Его обрел здесь наконец

Подумай, у могилы стоя,

Зачем тебе побед венец...

Я долго стоял, перечитывая назидательные слова, пока не начал повторять их наизусть.

“Действительно, зачем мне все это?” — подумал я, ощутив колебания, которые возникали каждый раз, как только я начинал сомневаться в правильности пути, по которому бежал вместе со всеми. Но на этот раз вибрации были сильнее обычного. Они напоминали неприятные ощущения провалов в воздушные ямы во время полетов на самолете. Постепенно эти волны сомнения и беспокойства полностью вытеснили бездумный азарт погони за призраком жизненного успеха, который владел мною. Я даже присел, настолько мне стало не по себе. Это было похоже на то дискомфортное состояние, когда гуляя в лесу, вдруг понимаешь, что заблудился. Я стал оглядываться, но вокруг не было ни души. Только могила и поучительная эпитафия:

Подумай, у могилы стоя,

Зачем тебе побед венец...

А действительно, зачем? Эта мысль окончательно вывела меня из состояния привычного равновесия. Зачем, зачем, зачем? — как приступы зубной боли, звучали в мозгу слова. “В душе он жаждал лишь покоя“. Но ведь и я, в конечном итоге, тоже хочу прежде всего покоя. Всю жизнь бежим куда-то, не замечая ничего вокруг, жертвуя всем ради успеха, и только на пороге смерти, а хуже, если значительно раньше, осознаем, что жизнь как марафонская дистанция, позади, а впереди ждет смерть. Покой — вот желанный ориентир всех жизненных устремлений. Только находясь в покое, можно заглянуть в себя и ответить на вопрос, что же я такое и для чего живу? А все эти призы и победы, достающиеся дорогой ценой, приносят одно лишь беспокойство. Я стал плохо спать, постоянно думая о том, что ждет меня за следующим поворотом, как обогнать конкурента и сколько еще придется врать и мило улыбаться, протягивая руку тому, кого презираешь. Зачем мне все это? Зачем? Уже перестал доверять приятелям, в каждом вижу лишь соперника, который готов втоптать меня в грязь, стоит только оступится. В погоне за призраком успеха, каждого человека я начал рассматривать как средство достижения очередной победной цели с хорошим призовым фондом. Перестал замечать даже хорошую погоду и смену времен года. Природа мешала мне то ярким солнцем, то дождем, то снегом. А ведь раньше я радовался ласковому летнему солнышку, любил бегать босиком по лужам, играть с ребятами в снежки и строить крепости из снега. Где все это? Куда все исчезло? У меня нет времени даже повозиться с ребенком, хотя я мечтал о том, с каким удовольствием буду читать дочери сказки перед сном. Боже, что со мной? Где я? Что мне делать?

Сидя перед могилой и машинально повторяя слова эпитафии, я думал о том, что, может быть, то, чего я так жажду и к чему стремлюсь, как раз здесь, в этой могиле, и находится. “Покой обрел здесь наконец”. Интересно, подумал я, это он сам придумал эти слова или кто-то посторонний? Но кому надо останавливаться и тратить время на то, чтобы придумывать эпитафию. Закопали, и будь доволен.

У меня вдруг совсем пропало желание бежать куда-то и получать ненужные призы. Все награды, что накопил за прожитые годы, пылились в дальнем шкафу. Я ни перед кем не хвастался этими призами, никогда не доставал и не любовался ими. У меня было все, или почти все, что, как меня убеждали, нужно человеку для счастья, но самого главного я так и не приобрел. Оказалось, что то, чего я успешно достигал, были лишь средства, которые должны обеспечить желанную цель. Но чем больше появлялось у меня различных благ — символов успеха, — тем чаще становилось грустно, и ничто не могло вернуть прежнее беззаботное ощущение детства. Цель, к которой стремился, ускользала, делаясь тем более далекой, чем больше сил я тратил на ее достижение. Стремился к покою, но не находил его.

Сидя у могилы, и не переставая повторять слова эпитафии, я впервые подумал: “Ну почему, почему я так живу?” И это Почему отозвалось в глубине души приятными вибрациями. “Почему я так живу, если хочу жить совершенно иначе? Не нужна мне эта гонка с ее бесполезными призами. Будь проклят этот нелепый, всеми почитаемый успех! Достичь его невозможно, он ускользает словно мираж, но чтобы понять это, нужно потратить почти всю жизнь. Да и что из себя могут представлять те счастливчики, которые достигли финиша? Абсолютно счастливые люди? Само воплощение Успеха? Наверно, они самые несчастные люди. Можно только пожалеть этих самодовольных пленников успеха, распираемых чувством собственной полноценности, которые принесли в жертву своему идолу самое дорогое, что есть у человека — грусть в осеннем лесу, пленительное волнение пробуждающейся природы в первых подснежниках и чудо набухающей почки. Они достигли всего, чего хотели? А что же дальше? Чем жить, к чему стремиться, когда есть все и нет главного?”

Как ни старался, я никогда не мог достигнуть того, что мне было не нужно. В этом заключался секрет неудач, который не сразу удалось постичь. Сопоставляя различные события своей жизни, я не мог не заметить, что из всей совокупности случайностей лишь некоторые непостижимым образом цепляются друг за друга, тем самым определяя повороты моей судьбы. Даже когда у меня были все шансы совершить то, о чем бы я впоследствии пожалел, как ни старался, у меня ничего не получалось. Позже я благодарил судьбу за то, что у меня ничего не выходило, поскольку последствия “удачи” были бы плачевными.

Постепенно я начал верить в неслучайность всего, что происходит, и анализируя события, заметил определенную закономерность, объяснить которую не мог. Я удивлялся странным метаморфозам, когда неудачи позже оценивал как удачи, как непостижимо избегал ошибок, которые, сам того не понимая, стремился совершить.

И тогда возник справедливый вопрос: почему, несмотря на горячее желание и прилагаемые усилия, что-то у меня не получается, а что-то приходит словно само собой; что это за неожиданные успехи; и почему от одних неудач я испытываю высвобождение, радуясь тому, что не получилось, а при некоторых удачах переживаю чувство разочарования, хотя достиг, чего хотел?

С течением времени я все больше начал верить в существование некоей Закономерности, смысл которой остается для меня тайной; причем каждое событие моей жизни становилось моментом постижения этой тайны. Иногда казалось, будто кто-то помогает мне, и всем счастливым “случайностям” я должен быть обязан кому-то. Естественно возникло предположение, что это некое вмешательство, раз я всецело не управляю своей судьбой.

Воспитанный в духе атеизма, я не верил в бога как некоего наимудрейшего старика, который молчаливо наблюдает за происходящим, иногда помогая тем, кому хочет, и всецело определяя ход событий. Доводы науки казались настолько непоколебимыми, что верить в бога означало проявлять собственную глупость. Но я знал, что многие из моих знакомых верят, хотя и скрывают это.

В детстве по чьей-то инициативе я был крещен. И хотя не понимал смысл этого таинства, но всегда чувствовал его важность. Я хранил свой первый нагрудный крестик, и с уважением, достойным Тайны, всегда относился к оставшимся после смерти бабушки иконам, а также изданию Нового завета вековой давности. И хотя воспитан был атеистом, однако всегда сожалел об этом.

Верил ли я в бога? Трудно сказать. Слово “бог” мне ни о чем не говорило, и как все, я верил в то, во что хотел верить: в собственную удачу, в счастье, которое обязательно будет в моей жизни, и во многое другое, что было частью пропагандируемых идеалов. Как и многие другие люди, я надеялся, что все к лучшему, что кто-то хранит меня и убережет от беды, что все в мире подчинено какой-то, пусть даже непостижимой целесообразности, а добро всегда побеждает зло. Но чем дольше жил, тем больше убеждался, что добро лишь изредка побеждает, тогда как зло господствует. И тем не менее продолжал жить надеждой на справедливость и неодолимую тягу людей к добру.

Во мне не было твердой уверенности, что бог есть, но я очень хотел верить, что если так много говорят о нем, то он действительно существует. Очень трудно было жить без веры, и я хотел верить. Но сомнения, которые возникали в душе при столкновении с различными проповедниками, я истолковывал не в пользу веры, а в пользу неверия. Всякого рода религиозные догмы и церковные таинства были мне непонятны, а то, что было закрыто для понимания, казалось далеким от истины. Так называемые свидетельства я оценивал как выдумки недалеких людей, полагая, что все должно иметь доказательства, и если бог существует, то он должен быть доступен для понимания. Попытки проникнуть в суть религиозных верований еще больше обостряли во мне противоречие между уважительным отношением к символам веры и неудачными попытками понять их значение.

Как и всякий человек, я старался найти смысл жизни. Меня интересовали вопросы, для чего я живу, есть ли в моей жизни какая-то цель и что вообще представляет из себя жизнь. Но поиск ответов лежал как бы в одной плоскости, а интерес к религии — в другой.

Я нуждался в личной вере, в доказательствах существования бога, а потому чужие догматы и обряды лишь усиливали сомнение, что в церкви я смогу найти искомые ответы. Церковь требовала послушания как самого главного и первоначального условия, а я не мог согласиться с этим, поскольку это казалось непонятным, сковывало волю и личное стремление познать Истину такой, какая она есть на самом деле, а не какой ее представляют в книжках и наставлениях. Я мог соглашаться или не соглашаться, но истинным для меня было лишь то, что проходило сквозь меня и оставалось во мне, становясь частью мировоззрения и жизненного опыта.

Я постоянно чувствовал, что для чего-то предназначен и должен что-то совершить, воспринимая прошлое и настоящее как подготовительный этап, который станет для меня дверью в некое новое и еще непознанное существование, где я и должен выполнить свое предназначение. Наблюдая за собой и внимательно анализируя происходящее, я начинал верить в то, что все подчинено какой-то цели, которую я не в состоянии постичь. Но твердого убеждения не было. Во мне жила лишь надежда, что когда-нибудь ожидаемое сбудется.

Вся моя жизнь казалась экспериментом, попыткой проверить, смогу я или нет сделать нечто, не укладывающееся в рамки традиционных представлений. Это словно был спор с кем-то, причем меня интересовал не столько результат, сколько желание убедить себя и других в том, что я смогу, обязательно смогу несмотря ни на что. Это двигало мной, заставляя делать то, что вроде бы было мне не по силам.

Я часто ощущал, что во многих своих мыслях и поступках словно вспоминаю уже прожитую жизнь, раскручивая в настоящем свиток своей судьбы, и узнавая о себе все больше и больше. Причем движение это управляется неведомой заложенной во мне силой, и не может быть ни быстрее, ни медленнее. Свиток всегда разворачивался ровно настолько, насколько я мог понять написанное в нем и освоить. Ни одна открывшаяся строка не сменялась новой до тех пор, пока я не реализовывал весь скрытый в ней смысл, — в этом и состояло мое участие в разворачивании собственной судьбы. И чем больше я узнавал, тем более начинало казаться, что впереди меня ждет некое новое знание и даже некое обращение, но произойдет это лишь когда я буду способен понять смысл адресованных мне слов, а главное, смогу их исполнить. У меня часто возникало чувство, будто я жил раньше, а теперь узнаю прожитое, воплощая предначертанную судьбу.

Нередко я встречался с людьми, которые совершенно искренне хотели научить меня своей вере. Однако как ни старался, не мог принять то, в чем меня хотели убедить. Мне предлагали принять на веру, а я хотел понять. Научить вере было невозможно, и все попытки убедить меня в том, что бог существует, заставить слепо соблюдать заповеди, всегда побуждали спросить: а почему я должен поступать именно так, а не иначе? Мне рассказывали о своем опыте, но я чувствовал, что все это чужое. Мне нужна была своя вера и свое знание. Я чувствовал, что должен сам и только сам найти то, что искал, пройдя через всевозможные испытания. Лишь убедившись на собственном опыте, я мог поверить, что в действительности все так и есть на самом деле, как о том рассказывали святые отцы. Я ощущал в себе неразрывную связь слова и дела, и мне иногда начинало казаться, что слово это и есть дело, а истина, сокрытая в словах, может явить себя лишь в делах; только через собственные поступки я смогу прочувствовать и понять то, что заставит меня поверить, и тогда только эта вера станет частью меня самого”.

— Чего грустите?

Веселый голос прервал размышления Дмитрия.

— Да так, думаю, — нехотя ответил он.

— И о чем же вы думаете?

Дима почувствовал раздражение. Он не любил, когда пытались проникнуть в его мысли.

Незнакомая медсестра с сочувствием смотрела на Дмитрия. Карие глаза ее улыбались.

— Хотите, дам что-нибудь почитать?

— А что у вас есть?

— На посту лежит интересный сборник стихов.

Вообще-то Дима не любил стихи, лишь изредка находя в них нечто созвучное своим мыслям. Но делать было нечего, а от размышлений он устал.

— Ладно, приносите.

Медсестра ушла.

“Странно, — подумал Дмитрий, — отчего это вдруг у нее такое участие? Мало ли других больных, или я самый тяжелый? Надо было спросить, есть ли здесь библиотека”.

То ли под воздействием лекарств, или просто от усталости, у Дмитрия не было желания говорить с кем-либо. Муторное чувство растерянности и страха поглощало все его внимание. Он был всецело поглощен царившим внутри хаосом, испытывая потребность отвлечься от назойливых мыслей, чтобы обрести хотя бы временный покой.

Сосны понимающе качали ветвями. Сосед мирно посапывал.

“Как же все-таки повезло, что я очутился здесь, — подумал Дмитрий. — Вот сейчас, никуда не торопясь, спокойно почитаю. Скоро ужин, а там снова спать. Можно только поблагодарить судьбу за такое участие”.

Лежать на спине было неудобно, и от неизменности положения Дмитрий устал. Хотелось повернуться на бок, но ноги были прочно прикованы к десятикилограммовому вытягивающему грузу, и любое неосторожное движение причиняло боль. Оставалось лежать и двигать только руками. Это было немало, если вдобавок можно было вертеть головой, без помех говорить и принимать пищу. Аппетита, правда, не было — больничная еда не отличалась разнообразием.

Дверь открылась и палату вошла все та же медсестра.

— Вот, держите, — сказала она и протянула книгу.

— Положите, пожалуйста, на тумбочку, — попросил Дмитрий, не испытывая никакого желания читать чьи-то чужие слова, поскольку и от своих мыслей не знал, куда деться. Но чтобы не огорчать заботливую медсестру, сказал:

— Спасибо. Очень признателен вам за участие.

Слова эти он произнес таким тоном, что медсестра, уже не поворачиваясь и ничего не говоря, молча вышла из палаты.

“Наверно, я ее обидел”, — предположил Дмитрий. Впрочем, ему было все равно, что о нем подумают, настолько он был занят собой, и всякое постороннее участие лишь раздражало. Окружающие не понимали, что с ним в действительности происходит, полагая, что он страдает физически, тогда как душевные муки были несравнимы с болью телесной, от которой спасали уколы. Некуда было деться от размышлений и нечем было заглушить не дающие покоя тревожные мысли.

Чтобы хоть как-то отвлечься, Дмитрий развернул принесенную медсестрой книгу. Среди прочего текста внимание привлекли строчки стихов, и он стал нехотя водить по ним глазами. Но чем больше читал, тем глубже проникали в него объединенные в четверостишия слова, и он удивлялся, насколько чужие стихи соответствовали его собственным мыслям и настроению.

...

Что за созданье мы такое?

Все состоим лишь из углов.

Не видим мудрости в покое,

Смеясь над глупостью постов.

И счастье нам совсем не в радость,

Коль без страдания оно.

Мы только в том и видим сладость,

Что лишь грехом развращено.

Любить и мучить непременно

Хотим мы выше всяких сил

И изменять, ну непременно,

Тем, кто нас любит и любим.

Мечтаем всеми жить страстями

И душу дьяволу продать,

Друг друга истерзать телами

И святость подло унижать.

“Странно, — подумал Дмитрий. — Однако, как верно”.

Перевернув несколько страниц, он стал по привычке читать с середины текста.

Но все же как парадоксально

Устроен этот человек.

Срок жизни выйдет моментально,

Хоть проживет он целый век.

Всю жизнь живет заботой тела,

Так и не вспомнив о душе.

Ни до чего ему нет дела

Как только бегать по нужде.

Он выбирает жажду тела,

Потребность органов своих —

То, что назвать мы можем смело

Отвратной мерзостью утех.

Забыв при том о вдохновеньи,

О смысле жизни и любви.

Он не находит утешенья

В смиреньи собственной души.

— Читаете?

Знакомый голос раздался столь неожиданно, что Дмитрий вздрогнул.

Медсестра, имя которой он так и не узнал, смотрела на него с заботливым выражением лица, а глаза ее по-прежнему улыбались.

— Да, читаю, — ответил Дмитрий, но не улыбнулся в ответ.

— И что, нравится?

— Любопытные стихи. У меня такое ощущение, словно я их где-то раньше читал.

— Возможно. Но главное нравятся они или нет, не правда ли?

— Да, наверно.

Медсестра замолчала. Дима тоже не знал, что сказать, да и желания говорить не испытывал. Но чтобы не показаться неучтивым, все же предложил:

— Может быть, вы почитаете то, что вам наиболее понравилось?

— С удовольствием, — согласилась медсестра.

Она взяла книгу и стала быстро перелистывать страницы.

— Вот, слушайте.

Мы все стремимся от свободы

Сбежать и вновь очаг создать.

Порочны люди от природы —

Иметь желают и терять.

Лишь обретя покой желанный,

Стремятся скрыться в суету.

Они ни в чем не постоянны.

Что с ними делать, не пойму.

Чего хотят, не знают сами.

Их разум часто опьянен.

Хотят летать под небесами,

Как птицы с вросшими крылами.

И этим я не удивлен.

Нас манит счастье в поднебесье,

Но жить дано нам на земле.

И пусть нет рифмы в этом месте,

Но счастье все-таки в семье.

Мы все прекрасно понимаем,

Что друг для друга созданы,

Но что-то нас не унимает

И рушим то, в чем нет цены.

Нас дьявол манит непрестанно

Желаньем страсти роковой.

И сами все бросаем странно,

Что создали большой ценой.

Всю жизнь бежим за миражами,

В надежде счастье обрести.

Чего хотим, не знаем сами,

И жить не можем без войны.

Мы все нуждаемся друг в друге,

Желая брать, а не давать.

Нам легче убежать к подруге,

Чем с мужем нелюбимым спать.

— Ну, что скажете?

Не отрывая глаз от окна, Дмитрий задумчиво ответил:

— Ничего. Многое точно подмечено. Особенно что касается подруги и мужа.

И словно стыдясь невольного признания, как бы нехотя добавил:

— Люди, действительно, очень непонятные существа, и часто весьма противоречивые. По себе знаю. А вы-то сами согласны с автором?

Собеседница смутилась. Видимо, вопрос оказался для нее неожиданным. Она подошла к окну и стала смотреть на сосны.

Оба долго молчали.

— Простите, а как вас зовут? — поинтересовался, наконец, Дмитрий.

— Маша.

— То есть Мария?

— Да.

— Замечательное имя.

Медсестра улыбнулась, и Дмитрий почувствовал, как пелена мрачных мыслей от этой светлой улыбки рассеивается.

— Я не случайно прочитала именно эти стихи, — еле слышно произнесла Маша. — Они мне наиболее созвучны. Если бы я могла, то написала бы то же самое.

Дмитрий впервые внимательно посмотрел на медсестру. Маленького роста, со слегка раскосыми глазами, ее с трудом можно было назвать красивой, если бы не теплый вишневый цвет ее очей, излучавших уверенность и покой. Было в облике Марии нечто, что вызывало желание находиться с ней рядом. Эта молодая женщина, безусловно, обладала каким-то внутренним очарованием, от нее исходил поток необъяснимого умиротворения. Она словно манила нежным теплом понимания и сочувствия.

Вдруг Дмитрий ощутил, как из глубин подсознания всплывает чувство чего-то знакомого и когда-то пережитого, будто в сострадании его мучениям он узнал эту женщину, хотя был абсолютно уверен, что прежде они никогда не встречались.

Он хотел объяснить ей свое состояние, но прежде чем успел что-то произнести, Мария опередила его.

— Вам, наверно, очень плохо. Простите за причиняемое беспокойство, но я хотела помочь вам отвлечься от неприятных мыслей, — сказала она, словно оправдываясь. — Если что-нибудь будет нужно, звоните, я сегодня всю ночь дежурю.

— Спасибо, — поблагодарил Дмитрий.

Погода была прекрасная, его любимая погода. Неупавший дождь создавал ожидание чего-то таинственного. Глядя в окно, Дмитрию казалось, будто он в лесу, наедине с природой, где нет ни машин, ни людей, а только он, ветер и сосны.

Уныло колыхались деревья, природа будто плакала от неподдельной тоски и непонятной никому грусти, прощаясь с прежним своим состоянием и пребывая в ожидании новой жизни. Дмитрий сопереживал скорби осеннего леса, и от этого на душе становилось легче. От ощущения расставания с прежней жизнью хотелось плакать вместе с дождем. Казалось, время остановилось, а вся жизнь, такая короткая и неуловимая, превратилась в одно большое мгновение. И то новое, что уже вызревало, не торопило прежнего, терпеливо ожидая, словно давая возможность насладиться уходящим, неумолимо перетекающим, как в песочных часах, в безвозвратное прошлое сквозь краткие мгновения настоящего. Дмитрию хотелось как можно дольше продлить это мучительно-приятное чувство расставания, и не отрываясь, он смотрел, как на стекла окон ложатся капли дождя и колышутся сосны, словно извиняясь за невозможность помочь. Казалось, нет никого ближе этих сосен, только они могут понять и посочувствовать. Хотелось раствориться в этой безудержной тоске и, став частичкой дождя, целовать родные сосны, рассеиваясь среди мягких иголок. Чувство это было до слез знакомо, но Дмитрий никак не мог вспомнить, где и когда впервые оно овладело им. Он попытался заплакать, но так и не смог.

В осенней грусти он ощущал невидимую силу, которую природа являла своим печальным видом, словно желая оказать негласную поддержку. Каким-то необъяснимым образом Дмитрий понимал, что в этом для него заключены ответы на продолжающие мучить вопросы, но лишь тогда он сможет понять сокрытый смысл, когда целиком и полностью сольется с природой, и став ее частью, восстановит единение с землей, обретя тем самым покой и ту молчаливую уверенность в целесообразности всего происходящего, которые заключены в дождливом ожидании поздней осени.

Но что же могли скрывать в себе эти мерные покачивания сосен и редкие капли дождя, приносящие облегчение, и оставлявшие в душе неизгладимые следы грусти?

Низкие разорванные синюшного вида облака удивительно быстро проносились, почти задевая верхушки деревьев. Дмитрий готов был унестись вместе с ними, если бы не сосны, которые своими ветвями словно поглаживали его, успокаивая желание без оглядки бежать от себя.

В коридоре смотрели телевизор, и были слышны отрывки фраз. Прислушавшись, Дмитрий понял, что шла трансляция одной из многочисленных лотерей, которые демонстрировали перед миллионами телезрителей возможность в одно мгновение выиграть автомобиль, стиральную машину, видеомагнитофон, или какой-либо иной образец цивилизованных представлений о счастье. Телеведущий горячо убеждал в неоспоримой истинности такого счастья и безусловной ценности разыгрываемых призов.

“Интересно, — подумал Дмитрий, — верит ли он сам в то, что так горячо рекламирует? Неужели он впрямь считает, что нефть, газ и золото являются вечными ценностями, а автомобиль именно то, что нужно человеку для счастья?” Определенно ясно было одно: игра всех так увлекла, что участвующие в ней начинали верить, будто все так и есть на самом деле, как убеждает их ведущий, а обладатель ценного приза — самый счастливый на свете человек. Дмитрию же казалось, что самые счастливые в мире существа — это стоящие под дождем сосны, которым ничего не нужно, ведь у них нет ничего, и есть все. Дмитрий хотел стать таким же, чтобы стоя перед окнами больницы, своим видом успокаивать отчаявшихся и измученных болезнью людей. В этом была заключена какая-то особая мудрость, которую трудно было постичь.

Сам не зная почему, Дмитрий продолжал прислушиваться к телеигре. Он бежал от себя, от этих сосен, от этой неизменной природы, растворяясь в людской толчее и рассеивая свое внимание в калейдоскопе бесконечной череды событий, — всего того, что отвлекало внимание и помогало забыть о боли. И хотя Дмитрий сознавал, что боль эта была лишь симптомом неблагополучия, являясь, на самом деле, для него путем к спасению, однако вместо того, чтобы прислушаться к ней, он всячески старался заглушить ее, тем самым заглушая звучащий внутри голос.

Однако как ни старался обмануться, Дима понимал — убежать от себя невозможно; так вот и мучился, на время застывая в бесчувственном пространстве между болью и забытием. Его тошнило от всех этих телевизионных развлечений, но время от времени Дмитрий включал свой переносной телевизор, стоящий на прикроватной тумбочке, и с чувством отвращения тупо смотрел в него, ничего не видя и не слыша, а только стараясь отвлечься от неприятных мыслей.

Лежа перед экраном, Дима чувствовал, как калейдоскоп сменяющихся новостей со всего мира заслоняет неизменность растущих за окном сосен и застывший между ними покой. Его разрывало между привычным влечением к чужому оку и желанием бесконечно долго смотреть на мерное убаюкивающее покачивание деревьев. Но слушать одновременно шум ветра и рукоплескания телезрителей Дмитрий был не в состоянии. Его тянуло в разные стороны, и где именно он был в данную минуту, не знал никто, в том числе и он сам. Сосны манили, но выключить телевизор и таким образом отказаться от приобретенной привычки к безмыслию он был не в силах. Дмитрий не знал, чего именно хочет, а потому продолжал метаться между чуждыми привычками и уже проникшим в него влечением к покою. Наконец стала возвращаться спасительная боль в ногах. Постепенно возрастая, она подчинила Дмитрия целиком, избавляя на время от душевных терзаний.

Боль физическая переносилась гораздо легче, чем сжигавшая изнутри мука, от которой не было спасения. С удовольствием подчиняясь усиливающемуся недомоганию, Дмитрий откинулся на подушку, закрыл глаза и целиком отдался переживанию боли, поднимающейся от голеней и растекающейся по всему телу мучительным дурманом. Он попытался приподняться, чтобы достать до звонка, но расстояние было слишком велико. Преодолевая боль, которая резкими ударами била по обессиленному телу, Дмитрий взял стоявший рядом костыль и с его помощью переключил тумблер звонка.

Устало опустившись, он стал ожидать прихода медсестры. Дверь отворилась и на пороге появилась Мария.

— Вызывали?

— Да, пожалуйста, сделайте укол. Ноги очень болят, — извиняющимся тоном попросил Дмитрий, стыдясь за то, что искал спасения от страдания, которое было ему необходимо.

— Подождите немного, я сейчас.

Мария исчезла за дверью.

Последние судороги сознания были окутаны дурманящей болью, и Дмитрий с удовольствием отключился от мучительных мыслей. Он ничего не слышал: ни завывания ветра, ни стук дождя о стекла окон, ни голоса телеведущего. Перед закрытыми глазами росли разноцветные круги, сплетаясь в невообразимую спираль, которая все увеличивалась, сверкая всевозможными оттенками необычайной красоты и силы. Дмитрий вползал в эту спираль, как в освещенный многочисленными гирляндами тоннель, уже ничего не чувствуя, кроме страшной боли, которая готова была раздавить его. Он ощущал, как уменьшается в размерах под этим прессом, постепенно превращаясь в трудноразличимую точку на фоне фейерверка невиданных ранее красок, то сливаясь в один, то разбрызгиваясь до миллиона тончайших оттенков. Ощущение полного растворения в цветовой палитре уменьшило боль, и она стала своеобразным оформлением радужной симфонии.

Поражающая воображение гармония цвета и боли настолько увлекла Дмитрия, что он не услышал даже, как вошла медсестра. И только когда она коснулась его рукой, очнулся, открыл глаза и привычным движением стал оголять ягодицу. Не говоря ни слова, Мария сделала подряд два укола, и как-то особенно заботливо прикрыла Диму одеялом. Он закрыл глаза, желая вновь поскорее отдаться празднику света, забыв даже поблагодарить за укол. Краски в глазах стали гаснуть и вместе с уменьшением ставшей уже привычной боли постепенно сошли на нет.

“Я стал миллионером. Вот повезло!” — послышались чьи-то слова. “Сумасшествие какое-то”, — сказал про себя Дмитрий, решив, однако, узнать, почему люди стремятся выиграть миллион. Он уже давно понял, что материальный комфорт это ловушка с приманкой, напоминающая лабиринт, в который человек заходит в поисках лучшего, а в результате умирает в одиночестве. “Выиграй миллион! Выиграй миллион!” — слышится чей-то зазывной голос. — “Сыграем на удачу?” — “А что такое удача?“— “Это когда получаешь то, что хочешь. Пожалуйста, крутите барабан”. Барабан вращается, и стрелка замирает напротив отметки “приз”. — “Вы выиграли! Поздравляю! Получите свой миллион. Может быть, еще желаете сыграть?” Вновь вращается барабан, и вновь стрелка показывает выигрыш. — “Вы стали обладателем еще одного миллиона. Вы просто счастливчик! Сыграем еще?” И вновь выигрыш. Слышатся аплодисменты. Опять крутится барабан, и еще один миллион обретает своего обладателя. И еще, и еще, пока, наконец, это не надоедает. — “Скажите, почему я всегда выигрываю?” — “Здесь все всегда выигрывают”. — “Но это неинтересно”. — “Но вы же не хотите проигрывать”. — “Да, но не интересно выигрывать всегда”. — “А сколько вам нужно, чтобы почувствовать себя счастливым?” — “Достаточно уже того, что я выиграл. Ведь не в деньгах счастье...” — “Конечно, а в их количестве. Если хотите выигрывать, то играйте”. — “Но, поймите, дело не в выигрыше”. — “А в чем же? Вы сами-то знаете, чего хотите?” — “Не знаю, но очень хотел бы узнать”. — “Тогда ищите где-нибудь в другом месте, а не здесь”. Ведущий распахивает дверь, и становится видна табличка с надписью

Дата добавления: 2015-05-09