Бауман З. Мыслить социологически. М., 1996. С. 7-25 1 страница

ТЕМА 1. СОЦІОЛОГІЯ ЯК НАУКА.

ТЕМА 15. Соціологія релігії.

ТЕМА 14. Соціологія політики.

ТЕМА 13. Етносоціологія.

ТЕМА 12. Соціологія гендеру та девіантної поведінки.

ТЕМА 11. Соціологія сім'ї

ТЕМА 10. Системне дослідження суспільства.

.

ТЕМА 9. Розвиток української соціології в ХХ ст.

ТЕМА 8. Формуваня української соціологічної думки.

ТЕМА 6. Макросоціологічні теорії в соціології ХХ ст.

ТЕМА 5. Соціологія М.Вебера.

ТЕМА 4. Соціологізм Е. Дюркгайма.

ТЕМА 3. Позитивістський напрям в соціології.

ТЕМА 2. Cоціологія О. Конта та Г.Спенсера.

Тема 1. Соціологія як наука

Львів –2008

Х Р Е С Т О М А Т І Я

з нормативного курсу “Cоціологія”

для студентів філософського факультету

спеціалізація «філософія»

доц. Борис Поляруш

Зміст

Бауман З. Мыслить социологически.........................................................................

Гіденс Е. Що таке соціологія.......................................................................................

Черниш Н. Соціологія як наука..................................................................................

Конт О. Тексты...........................................................................................................

Спенсер Г. Тексты........................................................................................................

Гумплович Л. Тексты...................................................................................................

Дюркгейм Е. Самогубство............................................................................................

Вебер М. Протестантська етика і дух капіталізму.........................................................

Вебер М. Професійна етика аскетичного протестантизму............................................

Парсонс Т. Структура социального действия. Введение..............................................

Мертон Р. К. Социальная структура и аномия.................................................................

Дарендорф Р. У пошуках нового устрою.........................................................................

Коллінз Р. Теорія конфлікту в сучасній макроісторичній соціології..........................

ТЕМА 7. Інтерпретативні теорії соціології ХХ ст.

Мід Джордж Г. Дух, самість і суспільство........................................................................

Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни....................................

Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности...................................

Драгоманов М. Чудацькi думки про украiнську нацiональну справу..........................

Старосольський В. Теорія нації.....................................................................................

Бочковський О.-І. Вступ до націології..........................................................................

Гидденс Э. Социальная стратификация..........................................................................

Цимбалістий Б. Родина і душа народу..............................................................................

Гринів О. Родина як первісна клітина суспільства.......................................................

Гобсбаум Е. Нова жінка..........................................................................................

Шеррі Б. Ортнер Чи співідноситься жіноче з чоловічим як природа з...............

Андерсон Б. Уявлені спільноти................................................................................................

Бурдье П. Общественного мненеия не существует.................................................

Дюркгейм Э. Социология религии и теория познания.............................................

ТЕМА 16. Соціологія культури.

Фрейд З. Неудовлетворенность культурой. ...............................................................

Введение. Зачем нужна социология?

По-разному можно представлять себе социологию. Самый простой способ — вообразить длинный ряд библиотечных полок, до отказа забитых книгами. В названии либо в подзаголовке, или хотя бы в оглавлении всех книг встречается слово «социология» (именно поэтому библиотекарь поместил их в один ряд). На книгах — имена авторов, которые называют себя социологами, т.е. являются социологами по своей официальной должности как преподаватели или исследователи. Воображая себе эти книги и их авторов, можно представить определенную сово­купность знаний, накопленных за долгие годы исследований и преподавания социологии. Таким образом, можно думать о соци­ологии как о связующей традиции — определенной совокупности информации, которую каждый новообращенный в эту науку дол­жен вобрать в себя, переварить и усвоить независимо от того, хочет он стать социологом-практиком или просто желает позна­комиться с тем, что предлагает социология. А еще лучше можно представить себе социологию как нескончаемое число новообра­щенных — полки все время пополняются новыми книгами. Тогда социология — это непрерывная активность: пытливый интерес, постоянная проверка полученных знаний в новом опыте, непре­кращающееся пополнение накопленного знания и его видоизме­нение в этом процессе.

Такое представление о социологии кажется вполне естествен­ным и очевидным. В конце концов, именно так мы склонны отве­чать на любой вопрос типа: «Что такое X?» Если, например, нас спросят: «Что такое лев?», то мы сразу покажем пальцем на клетку с определенным животным в зоопарке или на изображение льва на картинке в книжке. Или, когда иностранец спрашивает: «Что такое карандаш?», мы достаем из кармана определенный предмет и показываем его. В том и другом случае мы обнаруживаем связь между определенным словом и столь же определенным предметом и указываем на нее. Мы используем слова, соотносящиеся с пред­метами, как замену этих предметов: каждое слово отсылает нас к специфическому предмету, будь то животное или пишущее ору­дие. Нахождение предмета, «представляемого» нам с помощью слова, о котором спрашивают (т.е. нахождение референта слова), и является правильным и точным ответом на поставленный во­прос. Как только я нашел такой ответ, я знаю, как пользоваться до сих пор не знакомым мне словом: в соотношении с чем, в какой связи и при каких условиях. Ответ такого рода, о котором идет речь, учит меня только одному — как использовать данное слово.

Но вот чего мне не дает ответ на такого рода вопрос, так это знаний о самом предмете — о том предмете, на который мне ука­зали как на референт интересующего меня слова. Я знаю только, как выглядит предмет, так что впоследствии я узнаю его в качестве предмета, вместо которого выступает теперь слово. Следователь­но, существуют пределы — и довольно жесткие — знания, которо­му меня может научить метод «указывания пальцем». Если я обна­ружу, какой именно предмет соотносится с названным словом, то мне, вероятно, сразу же захочется задать и следующие вопросы:

«В чем особенность данного предмета?», «Чем он отличается от других предметов и насколько, почему требует специального на­звания?» — Это лев, а не тигр. Это карандаш, а не авторучка. Если называть данное животное львом правильно, а тигром — непра­вильно, то должно быть нечто такое, что есть у львов и чего нет у тигров (это нечто и делает львов тем, чем тигры не являются). Должно быть какое-то различие, отделяющее львов от тигров. И только исследовав это различие, мы сможем узнать, кто такие на самом деле львы, а такое знание отлично от простого знания о предмете, заменяемом словом «лев». Вот почему мы не можем быть полностью удовлетворены нашим первоначальным ответом на во­прос: «Что такое социология?»

Продолжим наши рассуждения. Удовлетворившись тем, что за словом «социология» стоит определенная совокупность знания и определенного рода практика, использующая и пополняющая это знание, мы должны теперь задаться вопросами о самих этих зна­ниях и практике: «Что в них есть такого, что позволяет считать их именно «социологическими»?», «Что отличает эту совокупность знаний от других его совокупностей и, соответственно, практику, продуцирующую это знание, от других ее видов?».

В самом деле, первое, что бросается в глаза при виде библио­течных полок с книгами по социологии, это масса других полок с книгами вокруг них не по социологии. Наверное, в каждой уни­верситетской библиотеке можно обнаружить, что ближайшими соседями книг по социологии являются книги, объединенные руб­риками: «история», «политическая наука», «право», «социальная политика», «экономика». И, наверное, библиотекари, расположив­шие эти полки рядом, имели в виду прежде всего удобство и до­ступность книг для читателей. Судя по всему, они полагали, что читатель, просматривая книги по социологии, может случайно обнаружить необходимые ему сведения в книге, скажем, по исто­рии или политической науке. Во всяком случае это гораздо более вероятно, чем если бы ему попались на глаза книги, например, по физике или по инженерному делу. Другими словами, библиотека­ри предполагают, что предмет социологии несколько ближе к об­ласти знаний, обозначаемых словами «политическая наука» или «экономика»; и, вероятно, они еще думают, что различие между книгами по социологии и теми, что расположены в непосредст­венной близости от них, несколько менее выражено, не так четко обозначено и не столь существенно, как различие между социоло­гией и, к примеру, химией или медициной.

Независимо от того, посещали подобные мысли головы библио­текарей или нет, они поступили правильно. Совокупности зна­ний, помещенные ими по соседству, и в самом деле имеют много общего: все они касаются рукотворного мира, т.е. части мира, или его аспекта, несущего на себе отпечаток человеческой деятельнос­ти, которой не существовало бы вообще, не будь действий челове­ка. История, право, экономика, политическая наука, социология — все они рассматривают человеческие действия и их последствия. Это то, что присуще им всем, и потому они действительно могут рассматриваться вместе. Однако если все перечисленные совокуп­ности знания исследуют одну и ту же «территорию», то что их разделяет, если вообще разделяет что-то? В чем заключается спе­цифика, которая «делает их разными», определяет отличия и раз­деляет названия? На каком основании мы утверждаем, что, не­смотря на все сходства и общность исследуемого поля, история — это не социология и не политическая наука?

Любой из нас может сходу дать простой ответ на эти. вопросы:

разделение между совокупностями знаний должно отражать раз­личные стороны изучаемого ими мира. Человеческие действия или аспекты человеческих действий различаются между собой, и при разделении всей суммы знаний на отдельные совокупности мы лишь принимаем во внимание этот факт. Так, мы сказали бы, что

история занимается действиями, происходившими в прошлом и не имеющими места теперь, а социология сосредоточена на насто­ящих событиях и действиях или на таких общих свойствах дейст­вий, которые не меняются со временем; антропология говорит о человеческих действиях, происходящих в обществах, пространст­венно удаленных и отличных от нашего, а социология обращает внимание на действия, происходящие в нашем обществе (чем бы оно ни было), или на такие аспекты этих действий, которые оста­ются неизменными в различных обществах. В случае с другими ближайшими родственниками социологии «само собой разумею­щийся» ответ уже будет менее «само собой разумеющимся». Одна­ко, если все-таки попробовать ответить на наш вопрос подробным же образом, то окажется, что политическая наука изучает в основ­ном такие действия, как захват власти и правление; экономика занимается действиями, относящимися к использованию ресур­сов, а также к производству и распределению товаров; правоведе­ние исследует нормы, регулирующие человеческое поведение, а также то, как эти нормы формулируются, делаются обязательны­ми и принудительными... Как видим, если продолжать в том же духе, то придется сделать вывод: социология является остаточной дисциплиной, пробавляющейся тем, что остается вне поля зрения других дисциплин. Чем больше материала помещают под свои микроскопы другие дисциплины, тем меньше остается проблем для обсуждения у социологии; словно «где-то там», в человечес­ком мире существует ограниченное количество фактов, ждущих, когда их соберут и расчленят в соответствии с присущими им свой­ствами специальные отрасли науки. Незадача с таким «очевид­ным» ответом на наш вопрос заключается в том, что, как и боль­шинство других убеждений, представляющихся нам самоочевид­ными и безоговорочно верными, он остается очевидным лишь до тех пор, пока мы воздерживаемся от более пристального взгляда на все предположения, заставляющие нас принять такой ответ. Поэтому давайте попытаемся проследить все стадии, через кото­рые мы пришли к столь очевидному ответу.

Прежде всего откуда мы узнаем, что человеческие действия подразделяются на определенное число различных типов? — Из того факта, что они именно так были классифицированы и что каждая единица в этой классификации получила свое собственное название (например, мы знаем, когда речь идет о политике, ког­да — об экономике, когда — о законах, и знаем, что где искать), а также благодаря тому, что есть группы надежных экспертов, знающих и достойных людей, которые претендуют на обладание осо­бым правом исследовать, высказывать компетентное мнение, ру­ководить или советовать по поводу каких-либо определенных ти­пов действия, а не иных. Но давайте продвинемся в нашем иссле­довании еще на один шаг вперед: каким образом мы вообще узна­ем, каков человеческий мир «сам по себе», т.е. до того, как он подразделен на экономику, политику или социальную сферу, и независимо от такого подразделения? Вполне очевидно, что мы узнали это не из нашего собственного жизненного опыта. Человек не живет сначала в экономике, потом в политике; человек не пере­мещается из социологии в антропологию, когда путешествует из Англии в Южную Америку, или из истории в социологию, стано­вясь на год старше. Если мы и можем подразделять данные облас­ти в нашем опыте и можем сказать, что это действие здесь и сей­час относится к политике, тогда как другое имеет экономический характер, то только потому, что нас уже заранее научили делать такие различия. Следовательно, то, что мы на самом деле знаем, — это не мир сам по себе, а то, что мы с ним делаем; мы претворяем в практику, так сказать, наш образ мира, модель, аккуратно со­бранную из кирпичиков, приобретенных в процессе обучения и освоения языка.

Итак, можно сказать, что различия между научными дисцип­линами не являются отражением естественных различий в челове­ческом мире. Наоборот, именно разделение труда между учеными, изучающими действия людей (разделение, которое поддерживает­ся и усиливается взаимным разделением сфер компетенции и осо­бых прав решать, что относится к сфере компетенции каждой груп­пы), и проецируется на карту человеческого мира, которую мы храним в своем сознании и затем используем в нашей деятельнос­ти. То есть разделение труда между учеными соответственно струк­турирует мир, в котором мы живем. Значит, если мы хотим рассе­ять это наваждение и найти сокрытое место того «истинного раз­личия», тй нам лучше взглянуть на практику существования само­ценных дисциплин, которые, как нам казалось вначале, отражают естественную структуру мира. Теперь мы можем предположить, что как раз эта практика различных дисциплин и составляет раз­личия прежде всего; что если и существует какое-либо отражение, то оно направлено в сторону, противоположную той, о которой мы думали вначале.

Как отличить друг от друга разные виды практики, или прак­тические сферы разных научных дисциплин? Видимо, следует начать с их отношения к тому, что они выбрали в качестве предмета своего исследования, а это отношение мало чем различается или не различается вовсе. Все они заявляют о том, что подчиняются одним и тем же правилам поведения, когда занимаются своим предметом. Все они прилагают максимум усилий, чтобы собрать все соответствующие факты. Все они стараются доказать, что факты получены правильно, что они проверены и перепроверены и что информация о них достоверна. Все они пытаются придать своим утверждениям о фактах ту форму, в которой они могут быть ясно и недвусмысленно поняты и проверены на соответствующем им опыте, а также на опыте, который станет доступным в будущем. Все они стараются предвосхитить или устранить противоречия между утверждениями, которые они выдвигают или опровергают, с тем, чтобы не было двух утверждений, которые не могут быть истинными одновременно. Короче говоря, все они пытаются вы­полнять свои обещания; получать и представлять свои открытия обоснованно, с помощью надежного метода (т.е. предполагается, что используемый метод ведет к истине). Наконец, они готовы принять критику и даже переосмыслить свои утверждения, если они не сделали этого. По сути дела, никаких различий в том, как понимается и реализуется практически задача экспертов и их «тор­говая марка» — научная ответственность, — не существует. Вряд ли нам удастся обнаружить какое-нибудь различие и в большинст­ве других аспектов научной практики. Все, кто претендует быть научным экспертом, используют, как очевидно, похожие страте­гии сбора и обработки своих фактов: они наблюдают изучаемые объекты в их естественной среде (к примеру, людей в их «нор­мальной» повседневной жизни дома, в общественных местах, на работе, на досуге) или в специально сконструированных и тщатель­но контролируемых экспериментальных условиях (когда, например, человеческие реакции просматриваются в целенаправленно органи­зованной среде или когда людей просят отвечать на вопросы, сфор­мулированные так, чтобы предотвратить нежелательное вмешатель­ство); либо используют в качестве фактов данные подобных наблю­дений, полученные ранее (скажем, данные переписей населения, архивы полиции, церковные записи). Все ученые разделяют общие логические правила вывода и обоснования (или опровержения) заключений, сделанных из собранных и проверенных ими фактов.

Однако, как нам кажется, наша последняя надежда найти ис­комое «значимое отличие» заключается в вопросах, характерных для любой отрасли исследования, т.е. вопросах, определяющих точки зрения {когнитивные перспективы}, с которых рассматрива­ются, исследуются и описываются человеческие действия учены­ми, принадлежащими к различным дисциплинам; а также в прин­ципах, упорядочивающих полученную по этим вопросам инфор­мацию и преобразовывающих ее в модель данной сферы или дан­ного аспекта человеческой жизни.

В самом первом приближении, экономику, например, интере­сует прежде всего соотношение издержек и эффективности чело­веческого действия. По всей вероятности она рассматривает это действие с точки зрения распоряжения ограниченными ресурса­ми, к которым стремятся участники действия и хотят использо­вать их к наибольшей своей выгоде. Следовательно, в экономи­ческой науке отношения между действующими индивидами (ак­торами) выступают как аспекты производства и обмена товарами и услугами, регулируемые спросом и предложением. Очевидно, что эта наука суммирует свои выводы и открытия, составляя из них модель процесса, посредством которого ресурсы образуются, добываются и распределяются в зависимости от спроса.

Со своей стороны политическая наука чаще всего интересуется иным аспектом человеческого действия, а именно тем, который изменяет (или изменяется сам) реальное или предполагаемое по­ведение других действующих лиц (это воздействие обычно назы­вают властью или влиянием). Политическая наука будет рассмат­ривать человеческие действия с точки зрения асимметрии власти и влияния: поведение одних действующих лиц в ходе такого взаи­модействия изменяется гораздо существеннее, нежели поведение других — их партнеров. Она, видимо, организует свои знания во­круг таких понятий, как «власть», «господство», «авторитет» и т.п., относящихся к классу понятий, с помощью которых исследуется дифференциация шансов получить то, по поводу чего стороны всту­пают в определенные отношения и за обладание чем они борются.

Однако предмет интереса экономики и политической науки (как и других гуманитарных наук) никоим образом не чужд соци­ологии. Вы обнаружите это, как только взглянете на любой список рекомендуемой литературы для студентов-социологов: в нем на­верняка найдется хотя бы несколько работ ученых, именующих себя историками, политологами, антропологами. И все же социо­логия, как и другие отрасли социального исследования, имеет соб­ственную познавательную перспективу, т.е. свой угол зрения и набор вопросов для изучения человеческих действий, а также соб­ственную совокупность принципов интерпретации фактов.

Подводя первые и приблизительные итоги, можно сказать: то, что отличает социологию и придает ей особый характер, — это привычка рассматривать человеческие действия как элементы бо­лее широких структур, т.е. отнюдь не случайных совокупностей действующих лиц, замкнутых в сети взаимной зависимости (зави­симость же есть состояние, при котором вероятность того, что действие будет предпринято, как и вероятность успеха этого дей­ствия, меняются в соответствии с тем, что представляют собой другие действующие лица, что они делают или могут сделать). Со­циологи спросили бы, каковы могут быть последствия этой зам­кнутости, ограниченности людей рамками отношений взаимной зависимости для их реальных и возможных действий. Такого рода вопросы и формируют объекты изучения социологии, которую более всего интересуют структуры, сети взаимосвязей, взаимообу­словленность действия и увеличение или сокращение степеней свободы действующих лиц. Единичные действующие лица, вроде меня или вас, оказываются в поле зрения социологического ис­следования в качестве единиц, членов или партнеров в сети взаи­мозависимостей. Можно сказать, что основными вопросами соци­ологии являются следующие: в каком смысле значима эта зависи­мость одних людей от других, что бы они ни делали; в каком смысле значимо то, что они всегда живут (и не могут иначе) сообществом, во взаимосвязи, обмениваясь, конкурируя и кооперируясь с дру­гими людьми? Все это, охватываемое такого рода вопросами (а не некая отдельная совокупность людей или событий, отобранных для целей исследования, и не определенный набор человеческих действий, отвергнутый другими направлениями исследований), составляет особую область социологического анализа и позволяет определить социологию как относительно самостоятельную отрасль гуманитарных и социальных наук. Итак мы можем заключить, что социология является первым и основным способом осмысления че­ловеческого мира; в принципе его можно осмысливать и другими способами.

Среди этих других способов, от которых мы отделили социо­логию, особое место занимает так называемый здравый смысл. Вероятно, социология более, чем другие отрасли науки, обнару­живает свою связь со здравым смыслом (с этим богатым, хотя и неорганизованным, несистематическим, зачастую не передаваемым словами знанием, которым мы пользуемся в нашей обыденной жизни), чреватую существенными для ее существования и практи­ки проблемами.

В самом деле, лишь немногие науки озабочены тем, чтобы выразить свое отношение к здравому смыслу; многие даже не за­мечают его существования, не говоря уже о том, чтобы видеть в нем проблему. Большинство наук определяется в понятиях гра­ниц, отделяющих их от других наук, или «мостов», соединяющих с ними, — посредством надежных и систематических, как и они сами, направлений исследований. Они не чувствуют достаточной общности со здравым смыслом, чтобы утруждать себя проведени­ем границ или наведением мостов с ним. И их безразличие, следу­ет признать, вполне обоснованно: здравому смыслу нечего сказать о предметах, которые занимают физику, химию, астрономию или геологию (а если он берется судить о них, то только с любезного позволения самих этих наук и лишь в той мере, в какой им удается сделать свои замысловатые открытия понятными для простых лю­дей). Предмет изучения физики или астрономии вряд ли когда-либо окажется в поле зрения обычных людей — внутри, так ска­зать, вашего и моего повседневного опыта. И потому мы, будучи не экспертами, а простыми людьми, не можем составить своего мнения об этих предметах без подсказки ученых. Объекты, иссле­дуемые упомянутыми науками, обнаруживают себя лишь при весьма специфических обстоятельствах, которые обычным людям недо­ступны: на экране ускорителя стоимостью в миллионы долларов, сквозь линзы гигантского телескопа, на дне шахты глубиной в несколько тысяч метров, — только ученые могут их наблюдать и экспериментировать с ними. Эти объекты и события — монопо­лия конкретной отрасли науки (или даже нескольких избранных ее экспериментаторов), собственность, не разделяемая ни с кем, кто не принадлежит к данной профессии. Будучи полновластны­ми собственниками опыта, доставляющего данные для исследова­ний, ученые полностью контролируют обработку, анализ и интер­претацию этих данных. Результаты такой обработки должны под­вергаться тщательному критическому рассмотрению со стороны других ученых — но только ученых. Они не должны состязаться с общественным мнением, здравым смыслом или какой-то другой формой проявления мнения неспециалистов по одной простой причине: общественного мнения или точки зрения здравого смыс­ла по изучаемым ими вопросам не существует.

Другое дело — социология. В социологическом исследовании не используются гигантские ускорители или радиотелескопы. Опыт, поставляющий данные для социологических открытий, которые затем ложатся в основу социологического знания, — это опыт обычных людей в их обычной, повседневной жизни; опыт, доступный в принципе (хотя на практике и не всегда) каждому; опыт, кото­рый до того, как попасть в магический кристалл социолога, был уже пережит кем-то — несоциологом, человеком, не обученным социологическому языку и не умеющим смотреть на вещи с соци­ологической точки зрения. В конце концов, мы все живем в окру­жении других людей и взаимодействуем друг с другом. Все мы хорошо усвоили, что наши выгоды зависят и от деяний других • людей. Все мы, и не однажды, прошли через страшный опыт раз­рыва отношений с друзьями и чужими. О чем бы ни толковала социология, все это уже было в нашей жизни. Так и должно быть, иначе мы не смогли бы управлять ходом нашей жизни. Для того чтобы жить в сообществе с другими людьми, нам нужно многое знать; «здравый смысл» и есть название этому знанию.

Глубоко погруженные в повседневную обыденность, мы едва ли когда-нибудь останавливаемся, чтобы осмыслить пройденное нами; еще реже бывает у нас возможность сравнить наш личный опыт с судьбой других людей, увидеть социальное в индивидуаль­ном, общее в частном; именно это и делают для нас социологи. Нам нужно, чтобы они показали, как наши индивидуальные био­графии переплетаются с историей, которую мы разделяем с други­ми людьми. И неважно, удается социологам продвинуться столь далеко или нет, у них все равно нет другой точки отсчета, кроме повседневного опыта, который они разделяют с вами и со мной, т.е. кроме того «сырого материала», который насыщает повседнев­ную жизнь каждого из нас. Уже по одной этой причине социоло­ги, как бы они ни старались следовать примеру физиков или био­логов и отстраняться от изучаемых ими объектов (т.е. смотреть на ваш и мой жизненный опыт как на «внешний объект», с точки зрения беспристрастного и отдаленного наблюдателя), не могут полностью уйти от того внутреннего знания об опыте, который они пытаются понять. И как бы они ни старались, им суждено находиться по обе стороны того опыта, который они стремятся интерпретировать, т.е. быть вне и внутри него одновременно. (За­метьте, как часто социологи употребляют личное местоимение «мы», когда сообщают о своих открытиях и формулируют свои общие положения. Они говорят «мы» вместо того, чтобы назвать «объект», включающий в себя и тех, кто исследует, и тех, кого исследуют. Можете ли вы представить себе физика, который говорит о себе и

о молекулах «мы»? Или астронома, называющего себя и звезды одним словом — «мы»?)

Но отношения социологии и здравого смысла еще более спе­цифичны. Явления, которые наблюдают и обобщают физики и астрономы, открываются им в невинном, первозданном виде, не обработанными, свободными от ярлыков, готовых определений и предварительных интерпретаций (за исключением тех случаев, когда физики, первыми проводя некоторые эксперименты, вызывают своими интерпретациями само появление этих феноменов). Они ждут, пока физик или астроном не даст им названия, не определит их место среди других явлений и не разместит в упорядоченном целом; короче говоря, пока он не обозначит их, не придаст им значение. Но крайне мало, если существуют вообще, социологи­ческих эквивалентов (аналогов), подобных чистым и неизвестным феноменам, которые еще раньше не получили бы какого-нибудь значения. Изучаемые социологами человеческие действия и взаи­модействия уже были названы и обдуманы, пусть недостаточно связно и внятно, самими действующими лицами: еще до того, как социолог приступил к их изучению, они были объектами обыден­ного знания и здравого смысла. Семья, организация, родственные связи, соседские общины, города и деревни, нации и церкви, лю­бые другие совокупности людей, основанные на регулярном взаи­модействии, уже давно были наделены значением и смыслом дру­гими действующими лицами, так что теперь действующие лица сознательно обращаются к ним в своих действиях как к носителям данных им значений. Простые люди и профессиональные социо­логи, описывая эти объекты, могут пользоваться одними и теми же названиями, одним и тем же языком. Какое бы социологичес­кое понятие мы ни взяли, оно всегда будет отягощено значениями (смыслами), данными ему обыденным знанием и здравым смыс­лом «простых» людей, вроде нас с вами.

Дата добавления: 2015-05-26