Вегетарианство 2 страница

Миллер, взявший приз на шестидневной вело­сипедной гонке, почти настоящий вегетарианец. Вегетарианцами оказались и лучшие ходоки, прошедшие расстояние от Вены до Берлина.

Весной 1897 г. я делал множество физических упражнений и никогда не уставал. Я делал пешком от 20 верст в день, кроме того, я греб, от 1-2 часов и плавал от 1/2 часа до 2 часов, при этом я ел не больше двух раз в день, иногда и один раз[51]».

Если мы примем во внимание не только богатых людей, услаждающихся гастрономией, но и все че­ловечество вообще, хотя бы только в пределах европейских государства, то заметим, что мясо не составляет существенной части человеческого питания. Только состоятельные классы общества действительно кормятся животными, а сельское население везде есть главным образом растительные вещества.

Во Франции, где говядины едят гораздо больше, чем в России, в среднем на каждого жителя приходится по 32килограмма мяса в год[52]. Сле­довательно, если бы потребляемый во Франции скот разделить поровну между французами, на каждого приходилось бы по 88 грам. (21 золотник) мяса в день, откуда он. мог бы извлекать не больше и6 грам. белков. Ведь это только 1/8 того; что по старинной физиологии требуется человеку. Остальные 7/8 все равно пришлось бы извлекать из растений. Стоит ли убивать животных из-за одной восьмой нужного количества белков? На практике же масса населения и того не имеет, французский крестьянин получает еже­дневно не больше 5 — 6 грам. белков, извлеченных из мяса.

С течением веков и ростом народонаселения придется не увеличивать количество скота, а со­кращать его. Для содержания коров требуется много земли, и густо населенные европейские государства давно уже не могут продовольствоваться своим скотом.

В небольшой брошюре Петерсон доказывает, как невыгодно держать коров и быков. Корова в течение 10 лет даст нам 18 тысяч литров молока и свое мясо, составляющее 250 килограммов. Всего, переводя это на сухую пищу 2200 кг. Но в течение 10 лет корова съела 43800 кг, следовательно, получается дефицит в 40 тысяч кг.

Участок земли, нужный для пропитания одного быка, по вычислению Петерсона, может прокор­мить 20 человек[53].

Есть крайние представители вегетарианства, утверждающие, что человек может довольство­ваться невареной пищей и питаться исключительно зернами и плодами. К ним принадлежат поляк Моэс-Оскрагелло и немец Шликейзен.

«Человек по природе, говорит первый, не есть плотоядное животное, не есть тоже травоядное или всеядное, а представляет из себя что-то другое. По своему телосложению человек ближе всего подходит к породе обезьян человекообразных, которые в диком состоянии и, несомненно, все суть плодоядные. Но так как человек не обезьяна, и наоборот, то и в отношении естественного питания у них обоих должно происхо­дить большое различие. Так оно и есть в дей­ствительности.

Одно из главных различай между человеком и обезьяной составляет то обстоятельство, что у человека две руки и две ноги, а у обезьян 4 руки. Основное различие между рукой и ногой соста­вляет устройство и способ прикрепления боль­шого пальца, который у обезьян делает ее спо­собной к схватывание и поддерживание своего тела. Такое устройство нижних конечностей обусловливает жизнь на деревьях. У человека же две руки и две ноги. Устройство последних и способ прикрепления большого пальца поставили человеку в удел хождение по земле, а руки указывают на собирание. Отсюда прямой вывод, что обезьяне предназначено жить на деревьях и питаться плодами, назначение же человека — жить на земле и собирать семена или хлебные зерна и ягоды, т. е. плоды, как кустарников, так и деревьев. Значит — человекообразные обезьяны суть животные плодоядные, а человек злакоплодоядный.

Природной пищей человека нужно считать хлеб­ные зерна и плоды в сыром и само собою в зрелом виде».

«Чтобы питаться по человечески, говорит Моэс-Оскрагелло, надо взять горсть или ложку (11/2-21/2 лотов) хлебных зерен, какие нам придутся более по вкусу и по запаху и жевать до тех пор, пока зерно, при помощи зубов и слюны, не превратится в молочную жижу, для чего при хороших зубах достаточно 6 минут, а при дурных и 2 минут. При глотании этой молочной жижи, после известного навыка, мы испытываем обыкно­венно такое впечатление, как бы мы глотали на­стоящее молоко, с которым эта жижа как по составу, так и по наружному виду имеет большое сходство; по истечении известного времени чув­ствуется во рту ощущение приятной сладости, зерно становится все более и более вкусным. Зерен в один присест надо съесть столько пригоршней, сколько понадобится для насыщения, разнообразя притом пищу то орехами для пополнения белковых и жировых веществ, то фруктами.

Если 3 раза в день съедать по 3-5 пригоршней зерна (больше 5 не съест самый сильный работник), тогда это составит не больше одного фунта в сутки; прибавив к этому 1-2 фунта плодов и орехов, получим 11/2 фунта пищи на одного че­ловека из нерабочего класса и 2-3 на сильного работника-крестьянина».

Такое питание автор называет райским и го­ворит, что одно из его преимуществ есть полная независимость от третьих лиц, от времени дня и года. Правильное питание не признает ни поваров, ни кухни, ни огня, ни масла, приправ, ка­стрюль, горшков, кухонной посуды, самоваров, прислуги, судомоек, грязных помоев, неудав­шихся, пригоревших и пересоленных кушаний, ссор и пререканий из за этого, грязи и кухонной вони, трактирной жизни с даваниями на чай, ка­тарами желудка, маргариновым маслом, касторками и т. п. гадостями.

Моэс-Оскрагелло приводит несколько при-м-ров людей, довольствующихся сырым вегетарианством.

Среди выдающихся современных вегетарианцев, говорит он, укажу на Флотова, 60 с лишком лет, автора небольшого, но ценного труда Zur Begründung des Korn — Esserthums. Между прочим, он пишет: когда я начал питаться исключи­тельно одним хлебным зерном, никогда я больше не потреблял как 250 гр. (1/2 ф.) зерна, 100 гр. ореховых ядер и I - 2 фунта плодов. Только благодаря слишком испорченным зубам при уменьшении в настоящее время порции зерна и плодов, я употребляю простую мучную вареную пищу. Но Шульц, смотритель училища в Виблингене, куда меня перещеголял. Он питается только овощами и хлебным зерном, употребляя еже­дневно: 160 гр. (12 лот.) зерна, 40 гр. воложских орехов, 100 гр. каштанов и 550 гр. яблок всего 13/4 ф. пищи. Как пешеход, Шульц возбуждает удивление. Ни один всеядный не может с ним сравниться. Полковник Бусек в Дармштадте сделался рьяным вегетарианцем, будучи уже 64-летним старцем, и тоже удивляет своею воздержанностью. Всех примеров и не перечтешь[54]..

Раньше Оскрагелло немец Шликейзен доказывал, что человек плодоядное животное пре­имущественно на основании сравнительной анатомии и сходства с обезьянами.

«Если логически вести исследование, говорит он, и принимать во внимание всю совокупность биологических знаний, необходимо прийти к заключению, что человек по своей природ исклю­чительно плодоядное существо, что перемена питания произошла вследствие случайных и преходящих обстоятельств, что современное употребление мяса или искусственное приготовление съестных припасов основано только на привычке является причиной многочисленных болезней и нравственных недугов».

Шликейзен считает, что кухня одна из самых зловредных вещей, существующих в мире. По его мнению, применение огня для питания, при помощи которого мы портим кушанья, ослабили наши силы, создали болезни и сократили нашу жизнь, было гибельным заблуждением и остается им до сих пор со всеми своими несчастными последствиями. Только под влиянием кухни стало возможным для цивилизованных людей пожирать трупы животных и наслаждаться горячительными и опьяняющими напитками.

Вредными автор находит не только всякие пря­ности, но даже соль, молоко и масло. Он уверяет, что хотя печеный хлебпитает, но он не производит того оживляющего и ободряющего действия на организм, как зерна в естественном виде.

После появления первого издания моей книги, го­ворит Шликейзен. я получил со всех сторон множество запросов, каким путем я дошел до такой диеты, как плоды и зерна, тогда как она противоречит всем общепринятым взглядам на питание.

В 1856 г. и позже, я тогда четырнадцатилетний мальчик, любил философствовать в Берлинском зоологическом саду и размышлять о важнейших задачах бытия и небытия. Вскоре я познал един­ство природы. Но из всех вопросов меня интересовал всего больше следующий: как должен жить человек, чтобы быть постоянно здоровым и достичь возможной старости. Я тотчас же дал сам себе такой ответ: он должен жить так, как будто он никогда не выходил из рамок природы, следовательно, дышать всегда чистым воздухом, не пить ничего кроме воды, и как все живые существа питаться пищей не приправленной на огне, т. е сочными фруктами. Таким образом, я овладел уже научной диететикой, над которой с древних времен до сих пор ученые специалисты без всякого толка ломают себе головы.

Я никогда не мог понять, почему научная диететика представляет столько трудностей для ученых специалистов, тогда как уразуметь ее чрез­вычайно просто. Но самые возвышенные истины, вместе с тем, и самые простые и потому может быть так трудно доступны заблудившемуся ра­зуму. Разве существует более простая мысль, чем та, что чистая вода источника единственный естественный напиток для всех животных людей? Разве для каждого живого существа его первоначальное природное питание не лучшее, са­мое полезное, а, следовательно, и единственное на­учное. К таким заключениям пришел я и понял, что для человека также как для человекоподобных обезьян естественное питание это сочные фрукты.

Для каждого неиспорченного ума само собой ясно, что научная диететика допускает только ку­шанья, приготовленные без огня, потому что ни­какое живое существо в свободном состоянии не есть пиши, приготовленной на огне.

Правда говорят, что человек единственное животное, которое варит пищу. К сожалению это так, но это не признак высшего развития и не требование нашей культуры.

И я думаю, тщательное исследование показало бы, что и теперь четвертая часть человечества или совсем не пользуется огнем для питания или же огонь играет второстепенную роль. Конечно это народы, которые не строят железных дорог, но зато они не отыскивают научного питания.

Собственно говоря, научное питание совершенно излишний предмет, как и научное лечение или наука о том, как спать и дышать.

Надо только с неиспорченным чувством следовать природной истине.

Наука с целым арсеналом орудий и выстрелов для доказательства, что человек существо плодоядное нужна только тому, у кого недостает естественного чувства познать истину и следовать ей без науки[55].

Такое райское питание едва ли возможно в на­стоящее время, и во всяком случае, если оно имеет значение, то только с точки зрения гигиенической, а не нравственной. Трудно доказать, что всякая вареная пища вредна человеку, животньм же решительно все равно, будем ли мы глотать сырые зерна или приправлять растения на кухне, лишь бы их не убивали.

При изготовлении пищи до сих пор руковод­ствовались почти исключительно вкусом, а не пользой. Пора подумать о более целесообразном варении. Так, напр., во всех странах едят бульон, но готовят его таким способом, что он теряет всякую питательность.

Бульон, по своей питательности равняется нулю, справедливо замечает вегетарианка, тем более при общераспространенном способе его приготовления, т. е. при отбрасывании образующейся, при кипении, неаппетитной на вид сероватой пены, содержащей именно единственную, более или менее питательную часть бульона, т. е., белко­вину.

В то же время бульон содержит ядовитые вещества креатин и креатинин, входящие в состав мертвой мышцы.

Новейшие исследования доказывают, что бульон следовало бы отменить навсегда.

Проф. Швенингер говорит: почему бульон пользуется такой славой и везде рекомендуется, это для нас становится тем более непонятным, что питательность бульона ничтожна, а действие находящихся в нем солей на сердце далеко не безразлично.

Врачи очень часто для восстановления сил рекомендуют крепкий бульон. Но Кеммерих, по­дробно исследовавший это средство, говорит сле­дующее:

Концентрированный бульон, принятый в ма­лой дозе, повышает скорость и силу биения сердца (пульса); в больших дозах действует подобно яду и вызывает смерть, при симптомах паралича сердца[56].

Избиение животных сопровождается жесто­костью, и иначе быть не может. Нельзя пред­ставить себе кроткого, ласкового убийства, даже если бы смерть наступала моментально. Для всякого живого существа страшна не смерть, а ожидание смерти, убийственные приготовления, которые делаются в таких случаях.

Я позволю себе напомнить читателям известное описание бойни, сделанное нашим великим писателем Л. Н. Толстым. Это самая красноречивая страница, написанная в пользу вегетарианства.

«В следующий раз я пришел на бойню вовремя. Это было в пятницу перед Троицыным дном, рассказывает Л. Н. Толстой. Был жаркий июньский день. Запах клея, крови был еще сильнее и заметнее утром, чем в первое мое посещение. Работа была в самом разгаре. Вся пыльная площадка была полна скота, и скот был загнан во все загоны камор.

У подъезда на улице стояли телеги с привязанными к грядкам и оглоблям быками, телками, коровами. Полки, запряженные хорошими лошадьми, с наваленными живыми, болтающимися свесившимися головами, телятами подъезжали и разгружались; и такие же, полки с торчащими и качающимися ногами туш быков, с их головами, ярко-красными легкими и бурыми печенками отъезжали от бойни. У забора стояли верховые лошади гуртовщиков. Сами гуртовщики-торговцы в своих длинных сюртуках, с плетями и кнутами в руках ходили по двору, или замечая мазками дегтя скотину одного хозяина, или торгуясь, или руководя переводом волов и быков с площади в те загоны, из которых скотина поступала в самые каморы. Люди эти, очевидно, были все поглощены денежными оборотами, расчетами, и мысль о том, что хорошо или нехорошо убивать этих животных, была от них так же далека, как мысль о том, каков химический состав той крови, которой был залит пол каморы.

Мясников никого не видно было на дворе, все были в каморах, работая. В этот день было убито около ста штук быков. Я вошел в камору и остановился у двери. Остановился я и потому, что в каморе было тесно от передвигаемых туш, и потому, что кровь текла внизу и капала сверху, и все мясники, находившиеся тут, были измазаны ею, и, войдя в середину, я непременно измазался бы кровью. Одну подвешенную тушу снимали, другую переводили к двери, третья — убитый вол лежал белыми ногами кверху, и мясник сильным кулаком подпарывал растянутую шкуру.

Из противоположной двери той, у которой я стоял, в это же время вводили большого красного сытого вола. Двое тянули его. И не успели они ввести его, как я увидал, что один мясник занес кинжал над его шеей и ударял. Вол, как будто ему сразу подбили все четыре ноги, грохнулся на брюхо, тотчас же перевалился на одни бок и забился ногами и всем задом. Тотчас же один мясник навалился на перед быка с противоположной стороны его бьющихся ног, ухватил его за рога, пригнул ему голову к земле, и другой мясник ножом разрезал ему горло, и из-под головы хлынула черно-красная кровь, под поток которой измазанный мальчик подставил - жестяной таз. Всё время, пока это делали, вол, не переставая, дергался головой, как бы стараясь подняться, и бился всеми четырьмя ногами в воздухе. Таз быстро наполнялся, но вол был жив и, тяжело нося животом, бился задними и передними ногами, так что мясники сторонились его. Когда один таз наполнился, мальчик понес его на голове в альбуминовый завод, другой — подставил другой таз, и этот стал наполняться. Но вол всё так же носил животом и дергался задними ногами. Когда кровь перестала течь, мясник поднял голову вола и стал снимать с нее шкуру. Вол продолжал биться. Голова оголилась и стала красная с белыми прожилками и принимала то положение, которое ей давали мясники, с обеих сторон ее висела шкура. Вол не переставал биться. Потом другой мясник ухватил быка за ногу, надломил ее и отрезал. В животе и остальных ногах еще пробегали содрогания. Отрезали и остальные ноги и бросили их туда, куда кидали ноги волок одного хозяина. Потом потащили тушу к лебедке и там распяли ее, и там движений уже не было.

Так я смотрел из двери на второго, третьего, четвертого вола. Со всеми было то же: также снятая голова с закушенным языком и бьющимся задом. Разница была только в том, что не всегда сразу попадал боец в то место, от которого вол падал. Бывало то, что мясник промахивался, и вол вскидывался, ревел и, обливаясь кровью, рвался из рук. Но тогда его притягивали под брус, ударяли другой раз, и он падал.

Я зашел потом со стороны той двери, в которую вводили. Тут я видел то же, только ближе и потому яснее. Я увидал тут главное то, чего я не видал из первой двери: чем заставляли входить волов в эту дверь. Всякий раз, как брали вола из загона и тянули его спереди на веревке, привязанной за рога, вол, чуя кровь, упирался, иногда ревел и пятился. Силой втащить двум людям его нельзя бы были, и потому всякой раз один из мясников заходил сзади, брал вола за хвост и винтил хвост, ломая репицу, так что хрящи трещали, и вол подвигался.

Кончили волов одного хозяина, пополи скотину другого. Первая скотина из этой партии другого хозяина был не вол, а бык. Породистый, красивый, черный с белыми отметинами и ногами, — молодое, мускулистое, энергическое животное. Его потянули; он опустил голову книзу и уперся решительно. Но шедший сзади мясник, как машинист берется за ручку свистка, взялся за хвост, перекрутил его, хрящи хрустнули, и бык рванулся вперед, сбивая тащивших за веревку людей, и опять уперся, косясь черным, налившимся в белке кровью глазом. Но опять хвост затрещал, и бык рванулся и уже был там, где и нужно было. Боец подошел, прицелился и ударил. Удар не попал в место. Бык подпрыгнул, замотал головой, заревел и, весь в крови, вырвался и бросился назад. Весь народ в дверях шарахнулся. Но привычные мясники с молодцеватостью, выработанной опасностью, живо ухватили веревку, опять хвост и опять бык очутился в каморе, где его притянули головой под брус, из-под которого он уже не вырвался. Боец примерился живо в то местечко, где расходятся звездой волосы, и, несмотря на кровь, нашел ого, ударил, и прекрасная, полная жизни скотина рухнулась и забилась головой, ногами, пока ему выпускали кровь и свежевали голову.

— Вишь, проклятый черт, и упал-то не куда надо, — ворчал мясник, разрезая ему кожу головы.

Через пять минут торчала уже красная, вместо черной, голова без кожи, с стеклянно-остановившимися глазами, таким красивым цветом блестевшими за пять минут тому назад.

Потом я пошел в то отделение, где режут мелкий скот. Очень большая камора, длинная с асфальтовым полом и с столами со спинками, на которых режут овец и телят. Здесь уже кончилась работа; в длинной каморе, пропитанной запахом крови, было только два мясника. Один надувал в ногу уже убитого барана и похлопывал его ладонью по раздутому животу; другой, молодой малый в забрызганном кровью фартуке, курил папироску загнутую. Больше никого не было и мрачной, длинной, пропитанной тяжелым запахом каморе. Вслед за мной пришел по виду отставной солдат и принес связанного по ногам черного с отметиной на шее молодого нынешнего баранчика и положил на один из столов, точно на постель. Солдат, очевидно, знакомый, поздоровался, завел речь о том, когда отпускает хозяин. Малый с папироской подошел с ножом, поправил его на краю стола и отвечал, что по праздникам. Живой баран также тихо лежал, как и мертвый, надутый, только быстро помахивал коротеньким хвостиком и чаще, чем обыкновенно, носил боками. Солдат слегка, без усилия придержал его подымающуюся голову; малый, продолжая разговор, взял левой рукой за голову барана и резнул его по горлу. Баран затрепыхался, и хвостик напружился и перестал махаться. Малый, дожидаясь, пока вытечет кровь, стал раскуривать потухавшую папироску. Полилась кровь, и баран стал дергаться. Разговор продолжался без малейшего перерыва.

А те куры, цыплята, которые каждый день в тысячах кухонь, с срезанными голосами, обливаясь кровью, комично, страшно прыгают, вскидывая крыльями?

И, смотришь, нежная утонченная барыня будет пожирать трупы этих животных с полной уверенностью в своей правоте, утверждая два взаимно-исключающие друг друга положения:

Первое, что она, в чем уверяет ее доктор, так деликатна, что не может переносить одной растительной пищи и что для ее слабого организма ей необходима пища мясная; и второе, что она так чувствительна, что не может не только сама причинять страдании животным, но переносить и вида их,

А между тем слаба-то она, эта бедная барыня, только именно потому, что ее приучили питаться несвойственной человеку пищей; не причинять же страданий животным она не может потому, что пожирает их[57].

Что и теперь даже столичные скотобойни представляют ничто довольно скверное, видно из следующего сообщения, появившегося недавно в петербургских газетах:

Городские скотобойни посетила председательница главного управления российского общества покровительства животным баронесса Мейендорф. Обнаружено немало слабых сторон организации скотобойного дела. Обращено внимание на варварский способ перевозки телят со связанными ногами, безо всякой подстилки, наваленных друг на друга Убой скота производится примитивным способом, сопряженным с продолжительным мучением. Бойцами являются нередко совсем неопытные люди, даже малолетние.

Люди, считающие вполне естественным и законным убийство животных, не стесняются в способах убийства, лишь бы удовлетворить гастрономическим вкусам.

Все знают, что раков опускают живыми в кипяток или кипящее масло, все едят их и при этом вполне уверены, что у них сохраняется нужное сердце.

Приготовление страсбургского паштета насто­ящее варварство. Гусей сажают в такую тесную клетку, что они едва могут поднять голову или их подвешивают в мешках в комнате, доведен­ной до температуры бани. Птицы с трудом дышат в удручающей атмосфере, они медленно умирают и вместе с тем их печень раздувается до громадных размеров, что и требуется для тонкой закуски.

Таких жестоких операций не знают самые дикие звери, и все это плод нашей изобрета­тельности и нашей привычки питаться кровью.

Но могут возразить: если эта привычка про­должается веками, она имеет, вероятно, какое-нибудь основание. Человек руководствуется природным инстинктом, как и другие животные. Однако в деле питания человек не может доверять своему инстинкту, инстинкт его извращен. Ведь и животные руководствуются инстинктом лишь в тех случаях, когда они имеют дело с естественными веществами Корова не станет есть падали, а собака полевых цветов.

Но как только животные приходят в соприкосновение с человеком, вкусы их меняются, и они способны есть несвойственные им вещи. Так напр.' деревенская собака не возьмет в рот конфету, а избалованные комнатные собачонки едят всевозможные сладости.

Если бы человек обладал верным инстинктом и принимал в свой организм только полезное, он не отравлял бы себя водкой и табаком. Изобретательность человеческая мешает нам исключительно повиноваться первоначальному ин­стинкту, который нами забыт. И даже животные, сталкиваясь с этой изобретательностью, начинают путаться. Лошадь, находясь в лесу, отбрасывает вредные ей колючие растения, но та же лошадь, го­товясь к скачкам в конюшне поглощает одур­манивающей напиток, приготовленный жокеем. Медведи и обезьяны пьют водку.

Следовательно, в деле питания человек не может ссылаться на инстинкт, а должен руко­водствоваться разумом

Надо деятельно заняться недостаточно разрабо­танной физиологией питания, и думается разум приведет к торжеству вегетарианства.

Глава шестая

Вивисекция

Вивисекция принадлежит к спорным вопросам, хотя с теоретической точки зрения тут все чрезвычайно ясно и просто.

Некоторые ученые находят, что человек для своих научных целей имеет право пользоваться животными, может лишать их жизни и подвер­гать всевозможным истязаниям. По мнению этих представителей науки, всякий опыт над кроликом или собакой позволителен, даже в том случае, когда самому экспериментатору не ясны могущие произойти результаты. Пусть подвергают собаку продолжительному голоданию, пусть не дают ей пить, пусть режут ее на куски, может быть, че­ловеческая наука извлечет что-нибудь из подобных истязаний. А если не извлечет, что делать, не все опыты бывают удачны.

Жизнь животных не имеет никакой цены сра­внительно с жизнью человека, а так как мы сильнее их, мы можем приносить в жертву су­щества, ниже нас стоящие.

Однако, люди более чувствительные, не решаясь совершенно отвергнуть вивисекцию, стараются огра­ничить ее.

Приведу в виде примера рассуждение известного немецкого врача Молля, написавшего недавно обширную книгу о врачебной этике.

«Выражение «вивисекция» введено людьми, кото­рые нападали на опыты над живыми животными и старались доказать, будто при таких опытах всегда режут животное при жизни (вивисекция латинское слово, означающее разрезание живого существа, живосечение). Позже это выражение стали применять ко всем тем случаям, когда над жи­вотными делают всякие смертоносные опыты, хотя бы без ножа, напр., отравляют их ядами. Неко­торые доказывают, что мы не имеем права производить подобные опыты. Спрашивается, имеет ли человек вообще какие-нибудь обязанности по отношению к животным? На этот вопрос отве­чали различно.

Немецкое уложение о наказаниях не признает обязанностей по отношению к животным, живот­ное считается вещью. Наказуется только публичное мучение животного, в четырех стенах можно мучить животное сколько угодно. Тем не менее, нельзя считать животное, существо чувствующее мертвым объектом.

Практическая мораль позволяет пользоваться животными для целей, полезных человеку. Собака защищает нас от воров, кошка охраняет от крыс и мышей, лошадь употребляется для пере­возки тяжестей. Против пользования животными никто не возражает. А потому не понятно, по­чему бы не позволено было употреблять животных, чтобы извлечь пользу для здоровья человека. Мы питаемся молоком, яйцами, мясом животных, и против этого не возражают противники вивисекции. Животных мы не только едим, но извлекаем из них некоторые лекарственные веще­ства, напр. мускус, бобровую струю.

Противник вивисекции возразит, что пользо­ваться животным для лечебных целей возможно только, если животное не испытывает страданий. Но представим себе такой пример. В деревне заболел ребенок и посылают верхового за врачом. Никто не сочтет недозволенным, если этот верховой шпорами и хлыстом станет при­чинять страдания лошади, чтобы привезти как можно скорее доктора. Можно даже загнать лошадь до смерти, и все-таки в этом поступке не будет ничего непозволительного, так как дело идет о спасении ребенка.

Относительно вивисекции можно ставить вопрос только так: можно ли причинять страдания живот­ному, когда польза от этого сомнительна.

Против вивисекции делаются главным образом следующие три возражения: она не приносит пользы, причиняет страдания животным, от нее грубеют производящий опыты и при них присутству­ющие.

Если вивисекция полезна, она допустима с нрав­ственной точки зрения. Тут мы должны иметь в виду две стороны: теоретическую пользу, увеличение наших научных знаний и практическое значение при исцелении болезней. Однако этих двух сторон нельзя разграничить вполне определенно. Некоторые научные открытия становятся полезными для врачевания лишь спустя много времени. Напомню об открытии кровообращения, об исследовании селезенки, отправления которой стали разъясняться только недавно. Но никто не станет спорить, что необходимо твердо установить отправления селе­зенки, если желают лечить этот орган. В других случаях вивисекция приносила медицине не­посредственную пользу. Англнйский женский врач Спенсер Велльс делал животным чревосечение, чтобы установить какой наилучший способ заживления раны. Он делал это с целью вос­пользоваться своим опытом при лечении людей и, можно сказать, что благодаря его опытам спа­сена была жизнь многим женщинам. Вообще что касается операций, трудно отрицать пользу виви­секции. Посмотрим напр., на удаление больных почек. Разве не надо было познакомиться с ве­личиной опасности на опытах над животными? То же самое надо сказать об операциях желудка, гортани и пр., хирургия извлекла из вивисекции большую пользу.

Можно согласиться с противниками вивисекции, что все-таки операция, делаемая человеку, не перестает быть опытом, тем не менее, она стано­вится менее опасной, чем была бы без предварительных опытов над животными.

Противники вивисекции доказывают, что никогда еще не было сделано большого открытия при по­мощи вивисекции и опираются при этом на выда­ющихся врачей, особенно на английского врача Лаусона Тэта. Последний старался доказать, что все успехи медицины, которые яко бы основыва­ются на вивисекции были бы достигнуты и без нее. Но я думаю, при этом путают две вещи, знание исследователя и убеждение других. Убе­дить других можно только накоплением доказательств и в этом отношении вивисекция важное вспомогательное средство.

Второй аргумент противников вивисекции за­ключается в том, что вивисекция доставляет животным большие страдания, а потому представ­ляется действием жестоким и несправедливым. Защитники вивисекции возражают, что применение наркоза уничтожает чувствительность, но возражение это легко опровергнуть. {Противникам ви­висекции легко доказать, что во многих случаях наркоз совсем не применяется. Можно указать на то, что часто экспериментаторы находили нар­коз неприменимым, потому что от этого были испорчены опыты. При раздражениях мозга и. нерв­ной системы ценные результаты могут получаться только без наркоза Точно также недопустим наркоз, когда животные подвергаются продолжи­тельному голоданию и продолжительной жажде.

Дата добавления: 2015-05-10