Но всем обладаем. 7 страница

— Простите, — обращаюсь к нему. — Может быть, я что-то не понимаю? Я хочу только блага, но это вызывает необъяснимую неприязнь. Объясните мне, что происходит.

Не прерывая своего занятия и даже не отрывая взгляда от поплавка, Вадим Михайлович говорит:

— Я вас предупреждал, что взгляды, которые вы проповедуете, не будут приняты в нашем коллективе, а ваше умение вызывать споры и будоражить людей неизбежно приведет к конфликту. Вы взяли на себя исключительно тяжелую ношу, и вам будет очень трудно удержаться на избранном поприще. Вы нарушили главное правило — не обсуждать проблему смысла жизни. Незыблемость этого неписаного правила позволила просуществовать лагерю длительное время. Своими разговорами о цели человеческого существования вы возбуждаете ненужные дискуссии, которые в конце концов ожесточают людей и настраивают против вас. Неужели трудно догадаться, что лучший способ испортить отношения — это обсуждать проблему смысла жизни. Начинаются споры, которые чаще всего перерастают в конфликты. И это притом, что вы руководствуетесь добрыми побуждениями, я в этом нисколько не сомневаюсь. Люди и так задавлены вечными вопросами, зная, что не найдут на них ответа. Они приезжают сюда не за разговорами о цели и смысле жизни, а чтобы отдохнуть. К тому же, не на все вопросы нужно искать ответ.

— Но как иначе можно отнестись к ощущению судьбы?

— Знаете, вы постоянно создаете сложности там, где их нет.

— Эти сложности я сам.

— За все время существования лагеря в нем побывало много людей. Были и такие, как вы, пытавшиеся проповедовать любовь к ближнему. Но все они не приживались и вынуждены были уйти. Без вас было спокойно, и я думаю, будет спокойно и впредь. Невозможно из-за одного жертвовать благополучием всех. Поверьте, вы сами восстанавливаете людей против себя, а ваши попытки что-то улучшить дают лишь обратный эффект. Есть вещи, которые не нуждаются в улучшении. Вы высказывались за то, чтобы не выгонять тех, кто нарушил сухой закон. Но ведь каждый расписывается, что ознакомился с правилами поведения и обязуется их соблюдать, а также предупреждается об ответственности за нарушение. И разве не справедливо, когда провинившийся изгоняется? Если тех, кто однажды нарушил закон, прощать, то что удержит их и всех остальных от повторения подобных нарушений? Если мы не будем строго наказывать, то не будет и порядка. Ваши же призывы к любви и прощению приведут к тому, что выпивать начнут все, и тогда лагерь придется закрыть. Люди слабы, их всегда тянет к запретному. К тому же, человек всегда склонен оправдывать собственные слабости. Только страх удерживает людей от искушения и помогает бороться с пагубным влечением. Если простить кого-нибудь хотя бы раз, то другие зададутся справедливым вопросом: почему мне нельзя, а ему можно. Таковы люди. А с вашими гуманными принципами мы ни к чему хорошему не придем. Я всю свою жизнь посвятил профилактике алкоголизма и знаю, как нужно помогать больным людям. С наркоманами легче — они не вылечиваются.

— Почему же не сказать им правду?

— Вы смешной человек. Разве это их спасет? Только окончательно погубит! Пусть верят. Человек без веры жить не может. Больным не нужно знать, они должны лишь надеяться, что вылечатся. А если веры не будет, я ничем не смогу им помочь.

В памяти вдруг всплывают слова изгнанного из лагеря Виктора: “Он из той узкой касты так называемых “специалистов”, которая морочит людям головы, выдавая себя за врачевателей душ, посвященных в тайны человеческой психики. Это бессовестные шарлатаны, наживающиеся на безысходности и вере простых людей. Ему просто нужны наивные доверчивые люди или неизлечимо больные, которые верят в то, что он их исцелит. А он их просто использует. Протянуть руку помощи, а потом бросить, — по-моему, это убийство. Пусть покажут хотя бы одного, кого он вылечил. Таких нет. Хронически больные люди лишь ублажают его тщеславие. От себя он прячется в других, окружившись зеркалами, его восхваляющими. От говорящих же правду избавляются. Правда не нужна. Для чего создавался и за счет чего существует лагерь, возможно, самая большая тайна, обсуждение которой находится под строжайшим запретом. Прозревшие становятся неугодными, и под надуманными предлогами их изгоняют. Причем сам хозяин предпочитает оставаться в стороне, делая все чужими руками и опираясь при этом якобы на мнение коллектива. Без неизлечимых алкоголиков, которых всегда будет в избытке и которые видят в нем последнюю надежду на исцеление, не было бы ни лагеря, ни кумира, которому они поклоняются. Наивные простаки создали себе бога, и теперь верят, что он их спасет”.

— Вам незачем быть инвалидом, — говорит хозяин. — Вы можете работать наравне со здоровыми людьми. Я заметил, что, дискутируя о любви, вы говорите не всегда то, о чем на самом деле думаете. А между тем любовь — это самое сокровенное, и ее нельзя выносить на всеобщее обсуждение. У каждого человека свои проблемы, а у лагерников особые. Вы не учли, что психика этих людей искорежена, и к ним нельзя относиться как к полноценным, — они зависимы от наркотиков и спиртного. А любовь — достояние людей свободных. В лагере в основном находятся представители неблагополучных семей. Все они слабы и беззащитны, а многие просто с искалеченной психикой. Вы же со своими разговорами влезаете в святая святых, вынуждая рассказывать о себе то, что не хотелось, а может быть, и стыдно рассказывать. Часто люди просто не могут рассказать о себе правды, которую вы от них требуете. Они скорее солгут, чем захотят согласиться с вами. А если даже согласятся, то вряд ли найдут в себе силы изменить свою жизнь.

Члены нашего коллектива стараются строго выполнять правила, потому что не хотят лишиться всего того, что имеют в лагере и чего лишены дома: порядка, покоя, невмешательства в личную жизнь. Здесь их кормят так, как они никогда не смогли бы питаться в городе за деньги, которые платят здесь. И люди этим дорожат. Сытые люди легко соглашаются с требованиями установленного порядка, тогда как голодные недовольны всем. Истиной ведь сыт не будешь. И не заблуждайтесь: бытие определяет сознание. Чтобы выжить, нужно приспособиться и быть как все, не хуже и не лучше; а если нечего будет есть, то придется воровать, — кому тогда вы будете нужны с вашей безумной философией? Поверьте, не всегда нужно говорить людям правду, иногда необходимо и солгать. Да и что будет, если люди начнут говорить одну только правду? Все ваши разговоры о боге по сути разговоры ни о чем, потому что каждый занят своими личными проблемами и устройством личной жизни. Людям нужны простые земные радости, а не разговоры о царстве небесном. Вы проповедуете божественную любовь, а они всего лишь люди!

И хотя на словах можно согласиться с тем, что на зло нужно отвечать добром, но в реальной жизни никогда такого не было и не будет, поскольку это противоречит человеческой сущности. Знать людей невыносимо! Их подлая сущность лишает желания жить! И если вы полагаете, что зло можно победить любовью, то вы и в самом деле не от мира сего. Каждый живет в соответствии со здравым смыслом, наслаждаясь доступными ему земными радостями. Поверьте, нужно, чтобы человек был привязан к своей семье, дорожил работой, тогда не будет и проблем с пьянством. А когда человек, такой как вы, ставит поиски смысла жизни выше ценности своей семьи и жертвует всем ради захватившей его идеи, называя ее истиной, то вряд ли этого человека можно назвать нормальным. Человеческая жизнь проклята смыслом! И не стоит искать ответ на вопрос, который не имеет ответа. Вы хотите лишить людей простых человеческих радостей, предлагая взамен утешительные рецепты избавления от земных страданий. Но если все будут заняты поисками истины, то кто же тогда будет работать? Люди живут проблемами и заботами сегодняшнего дня, им не до размышлений о перспективах жизни и о том, что может быть за гранью смерти. Суета будней является спасительной для отчаявшихся, так как позволяет отвлечься от мучительных мыслей и посвятить всего себя заботам дня сегодняшнего. А если постоянно думать о том, что эта жизнь есть лишь прелюдия жизни вечной, то зачем тогда вообще существовать, ради чего трудиться и чем наполнять каждый день? Совсем не обязательно, да и не нужно знать, что ждет завтра, так как мысли о возможной смерти делают ненужными любые усилия; зачем тогда вообще что-то делать, если завтра умрешь. И вовсе не обязательно знать своей судьбы, поскольку это делает человека слабым и безвольным. Если не догадываешься, когда придет твой последний день, то живешь уверенно и радостно, не думая о грядущей смерти и наслаждаясь доступными земными удовольствиями. Поэтому все ваши советы представляются мне сомнительными и даже объективно вредными. Пока есть смерть, все кажется простым и понятным. А если отобрать у человека смерть, его земная жизнь станет хаосом, и каждый день превратится в мучительные поиски смысла.

Нет, жить нужно сегодняшним днем. Вряд ли вера в жизнь после смерти сделает пребывание на земле счастливее. Смерть должна оставаться смертью, и не надо отнимать ее у человека. Ведь без страха смерти человеческая жизнь потеряла бы всякую привлекательность. Это как если бы вдруг лишиться вкуса, обоняния и цветного зрения. Даже если жизнь за гранью смерти действительно существует, то пусть она остается тайной, недоступной для человека. Я уверен, это сделает более счастливым его земное существование. А если бы вдруг возникли доказательства существования загробной жизни, то люди лишились бы свободы выбора. Насколько я понимаю, каждый сам должен решать, какую жизнь он выбирает: ту, которая на земле, или ту, которая в небесах. Убеждать в существовании царства небесного, все равно что лишать права выбора — жить или умереть. Таким образом, своими доказательствами вы лишаете человека возможности свободно распоряжаться своей жизнью.

Люди верят в то, во что они хотят верить, во что им выгодно верить, что не нарушает их привычного образа жизни. Людям не нужна истина, они заняты своими делами. И они скорее откажутся от истины, если это потребует изменить привычный уклад их жизни. Даже при всем показном стремлении к правде человек на самом деле бежит от нее, потому что, узнав даже маленькую правду о себе, он не знает, куда ее спрятать. Вы же своими невольными исповедями словно рентгеном просвечиваете людей. Люди стараются, чтобы никто ничего не узнал, а вы заставляете их выговариваться, то есть делаете то, что недопустимо и запрещено. С высоты проповедуемых принципов вы невольно судите людей за их несовершенство и слабости. А этого они не прощают.

Правдивостью и непримиримостью можно даже убить человека. Я бы своего ребенка вам не доверил. В то время как вы рассуждаете о любви, люди заняты повседневными делами: как устроить свою жизнь, как заработать побольше денег. Им не до поисков смысла жизни. Людям нужны аргументы и доказательства для того, чтобы найти способ оправдать себя. Их волнуют не поиски ответа на вопрос, что есть истина, а распутывание личных жизненных ситуаций. Вряд ли материальные проблемы можно решить духовными наставления. Людей убеждают не слова, но дела. Им нужны не проповеди, а доказательства. Нельзя требовать от человека сверх его возможностей. А возможности его во многом связаны с условиями среды, в которой он вырос и живет. Нужно исходить из того, что человек эгоист, что он хочет блага прежде всего для себя и своей семьи. И в этом нет ничего плохого, особенно если поступками движет положительное самопредставление. Нужно лишь подсказать человеку, в чем его счастье и какова его природа, чтобы он не стремился к невозможному.

Нет ничего более изощренного, чем человеческий самообман. Вот и вы больше озабочены тем, какое производите впечатление, нежели результатом своих проповедей. А между тем ваши беседы не столь невинны, как это может показаться. Всякое словесное воздействие есть внушение, попытка проникнуть в чужое психическое пространство. И каждый человек защищает свое внутреннее пространство — ту территорию, где находится его представление о мире и о себе. Поэтому закономерно, что ваши слова, даже если они являются правдой, вызывают неприязнь. Это не та правда, которая нужна людям. Понятно желание человека защитить себя от чужеродного проникновения, от всего, что не соответствует его представлениям. Вы сами спровоцировали отчуждение, пытаясь навязать людям глубоко чуждое им мировоззрение. Они пытаются убежать от правильных слов, а вы стремитесь лишить их спасительного самообмана. Пытаться же разоблачить чужой самообман, значит обрекать себя на отторжение. Потому вы и вызвали неприязнь. Причем практически все едины в отрицательном отношении к вам. Есть вещи, которые люди хотя и считают неправедными, но от которых, между тем, не отказываются, признавая за ними право на существование. Все понимают, что лгать нехорошо, однако все признают ложь иногда необходимой, называя ее при этом даже “спасительной”.

Быть правым небезопасно. Вы совершили непростительную ошибку, стараясь докопаться до истины. Но кому нужны эти поиски истины, кроме вас самих? Да и зачем вообще нужна истина? Я как психотерапевт всегда говорил и продолжаю повторять, что с такими вопросами нужно обращаться чрезвычайно осторожно. А вы не прислушались к моему совету, и в результате получили то, что получили. Своими разговорами и поступками вы поставили себя выше людей, а они этого не смогут вам простить. Кому вообще нужны пустые разговоры о любви? Если вы действительно любите людей, я бы советовал вам подумать над сказанным мною. Люди не любят вас, вы не прижились в лагере, и несмотря на все старания стать своим, стали для всех чужим. Впрочем, чужой необходим, поскольку по отношению к нему позволительно то, что недопустимо со своими.

А может быть, это все из-за ваших взаимоотношений с женщинами? Оттого, что вы никого не любите? Не знаю, чего вы добивались своими поступками, но вряд ли стоило приезжать, зная, к чему все это приведет. Надеюсь, вы не думаете, что у меня к вам личная неприязнь. Напротив, я всегда поддерживал вас и помогал чем мог. Но вы не захотели прислушаться к моим советам и приспособиться к установившимся правилам. А ради всех нужно иногда пожертвовать собой. Вы не пожелали стать как все и в результате стали аутсайдером. В каждом коллективе есть свой аутсайдер, и он даже необходим, поскольку у людей существует потребность обсуждать чьи-то недостатки, для того чтобы подчеркнуть собственные достоинства. Я только удивлен, что за свои тридцать три года вы так и не узнали людей. Люди настроены к вам враждебно, и несмотря на то, что вы формально не нарушили ни одного пункта закона, однако для сохранения порядка я вынужден пожертвовать одним ради всех остальных. В конце концов, вы как пришли, так и уйдете, а люди останутся.

Внимательно слушаю, еле сдерживаясь, чтобы не крикнуть: “Я чужой вам уже только потому, что не такой как вы. Вы злитесь на то, что я не разделяю ваших взглядов и не признаю ваших норм. Но лучше я буду аутсайдером, чем конформистом“.

Чувствую, хозяин что-то недоговаривает. Возможно, боится признаться в самом главном — в утрате авторитета и страхе потерять безграничную власть, скрываемую за ширмой внешней демократии? По-своему он прав, хотя и неискренен; он или не понимает, что происходит, или лжет самому себе.

Краем глаза вижу, как за нами издалека наблюдают.

Вдруг Вадим Михайлович застывает, изгибается и сильны рывком дергает удилище.

— Есть. Попался! Ну, наконец-то. Подводи, подводи осторожно. Барахтается. Нет, милый, не вырвешься. Держи его, держи, чтобы не выскользнул из рук.

Сачок дрожит, и видно, что улов действительно большой. Осторожным движением сачок поднимают. В нем огромная рыба.

— Велик, — восторженно произносит Вадим Михайлович. — Теперь все будут знать, каких лещей можно ловить в этом озере.

Хозяин берет кусок доски и ударяет с размаху рыбу по голове. Слышится писк, пойманный лещ с силой начинает бить хвостом по деревянным мосткам.

Видя, что одного удара недостаточно, Вадим Михайлович, берет киянку и со всей силы бьет несчастную рыбу по голове. Обливаясь кровью, лещ отчаянно пищит.

— Надежда, помоги, — говорит хозяин.

— Ой, простите, не могу, — отвечает Надежда и уходит, не в силах смотреть на творящееся убийство.

— Тогда позови Анну Михайловну, да принеси молоток нормальный и гвоздь побольше.

В надежде добить раненого леща хозяин еще раз бьет бедную рыбу что есть силы киянкой по глазам. Но та никак не может умереть.

— Ну, тогда мы тебя иначе, — отчаявшись, говорит Вадим Михайлович.

Ударами молотка он вбивает в деревянный столб найденный где-то старинный четырехгранный кованый гвоздь и подвешивает еще живую рыбу за крюк. Зацепленный за губу лещ извивается, издавая пронзительные звуки, но умереть не может.

Руки у Вадима Михайловича в крови. Похоже, это его не смущает. Он возбужден и радостно оглядывается вокруг в поисках признания и восхищения. Но мало кто в состоянии спокойно смотреть на муки умирающего живого существа. Лещ все реже бьет хвостом и наконец бессильно обвисает. Кто-то из детей начинает плакать.

— Ну, Вадим Михайлович, вы сами себе перещеголяли, — подобострастно говорит Анна Михайловна.

— Да уж. За всю жизнь такого мне не удавалось сделать. Зато теперь все будут говорить.

Вытирая окровавленные руки и довольно улыбаясь, Вадим Михайлович радостно кричит:

— Все три кило будет. Теперь можно и праздник устроить на славу. Прекрасный получится копченый лещ.

Лещ еще, кажется, не умер, а они уже готовы его съесть.

Я молча ухожу, не в силах смотреть на происходящее. Теперь я знаю, на что способны эти люди. У них не дрогнет рука и не возникнет сомнения в правильности творимого убийства. Они уверены в своей правоте, потому что нет в них сострадания. Лишь дети почувствовали боль пригвожденной к столбу рыбы.

Проходя сквозь строй любопытных глаз, иду к своей палатке. Для меня все ясно. Решение принято, остается ждать приговора. И ждать осталось совсем недолго. Возможно, это произойдет завтра или послезавтра, но никак не в праздник. Думаю об этом и ощущаю, как все во мне дрожит. Что предстоит еще пережить и где взять силы для этого? Что же делать: сбежать или принять весь позор? А может быть, приспособиться и стать как все? Что дороже — истина или жизнь? Нет, сытому спокойствию в стае я предпочту одиночество отверженного волка.

Но неужели я обречен быть везде чужим? Неужели приписываемая мне черта характера перерастет в имя, и я для всех стану Чужой?

Как все я быть здесь не могу, мой дух того не позволяет. И стать другим я не хочу, хоть мало кто то понимает. Я здесь чужой среди своих, никто меня не принимает, и где б я ни был среди них, всяк рано, поздно ль изгоняет. Но я средь них не одинок, везде живет душа родная, и как бы ни был краток срок, любовь живет во мне без края. Нет, я совсем не нелюдим и к ним пришел, уж зная участь. Пусть буду среди них чужим, Дух не предам, пусть даже мучась. Любить хочу всех без конца, на злобу отвечать любовью, дошло чтоб даже до глупца, что Истина омыта кровью.

Чужого нету среди них, наверняка я это знаю, но как понять себя самих, хоть эта истина простая?... чужой живет в тебе самом и каждый в нем в том нет сомненья он часть тебя и дело в том что он от твоего смиренья попробуй быть самим собой и ты его тотчас увидишь под маской скроется любой но сути этим не изменишь он все неверие твое вся боль и стыд и злоба с ложью он имя не возьмет свое предав тебя целуя с дрожью...

И страшно и радостно. Не замечаю как выхожу на расположенную на возвышенности лесную поляну. Кровавый луч уходящего солнца взорвал облака. Один стою под небом, пытаясь унять дрожь. Такое ощущение, словно вышел на финишную прямую, и хотя впереди еще есть препятствия, конец уже очевиден. Смогу ли дойти? И где взять силы? Но ведь я хотел этого, и теперь уже невозможно останавливаться. Только вперед. Во мне еще живут остатки сомнений: стоит ли дожидаться приговора, когда и так все ясно, зачем создавать себе дополнительные страдания, ради чего? Ведь я могу завтра рано утром исчезнуть для всех, просто уехать, и все. Меня ничто не держит. Но чувствую, что это проявление слабости и сбрасывание взятой на себя ноши.... пройти свой путь ты предназначен чтоб в вечности оставить след и в бесконечность же отправить плоды земных твоих побед...

Да, нужно пройти через все, раз приехал сюда и знал, что может ожидать. Имей смелость не только желать, но и принять исполнение желаний. ...повсюду мир тебе открыт и ключ в замке всегда лежит войти не бойся в мир внутри ведь это все есть только ты глубины космоса в тебе весь звездный небосвод в тебе ты глубже солнца и светил как если дверь в себя открыл и вышел в свет и внял любви поверь все это можешь ты ты бог и царь в себе самом так будь достоин пред отцом все есть в тебе чтоб силой стать и никогда не умирать пойми раскрой отдай себя избавься от ненужных я любовью стань стань весь любовь чтобы рождаться вновь и вновь и этот чуждый мир спасать и умирать и воскресать...

С каждым словом, которое слышу в себе, чувствую, как растет уверенность и приходят силы. Пусть я чужой, и это знаю, никто по правде мне не рад. По духу я друзей узнаю, лица не разглядев впотьмах. Средь всех, кто тешится игрою, желаний став своих рабом, я выгляжу чужим, не скрою, противясь стать совсем скотом. Мне жить легко с Тобой в согласьи, лишь веря всем Твоим словам, и слышать глас Твой в час несчастья — “лишь верь что, дар тебе воздам”. И верю я, и тем спокоен, и счастлив, и не одинок. Хочу Тебя я стать достоин, терновый пронеся венок!

Не спеша возвращаюсь. Подходя к лагерю, слышу, как сидящие у костра люди поют песни. Присаживаюсь и чувствую, что никто не смотрит на меня, словно боясь обнаружить уже решенное. Только плачет в огне живое дерево. Глядя на женщин, не могу не заметить в их глазах глубокой тоски по любви, о которой они так самозабвенно поют. Голоса полны искреннего чувства, стремящегося вырваться наружу и найти то, к чему так страстно взывают. Но вот песня кончается, и выражение лиц вновь обретает выражение отчужденности. Все сидят вокруг костра, плотно прижавшись друг к другу. Но не тела, а лишь огонь согревает, да может быть, слова песни, вызвавшие слезы на глазах. Я не могу не верить их искреннему желанию любить, ведь все мы хотим одного. Но что же, что мешает любить? И почему на любовь они отвечают ненавистью? Почему? Почему от всех моих слов они еще больше отстраняются от меня и замыкаются в себе, а моя попытка воплотить слова в конкретное доброе действие вызывает еще больший приступ негодования? Как же мне их любить, когда они меня так ненавидят?

Почему, почему мои слова и поступки не вызывают ответного чувства? Они словно боятся моей любви. Но почему? Что мешает любить несмотря ни на что? Может быть, та жизнь, которая каждый день вынуждает их поступать противно чувству справедливости, лгать, в то время как душа жаждет правды и добра? Ведь для того чтобы любить, нужно прежде всего не испытывать страха быть самим собой, не бояться быть открытым, не опасаться, что у тебя отберут твою любовь. Не открыв своей души, любить невозможно. А открыться они, по всей видимости, и опасаются. Для того чтобы любить, нужно жить правдой и творить добро, необходимо признать свою неправоту и отказаться ото лжи не только в прошлом, но и в настоящем и будущем — это и означает начать новую жизнь. Но смогут ли они отказаться от жизни, которую ведут, отказаться от ненависти и начать жить любовью? Вряд ли. Только в песни это желание прорывается наружу вместе с неожиданными слезами и невыразимой тоской в глазах. Но как только песня кончается, страх вновь сковывает души. Невозможно одновременно жить в любви и творить зло, как невозможно одновременно лгать и быть искренним. Но, увы, все возможно в человеке: жажда любви превращается в ненависть, а потребность в правде заставляет лгать. И только огонь неизменен.

Решив идти до конца и проверить на себе справедливость слов “побеждай зло добром”, встаю задолго до подъема, приготавливаю завтрак, чем удивляю и повергаю в полную растерянность своих недоброжелателей. Они не могут понять мотивов моих поступков и недоумевают, почему я не отвечаю ответной холодностью и не пытаюсь оправдываться, а лишь искренне признаюсь им в любви. От ощущения беспомощности собственной ненависти, контрастирующей с моей любовью, эти несчастные люди, сами того не желая, все более источают злобу. Они злятся на меня за то, что я не оправдываю их худшие предположения. Мне жаль их, ведь гнев это не только саморазрушение, но и глупость. Однако ничем не могу им помочь. В ответ на мою любовь я получаю всевозрастающий холод отчуждения, словно меня боятся и ненавидят.

— У меня есть последняя просьба. Разрешите мне вместе с детьми прогуляться на лодке по реке.

— Если родители решатся отпустить с тобой своих чад, то, пожалуй, можно.

После недолгих сборов садимся с детьми в лодку. У меня единственное желание — послушать природу. Глядя на детей, я чувствую и себя ребенком, мысленно представляя, какими глазами они смотрят вокруг и что видят. Стараюсь отвлечься от мрачных мыслей, но они существуют независимо от меня, словно подготавливают к грядущему.

Мы медленно спускаемся по реке, наслаждаясь тишиной и красотой дикого леса. Сколько интересного можно увидеть и сколькому научиться, приблизившись к земле! Глядя на изгибающиеся водоросли, их плавность и податливость, но в то же время неизменность, думаю о невозможности достигнуть того же без смирения, невозмутимости и покоя. Причаливаем к берегу. Как бы я хотел сейчас превратиться в маленького мальчика и вместе с Лизой, Надеждой и Ванюшкой беззаботно собирать ягоды, радоваться найденным грибам, бегать за лягушкой, не думая при этом ни о чем. Стараюсь быть, как они, но избавиться от предчувствия неумолимо приближающейся развязки не удается. Думать о неизбежном конце тяжело, и я ищу помощи у птиц, бабочек, рыб, находя поддержку в неизменном покое дикой природы. Здесь меня никто не осуждает и ничто не отторгает. Чувствую, что природа готова принять меня таким, каков я есть. А большего трудно и желать. Я люблю все вокруг и меня все любят. Ощущаю, как лес дышит покоем и любовью, и мне хочется гладить деревья, шептать им нежные слова. Но мы обходимся без звуков, достаточно лишь прикосновения, чтобы почувствовать, как прогибается под теплой рукой живая ткань дерева.

— Что с вами? — спрашивает Надежда, видя, как я глажу березку.

— Не хочется возвращаться в лагерь. Здесь так хорошо.

— Мне тоже не хочется.

Варим похлебку, дружно хлебаем из котелка, а потом молча лежим, глядя, как в небо упираются макушки деревьев, образуя над нами своеобразный шатер. Неудивительно, что мы так мало знаем о жизни, — все время смотрим под ноги и думаем о суетном, вместо того, чтобы смотреть в небо и думать о вечном. Перед Вечностью все наши проблемы выглядят просто смешно. Мы озабочены грядущим, но мало кто видит себя в прошлом. А ведь именно прошедшее помогает понять настоящее и предвидеть будущее.

Молчим, боясь нарушить тишину, — как много в ней можно услышать. Предлагаю рассказать о чувствах, которые разбудила в каждом тишина.

— Мне кажется, что Бог нас сейчас видит, — говорит десятилетний Ваня.

— А что такое Бог?

— Это главный Дух, который помогает людям быть добрыми.

Иванушка поражает меня своим ответом. А ведь в лагере никто его не воспринимает всерьез. Его пинают все кому не лень только за то, что он не такой как другие.

“Будьте как дети”, — всплывают в памяти известные слова. Наверно, это означает невосприимчивость к честолюбию, тщеславию и гордыне. Дети — они еще не запутались во лжи, и потому более открыты Истине.

— А ты, Надя, что услышала в тишине?

— Я думаю о том, как хорошо, что мы уехали, — отвечает Надежда.

Эта девочка-девушка, наверно, единственная среди всех, кто искренне принимает меня. Она чувствует, что происходит, и понимает гораздо больше, чем способны понять иные взрослые. В ней нет их неискренности и недоверчивости; она чиста и, как всякий ребенок, немного наивна, верит и не боится быть открытой для любви. Только ей я могу рассказать о своих предчувствиях, о том, что скоро произойдет. Надежда чувствует то же, что и я. Это придает мне силы и уверенность в том, что я иду правильным путем.

— Ну, а ты, Лиза?

— Мне кажется, что добро всегда побеждает.

— Почему?

— Потому что оно сильнее.

Лиза — настоящий подарок в эти трудные минуты. Смотря на нее, я ощущаю вибрации ее души, которые эхом откликаются во мне непонятным волнением. Что это, я понять не могу, ведь ничего подобного никогда не испытывал. У меня, лишенного любви жены и дочери, в моем одиночестве, эта девочка вызывает невероятные чувства, описать которые невозможно. Все в ее облике и поведении говорит о чудесной женской душе огромной силы, которая еще не раскрылась. Лиза — это моя богиня Кали. Ощущение такое, будто она может то, на что я не способен. Мне кажется, она обладает силой, которая мне недоступна. Ей девять лет, но она старше и умнее меня. Я рассказываю ей сказки, и сам начинаю верить в них. Лиза — суть воплощенное женское начало, в котором воедино слились любовь матери, дочери и жены. Она еще не знает себя, но ощущаемые мною содрогания ее души настолько сильны, что я робею, не зная, как обойтись с этим раскрывающимся на моих глазах удивительным цветком. Пытаясь сохранить в себе непонятное чувство, рассказываю ей сказку о бедной девушке и принце, потом о принцессе и бедном юноше, которые любят друг друга, преодолевая запреты и домыслы, и не обращая внимания на сплетни вокруг. Пусть клеветники занимаются своими измышлениями, им ведь трудно понять чувство, которое недоступно скованной страхом душе. Смотрю на Лизу, и она не отворачивается, принимая мой пристальный взгляд, и вся словно раскрываясь передо мною. Она не боится, но боюсь я, чувствуя ответственность за то, что приручаю это чудное существо. Ведь скорее всего, она впервые переживает еще непонятный трепет — чувство, которое сохранится в ней на всю жизнь. Стремясь выразить его, она спрашивает, что и как надо делать. Затрудняюсь ответить и только подставляю свои глаза. Рядом с ней я чувствую себя ребенком, и все страхи исчезают, когда, глядя в ее серые глаза, открываю нечто связывающее нас. Чувство такое, словно когда-то давным-давно мы знали друг друга, но только сейчас вспомнили себя. А может быть, принц это я, а бедная девушка она, или, быть может, много лет назад, — рассказываю ей, — я полюбил принцессу, но она не смогла ответить мне, потому что была заточена в высокую башню. Не слишком умело фантазирую вокруг известной сказки. Однако главное не сюжет, а тот единственный понятный без слов язык чувственных воспоминаний, который позволяет вспомнить все.

Дата добавления: 2015-05-09