свое чувство, и то добро, которое оно порождает, отдавай смело, и ничего не бойся. Никто не будет любить тебя больше, чем Я. И не ищи другой любви, но делись этим чувством с окружающими, и тогда будешь счастлив. Я знаю, как нелегко любить каждого, в том числе и врага своего. Но не бойся их, ведь никто не поймет тебя лучше и не примет тебя больше, чем Я. Если ты будешь любить их ради Меня, то враги скоро перестанут быть врагами, потому что они так же, как и все, хотят любви. Я всегда буду с тобой, что бы ни случилось. Помни обо мне, слушай Меня, и Я помогу тебе научиться любить. Никто не сможет причинить тебе зла, если ты будешь любить. Эта любовь сделает тебя мудрым, и никакое зло не сможет побороть тебя, потому что всякое зло не от мудрости. А ненависть — это лишь невостребованная любовь. Обратись к ней, и ты убедишься, как быстро она возвратиться в свое естество. Любовь открывает все двери, если ты будешь достаточно терпелив и настойчив. Люби Меня и всех ради Меня, и тогда не будет страха в сердце твоем. Смерти нет. И ничего нет, кроме Любви. Ни у тебя, ни у Меня. И если ты придешь ко Мне с любовью, то Я приму тебя. Но если не будет любви в сердце твоем, Я не смогу помочь тебе, и вряд ли мы встретимся. А ведь Я хочу, чтобы мы были вместе. Потому что Я ТАК ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! Теперь ты понял, что никто, кроме тебя самого не сможет судить тебя. А потому не суди, но люби, если хочешь помочь себе и другим. И постарайся полюбить чужого в себе, ведь он — это ты сам. Ты неплохо начал, но запутался, и тебе нужно продолжить. Я помогу тебе. Только слушайся Меня и верь Мне! Ты не готов еще, и сам это понял. Ты хочешь спросить Меня, что есть Истина? Но найти ответ ты должен сам, и обязательно найдешь, если будешь любить. Я надеюсь и жду от тебя помощи, как и ты ждешь поддержки от Меня. Я люблю тебя и нуждаюсь в твоей любви, так же, как и ты нуждаешься в Моей. Так люби, и этим ты поможешь Мне любить тебя.

Темная пелена рассеивалась. Двое склонившихся женщин внимательно всматривались в его лицо.

— Он приходит в себя, — произнесла одна.

— Хорошо, — послышался мужской голос. — Сколько он был без сознания?

— Около двух часов, — ответила вторая и, обращаясь к лежащему на операционном столе, спросила:

— Как вы себя чувствуете?

Еще не понимая, что происходит, он машинально ответил:

— Нормально.

— У вас не кружится голова, не подташнивает?

— Вроде бы нет, — ответил он. — А что со мной? Где я?

— Не волнуйтесь. Вы в больнице. Помните, как вас зовут? — спросил мужской голос.

— Да, конечно, помню. Крестовский Дмитрий Валентинович. А что случилось, почему я здесь?

— Вот бегаете по улицам без оглядки, — произнес мужчина, делая укол, — а потом лечи вас. Тебя сбили на дороге.

Вокруг суетились медсестры, а пожилой врач уверенными движениями накладывал швы на голенях пострадавшего. Одна из медсестер осторожно приподняла голову больного, а другая стала накладывать повязку, предварительно обработав рану на затылке.

— Помнишь, кто тебя сбил? — спросил врач.

Больной примерно минуту напряженно молчал, видимо, пытаясь вспомнить, но ничего кроме лучей заходящего солнца и дороги так и не припомнил. Хотя, как ему показалось, он видел блеск от какой-то машины. Да, была автомашина “волга” старого образца, ее раскрытая пасть блестела в лучах заходящего солнца. Это все, что он мог вспомнить.

— Наверно, меня сбила “волга”, — неуверенно ответил пострадавший. — Но как это могло случиться, не могу понять. Ведь я собирался сесть на автобус, а послезавтра лететь отдыхать к морю. И вот на тебе.

Сестры молчаливо делали свою работу, а врач отдавал распоряжения. Тот, кого звали Дмитрий Крестовский, вертел головой в разные стороны, пытаясь понять, как это он вдруг вместо автобуса оказался в больничной палате.

Закончив осмотр ног, врач сказал:

— Благодари бога, что остался жив. Ты вообще сравнительно легко отделался. Могло быть значительно хуже. Правда, открытый перелом обеих голеней тоже дело нешуточное, но главное — голова и позвоночник не пострадали.

“Ничего не скажешь, повезло, — подумал Дмитрий, — собирался к морю, а оказался в реанимации, да еще в чужом городе”. Но беспокойства по этому поводу он почему-то не испытывал. Даже с каким-то необъяснимым облегчением Дмитрий вздохнул и откинулся на больничную койку. — “Действительно, могло быть и хуже”.

Его стали осторожно перекладывать на каталку.

— Сейчас на рентген, затем в травматологическое отделение. Левую ногу на вытяжение, правую в гипс, — распорядился хирург. Голос его звучал уверенно, и эта уверенность передалась Дмитрию.

— В общем, ничего необычного, — сказал врач, обращаясь к Диме. — Не ты первый, не ты последний попадаешь под колеса. Скажи спасибо, что живой.

— Спасибо, — тихо произнес Дмитрий, задумчиво глядя в потолок.

— Живи на здоровье, — сказал врач, и улыбнулся.

Каталку везли по коридору. На стыках она вздрагивала, но боли Дмитрий не чувствовал. Были еще лифты и коридоры, повороты и снова лифты. Он смотрел по сторонам, полностью отдавшись на волю судьбы. В конце концов, она была не такая уж несчастливая. Чувство покоя и безразличия к происходящему полностью подчинило себе. Даже когда делали уколы и прокалывали ногу спицей, Дмитрий ничуть не испугался. Это было так приятно — нырнуть в глубину покоя от повседневной сумятицы и суеты. Все волнения были позади, и уже этим одним он был счастлив.

Первое, что увидел Дмитрий, когда его привезли обратно в палату, были сосны, те самые сосны, которые он мечтал видеть каждый день в своем окне и на которые обратил внимание при посещении пожилой женщины с больными ногами. И вот, эти чудесные сосны росли перед окнами палаты, в которой ему предстояло провести неизвестно сколько времени. Глядя на прекрасный вид, открывающийся из окна, Дмитрий удивился тому, что сбылось его недавнее желание.

В палате было еще трое человек, но Дмитрий ни на кого не смотрел и ни с кем не хотел разговаривать. Когда медсестры ушли, он с удовольствием расслабился и, облегченно вздохнув, подумал: “Слава богу, наконец-то высплюсь”.

Вдруг, словно вспомнив что-то, Дмитрий испуганно стал шарить у себя на груди. Обнаружив цепочку с крестиком, который весь был в запекшейся крови, Дмитрий облегченно вздохнул. Ни вытянутая под грузом левая нога, ни загипсованная правая не могли помешать как никогда тихому и умиротворенному сну. Последняя мысль, которая успела мелькнуть в сознании, не очень-то удивила. “А ведь я хотел этого”.

Хотел? Да, хотел. И вот уже солнце ласкает своими теплыми лучами, а свежий ветер треплет растрепавшиеся волосы. Успевшие нагреться крупные гладкие камни приятно касаются спины. Мелкие волны лижут прибрежную гальку, а нежный шум пробуждающегося моря ласкает слух. Как приятно вот так лежать и ни о чем не думать. Вокруг только море, камни, солнце и сосны, закрывающие стеной маленькую бухточку от проходящей вблизи автострады.

Сосны. Единственные живые свидетели моего присутствия. Они окружают меня, простирая свои ветви, как руки, словно стараясь оградить от посторонних взглядов. В их заботливых объятиях я чувствую себя защищенным, и многолетний покой этих живых существ передается мне. Смотрю на них, и удивительное ощущение их мудрости проникает в меня. Закрываю глаза и весь отдаюсь приятному шороху прибоя, а крик чаек напоминает о том, что наконец-то я у моря. Один, и нет никого вокруг. Боже, как хорошо!

Чувствую, как своим шершавым языком собака лижет меня в губы и в нос, и от этого испытываю безмерное чувство любви. Открываю глаза, и вижу нос, коричневые зрачки, розовый собачий язык. Мой песик еще совсем маленький, и нерасплесканная нежность, которую он стремится выразить своими ласками, говорит о его щенячьем возрасте. Никто меня никогда так не любил, и я ни к кому не испытывал столь сильного чувства. Пес ставит лапы мне на грудь, и чувствую, как он старается выразить свою любовь ко мне. Кидаю палку, и мой пес стремительно бежит, прыгает в воду и плывет. Он такой же непоседа, как и моя дочка, и столь же непосредственно выражает свои чувства.

Что-то нежное касается руки. Оборачиваюсь, и вижу, как пушистая кошечка трется мордочкой и проводит хвостом по руке. Она завлекающе мурлычет и старательно выгибает спину, всем своим видом показывая желание поласкаться. Беру ее к себе на грудь и рукой глажу ей шерстку. Она мурлычет и трется своей щечкой о мои пальцы. Кошечка приходит ласкаться, всем своим вызывающим поведением требуя заботы и нежности. Когда же я стараюсь передать ей свою любовь, она вначале терпеливо сносит мои ласки, а потом соскакивает с рук и гуляет сама по себе, всем видом подчеркивая свою независимость. В отличие от собаки, она не ждет, а настойчивым мяуканьем требует. Я смотрю в ее зеленые глаза и почему-то вспоминаю о жене. Кошечка очень похожа на мою супругу: когда ей надо, то ласкается и требует, а когда получит, то на время исчезает без всякой благодарности. Видимо, угадав мои мысли, киска соскакивает с руки, на прощание слегка царапнув мою ладонь. Вот и вся любовь.

Снова закрываю глаза и всем телом вытягиваюсь на теплых камнях. Вдруг чей-то резкий голос врывается в мое сладостное безмыслие.

— Эй, что вы тут делаете? Вам здесь находится нельзя. Посторонним вход строго запрещен. Это пляж для инвалидов.

Приподнимаюсь на локтях и сквозь щелки полусомкнутых глаз вижу, как какие-то люди медленными движениями заполняют еще недавно безлюдное место. Привыкнув к яркому солнцу, полностью открываю глаза, и моему взору открывается ужасное зрелище. На фоне изумительной голубизны моря и очаровывающего очертания камней появляются калеки. Некоторые из них в колясках, другие на костылях, третьи с клюшками. Вид их уродливых тел настолько контрастирует с красотой морского берега, что ощущение совершенства мира сразу же пропадает, а блаженное состояние полностью улетучивается. То, что еще несколько мгновений назад говорило об удивительной гармонии природы, теперь вызывает отвращение.

Вижу, как отстегиваются протезы, и казавшиеся обычными люди на глазах превращаются в безногих и безруких уродов. Какие-то постаревшие дети неуклюже двигают своими телами, стараясь приблизиться к воде, а некоторые из безногих инвалидов медленно ползут к трепещущим волнам. Скопище уродов вызывает чувство омерзения. Не могу смотреть на это и закрываю глаза. Слышу напряженное дыхание и прерывистые стоны тех, кто так же, как и я, хотел бы слиться с морской стихией, чтобы, ощутив себя частью совершенной природы, хотя бы на время позабыть о тех страданиях, которыми полна повседневность.

Пытаюсь встать, чтобы уйти и не видеть этого отталкивающего зрелища. Я хочу в одиночестве насладиться красотой, но ноги почему-то не слушаются меня, а спина затекла от долгого лежания на камнях. Пытаюсь перевернуться, но не могу. Камни все больнее впиваются в спину, и все тело начинает ныть. Не выдерживаю этой муки, открываю глаза и... ничего не вижу, ощущая лишь холодный липкий пот на теле.

Мягкий лунный свет позволяет увидеть сосны. Наконец глаза привыкают к темноте, и он напряженно всматривается в окружающую обстановку, пытаясь понять, куда делся берег моря и почему не слышен плеск волн. Постепенно Дмитрий вспомнил, что находится в больничной палате, а мучительная боль идет от ног, одна из которых на подставке, а другая скована гипсовой повязкой. И лишь сосны те же. Они внимательно всматривались в его лицо, не давая окончательно прийти в себя. Боль все росла и постепенно сделалась невыносимой. Не зная, где и как найти облегчение, Дима начал тихо стонать, чем разбудил соседа по койке.

— Что, плохо? — спросил тот. — Сильно болит?

— Да, — ответил Дмитрий, и ощутил, что помимо боли испытывает острую потребность сходить в туалет. Но обе ноги были прикованы, и он не знал, что делать.

Сосед привстал с постели и нажал тумблер. Послышался резкий звонок и загорелась лампочка у прикроватной тумбочки.

— Сейчас придет сестра, — с ноткой понимания и участия сказал сосед.

Дмитрий не знал, как поблагодарить своего нового товарища. О туалете спросить почему-то не решился. Открылась дверь, и в палату вошла женщина в белом халате. В руках она держала шприц и ватку.

— Сейчас сделаем укол, и полегчает, — с трогательной заботой сказала она. — Не бойся, я делаю не больно. Поворачивайся на бок.

Дмитрий попытался повернуться, но резкая боль в ногах остановила. Сестра приоткрыла одеяло и ваткой протерла ягодицу. Укол был, действительно, почти безболезненный. Дмитрий не успел сказать спасибо, а сестра уже закрыла дверь.

Некоторое время он лежал без движения. Боль постепенно начала утихать, и закрывшись до подбородка одеялом, Дима вновь заснул. Вода казалась удивительно холодной. Тело пробивал озноб. То погружаюсь, то всплываю, но плыть не могу. Руками барахтался, а ноги почему-то бездействовали. Начал усиленно работать руками, чтобы хоть как-то согреться, и вдруг услышал:

— Эй, вылезай скорее на берег. Тебе что, больше нечего делать? Тебя ждут, а ты тут отдыхаешь. Может быть, тебе нужна утка?

— Что?

— Вам нужна утка?

— Какая утка?

— Ут-ка.

Все еще не понимая, при чем здесь утка и зачем она, Дмитрий открыл глаза и увидел, что перед ним стоит молодая женщина в белом халате.

— А в туалет вы хотите? — спросила она.

— Да, хочу.

Медсестра повернулась и вышла из палаты. Дима окончательно проснулся.

— Ты что, никогда уткой не пользовался? — спросил у Дмитрия сосед по палате, лежащий на койке справа.

— Никогда, — ответил Дима, смутившись.

— Привыкай, — сказал сосед. — Теперь многому научишься.

Вернулась медсестра, держа в руках стеклянную посудину.

— К сожалению, мужских нет, — сказала она, — попользуйтесь женской. — И смущаясь, спросила:

— Вам подать?

— Нет, спасибо, я сам, — ответил Дмитрий, засунув утку под одеяло.

Только сейчас он почувствовал, что абсолютно мокрый. Если бы не толстый слой поролонового матраса, он, наверно, лежал бы сейчас в луже. Преодолевая смущение, не без труда, Дима оправился и протянул слегка наполненную утку медсестре. Она взяла посудину и исчезла за дверью.

— Скоро завтрак, а потом обход, — сказал сосед и, обращаясь к Дмитрию, спросил:

— И как же это тебя угораздило?

— Не знаю, — ответил Дмитрий.

Принесли завтрак. Это была его любимая рисовая каша и кусочек хлеба с маслом. Приподнявшись на локтях, Дима осторожно стал есть. Только съев все без остатка, он почувствовал, как голоден. Медсестра принесла чай и сахар, при этом как-то странно посмотрев на Дмитрия.

Он лежал и молчал, а в голове словно снежный ком росли воспоминания, перемешиваясь со странным ощущением, оставшимся после сна. Тревожные мысли образовывали хоровод, который становился все больше, и кружился все быстрее, вызывая головокружение и неприятное ощущение тошноты. Не зная, как справится с охватившим его смятением, Дмитрий закрыл глаза.

Страха он не испытывал. По большому счету, страха он не помнил с тех самых пор, как впервые залез внутрь подводной лодки, на которой ему пришлось служить в военно-морском флоте. Тогда впервые он узнал, что такое подчиниться судьбе, ощутив за спиной нечто, что назвал впоследствии своим ангелом-хранителем. Смирившись с участью подводника, готовый в каждую минуту умереть, Дмитрий вскоре поверил в фатум — настолько невероятными оказались все перипетии его воинской службы. Несчастья необъяснимым образом обходили Дмитрия стороной, и он несколько раз убеждался в невидимой поддержке и неожиданной, неизвестно откуда приходящей помощи. Признавая присутствие рядом ангела-хранителя, Дмитрий все более укреплялся в надежде когда-нибудь понять смысл оказываемой ему помощи. “Чему быть, того не миновать”, — часто повторял он, однако старался не искушать судьбу, прислушиваясь к никому кроме него не слышному шепоту, который иногда раздавался за спиной.

Но сейчас Дмитрия не отпускало беспокойство, с которым он не знал, как справиться, и которое с каждым мгновением все более подчиняло не только сознание, но и все его существо.

Делать было нечего. Двигаться могла только верхняя половина тела, а потому ничего не оставалось как лежать и предаваться мыслям и чувствам, которые вихрем проносились в душе. После очередного укола боль стихла, и Дмитрий мог свободно обдумать то необычное положение, в котором оказался. Чем больше он размышлял, тем большее беспокойство испытывал.

“Что будет со мной? Кому и как сообщить о том, что я нахожусь здесь? Что же теперь будет с моей работой? Как мне теперь жить? Неужели я навсегда останусь инвалидом?”

Все эти вопросы роем клубились в голове, и Дмитрий не находил ответа ни на один из них, не зная, как справиться с этим головокружительным хороводом, хотя где-то в глубине души еще сохранялся покой, который Дмитрий испытал, когда лежал на каталке. Необъяснимым образом Дима ощущал значительность произошедшего с ним, и оно не казалось ему случайным. Более того, прикованный к больничной койке, в чужом городе, без всякой возможности бежать куда бы то ни было или звонить кому-либо, Дмитрий думал о том, что теперь никогда не увидит ни теплого моря, ни горячих камней. И наряду с этим ему казалось, что произошедшее с ним есть не что иное, как исполнение его неосознанных желаний, обретение долгожданного покоя и приятного состояния ни к чему не обязывающей несвободы.

“Теперь наконец-то будет возможность спокойно поразмышлять о прожитом”, — подумал Дмитрий.

Последние несколько лет он жил исключительно заботами завтрашнего дня — не было времени подумать о прошлом и настоящем, не то что заглянуть в будущее. И хотя Дмитрий постоянно испытывал в этом потребность, однако каждый раз, едва касался подушки, засыпал крепким сном, а наутро нужно было опять бежать куда-то и делать какие-то всегда срочные дела. Как и всякий человек, время от времени он нуждался в уединенном размышлении о текущем, прошедшем и будущем, но как большинство людей, не имел времени предаваться таким мыслям, или же просто не хотел, поскольку более важными казались завтрашние неотложные дела. Казались!

Дата добавления: 2015-05-09