Первое японское государство Ямато и его культура 2 страница

Божеством плодородия является Амэ-но Коянэ-но-мико-то ³⁵, сыгравший столь важную роль в мифе об удалении Аматэрасу в грот, т. е. о добывании Солнца. Заклинания (норито), произнесенные Амэ-но Коянэ-но-микото, заставля­ют Аматэрасу «преклонить ухо» и выглянуть наружу.

В названных выше источниках («Кодзики» и пр.) содер­жится большинство общераспространенных мифологических сюжетов, отмеченных чертами перехода от анимизма к по­литеизму. Лучшая или худшая сохранность их находится в зависимости от многократной переработки, которой они подвергались при записи памятников. В основе сюжетов ле­жит содержание довольно многочисленных мифов (или их фрагментов), связанных с культом сил природы, главным образом с культом плодородия, солнца, а также с космого-

³⁶ Н. П. Мацокин переводит это имя как «Его священства Корни Не­бесных Детских Домов» [20, 23—24].

нией. Причем сюжеты, относящиеся к космогонии, подверг­лись, по-видимому, наиболее значительной обработке и в том виде, в котором они дошли до нас, должны быть, ско­рее, отнесены к литературе и идеологии последующей эпохи — эпохи Нара.

Не менее важную роль, чем мифы, связанные с культом природы, играют в японской мифологии сюжеты, образую­щие цикл мифов о героях.

Центральное место в мифологических циклах, относя­щихся к культу природы, занимает солярный миф. В запи­си «Кодзики» и «Нихонги» до нас дошло, вероятно, несколь­ко солярных мифов, объединенных в один развернутый миф о главном божестве синто — богине солнца Аматэрасу. Но в нем присутствуют все обязательные мотивы: борьба света и тьмы (солнцеборчество), добывание солнца и погоня бо­гов (в том числе божества плодородия) за солнцем и пр. Повествование мифа сочетает в себе описанные во всех деталях обряды солнечного культа и культа плодородия. В совершении обряда принимают участие все главные бо­жества пантеона, употребляющие при этом все священные предметы, которые являются.неотъемлемыми элементами ритуального реквизита. Это — зеркало (Ята-но-кагами), драгоценные камни (Ясака-но магатама), березовые поленья, лопатки оленя, дерево сакаки, тасуки (тесемки).из растения хикагэкадзара, бамбуковые побеги. Все, за исключением зеркала и драгоценных камней, взято с Небесной Священной Горы. В обряде непременно имеется веревка из рисовой со­ломы. Колдовской магический обряд преследует цель вер­нуть солнце, последовательно изображая явления природы, сопровождающие появление древнего светила. Анализируя ритуал, запечатленный в мифе, нетрудно установить, что он восходит непосредственно к обрядам предыдущего периода. Не случайно Небесная Священная Гора выступает здесь, как это явствует из текста мифа, источником, откуда берут начало почти все атрибуты синтоистского ритуала.

Вообще, видимо, верования и ритуал предшествующего периода, когда они, как и мифы, были впервые зафиксиро­ваны письменными источниками, имели на формирование синто периода Ямато — Асука значительно большее влияние, чем это принято считать. И здесь весьма большую помощь может оказать привлечение в качестве источника по изуче­нию общества Ямато — Асука так называемых ханива.

Выше уже говорилось о чрезвычайно важной роли хани- ва для изучения материальной культуры, искусства и идео­логии древней Японии. Действительно, мир ханива может быть вполне представлен как общество раннего синтоизма, т. е. общество свободное еще от прямого влияния буддизма и развитой феодальной культуры государств континента (Кореи, Китая, Индии).

Раскопки курганов воскресили преданный забвению более 12 веков мир ханива, открывший перед наукой богатейшие возможности для изучения добуддийского периода истории Японии.

С ханива связан большой и сложный комплекс проблем, которые пока весьма далеки от разрешения (тем более что эта тема до сих пор не подвергалась специальному исследо­ванию и пока еще не существует сколько-нибудь полной на­учной публикации памятников). Настоящая работа ни в коей мере не претендует на то, чтобы дать исчерпывающий ответ на множество вопросов, возникающих в процессе зна­комства с этими необыкновенно интересными и своеобраз­ными памятниками. Основная задача сводится к.предвари­тельному определению значения и места ханива в процессе развития японской культуры от бронзового века к раннему железному веку и к попытке проследить преемственность между культами (религией и искусством) обеих эпох, т. е. от так называемой культуры дотаку через ханива (период курганов) к периоду Асука — Нара. Чтобы представить себе конкретно значение ханива как источника по истории куль­туры, следует очень кратко остановиться на их характери­стике.

Ханива, что означает буквально «глиняный круг» (хани — «глина», ва — «круг») —скульптура, развивавшаяся из глиня­ных столбиков-цилиндров, изгородью из которых обносился курган. Изгородь эта следовала сразу за рвом с водой, окружавшим курган, и'составляла вместе с ним двойную преграду на.пути к кургану. В изгороди из глиняных стол­биков воплощалось магическое табу, охранявшее склоны курганов, где расположена была скульптура, изображаю­щая дома, утварь, людей, животных.

Согласно самой древней официальной концепции, зафик­сированной в «Нихонги», изготовление ханива было введено, чтобы заменить человеческие жертвы при погребении изобра­жениями из глины. Однако археологические данные показы­вают, что изображения людей появляются лишь в V в. и особенно широко распространяются в VI в., в конце эпохи курганов. Появление погребальной пластики могло быть вызвано и влиянием континентальной культуры, хотя сход­ство при ближайшем рассмотрении оказывается чисто функ­циональным и сводится только к аналогичному назначению скульптуры, особенно изображений домов и лодок.

Характер и стиль ханива вполне оригинальны, так же как и техника изготовления.

Техника изготовления ханива еще не уточнена оконча­тельно. По мнению большинства японских специалистов — Фумио Мики [35; 70] и других, все виды ханива изготовля­лись техникой вадзуми (букв, «собирание кругов»). Заклю­чалась она в следующем: влажную глину раскатывали в длинную палку-цилиндр, который резали на куски, а затем из них вынимали середину, после чего полученные кольца складывали в столбик друг на друга, а швы между ними заглаживали пальцами вверх и вниз. Таким образом полу­чали скульптуру полую внутри, что должно было предо­хранить ее от растрескивания при обжиге. Обжиг велся при температуре примерно 800°. Сравнительно низкая темпера­тура обжига была вызвана опасением, что при более вы­сокой температуре металл, содержащийся в глине, начнет плавиться. Примесь металлов, преимущественно железа, в глине и придает ханива красный оттенок. Археологи счита­ют, что при обжиге применялся уголь из сосны, зола которо­го запекалась порой на поверхности керамики в виде серо­ватой нашлепки.

Моделировка скульптуры велась по всему объему заго­товленного цилиндра. В зависимости от замысла мастера, его сноровки, назначения вещи и, может быть, срока и ха­рактера заказа (степени знатности заказчика) скульптура могла быть круглой или была представлена рельефом.

Есть основание предполагать, что так называемая техни­ка вадзуми не была универсальной. Мужская голова, най­денная при раскопках в префектуре Ибараги, обнаруживает сходство с формой для штамповки. Да и массовый харак­тер и срочность изготовления свидетельствуют о том, что должна была существовать и техника, удовлетворяющая этим требованиям. В «Нихонги» сообщается, что после смерти государыни Хибасу-химэ-но-микото ко двору из Идзумо была вызвана сотня мастеров ханиси, принадлежавших к «гильдии» (бэ) глиняных дел (Ханибэ). «Нихонги» излагает историю создания Ханибэ и объясняет ее происхождение. «С тех пор,— говорится в „Нихонги",— как были изготовле- ны глиняные фигуры для погребения Хибасу-химэ-но-микото, государь пожаловал главе мастеров Номи-но Сукунэ титул Ханибэ-но Оми (главы гильдии глиняных дел мастеров), к которой затем прибавился и титул Хани'бэ-но Мурадзи — Надзиратель за могилами Государей».

Приведенные отрывки из «Нихонги» представляют не­сомненный интерес, так как из них явствует, что и в VIII в., когда были записаны «Нихонги», память о ханива была еще совершенно свежа. Более того, древнему, добуддийскому ри­туалу по-прежнему еще придавалось большое значение. Можно предположить, что и Ханибэ продолжала существо­вать, только обслуживала другие нужды.

Вообще, наличие специальной '«гильдии» мастеров хани­ва (а корпорация такого рода должна была существовать, иначе необъясним размах, которого достигло изготовление ханива) говорит о многом.

Прежде всего о создателях ханива. Просто ли ремеслен­никами были члены Ханибэ? Массовость и спешка изго­товления ханива непременно ставили перед ханиси задачу коллективного труда, который смог бы обеспечить широкое производство предметов культа. Поэтому к работе над их изготовлением привлекались все сведущие в этом деле.

Далее, специфика работы требовала определенной спе­циализации, когда, например, одна из групп мастеров была занята подготовкой полых цилиндров, другая — их модели­ровкой, а третья — вела обжиг. Но вместе с тем такая работа (моделировка) обязательно предполагала не обыч­ную ремесленную выучку. Здесь требовалось отличное зна­ние традиции, канона, непосредственно связанных со свя­щенным ритуалом. Такое знание в те времена можно было получить только от жрецов. Нетрудно допустить, что кор­порация ханиси была тесно связана со жречеством и под­чинена строгой регламентации. Не случайно глава ханиси получил титул Надзирателя за могилами Государей, а ос­новной его титул—Ханибэ—первоначально мог иметь смысл главы жреческого рода (так же как, например, Иму-бэ — глава рода), ведавшего всеми церемониями. Лишь впоследствии, уже при фиксации в «Нихонги», титул Ханибэ был переосмыслен в титул высшего чиновника.

Под влиянием регламентации, исходящей от жрецов, складывается система, определяющая стиль культового ис­кусства, его канон, при помощи которого достигается един­ство стиля. В этих условиях от всех требуется одинаково высокое и совершенное мастерство, которого невозможно ожидать от простых ремесленников. Предельная выразитель­ность, присущая подавляющему большинству ханива, также свидетельствует о том, что их изготовляли настоящие худож­ники. По-видимому, в корпорации Ханибэ объединялись пер­воначально жрецы-скульпторы и находящаяся у них в под­чинении группа ремесленников. А, может быть, подсобные работы выполнялись новичками — неофитами, которые приоб­щались к мастерству, а затем посвящались в мастера. Та­ким образом, Ханибэ можно, скорее всего, сблизить с ре­лигиозным «орденом» такого типа, как, например, жрече­ские корпорации — ордена древней Америки.

Как уже отмечалось, ханива — это цилиндры. Названы они так потому, что по форме, как правило, приближаются к цилиндру или усеченному конусу. Они имеются в весьма большом количестве во всех без исключения курганах и да­тируются примерно последней четвертью III в. Для кургана Нинтоку тэнно³⁶, имеющего длину окружности 380 м, было изготовлено 20 тыс. цилиндров, а в поздних курганах, дости­гающих в диаметре примерно 20 м, находят около 200 штук.

Плохая сохранность ханива во многих курганах затруд­няет точное определение порядка их расположения. Неко­торое представление об ориентации ханива может дать рас­положение людей и животных по берегу рва, окружающего курган Хатимандзука в префектуре Гумма, где ханива были найдены почти в полной сохранности. Четырехугольная площадка на высоком берегу была обнесена оградой из рас­ставленных в строгом порядке ханива-цилиндров. Примерно в центре четырехугольника были расположены мужская и женская фигуры, повернутые лицом друг к другу. Пять дру­гих человеческих фигур, смотрящих в разные стороны, были расставлены вдоль западной части и одна—близ восточной части ограды. В середине площадки ближе к восточному краю стояли два коня, обращенные мордами друг к другу. Их расположение почти повторяет расположение человече­ских фигур в центре. Шесть других коней выстроились вдоль южной части ограды гуськом, мордами на запад. Симмет­рично им у северной ограды были поставлены два гуся и шесть гусят. Возможно, человеческие и конские фигуры в центре символизируют погребенных в кургане вождя и его

³⁶ Согласно «Нихонги», он умер в 399 г., а по другим данным — в 427 г.

супругу, которым сопутствовали их кони, и свиту вождя, также снабженную конями. Ориентация конских и птичьих фигур с востока на запад связана непосредственно с культом солнца (обозначая, видимо, направление движения солнца и ритуал приношения жертвы солнечному божеству). Ком­позиция ханива в кургане Хатимандзука интересна еще и как один-из самых ранних после дотаку примеров компози­ционных приемов в японском искусстве. Несмотря на обу­словленные ритуалом ограничения, здесь чувствуется свобо­да, живость композиции, стремление к динамичности и пре­одолению безжизненной симметрии.

Ханива всех известных видов изготовлены из слегка обожженной неглазурованной глины. Зачастую их поверх­ность разделена горизонтальными линиями, с разных сто­рон в них проделаны небольшие отверстия: четырехуголь­ные, треугольные или круглые. Порядок расположения цилиндров и его символика окончательно не установлены. Известно лишь, что они встречаются на всей поверхности кургана. Оградой из цилиндров обносились основания кур­ганов и вершины, очевидно с целью предохранения склонов от осыпания. Существует предположение, что через отвер­стия продевалась веревка и таким образом выравнивались ряды ограды. Вообще обычай обносить оградой священные места, т. е. объявлять их табу, распространены у многих народов. В Японии же он сохраняется и поныне (ограды во­круг синтоистских храмов и система ворот — тории). Они-то, быть может, и продолжают традиции курганной культуры. Существует еще одна версия, объясняющая происхожде­ние и назначение ханива. Известный японский археолог Фу­мио Мики полагает, что ханива-цилиндры появляются в ка­честве символических ритуальных сосудов, употреблявшихся в погребальном обряде. Действительно, в наиболее древних курганах типа Тяусуяма в префектуре Нара найдено мно­жество керамических сосудов хадзи, которые с самого на­чала были лишены дна. Сосуды хадзи — это такой тип до­машней утвари периода курганов, который является прямым продолжением так называемой керамики яёй. Сосуды тако­го рода предназначались только для погребения. Профес­сор Фумио считает, что ханива-цилиндры представляют ими­тацию погребальных сосудов типа хадзи, в которые поме­щали приношения духу усопшего.

Самые ранние изобразительные ханива — это дома (храм-жилище). Они датируются примерно рубежом III—IV вв., а затем неизменно встречаются во всех курга­нах. Эти ханива располагались в центре конфигурации из других различного вида ханива. Судя по данным раскопок наиболее древних курганов, ханива-дома первоначально ставились на вершине непосредственно над погребением. Впоследствии они стали обноситься изгородью из глиняных цилиндров, сначала в один ряд, а позднее (в средний пери­од курганов) двойной или даже тройной изгородью из ци­линдров или изображений щитов, церемониальных зонтов и тому подобных предметов. В конце периода глиняный храм-жилище предстает окруженным ханива-амбарами, житни­цами и другими служебными постройками.

В кургане Футацуяма в префектуре Гумма над круглым погребением поставлен на вершине один глиняный домик (или храм), а над четырехугольным — четыре. Быть может, это не только указывает на то, сколько человек за­хоронено, но и отражает определенный ритуал. Интересно, что в современном погребальном обряде у японцев, не­смотря на преобладание буддийского обряда похорон, сохра­нился еще в ряде мест обычай устанавливать над могилой так называемый «дом духа» из дерева или просто из бума­ги. Урну с пеплом помещают в неглубокую могилу, над ко­торой ставят «дом духа», украшенный цветами. Это соору­жение стоит до тех пор, пока его не разрушат время и непогода. Обычай, воскрешающий добуддийские верования, демонстрирует стойкую традицию ритуала со времен ханива.

Несомненно, ханива-дома играли в обряде первостепен­ную роль. Они представлены самыми различными образца­ми (рис. 9 и 10), с помощью которых можно познакомиться с архитектурой эпохи Ямато — Асука. Запечатленный хани­ва архитектурный стиль в основном почти совпадает со сти­лем синтоистских храмов, жилых и хозяйственных построек эпохи Асука и Нара. Более того, не только в синтоистских храмах, но и в жилых постройках современной японской деревни отчетливо прослеживаются стилистические тради­ции, восходящие к добуддийскому периоду. В ханива, изо­бражающих жилье и храм, легко угадывается повсеместно распространенная в Японии конструкция — вертикальные подпорки-столбы, крытые соломой крыши с большим выно­сом, стены из смеси глины с измельченной соломой, укреп­ленные прутьями. Чрезмерный вынос кровли, придающий этому сооружению причудливый вид, не был воспринят пол­ностью японскими постройками, ибо это сделало бы их уяз- вимыми при тайфуне. Впрочем, не исключено, что утриро­ванная архитектура порождена влиянием каких-то изобра­зительных канонов.

Большинство ханива-домов снабжено остроконечной или двускатной крышей. Дом стоит, как правило, прямо на земле, хотя встречаются постройки, приподнятые над зем­лей на сваях и имеющие одну дверь. Скорее всего, эти пос­ледние являются амбарами (например, ханива из Сара в преф. Миэ). Самым примечательным помимо кровли у большинства строений являются так называемые кацуоги — тяжелые бревна, положенные наперекрест по всей длине конька крыши. Первоначально бревна клались для того, чтобы ветром не размело солому, а впоследствии они пре­вратились в один из ведущих элементов архитектурного де­кора (например, в синтоистском храме Исэ).

В кургане Сайтобару в префектуре Миядзаки нарадена ханива, представляющая своеобразный архитектурный ком­плекс. Центральная часть его состоит из двух строений под остроконечными крышами (одна внутри другой). Спереди и сзади к строениям пристроено что-то вроде крылец с собст­венной двускатной крышей. Археологи полагают, что такая конструкция воздвигалась над землянками — жильем, харак­терным для периода дотаку. В период Ямато такой комп­лекс служил усадьбой племенной знати.

Несомненно, что архитектура, представленная ханнва, яв­ляется связующим звеном между так называемым периодом дотаку (эпоха бронзы) и периодом Асука — Нара (VI— VIII в). Об этом помимо храма в Исэ свидетельствует, на­пример, и очевидное сходство между строениями, изобра­женными на бронзовом зеркале из кургана Такарадзука (преф. Нара) и бронзовом колоколе этого же времени из коллекции Хатиро Охаси, с одной стороны, и ханива из Са­ра (в преф. Миэ)—с другой. Более того, все перечислен­ные изображения свайных построек обнаруживают почти точное сходство с архитектурой знаменитого Сёсоин, а кры­ши Золотого храма Хорюдзи, может быть, генетически вос­ходят к крышам ханива из Тоби (преф. Нара).

Определенный интерес представляет группа других ха­нива, во множестве извлеченных из курганов. Это, во-пер­вых, изображение сосудов (блюд и кубков), оружия и до­спехов (мечей, щитов, шлемов и пр.). Их появление датиру­ется примерно серединой периода курганов, а в отдельных случаях и более ранним временем.

Ввиду того что до сих пор еще не раскопано ни одно хорошо сохранившееся поселение, относящееся к этому вре­мени, ханива представляют очень большой интерес. Они дают уникальный и разнообразный материал для изучения общества Ямато.

Ханива типа Суэ в виде ритуальных сосудов, высоких кубков и блюд, расставленные в порядке перед центральным ханива-домом, свидетельствуют о существовании обрядов, которые продолжают бытовать в синто и поныне. Это и об­ряды, связанные с умиротворением душ усопших, и прине­сение даров к дому духа-божества по случаю осеннего уро­жая, и т. д.

С ритуалом, по-видимому, связаны также ханива в виде оружия, доспехов и парадных зонтов. Особенно интересен короткий широколезвийный меч из кургана Вкодзука (преф. Тотиги), форма которого повторяет ритуальное широколез­вийное оружие японского происхождения, датируемое рубе­жом бронзового и железного веков. В том же кургане найдена ханива в виде китайского узколезвийного меча в ножнах, на которых сохранились остатки декора, раскрашен­ного киноварью. Форма обоих мечей та же, что и металличе­ских (бронзовых и железных) мечей из множества курган­ных кладов оружия, посвященного обожествленным духам усопших. Тесная связь такого обычая с тройным культовым комплексом синто, в котором священный меч играет главную роль, несомненна.

Ханива-лодки (рис. 11) встречаются гораздо реже, хотя и попадаются на всем ареале от Кюсю,до Канто. Пока не установлено, какое место занимают лодки в ритуале заупо­койного культа. Известно, что в погребальных курганах кон­ца III — начала IV в. довольно часто встречаются гробы в форме лодки. Гроб в виде лодки обнаружен также в одном из поздних курганов близ Киото. Вообще, представления о загробном мире у многих народов связаны с плаванием.. Вполне естественно, что и у древних японцев существовали такие верования. Какие-то отзвуки могли отразиться, на­пример, в очень древней и популярной легенде о плавании рыбака Урасима, которая была включена в «Нихонги». Изо­бражения лодки на сосуде яёй из Кароко (преф. Нара) и ханлва-лодка из кургана Сайтобару (преф. Миядзаки) очень близки.

Группа ханива, изображающих животных и птиц, отли­чается значительной пестротой как по назначению, так и«манере» исполнения. Многочисленные изображения птиц (петухов, кур, цыплят, уток, гусей, ручных ястребов) отли­чаются, пожалуй, наибольшей натуралистичностью. Это осо­бенно относится к изображению петухов и кур. В кургане Иватояма (преф. Фукуока) найдена поражающая натура­лизмом деталей голова петуха, высеченная из камня. При­чина такого натурализма, быть может, кроется в тесной связи этих птиц с мифологией и верованиями о загробной жизни. В солярном мифе появление Аматэрасу вызвано не только священным танцем — пантомимой богини Амэ-но Удзумэ, но и голосистым пением петухов, которых застави­ли горланить боги. Обряд вызывания дневного светила в первобытных верованиях связан с представлениями об изгна­нии тьмы и воскресении из мертвых; символом их являет­ся крик петуха.

Роль остальных птиц в ритуале не ясна, так же как и животных. Возможно, что дикий кабан и олень — это жерт­венные дары, приносимые божеству. Но самым распростра­ненным и, очевидно, излюбленным объектом изображения являются кони и собаки, что совершенно естественно для культуры курганов, ибо в этот период и те и другие стано­вятся непременной принадлежностью племенной аристокра­тии. Среди японских археологов даже имеет хождение тео­рия о том, что около V в. часть Японии была завоевана конными отрядами, вторгшимися с континента [70, 44] и за­нявшими господствующее положение в стране. К сожале­нию, нигде не приводится иных доказательств в пользу предлагаемой теории, кроме внезапного и широкого распро­странения конской сбруи в могильниках и ханива в виде ко­ней. Этих доказательств явно недостаточно для подтвержде­ния теории завоевания. Скорее, активизация процесса консолидации племенного союза в государство, которая сопровождается усилением завоевательной экспансии на се­веро-восток (район Канто), приводит к укреплению племен­ной аристократии, использующей торговые связи с конти­нентом, чтобы приобрести там верховых коней для военных походов против эбису (айнов). Не случайно в курганах позд­него периода в районе Канто и находят такое большое ко­личество изображений оседланных боевых коней. Они пора­жают тщательной передачей всех деталей конского снаря­жения (седел, стремян, уздечек, колоколец), тогда как изо­бражения самих коней, как и собак и других животных — вепря, оленя и особенно обезьяны, отмечены условностью и обобщенностью, живым движением, композиционной свой-бодой. В «Нихонги», в XIV свитке, помещена поэтическая легенда, рассказывающая о впечатлении, которое произво­дили на современников ханива, расставленные на склонах курганов. Некто Хякусон Танабэ-но Фубито однажды лунной ночью скакал мимо кургана над могилой Хомуда (Одзин тэнно) и увидел впереди великолепного скакуна с всадни­ком. Хякусон страстно захотел получить коня и бросился вдогонку. Всадник как будто угадал его желание и, дав себя догнать, поменялся с ним конем, после чего оба разъ­ехались в разные стороны. Обрадованный Хякусон запер красного скакуна на конюшне, но наутро увидел, что на его месте стоит глиняный конь. Тогда Хякусон возвратился к мисасаги (кургану) Хомуда и увидал там своего скакуна, стоящего среди глиняных коней [87, 357—358]. Интересно отметить, что это единственное упоминание о существовании конных фигур, сами же изображения пока не найдены.

Знаменитая обезьяна из кургана Тамацукури (преф. Ибараги) считается признанным шедевром ханива и зна­менует собой сложение выразительного и обобщенного сти­ля ханива, который столь блестяще воплотился в образах людей.

Легенда «Нихонги» о происхождении ханива, в которой говорится о замене людей глиняными фигурками, отражает более поздние представления. Возможно, что первоначально ханива не только являлись изображением людей, составляю­щих окружение погребенного вождя (свита, дружинники, слуги), но и, что особенно интересно, как бы представляли священный ритуал, совершаемый жрецами, имитирующими небожителей. При внимательном рассмотрении мир ханива обнаруживает явную связь с синтоистской мифологией, за­фиксированной в «Кодзики» и «Нихонги». Не случайно другие названия ханива, относящиеся только к изображе­нию людей — татэмоно, цутинингё или цуяку, содержатся также в именах ряда божеств, а может быть, просто заим­ствованы из них. Слова «татэмоно», «цути», «тати» происхо­дят от глагола «тацу» — «стоять». Наличие в имени божест­ва и в названии ханива понятия «стоять» объединяет их об­щей идеей — предстояния пред главным божеством.

Изображение человека (рис. 12) представляет чрезвы­чайно большой интерес для истории культуры (религии и искусства). После эпохи Дзёмон, от которой дошло сравни­тельно большое количество таких изображений, образ человека становится, по мнению японских археологов, весьма редким явлением. Так, для периода бронзы известны лишь отдельные изображения человека на колоколах и еще не ис­следованное изображение человеческого лица на сосуде яёй.

Ханива широко знакомит нас с обществом Ямато, обли­ком различных его представителей, костюмами, ритуалом, воплощенном в фигурках жрецов и жриц, аксессуарах, та­туировке и пр.

Основываясь на публикации ханива в альбоме ^Фумио Мики, можно классифицировать их следующим образом: фигуры жрецов и жриц, изображения знати, воинов и про­столюдинов (крестьян, слуг, может быть, рабов).

Как магическую скульптуру ханива можно подразделить на магический портрет и символическую скульптуру. К пер­вому типу можно отнести изображения жрецов и некото­рых воинов, ко второму — изображения крестьян, слуг и в меньшей степени представителей аристократии.

Изображения жрецов и воинов встречаются чаще всего. Вокруг них, вероятно, и складывается иконографическая тра­диция. До сих пор еще в науке не поставлена проблема исследования иконографии ханива, как, впрочем, не постав­лен до сих пор вопрос о самом существовании такой иконо­графии. А между тем изображения жрецов и воинов имеют хорошо разработанную иконографию. Рассматривая парал­лельно иконографической канон ханива, круг представлений, в них отраженный, с одной стороны, и мифологические сю­жеты, сохранившиеся в письменных памятниках,— с другой, возможно установить определенное единство, прямую связь религиозных представлений общества Ямато и синтоизма более позднего периода. Иконография ханива прямо соот­носится с мифами солнечного цикла.

В довольно многочисленных группах жрецов (возможно являющихся одновременно и вождями племени) и жриц запечатлен древний синтоистский ритуал, не вошедший целиком в более поздние памятники. Так, ханива, изобра­жающая фигуру присевшего полумужчины-полузверя [70, рис. 24], быть может, донесла до нас образ древнего син­тоистского божества или жреца, это божество имитирующе­го (рис. 13). Своеобразный древнеяпонский «сфинкс» вос­крешает в памяти сюжет из мифологического цикла о Дзим-му тэнно и его походе на восток, когда против завоевателей выступил в облике медведя бог племени цутигумо — идзу-мо. Суровое лицо грозно обращено вперед, голову венчает высокая шапка, украшенная орнаментом из треугольников, расположенных в два ряда друг над другом. (Подобный ор­намент весьма широко распространен у различных народов в эпоху бронзы и читается обычно как знаки гор.) Могучие, преувеличенно толстые лапы подчеркивают звериную приро­ду божества. Здесь явно прослеживается переход от зоо­морфного божества к антропоморфному.

Есть основания полагать, что горное божество — полу­медведь-получеловек сохранилось от культа, предшествую­щего Ямато периода, когда оно являлось предком-тотемом местных племен. К сожалению, это изображение является пока единственным, и потому преждевременно делать окон­чательные выводы. Но головной убор и орнамент, его укра­шающий, не случайны. Такие же высокие шапки со знаками гор встречаются у многих ханива-жрецов, а орнамент, как правило, имеется на коронах, шапках, перевязях всех без исключения фигур жрецов [70, рис. 1, 2, 3, 24, 27, 30, 31, 33, 45, 65, 68 и 69], являясь, таким образом, устойчивым при­знаком при определении характера фигуры (рис. 14).

Изображения жрецов и воинов укладываются в опреде­ленный иконографический канон, выявление которого бла­гоприятствует реконструкции древней синтоистской мифоло­гии и культа. Жрецы представлены в самых различных фа­зах ритуала, что позволяет, опираясь на мифы, представить священную церемонию в целом, т. е. в значительной мере характер синтоистской религии, ибо она, как всякая рели­гия, состоит фактически из системы церемоний.

Дата добавления: 2015-05-09