Вегетарианство 3 страница

Приверженцы вивисекции утверждают, что жи­вотные совсем не так чувствуют боль, как человек. Но подобное утверждение так нелепо и не доказано, что его не стоит опровергать. Это слишком напоминает на всегда оставленное мнение Декарта, будто животные нечувствительны. Другие признают, что животные ощущают боль точно также, как человек, но во время операции животное делают неподвижным, а дознано, что люди, которых ставят в невозможность делать движения при операциях ощущают боль гораздо меньше, чем если бы они могли делать при этом движете. Такие утверждения защитников виви­секции не выдерживают критики. Я не стану за­ниматься вопросом, уменьшаются ли физические страдания, если человека привязать. Я могу только сказать, что страдания привязанного человека, которого подвергают мучительной операции поистине ужасны. Движения во время операции не могут уменьшить боль, но все-таки доставляют облегчение. Не быть в состоянии делать движений во время операции, облегчающих боль, — это, по-моему, самое ужасное, что может испытывать живое су­щество. Я думаю со мной согласится всякий, кто наглядно представит себя в положение такого связанного существа, подвергаемого операции. Если предполагать, что привязанное существо не испытывает сильной боли, надо признать совершенно излишним хлороформировав и доказывать, что не страдали те лица, которых в прежние времена подвергали пыткам и при этом привязывали.

Надо обратить внимание и на третий довод против вивисекции, что она заставляет грубеть человеческую душу и особенно действует на производящих опыты и зрителей. Поэтому находят, что не следует делать подобных опытов в присутствии студентов. Действительно, я не думаю, чтобы подобные опыты были очень полезны для учения. Но только большей частью забывают, что такие демонстрации делаются редко. Когда я был студентом, мне не часто приходилось при­сутствовать при вивисекциях на лекции, а там, где часто прибегают к такой манере преподавания, по моему мнению, следовало бы ограничить подобные демонстрации. Облагораживающего влияния они, конечно, иметь не могут, особенно когда лектор подвергает животное страданиям, которые можно избежать.

Я доказывал, что вивисекция допустима, так как она приносит пользу для лечения, т. е., пользу практическую, а теперь надо еще ответить на вопрос, можно ли делать опыты над животными, сопряженные со страданиями с чисто теоретиче­ской целью, как этого требовали некоторые физиологи, напр. Клод Бернар. На такой вопрос, как будто труднее ответить.

Если же принять во внимание, что человек извлекает из животных не только пользу, но и удовольствие и с этой целью подвергает их страданиям, то на поставленный вопрос стано­вится легче ответить. Подумаем о цирке, существующем исключительно для удовольствия; животных дрессируют, подвергая их самым ужасным мучениям. Невинную канарейку лишают свободы, заставляют ее проводить много лет в тесной клетке, вот примерь, какую душевную и телесную пытку вынуждено испытывать животное ради человеческого удовольствия. Наша нравствен­ность не находить ничего возмутительного в зоологических садах, а ведь тут тоже звери на­ходятся в заключении и испытывают мучительные ощущения. Вот пример, когда мы подвергаем животных страданиям для теоретических целей[58]».

Молль старается быть беспристрастным. Не прикрываясь никакими софизмами, он прямо говорит: человек доставляет животным неимоверные страдания. Но это неизбежно, и человек, занимающийся вивисекцией, не делает ничего безнравственного.

Немецкий врач делает, однако, значительные философские ошибки. Рассуждение его сводится к следующему: можно мучить животных, потому что мы извлекаем из этого практическую пользу. Можно мучить животных с научной целью, по­тому что мы и так подвергаем их страданиям безо всякой научной цели, только ради удовольствия.

Практической пользой нельзя оправдывать наших поступков. Вор, который крадет кошелек, тоже извлекает практическую пользу. Представьте себе, что живет на свете престарелый скупец, который держит сына своего впроголодь и ни ко­пейки не жертвует на благотворительность. И вот сын его говорит: если бы умер отец, я построил бы богадельни и детские приюты, и сам жил бы в свое удовольствие. Сын убивает отца. Разве общественное мнение оправдает его поступок, хотя бы общество извлекло из него большую практическую пользу.

Если мы признаем, что жизнь всякого живого существа равноценна, мы должны будем ответить на вопросы, поставленные Моллем: нет, ни в каком случае, человек не имеет права убивать животное, какую бы он пользу не извлекал из этого убийства.

Человек, говорить Молль, подвергает живот­ное страданиям для собственного удовольствия. Следовательно, он может мучить животное с научной целью.

Опять ошибочное рассуждение. Из того, что человек, пользуясь своей физической силой, совершает несправедливость, совсем не следует, что он может совершать всякую несправедливость. С одинаковым правом мы могли бы сказать: убивают с целью ограбить человека и прокутить его деньги. Следовательно, можно убить человека с целью построить богадельню.

Примеры, выбранные Моллем для доказатель­ства своих взглядов, довольно неудачны. Посылают верхового за доктором, никто не осудит его за то, что он загнал лошадь и она пала. Напротив его осудят за то, если он лошадь не загонит, и доктор не придет во время. При этом предполагается: если доктор не придет скоро, умрет ребенок.

Спрашивается: что лучше пожертвовать лошадью или ребенком?

Такие случаи бывают в жизни, но они исключение, а не правило. Когда происходит столкновение интересов, мы становимся на сторону су­щества нам более близкого и более дорогого.

Акушеру приходится решать иногда, кого спа­сать мать или младенца. Представьте себе, что тонет пароход, кому вы должны помочь раньше, жене или сестре, старшей сестре или младшей? Дело очень просто, надо стараться помочь и той и другой, а если нельзя, выбор никак не может быть теоретически установлен, и зависит от случайности и наших чувств.

Когда посылают в деревне за доктором, ста­раются и привести его скоро и лошадей не умо­рить. И во всяком случае из подобных примеров совсем не следует, что мы имеем право доставлять страдания животным. Одинаково правильно было бы прийти к заключению, что акушер может убить мать или ребенка.

Но вивисекторы не склонны убеждаться подоб­ными рассуждениями, потому что люди не привыкли ценить надлежащим образом жизнь животных.

Ученые убеждены, что большие научные открытия сделаны были благодаря вивисекции, и пока это убеждение существует, животных будут истя­зать в надежде двинуть вперед медицину.

Однако не все ученые разделяют это мнение, и совершенно понятно, что противники вивисекции ссылаются на Лаусона Тэта, врача, пользующегося большой известностью в Англии. Двадцать лет тому назад он читал лекцию, в которой доказывал, что опыты над живыми животными вполне бесполезны для целей преподавания, и должны быть за­прещены законом, он утверждает, что сохранение этого жестокого метода исследования только задерживает истинный прогресс физиологии, патологии, практической медицины и хирургии. Наука с запрещением вивисекции найдет другие, нрав­ственные пути исследования. Выводы, приписываемые вивисекции, были найдены помимо ее. Тэт признает, что его мнение разделяется небольшим числом его коллег, но лишь потому, что его собратья никогда серьезно не задумываются над вопросом: 99 из них принимают положение сотого, как вполне доказанные, а этот сотый смотрит на вопрос не с надлежащей точки зрения, которая одна лишь может дать верный ответ не со стороны исторической критики.

В заключение Тэт говорит: „Надеюсь, что мои объяснения достаточно ясны.. Приводя разно­образные упреки, расточаемые по адресу вивисекции, я не могу умолчать о наиболее важном из них, что она оказалась бесполезной и приводит к заблуждению, что ей должен быть положен предел ради пользы истинной науки, чтобы направить деятельность и способности научных исследователей на более верный и правильный путь.

В истории науки очень часто повторяются ошибки. Они переходят из одного сочинения в другое, принимаются на веру, становятся общим местом. Так напр., уверяла и до сих пор уверяют, что Гарвей (в 17-м веке) открыл законы кровообращения исключительно благодаря вивисекции. При ближайшем рассмотрении вопроса, однако, оказывается, что дело обстояло совершенно иначе. Юм говорит в истории Англии: Гарвею принад­лежит честь открытия кровообращения путем размышления.

«До Гарвея, замечает проф. Ферстер, нако­пилось множество анатомических доказательств кровообращения, и можно удивляться, что никто до Гарвея не совершил этого открытия. Фабриций, открывший венные заслонки, был учителем Гар­вея; Беренгар, Эвстахий, Сарфи, Серветус и другие открывали заслонки и писали об их назначении, наблюдая за направлением выпуклости тех заслонок, нельзя было не прийти к заклю­чению о существовали центрального органа. Раны, ампутации и пускание крови издавна привели к убеждению о циркуляции крови. Только малый круг кровообращения оставался неизвестным. Желать его видеть значит стремиться к невозможному, потому что с вскрытием грудной полости легкая моментально съеживаются. Увидеть вообще всю совокупность явлений кровообращения невозможно. Кто говорит о демонстрировании и наглядном изображении кровообращения во вскрытом живом животном, тот не знает, о чем он говорит, как бы учен он ни был. Даже вивисектор Лаудер Брунтон допускает, что открытие Гар­вея ничем не обязано вивисекции и что он мог подробно описать круг кровообращения, не про­изводя ни одного «эксперимента». Кто изображает дело в ином свете, тот грешит против логики и истории[59].

Справедливость требует сказать, что Гарвей пользовался вивисекцией, как сам заявляет об этом в предисловии к своему труду (Exercitatio anatomica de motu cordis et sanguinis in animalibis). Он сообщает, что делал опыты с голубем и рассказывает что произошло, когда сердце у го­лубя перестало биться. Но гораздо больше извлек он из анатомирования трупов и наблюдений над живыми людьми. Вивисекция служила ему только одним из методов исследования и наименее важным[60].

Знаменитый Гиртль, по учебнику которого учится анатомии вся Европа, тоже отрицает пользу вивисекции.

«Для образования практических врачей, гово­рит он, в чем и состоит главная цель занятия медициной, гораздо полезнее, чтобы физиология занималась людьми, нежели лягушками, кроликами и собаками и имела главным образом в виду потребности врача. Пока же этого нет, учащееся будут избегать физиологии, не видя в ней верной и полезной спутницы практической медицины. Пусть защитники жестокой и бесполезной вивисекции не забывают, что слова Св. Писания «блаженны праведные, иже и скоты милуют» написаны не для одних извозчиков, они касаются и некоторых профессоров. То, что наблюдается у живого ивисицированного животного, можно наблюдать и у только что убитого. Тот, кто надеется сделать что-нибудь для науки своими наблюдениями над животными, которых он мучает целыми неде­лями, пусть работает у себя в тиши кабинета. Следовало бы запретить законом публичные же­стокости в присутствии слушателей-учеников. Божественное служение гуманности врача налагает на него обязанность требовать такого рода запрета. Кто может спокойно смотреть, как профессор вырезает детенышей у самки собаки, привязанной к доске, и поочередно держит их перед матерью, которая их с визгом облизывает и грызет дерево доски, тот должен быть палачом, а не врачом[61]».

Тем не менее, существуют ярые защитники вивисекции, и к ним принадлежит врач Вересаев, наделавший много шума своей книгой и считающийся гуманнейшим и передовым человеком.

В статье об этике в медицине, появившейся в одном специальном журнале, он написал следующее:

«Разница между трупом или фантомом с одной стороны и живым человеком с другой слишком велика, и переход от операции на живом больном сопряжен с большим риском для больного. Но как же быть иначе? Как иначе оператор может приобрести опытность? Противоречие, казалось бы, безвыходное, и в жизни с ним мирятся.

Между тем, еще в 30-х годах прошлого столетия чрезвычайно разумный и простой выход из этого противоречия был мимоходом указан французским физиологом Мажанди в его Phénomenos physiques de la vie.

«Хороший хирург анатомического театра, говорит он, не всегда будет хорошим госпитальным хирургом. Он каждую минуту должен ждать тяжелых ошибок, прежде чем приобретет способность оперировать с уверенностью.

Способность эту будет в состоянии дать ему только долгая практика, тогда как он должен был бы приобрести ее с самого начала, если бы его образование было лучше направлено. Более всего в этом виноват способ обучения, кото­рый и до настоящего времени практикуется в наших школах. Учащиеся переходят непосред­ственно от мертвой природы к живой, они при­нуждены приобретать опытность на счет гуман­ности, на счет жизни себе подобных. Господа! Прежде чем обращаться к человеку, разве у нас нет существ, который должны иметь в наших глазах меньше цены и на которых позво­лительно применять свои первые попытки. Я хотел бы, чтобы з дополнение к медицинскому образованно у нас требовалось умение опериро­вать на живых животных. Кто привык к та­кого рода операциям, тот смеется над трудно­стями, перед которыми беспомощно останавли­вается столько хирургов».

По этому поводу нам пришлось слышать от одного молодого хирурга чрезвычайно любопытное наблюдете. Он уже несколько лет занимается хирургией; в прошлом году ему пришлось для докторской диссертации произвести ряд сложных операций в брюшной полости кроликов и собак; и его поразило, насколько увереннее и искуснее стал он себя чувствовать после этого в операциях на людях. Мы думаем, что совет Мажанди заслуживает самого серьезного внимания и самой тщательной опытной проверки, хотя чрез­вычайная важность его совершенно ясна a priopi. Выло бы желательно, чтобы по этому поводу вы­сказался честный преподаватель Московского университета Левицкий, который как мы узнали уже не первый год предоставляет своим слушателям студентам оперировать на живых животных[62].

Г. Левицкий исполнил желание Вересаева и напечатал заметку, в которой говорит следующее: „Трудно представить себе хорошую технику у врача, которому приходится впервые производить операции у человека, еще труднее допустить у него полное самообладание при операции, что ко­нечно необходимо.

Говорю об этом так уверенно на основании многолетних наблюдений, так как мне случалось много раз видеть наложение кровавых швов, остановку кровотечения и мелкие операции, производимые начинающими.

Это побудило меня, при чтении лекций по хирур­гической патологии, ввести занятия на животных с целью приучить слушателей владеть ножом, останавливать кровотечетни, производить трахтомию, разобраться во вскрытой брюшной полости и т. д. Понятно, эти операции на животных про­изводились так, как это делается над людьми: обязательный наркоз и самое бережное отношение к ране, словом операции производились на живом существе, безразлично, к какому рангу животной иерархии оно принадлежало.

Мои выводы из этих занятий таковы: 1) слуша­тели довольно быстро осваиваются с необходимой элементарной техникой, 2) скоро приобретали уве­ренность при своих действиях ножом, чего не было в начале занятий. От самих слушателей, из которых мнопе уже врачи и специалисты-хирурги, я не раз слышал, что предварительные занятия на животных сослужили им хорошую службу, когда пришлось впервые оперировать на человеке»[63].

Если бы из школы г. Левицкого вышли выдающиеся хирурги, мы могли бы признать его мнение авторитетными. Но, во всяком случае, нельзя же заставлять всех студентов резать животных. Сколько собак и кроликов пришлось бы тогда замучить безо всякой пользы для науки.

Операциям учатся не на трупах, а главнейшим образом на примере. Студенты и молодые врачи следят за приемами профессоров и подражают им. У начинающих врачей, нет опыта, и действуют они, конечно, неуверенно, но резать со­баку всякий будет вполне уверенно; перед животными мы не признаем ответственности, и до­ставить собаке ненужные страдания, даже уморить ее, не считается не только преступлением, но и проступком. Разве строение кролика и человека настолько похоже, что врач малоопытный и малосведущий сумеет разобраться во вскрытой брюш­ной полости больного, если он предварительно вскрывал брюшную полость кролика?

А с другой стороны сознание бесполезности поступка может парализовать руки врача. Делать операцию здоровому животному, разрушать организм, не нами созданный, крепкий, жизнеспособ­ный, ведь от этого одного можно дойти до нервного расслабления. И наоборот, когда врач сознает, что сделать разрез необходимо для спасения больного, у него является и энергия и самообладание.

В самой книге Вересаева можно найти доказа­тельства бесполезности вивисекции. Над животными часто пробуют разные вновь изобретенные яды, отравляют их, и потом все-таки отравляют людей. И совершенно понятно, что это так, вос­приимчивость животных и человека совершенно различна.

«Проф. Меринг, рассказывает г. Вересаев, заставляя животных вдыхать пентал, нашел, что вещество это представляет из себя очень хоро­шее усыпляющее средство. После этого д-р Голлендер испытал пентал на своих больных и получил блестящие результаты. Широкой струей стали испытывать пентал. Чрез полгода д-р Геллер сообщил, что у одного крепкого муж­чины пентал вызвал одышку с синюхою и в заключение остановку дыхания; его удалось спасти только благодаря принятым энергичным мерам оживления. Чрез два месяца после этого в Ольмюце умерла от вдыхания пентала дама, у которой собирались выдернуть зуб. Прошло полтора года после сообщения Голлендера На съезде немецких хирургов проф. Гурльт выступил с докладом о сравнительной смертности при различных обезболивающих средствах. Опираясь на громадный статистический материал, он показал, что в то время, как эфир, закись азота, бромистый этил и хлороформ дают одну смерть на тысячи и десятки тысяч случаев, пентал дает одну смерть на 199 случаев. От наркоза пенталом, вполне основательно заключил проф. Гурльт, по имею­щимся до сих пор данным, следует прямо пре­достеречь»[64]. Следовательно, опыты над живот­ными принесли не пользу, а вред.

В прежние времена впрыскивали громадные дозы кокаина, и врачи избавились от этой ошибки не после опытов над животными, а после того как отравили больных.

Защитник вивисекции Вересаев может быть невольно дает читателю сильное оружие против нее.

„Я работал, рассказывает он, над вопросом о роли селезенки в борьбе организма с различными инфекционными заболеваниями. Для прививки возвратного тифа в нашу лабораторию были приобретены две обезьянки. За три недели, которые они пробыли у нас до начала опытов, я успел сильно привязаться к ним. Это были удивительно милые зверки, особенно один из них, самец, которого звали Степкой.

С этим веселым шельмецом можно было проводить, не скучая целые часы. Сидя с ним, я чувствовал, что между нами установилась ка­кая-то связь, и что мы уже многое понимаем друг в друге.

Мне было неприятно самому вырезать у него се­лезенку, и за меня сделал это товарищ. По заживлении раны, я привил Степке возвратный тиф. Теперь, когда я входил в лабораторию, Степка уже не бросался к решетке; слабый и взъерошенный, он сидел в клетке, глядя на меня потемневшими, чуждыми глазами; с каждым днем ему становилось хуже; когда он пытался вскараб­каться на перекладину, руки его не выдерживали. Степка срывался и падал на дно клетки. Наконец, он уж совсем не мог подниматься; исху­далый, он неподвижно лежал, оскалив зубы, и хрипло стонал. На моих глазах Степка и околел.

Безвестный мученик науки, он лежал передо мною трупом. Я смотрел на этот жалкий трупик, на эту милую, наивную рожицу, с которой даже смертная агония не смогла стереть обычного комично-серьезного выражения. На душе у меня было неприятно и немножко стыдно. Мне вспоми­нались оживленные глаза Степки, которые он таращил на лошадь, совсем как ребенок, и у меня шевелилась мысль: настолько ли уж не­измеримо меньше совершенное мною преступление, чем если бы я все это проделал над ребенком? Раз верно то, что между нами и животными нет такой резкой границы, как когда-то вообра­жали, то так ли ложны те покалывания совести, которые испытываешь, нанося им мучения? А испытываемое при этом чувство есть нечто, очень похожее именно на покалывания совести. Один мой товарищ-хирург работает над вопросом об огнестрельных ранах живота, полезнее ли держаться при них выжидательного образа действий или немедленно приступить к операции. Он привязывает собак к доске и на расстоянии нескольких шагов стреляет им в живот из револьвера; затем одним собакам он не­медленно производит чревосечение, других оставляет без операции. Войдешь к нему в лабораторию, в комнате стоят стоны, вой, визг; одни собаки мечутся, околевая, другие лежать неподвижно и только слабо визжат. При взгляде на них мне не просто тяжело, как было тяжело, например, смотреть первое время на страдания оперируемого человека; мне именно стыдно, неловко смотреть в эти облагораженные страданием, почти человеческие глаза умирающих собак»[65].

Вересаев несомненно прав. Человек, тонко чувствующ1й и сознающий свое сродство с жи­вотными, должен испытывать укоры совести, за­нимаясь вивисекцией.

Из этого один ясный вывод, противоположный тому, который сделал Вересаев. Нельзя совето­вать студентам совершать бессовестные поступки, наука не должна идти путем преступления и насилия, хотя бы над низшими организмами.

Советую всем прочесть интересную брошюру С. К. Жестокости современной науки. В этой небольшой книжке, проникнутой истинно гуманным чувством, собрано множество примеров бесчеловечных мучений, которым люди во имя ложно понятой науки подвергают собак, кроликов, обезьян.

К этому нечего прибавлять, и я позволю себе привести только один пример, ярко характеризующий занят некоторых врачей.

Доктор Плачек делал в Берлине интересные опыты, в течете двух недель он не давал собакам ни есть ни пить, и спокойно замечает: через 14 дней животные погибали без особенных симптомов[66].

Что же собственно интересовало этого кровожадного вивисектора, умрут ли собаки чрез 14 или чрез 15 дней, или он не знал, что голод смертельная болезнь?

Конечно не всегда опыты ведутся таким нелепым способом, но всегда они безжалостны, и часто затуманивают глаза публики и самих исследователей.

В настоящую минуту знаменитый ученый делает страшные опыты над ни чем не повинными существами, и газеты кричат о его великом открытии, которого еще нёт, но должно последо­вать вслед за истязаниями, совершаемыми им во имя науки и для блага человечества.

Вот что пишет парижский корреспондент Но­вого Времени об опытах г. Мечникова над человекоподобными обезьянами:

«Как поживает Гедвига? Продолжает ли ее болезнь пышно развиваться на радость человеческого рода, или она завяла и исчезла, поманив людей напрасной надеждой? Эти вопросы в на­стоящую минуту занимают и волнуют учено медицинский мир Старого и Нового Света. Беспокойная мысль, с замиранием сердца, несется на улицу Дюто, где находится невольное местожительство добродушной Гедвиги, в ожидании бюллетеней ее здоровья.

Гедвига та бедная самка шимпанзе, которой г. Мечникову удалось привить сифилис и найти таким образом новый, неисчерпаемый источник экспериментальных исследований этого страшного бича человеческого рода. Первый опыт удался. Яд привился. После двадцатидневного инкубационного периода на месте прививки развилась харак­терная твердая язва. Но дальше? Будет ли болезнь развиваться с теми же точно последствиями, что у человека, или течение ее прекратится, приняв другой характер? От того или другого ответа на этот вопрос зависит участь дальнейших исканий и их возможный успех, потому что оче­видное дело, если ход болезней у шимпанзе при­меть направление не совершенно тожественное с тем, которое она принимает у людей, значит и болезнь эта какая угодно, только не человеческий сифилис. Но болезнь оказалась совершенно та же и протекает она абсолютно также, как у человека. Опыты нашего знаменитого ученого дали, стало быть, первый положительный результат, значение кото­рого в будущем может быть огромно.

Я отправился к Мечникову, и разговор, разу­меется, сразу заходит о Гедвиге и об опытах над нею.

— Эти опыты, говорить г. Мечников, я соби­рался делать давно, еще при Пастере. Может быть, в настоящую минуту мы имели бы действительное средство против этой гадкой болезни. Но у нас не было денег. Деньги нашлись.

— Ни мало не медля, продолжает Мечников, мы бросились покупать шимпанзе, и нам удалось купить уже известную вам по репутации Редвигу. Прививка удалась. В настоящее время бедная обезьяна страдает уже вторичными явлениями человеческого сифилиса.

— Воображаю, перебил я ученого, как вы должны были обрадоваться, когда констатировали, что болезнь принялась.

— Нет, ответил он, умственного удовлетворения я не испытал никакого. Тожество крови больших человекоподобных обезьян с челове­ческой было установлено уже предыдущими исследователями. Я был заранее уверен, что прививка удастся. Это была только точка отравления. Настоящие опыты начинаются только теперь. Если вопросу об излечении или предупреждении сифилиса суждено быть решенным, это возможно только опытным путем, чего на человеке, при настоящем положении наших знаний об этой болезни, делать невозможно. Факт тот, во всяком случае, что опыты на человеке не только преступны, но и бесполезны. Чтобы найти способ смягчить сифилитический яд и выработать из него сыворотку вроде антидифтеритной или оспенной, надо иметь в своем распоряжении неограниченное количе­ство индивидов, над которыми можно оперировать без страха и стеснения. Такими индивидами могут быть только животные, и они теперь най­дены. Теперь нам, стало быть, надо иметь большое, огромное количество человекоподобных обезьян. Но если мы будем платить за каждого из них по 1200 фр., как за Гедвигу, денежки наши ухнут очень скоро, и мы наших опытов до конца не доведем. К счастью, нам удалось найти очень выгодную комбинацию, быть может даже две. Мы заключили договор с Societé française du Congo occidental, которое устроило для нас в Конго питомник человекообразных обезьян и обяза­лось доставлять нам в год от 40 до 50 штук по 400 фр. с экземпляра. На днях мы уже по­лучили первую партию, пять штук, и мы уже строим для наших пансионеров настоящий дворец. Кроме того, один господин, бывавший в Конго, отправился на наш счет в Африку, обещая привезти большое количество обезьян, которые нам нужны. Как бы то ни было, мы уже на счет материала обеспечены надолго. Теперь у меня, кроме Гедвиги еще два шимпанзе. Одному, Эдуарду, я уже сделал прививку от Гедвиги, он находится в инкубационном периоде. Хотите взглянуть на этих животных?

Мы спустились вниз, перешли через двор и вошли в сильно натопленное помещение бедных пленников. Первым вышел к нам на встречу из своей железной клетки Эдуард. Это рослый тип шимпанзе, с великолепными большими, кроткими и умными глазами. Он доверчиво идет ко всем, протягивая лапу, и когда ему пощекотать шею, он как-то особенно трогательно, стыдливо смеется. Но г. Мечникова он не любить и норовит стать к нему спиной или отворачивает от него глаза. Когда захотели сделать ему прививку, он так барахтался и бился, что понадобилось четыре человека, чтобы его удержать.

Забившись в темный угол клетки, по целым дням не вставая лежит на животе Гедвига. Когда ученый вынимает ее из клетки, чтобы показать заживающие раны и струпы на ее теле, она по­корно заглядывает ему в глаза, как будто ста­рается отгадать, чего от нее хотят. Ее положили на спину, она лежит и ждет... Перевернули на живот, она опять покорно повинуется. Зрелище довольно тяжелое (Новое Время от 15 сентября 1903 г.)».

К чему подвергать себя и других тяжелому зрелищу? В надежде найти средство против страшного бича, называемого сифилисом. Но ве­роятно ли, что осуществится эта надежда?

Вскоре после приведенной корреспондента Ге­двига умерла от туберкулеза, и той же участи подвергнутся несомненно все остальные обезьяны, которые не выносят европейского климата и ни­когда у нас долго не живут. Следовательно, на­блюдать весь ход болезни у обезьян-сифилитиков не придется.

Надо будет всячески охранять шимпанзе от туберкулеза, чтобы успешно прививать им страш­ную болезнь. Какая печальная задача. Но Мечников думает, что в конце концов он облагодетельствует человечество. Надо заразить громад­ное количество обезьян, и тогда будто бы получится великолепный результат.

Однако пробовали делать предохранительную прививку сифилиса от человека к человеку, но совершенно неудачно. Почему опыты над обезья­нами должны быть удачны?

И если даже найдут средство, о котором мечтает г. Мечников, еще большой вопрос, будет ли это благодеянием для человечества. Избавиться от сифилиса раз и навсегда возможно без всяких прививок, что я доказывал в своей книге «О современном разврате». Страх заразиться до известной степени парализует распутство, когда этого страха не будет, разврат увеличится, а не уменьшится.

Г. Мечников справедливо находит, что опыты на человеке преступны и бесполезны. Но в равной мере преступны и бесполезны опыты на человеко­подобной обезьяне.

У обезьяны было до сих пор одно преимуще­ство пред человеком, она не могла болеть сифилисом, теперь у нее хотят отнять это преиму­щество. Обезьян перевозят в Европу, мучают их, заставляют страдать и медленно умирать в клетке. Никому не нужны эти истязания, никому, ни людям ни животным от них не будет легче.

Вивисекция вообще преступна и бесполезна. Допустим, что при помощи живосечения сделали в прежняя времена какие-нибудь открытая. Из этого ровно ничего не следует. Наука часто пользова­лась несовершенными методами, которые впоследствии признавались ненужными и отвергались.

Дата добавления: 2015-05-10