I. Внутреннее государственное устройство само по себе 1 страница

§ 271

§ 270

§ 269

§ 268

§ 267

§ 266

§ 265

§ 264

§ 263

§ 262

§ 261

§ 260

Государство есть действительность конкретной свободы; но конкретная свобода состоит в том, что личная единичность и ее особенные интересы получают свое полное развитие, пользуются признанием своего права самого по себе (в системе семьи и в гражданском обществе) и в то же время частью переходят через себя самих в интерес всеобщего, частью сознательно и добровольно признают его, признают его именно как свой собственный субстанциальный дух и действуют для него, как для своей окончательной цели, так что ни всеобщее не имеет силы и не выполняется без особенного интереса, знания и воли, ни индивидуумы не живут исключительно лишь для особенного интереса в качестве частных лиц, а их воля вместе с тем действует во всеобщем и для всеобщего сознательно для последней цели. Необычайная сила и глубина современного государства состоит в том, что оно дает принципу субъективности сполна развиться в самостоятельную крайность личной особенности и вместе с тем возвращает его обратно в субстанциальное единство и, таким образом, в нем же самом сохраняет последнее.

Прибавление. Идея государства нового времени отличается той своеобразной чертой, что государство есть осуществление свободы _{271}не согласно субъективному капризу, а согласно понятию воли, т.е. согласно ее всеобщности и божественности. Неполные государства суть те, в которых идея государства еще закутана и где его особенные определения еще не достигли свободной самостоятельности. Мы, правда, находим всеобщность уже в государствах классической древности, однако частность еще не была в них развязана, освобождена и не была сведена к всеобщности, т.е. к всеобщей цели целого. Сущность нового государства состоит в том, что всеобщее связано с полной свободой особенности и с благоденствием индивидуумов, что, следовательно, интерес семьи и гражданского общества должен концентрировать себя и возвратиться к государству, но вместе с тем всеобщность цели не может двигаться вперед без собственного знания и воления особенности, которая должна сохранить свое право. Всеобщее, следовательно, должно деятельно осуществляться, но вместе с тем субъективность, с другой стороны, должна развиваться цельно и живо. Лишь благодаря тому, что оба момента существуют во всей своей силе, мы имеем право рассматривать государство как расчлененное и подлинно организованное целое.

В отношении сфер частного права и частного блага, семьи и гражданского общества государство есть, с одной стороны, внешняя необходимость и их высшая власть, природе которой подчинены и от которой зависят их законы, равно как и их интересы; но, с другой стороны, оно есть их имманентная цель, и его сила заключается в единстве его всеобщей окончательной цели и особого интереса индивидуумов, в том, что они постольку имеют обязанности по отношению к нему, поскольку они вместе с тем обладают правами (§ 155).

Примечание. Выше уже было замечено (§ 3 примечание), что мысль о зависимости также и частноправовых законов от определенного характера государства, и философский взгляд, что часть следует рассматривать только в ее отношении к целому, были преимущественно выдвинуты, а также и подробно развиты Монтескье в его знаменитом сочинении «Дух законов». Так как обязанность есть прежде всего мое поведение в отношении чего-то для меня субстанциального, в себе и для себя всеобщего, право же, напротив, есть вообще наличное бытие этого субстанциального, есть, следовательно, аспект его особенности и моей особенной свободы, то эти два момента оказываются распределенными на формальных ступенях между различными сторонами или лицами. Государство как нравственное, как взаимное _{272}проникновение субстанциального и особенного, означает также, что мое обязательство по отношению к субстанциальному есть вместе с тем и наличное бытие моей особенной свободы, т.е. что в нем обязанность и право соединены в одном и том же отношении. Но, далее, так как в государстве различные моменты достигают вместе с тем своей своеобразной формы и реальности, так как, следовательно, снова выступает различие между правом и обязанностью, то, будучи в себе, т.е. формально тожественными, они вместе с тем по своему содержанию различны. В частноправовом и моральном недостает действительной необходимости отношения и, следовательно, имеется налицо лишь абстрактная одинаковость содержания; то, что в этих абстрактных сферах есть право для одного, есть также право и для другого, и то, что есть обязанность одного, есть также и обязанность для другого. Вышеуказанное абсолютное тожество обязанности и права имеет место лишь как такое же тожество содержания, в том определении, что само это содержание есть совершенно всеобщее содержание, а именно, единый принцип обязанности и права, личная свобода человека. Рабы не имеют поэтому обязанностей, так как они не обладают правами, и наоборот (мы здесь не говорим о религиозных обязанностях). – Но в конкретной, развивающейся внутри себя идее ее моменты отличаются друг от друга, и их определенность делается вместе с тем различным содержанием: в семье содержание прав сына по отношению к отцу не то же самое, что содержание его обязанностей по отношению к последнему, содержание прав гражданина по отношению к государю и правительству не то же самое, что содержание его обязанностей по отношению к ним. – Вышеуказанное понятие объединения обязанности и права представляет собою одно из важнейших определений, и в нем заключается внутренняя сила государств. – Абстрактный аспект обязанности застревает в той односторонности, что проглядывает и изгоняет особенный интерес как несущественный и даже недостойный момент. Конкретное рассмотрение, идея, показывает, что момент особенности столь же существенен, и тем самым показывает, что его удовлетворение безусловно необходимо. Индивидуум должен при исполнении им своей обязанности каким-то образом находить свой собственный интерес, свое удовлетворение или пользу, и из его положения в государстве должно возникнуть для него некое право, благодаря которому всеобщее дело становится его собственным, особенным делом. Поистине, особый интерес не должен быть отстранен и тем паче не должен быть подавлен, а должен быть приведен в согласие со всеобщим, благодаря _{273}чему сохраняется и он сам, и всеобщее. Индивидуум, являющийся подданным по своим обязанностям, находит в качестве гражданина в их исполнении защиту своей личности и своей собственности, внимание к его особенному благу и удовлетворение его субстанциальной сущности, гордое сознание, что он член этого целого, и в этом исполнении обязанностей, как работы на пользу государства, последнее находит основу своего существования и прочности. С абстрактной же стороны всеобщее было бы заинтересовано лишь в том, чтобы его дела, работы, которых оно требует, выполнялись как обязанности.

Прибавление. Все дело – в единстве всеобщности и особенности в государстве. В древних государствах субъективная цель была целиком тожественна с волей государства; в новейшее время мы требуем, напротив, собственного взгляда, собственного воления и собственной совести. У древних не было совести в этом смысле; последним словом для них была воля государства. В то время как в азиатских деспотиях у индивидуума не было интимной стороны, никакого внутреннего оправдания, в новейшее время человек хочет, чтобы его уважали со стороны его внутреннего существа. В соединении обязанности и права имеется та двойственная сторона, что то, чего государство требует как обязанности, есть непосредственно также и право индивидуальности, ибо государство именно и есть не что иное, как организация понятия свободы. Определения индивидуальной воли приводятся государством в некое объективное наличное бытие и лишь благодаря ему они достигают своей истины и осуществления. Государство есть единственное условие достижения особенной цели и особенного блага.

Действительная идея, дух, который сам себя делит на две идеализованные сферы своего понятия, на семью и гражданское общество, как на сферы своей конечности, чтобы, пройдя через их идеальность, стать для себя бесконечным действительным духом, – этот дух распределяет, стало быть, между этими сферами материал этой своей конечной действительности, распределяет индивидуумов в качестве множества (Menge), так что по отношению к единичному человеку это распределение представляется опосредствованным обстоятельствами, произволом и собственным выбором своего призвания (§ 185 и примечание к этому параграфу).

Прибавление. В платоновском государстве субъективная свобода еще не признается, так как власти еще предуказывают индиви_{274}дуумам, чем они должны заниматься. Во многих восточных государствах это распределение занятий определяется уже рождением. Но субъективная свобода, которая должна быть принята во внимание, требует свободного выбора занятий индивидуумами.

В этих сферах, в которых его моменты, единичность и особенность, обладают своей непосредственной и рефлектированной реальностью, дух выступает, как излучающая в них свой свет (in sie scheinende) объективная всеобщность, как власть разумного в необходимости (§ 184), а именно, как рассмотренные выше учреждения.

Прибавление. Государство как дух диференцируется на особенные определения своего понятия, своего способа бытия. Если нужно привести пример из царства природы, то укажем на нервную систему, которая есть собственно ощущающая система; она есть абстрактный момент бытия у самого себя и обладания в последнем тожеством с самим собою. Но анализ ощущения показывает две стороны, и разделение происходит так, что различия выступают как целые системы: первая из этих систем есть абстрактное чувствование, удержание у себя, глухое движение внутри себя, воспроизведение, внутреннее самопитание, продуцирование и переваривание. Второй момент состоит в том, что это у себя-самого-бытие имеет противостоящий ему момент различия, выхождения во вне. Последнее есть раздражимость, выхождение ощущения во вне. Она составляет особую систему, и существуют низшие классы животных, у которых развилась лишь эта система, а не душевное единство ощущения внутри себя. Если будем сравнивать эти природные отношения с духовными отношениями, то семью нужно ставить в один ряд с чувствительностью, а гражданское общество с раздражимостью. Третий момент, это – государство, нервная система сама по себе, организованная внутри себя, но она жива лишь постольку, поскольку в ней развиты оба момента – здесь эти моменты суть семья и гражданское общество. Законы, управляющие ими, суть учреждения, излучающийся в них свет разумного. Основание же, последнюю истину этих учреждений представляет собою дух, который есть их всеобщая цель и знаемый предмет. Семья, правда, также нравственна, однако цель еще не есть в ней как знаемая; напротив, в гражданском обществе определяющим является разделение._{275}

Так как индивидуумы, из которых состоит множество, сами суть духовные естества и, следовательно, содержат в себе двойственный момент, а именно – крайность для себя знающей и волящей единичности и крайность всеобщности, знающей и волящей субстанциальное; так как они поэтому добиваются права этих двух сторон лишь постольку, поскольку они действительны и как частные, и как субстанциальные лица, – то они добиваются в вышеуказанных сферах частью непосредственно первой и частью второй крайности; первой крайности они достигают, находя свое существенное самосознание в учреждениях, как во в себе сущем всеобщем их особенных интересов, а второй крайности они достигают тем, что эти учреждения доставляют им в рамках корпорации занятие и деятельность, направленные на осуществление всеобщей цели.

Эти учреждения составляют государственный строй в сфере особенного, т.е. развитую и осуществленную разумность, и суть поэтому прочный базис государства, равно как и базис доверия и преданного умонастроения индивидуумов по отношению к нему; они суть также столпы публичной свободы, так как в них реализована и разумна особенная свобода и, следовательно, в них самих имеется в себе соединение свободы и необходимости.

Прибавление. Уже раньше мы заметили, что святость брака и учреждения, в которых гражданское общество выступает как нравственное, делают прочным целое, т.е. всеобщее есть вместе с тем дело каждого как особенного. Здесь важно, чтобы закон разума и закон особенной свободы взаимно проникали друг друга и чтобы моя особенная цель стала тожественной со всеобщим; в противном случае государство висит в воздухе. Высокая самооценка индивидуумов составляет его (государства) действительность, а его прочностью является тожество вышеуказанных двух сторон. Часто говорят, что целью государства является счастье граждан; это, несомненно, верно: если им не хорошо, если их субъективная цель не удовлетворена, если они не находят, что опосредствованием этого удовлетворения является государство как таковое, то последнее стоит на слабых ногах.

Но дух не только как эта необходимость и как царство явления, а также и как идеальность последних и как их внутреннее объекти_{276}вен и действителен для себя. Таким образом эта субстанциальная всеобщность есть предмет и цель для самой себя, а эта необходимость существует благодаря этому для себя также и в образе свободы.

Необходимость в идеальности есть развитие идеи внутри ее самой; как субъективная субстанциальность, она есть политическое умонастроение; как объективная субстанциальность в отличие от субъективной она есть организм государства, политическое государство в собственном смысле и его устройство.

Прибавление. Единство волящей и знающей себя свободы существует прежде всего как необходимость. Субстанциальное, значит, есть здесь как субъективное существование индивидуумов. Но другим видом необходимости является организм, т.е. дух есть процесс внутри самого себя, расчленяется внутри себя, полагает различия внутри себя и совершает посредством этих различий свой круговорот

Политическое умонастроение, патриотизм вообще, как обретающаяся в истине уверенность (исключительно лишь субъективная уверенность не проистекает из истины, и есть лишь мнение) и ставшее привычкой воление, есть лишь результат существующих в государстве учреждений, в каковом разумность действительна, равно как и она являет себя деятельной посредством соответствующего этим учреждениям действования. – Это умонастроение есть вообще доверие (которое может перейти в более или менее развитое разумение), сознание, что мой субстанциальный и особенный интерес сохраняется и содержится в интересе и цели другого (здесь – в интересе и цели государства), как находящегося в отношении ко мне как к единичному, благодаря чему этот другой непосредственно не есть для меня другой, и я в сознании этого свободен.

Примечание. Под патриотизмом часто понимают лишь готовность приносить чрезвычайные жертвы и совершать необыкновенные поступки. Но по существу он представляет собою умонастроение, которое в обычном состоянии и обычных жизненных обстоятельствах привыкло знать государство субстанциальной основой и целью. Это-то сознание, показывающее свою прочность в обычном ходе жизни при всех обстоятельствах, и делается затем также основой готовности к чрезвычайному напряжению. Но так как люди часто охотнее великодушны, чем правомерны, то они легко убеждают себя, что обладают пер_{277}вым, чрезвычайным патриотизмом, дабы избавить себя от последнего, подлинного патриотического умонастроения или извинить его отсутствие. – Если, далее, это умонастроение рассматривается как то, что само по себе может быть исходным пунктом и проистекать из субъективных представлений и мыслей, то его смешивают с мнением, так как оно при таком взгляде лишается своей подлинной основы, объективной реальности.

Прибавление. Необразованные люди находят удовольствие в резонировании и порицании, ибо найти достойное порицания легко, но трудно познать хорошее и его внутреннюю необходимость. На первых своих шагах образованность всегда начинает порицанием, но завершенная образованность видит в каждой вещи ее положительную сторону. В области религии тоже можно легко решить и сказать: то или другое есть суеверие, но бесконечно труднее постичь его истину. Политическое умонастроение как явление следует поэтому отличать от того, чего люди подлинно хотят, ибо внутренне они, собственно говоря, хотят сути, но цепляются за частности и находят удовольствие в суетной претензии на лучшепонимайство. Люди питают уверенность, что государство необходимо должно существовать и лишь в нем может осуществляться особенный интерес, но привычка скрывает от нашего взора то, на чем зиждется все наше существование. Когда человек ходит ночью спокойно по улице, ему и в голову не приходит, что это могло быть иначе, ибо эта привычка к безопасности сделалась второй натурой, и мы не размышляем о том, что эта безопасность представляет собою лишь результат особых учреждений. Связь-де государства – так часто мнит обычное представление – поддерживается силой, но действительной поддержкой является лишь основное чувство порядка, которым все обладают.

Свое специфически определенное содержание умонастроение заимствует из различных сторон государственного организма. Этот организм представляет собою развитие идеи в свои различия и их объективную действительность. Эти различные стороны суть таким образом различные власти, их функции и сферы деятельности, посредством которых всеобщее беспрестанно – именно потому, что они определяются природой понятия – необходимым образом себя порождает, а так как это всеобщее есть предпосылка порождений, то и сохраняет себя. Этим организмом является политическое устройство. _{278}

Прибавление. Государство представляет собою организм, т.е. развитие идеи в свои различия. Эти различенные стороны суть таким образом различные власти, их функции и сферы деятельности, посредством которых всеобщее беспрестанно порождает себя необходимым образом, а так как оно именно в качестве предпосылки налично в своем порождении, то оно посредством этих различных сторон также и сохраняет себя. Этот организм есть политический строй; он вечно происходит из государства, а последнее, в свою очередь, сохраняется посредством него. Если эти два момента расходятся между собою, если различенные стороны делаются свободными, то единство, порождающее их, уже больше не положено. К ним тогда применима басня о желудке и других членах тела. Природа организма такова, что если не все части переходят в тожество, если одна часть полагает себя как самостоятельное целое, то все должны погибнуть, С предикатами, принципами и т.д. так же мало подвинешься вперед при оценке государства, в котором мы должны видеть организм, как мало мы можем постичь посредством предикатов природу бога, жизнь которого я, наоборот, должен созерцать внутри самого себя.

То обстоятельство, что цель государства есть всеобщий интерес как таковой, а в последнем – сохранение особенных интересов, субстанцию которых он составляет, – это обстоятельство представляет собою: 1) его абстрактную действительность или субстанциальность, но она есть 2) его необходимость, поскольку она раскалывается на понятийные различия его сфер деятельности, которые благодаря этой субстанциальности суть также действительные, прочные определения, власти; 3) но именно эта субстанциальность есть дух, который, как прошедший через форму образования, знает и волит себя. Государство знает поэтому, чего оно хочет, и знает предмет своего хотения в его всеобщности как мыслимое; оно поэтому действует и поступает согласно знаемым целям, знаемым основоположениям и согласно законам, которые суть законы не только в себе, но и для сознания; а поскольку его действия имеют отношение к наличным обстоятельствам и положениям, оно действует также и согласно определенному знанию последних.

Примечание. Здесь место коснуться отношения государства к религии, так как в новейшее время часто повторяли, что религия есть основа государства, и так как это утверждение выдвигается также с притязанием, что будто бы им исчерпывается наука о государстве, _{279}никакое другое утверждение не может соперничать с указанным в порождении путаницы; можно даже сказать, что указанное утверждение возводит путаницу в ранг государственного устройства, в форму, в которую должно облекаться познание. – Может прежде всего казаться подозрительным то обстоятельство, что религию преимущественно рекомендуют и ищут во времена общественных бедствий, распада и гнета, и что ее тогда рекомендуют как утешение в претерпеваемой несправедливости и надежду на возмещение утраты. Если же, далее, примем во внимание, что по обычному представлению религия наставляет быть равнодушным к мирским интересам, к течению и делам действительной жизни, между тем как государство есть дух, стоящий в мире, то нам либо будет представляться, что указание на религию непригодно для того, чтобы возвести интересы и дела государства в ранг существенной, серьезной цели, либо же будет представляться, с другой стороны, что это указание выдает все касающееся государственного устройства за дело безразличного произвола, причем оно или ограничивается тем, что ведет речи, которые намекают, будто в государстве господствуют цели страстей, незаконного насилия и т.д., или это указание на религию хочет получить в дальнейшем самостоятельное значение и притязает на определение и осуществление справедливости. Точно так же, как мы считали бы издевательством, если бы на все наше возмущение против тирании нам ответили, что угнетенный находит утешение в религии, так мы не должны также забывать, что религия может принять форму, которая имеет своим следствием тягчайшее рабство в оковах суеверия и поставление человека ниже животного (подобно тому как это происходит у египтян и индусов, которые поклоняются животным как своим божествам [als ihre höheren Wesen]). Это явление может, по крайней мере, обратить наше внимание на то, что не надо говорить о религии совершенно в общем виде, и скорее против нее, как она выступает в некоторых образах, требуется спасающая сила, которая заступалась бы за права разума и самосознания. – Но существенное определение отношения между религией и государством мы получим лишь тогда, когда вспомним о ее понятии. Религия имеет своим содержанием абсолютную истину, и в ее область, следовательно, входят также и высочайшие вершины умонастроения. В качестве созерцания, чувства, познания на основе представления (vorstellende Enkenntnis), познания, имеющего своим предметом бога как неограниченную основу и причину, от которой все зависит, она содержит в себе требование, чтобы все также постигалось таким образом и получило бы в нем _{280}свое подтверждение, оправдание, достоверность. Государство, законы, как и обязанности, получают для сознания в рамках этого отношения величайшее подтверждение и величайшую обязательность; ибо само государство, сами законы и обязанности суть в своей действительности некая определенность, которая переходит в высшую сферу как в свою основу (см. «Энциклопедия философских наук», § 553 и т.д.). Религия поэтому представляет собою также и то место, которое во всех переменах и в потере действительных целей, интересов и владений доставляет сознание неизменности, величайшей свободы и величайшего удовлетворения[10]. Если же таким образом религия представляет собою основу, содержащую в себе нравственное вообще, и ближе – природу государства как божественную волю, то она вместе с тем – лишь основа, и здесь расходятся пути религии и государства. Государство есть божественная воля как наличный дух, развертывающийся в действительный образ и действительную организацию некоего мира. – Желающие остановиться на форме религии, противопоставляя ее государству, поступают подобно тем, которые полагают, что они правы, останавливаясь в области познания лишь на сущности и не переходя дальше от этой абстракции к существованию (Dasein), или подобно тем (см. выше § 140), которые хотят лишь абстрактного добра и представляют произволу определить, что есть добро. Религия есть отношение к абсолютному в форме чувства, представления веры и в ее всесодержащем в себе центре все является лишь случайным и незначительным. Если столь цепляются за эту форму также и в отношении государства и утверждают, что она является также и для него существенно определяющим, имеющим силу моментом, то оно, как развитый в существующие различия, законы и учреждения организм, обрекается на неустойчивость, необеспеченность и беспорядок. Вместо того, чтобы определяться как существующие и имеющие силу, _{281}как объективное и всеобщее, законы получают определение отрицательного по сравнению с этой формой, закутывающей в себе все определенное и именно благодаря этому превращающей последнее в нечто субъективное, так что по отношению к поведению человека получается следующий вывод: для праведного нет закона; будьте благочестивы, и тогда можете делать, что вам угодно – вы можете отдаваться собственному произволу, собственной страсти, а других, претерпевающих благодаря этому несправедливость, вы можете отсылать к утешениям и упованиям религии или, что еще хуже, можете отвергнуть и осудить как иррелигиозных. А поскольку это отрицательное отношение не остается лишь внутренним умонастроением, а обращается к действительности и проявляет в ней свою силу, постольку возникает религиозный фанатизм, который, подобно политическому фанатизму, изгоняет всякое государственное устройство и законный порядок как стеснительные ограничения, не стоящие на уровне внутренней жизни, бесконечности души, и, значит, изгоняет частную собственность, брак, отношения и труды гражданского общества и т.д. как недостойные любви и свободы чувства. Однако так как приходится неизбежно решить в пользу действительного существования и действования, то получается то же самое, что получается вообще в знающей себя абсолютною субъективности воли (§ 140), а именно, получается то, что принимают решения, руководствуясь субъективным представлением, мнением и капризным произволом. – Но перед лицом этой истины, закутывающейся в субъективность чувства и представления, действительно истинен огромный переход внутреннего во внешнее, внедрение разума в реальность, переход, над которым трудилась вся всемирная история; благодаря этой работе истории образованное человечество приобрело действительность и сознание разумного существования, государственных учреждений и законов. От тех людей, которые ищут бога и вместо того, чтобы возложить на себя труд поднятия своей субъективности на высоту познания истины и знания объективного права и долга, уверяют себя в своем необразованном мнении, что они всем обладают непосредственно, – от этих людей могут исходить лишь разрушение всех нравственных отношений, нелепости и мерзости; это – неизбежные следствия религиозного умонастроения, настаивающего исключительно на своей форме и обращающегося, таким образом, против действительности и истины, наличной в форме всеобщего, законов. Это умонастроение однако не переходит неизбежно к своей реализации; оно, несомненно, может со своей точкой зрения оставаться также и чем-то лишь внутренним, подчиняться учреждениям и законам, довольствоваться по_{282}корностью и воздыханием или презрением и пожеланиями. Не сила, а слабость сделали в наше время из религиозности что-то вроде полемического благочестия, безразлично, связано ли последнее с подлинной потребностью или с неудовлетворенным тщеславием. Вместо того, чтобы покорить свое мнение с помощью упорного изучения и подчинить свое хотение дисциплине, поднимая его посредством последней на высоту свободного повиновения, всего легче отказаться от познания объективной истины, сохранить чувство подавленности, а вместе с тем и самомнение, и в одном уже благочестии иметь все нужное для того, чтобы проникнуть в природу законов и государственных учреждений, произносить над ними приговор и указывать, какими они должны были бы быть. А так как эти указания исходят от благочестивой души, то они, разумеется, признаются непогрешимыми и безапелляционными; ибо, благодаря тому, что намерения и утверждения имеют своей основой религию, нельзя против них возражать ни указанием на их поверхностность, ни указанием на их противоречие праву.

Но далее, поскольку религия, если она подлинна, не направлена так отрицательно и полемически против государства, а скорее признает и подтверждает его, она имеет самостоятельное положение и самостоятельное проявление. Ее культ состоит в действиях и учениях, она для этого нуждается во владениях и собственности, так же как и в индивидуумах, посвящающих себя служению общине. Возникает, следовательно, некоторое отношение между государством и церковной общиной. Определение этого отношения просто. Природа вещей требует, чтобы государство исполняло некоторую обязанность, всячески содействуя общине и оказывая ей защиту в осуществлении ее религиозной цели; даже еще больше: так как религия есть его интегрирующий момент в отношении глубочайших глубин умонастроения, то государство должно требовать от всех своих граждан, чтобы они входили в церковную общину, но не непременно в определенную общину, а в какую угодно, ибо в разбор содержания, поскольку оно относится к внутреннему представлению, государство не может входить. Государство с развитой организацией и потому сознающее свою силу может в этом отношении вести себя очень либерально, совершенно не обращать внимания на подробности и даже терпеть в своих пределах общины (причем, разумеется, получает значение количество их членов), которые религиозно не признают даже непосредственных обязанностей по отношению к нему, может так поступать предоставляя именно членов таких общин гражданскому обществу с его законами _{283}и довольствуясь их пассивным – например, опосредствованным превращением и заменой – исполнением непосредственных обязанностей по отношению к нему[11]. – Но поскольку церковная община обладает собственностью, совершает культовые действия и для этой цели держит на своей службе определенных лиц, она выходит из области внутреннего и вступает в область мирского, в область государства, ставит себя таким образом непосредственно под его законы. Присяга, и вообще нравственные отношения, как например, брачные отношения, влекут, правда, за собою внутреннее проникновение и возвышение умонастроения, которое получает посредством религии свое глубочайшее _{284}удостоверение; но так как нравственные отношения суть по существу отношения действительной разумности, то в них должны быть утверждены именно права последней, к которым церковное удостоверение присоединяется лишь как внутренняя, более абстрактная сторона. – Что касается дальнейших проявлений церковного объединения, то в учении внутренняя сторона более перевешивает внешнюю, чем в культовых действиях и в других связанных с ними практических проявлениях, в которых, по крайней мере, правовая сторона, как сразу видно, есть дело государства (церкви, правда, присвоили себе также и изъятие своих слуг и своей собственности из-под власти и суда государства и даже право суда над светскими лицами в делах, к которым, как например, бракоразводные дела, дела касающиеся присяги и т.д., причастна религия). – Полицейская сторона в отношении таких действий, правда, более неопределенна, но это вызывается природой этой стороны и имеет место также и по отношению к другим, чисто гражданским действиям (см. выше § 234). Поскольку религиозная общность индивидуумов поднимается на ступень общины, корпорации, она находится вообще под высшим полицейским надзором государства. – Но само учение пребывает в области совести, в области права субъективной свободы самосознания, – в сфере внутренней жизни, которая, как таковая, не есть область государства. Однако и государство также обладает учением, ибо его учреждения, и то, что вообще имеет для него силу в вопросах права, государственного строя и т.д. по существу своему, в качестве закона, облечено в форму мысли, а так как государство есть не механизм, а разумная жизнь самосознательной свободы, система нравственного мира, то умонастроение, а затем и осознание его в принципах, представляет собою существенный момент в действительном государстве. Учение же церкви, в свою очередь, не есть лишь внутреннее дело совести, а как учение скорее представляет собою высказывание, и высказывание вместе с тем о содержании, которое теснейшим образом связано с нравственными принципами и государственными законами или даже непосредственно их касается. Государство и церковь здесь, следовательно, непосредственно сходятся или расходятся. Церковь может довести различие этих двух областей до резкого антагонизма; она может утверждать, что она, как заключающая в себе абсолютное содержание религии, рассматривает духовное вообще, а, следовательно, также и нравственный элемент как свой удел, государство же – как механические леса для достижения недуховных, внешних целей; она может рассматривать себя как царство божие или, по крайней мере, как путь и пред_{285}варительный этап к нему, а государство – как царство от мира сего, т.е. царство преходящего и конечного, видеть, следовательно, в себе самоцель, а в государстве лишь средство. С этим притязанием соединяется затем в области установления и распространения учения требование, чтобы государство не только предоставляло церкви в этой области полную свободу, но чтобы оно относилось с безусловным почтением к ее учениям, каков бы ни был их характер, ибо определение принадлежит лишь ей. Так как церковь приходит к предъявлению этой претензии на том широком основании, что вообще вся духовная стихия является ее достоянием, а наука и познание вообще тоже пребывают в этой области, развертываются самостоятельно, подобно церкви, в целостность своеобразных принципов, так что наука может поэтому рассматривать себя как выступающую на смену церкви и еще с большим правом занимающую ее место, то наука затем тоже требует такой же независимости от государства, которое, являясь лишь средством, должно заботиться о ней как о самоцели. – Для этого отношения, впрочем, безразлично, добились ли индивидуумы, посвящающие себя служению церковной общине и стоящие во главе ее, существования вне рамок государства, так что лишь остальные члены подчинены государству, или они вообще остаются в рамках государства и оставляют вне государства лишь одну сторону своего состояния, свое церковное назначение. Прежде всего следует заметить, что такое положение связано с представлением о государстве, согласно которому его назначением является лишь защита и обеспечение жизни, собственности и произвола каждого, поскольку они не нарушают жизни, собственности и произвола других, и государство рассматривается таким образом лишь как необходимое зло. Стихия высшей духовности, самой по себе истинной, в качестве субъективной религиозности или в качестве теоретической науки, поставлена таким образом по ту сторону государства, которое в качестве профана должно лишь оказывать уважение, и нравственное в собственном смысле совершенно исчезает таким образом из его сферы. Что исторически существовали эпохи и состояния варварства, когда все высшее, духовное сосредоточивалось в церкви, а государство было лишь светским правлением, служившим орудием насилия, произвола и страстей, и вышеуказанная абстрактная противоположность была главным принципом действительности (см. § 358), – это обстоятельство относится к области истории. Но было бы слишком слепо и поверхностно выставлять такое положение как истинно соответствующее идее. Развитие идеи скорее доказало как истину, что дух, в качестве _{286}свободного и разумного, сам по себе нравственен и что подлинная идея есть действительная разумность, а последняя-то и существует как государство. Из этой идеи, как выяснилось далее, вытекает также и то, что нравственная истина в ней выступает для мыслящего сознания как содержание, обработанное в форме всеобщности, как закон, – вытекает то, что государство вообще знает свои цели, познает и проводит их с определенным сознанием и согласно принципам. Как мы заметили выше, религия имеет своим всеобщим предметом истину, однако она имеет ее своим предметом как некое данное содержание, которое познается в своих основных определениях не посредством мышления и понятий. И точно так же отношение индивидуума к этому предмету есть обязательство, основанное на авторитете, а свидетельство собственного духа и сердца, в чем содержится момент свободы, есть вера и чувство. – Именно философское понимание познает, что церковь и государство не противоположны друг другу в отношении содержания истины и разумности, а отличаются друг от друга по форме. Если поэтому церковь переходит к поучению (существовали, а также и существуют одни церкви, которые обладают лишь культом, и другие, в которых он представляет собою главное, а поучение и более развитое сознание есть лишь нечто побочное), и ее поучение касается объективных основоположений, мыслей о нравственности и разумном, то она в этом высказывании непосредственно переходит в область государства. Перед лицом ее веры и ее выдвигания авторитета в суждениях о нравственности, праве, законах, учреждениях, перед лицом ее субъективного убеждения, скорее государство представляет собою знающее; согласно его принципу содержание по существу не останавливается на форме чувства и веры, а принимает форму определенной мысли. Поскольку само по себе сущее содержание является в форме религии как особенное содержание, как учения, свойственные церкви в качестве религиозной общины, постольку эти учения остаются вне области государства (в протестантской церкви нет духовенства, которое было бы исключительным хранителем церковного учения, потому что в ней нет мирян). Так как нравственные основоположения и государственный порядок вообще перекочевывают в область религии и не только имеют к ней отношение, но и должны иметь к ней отношение, то это отношение дает, с одной стороны, самому государству религиозную скрепу и, с другой стороны, за ним остается право и форма самосознательной, объективной разумности, право выдвигать и отстаивать ее против утверждений, имеющих своим источником субъективную форму истины, какими бы уверениями и какими бы авторитетами она _{287}себя ни окружала. Так как принцип его формы в качестве всеобщего представляет собою по существу мысль, то потому и произошло, что оно было инициатором свободы мысли и науки (а некая церковь, напротив, сожгла Джордано Бруно, Галилея же за изложение им в своих сочинениях коперниковской астрономической системы, заставила просить прощения на коленях и т.д.[12]). На его стороне наука также находит свое место, ибо стихия ее формы та же самая, что стихия формы государства; она имеет своей целью познание, а именно, познание мыслимой объективной истины и разумности. Мыслительное познание может, правда, упасть с высоты науки и опуститься до мнения и рассуждательства по основаниям, может, обращая свой взор на нравственные предметы и государственную организацию, выступать про_{288}тив их принципов и делать это с теми же притязаниями, с какими выступает церковь в отношении своих своеобразных учений, может смотреть на это мнение как на разум и на право субъективного самосознания быть свободным в своем мнении и убеждении. Принцип этой субъективности знания нами рассмотрен выше (§ 140); здесь мы должны только заметить, что, с одной стороны, государство может относиться с бесконечным равнодушием к мнению, а именно, поскольку оно есть лишь мнение, субъективное содержание; ибо в качестве субъективного содержания оно, как бы оно ни пыжилось, все же не имеет в себе подлинной силы и мощи, и государство может относиться к нему с тем же равнодушием, с каким живописцы, держащиеся на своей палитре трех основных цветов, относятся к школьной мудрости о семи основных цветах. Но, с другой стороны, государство должно защищать объективную истину и основоположения нравственной жизни против этого мнения, проповедующего дурные основоположения поскольку последнее делает себя всеобщим и разъедающим действительность существованием и поскольку, помимо этого, формализм безусловной субъективности, претендующий, что он берет своим основанием научный исходный пункт, хочет обратить учебные заведения государства против самого же государства, воспользоваться ими как орудием для предъявления притязаний церкви; поскольку это происходит, государство должно действовать против науки и взять под свою защиту объективную истину и основоположения нравственной жизни, точно так же, как оно против церкви, притязающей на неограниченный авторитет, должно, наоборот, выдвигать в целом формальное право самосознания на собственное усмотрение, убеждение и вообще на право установить собственным мышлением, чтò именно должно быть признано объективной истиной.

Дата добавления: 2015-05-10