Речь Аристофана: Эрот как стремление человека к изначальной целостности 5 страница

18) Путеводной звездой нашей деятельности должны быть не однообразные фантазии, а ясно усвоенные понятия. Обычно бывает обратное. При ближайшем исследовании мы убеждаемся, что в конце концов решающий голос во всех наших делах принадлежит не понятиям, не рассуждению, а именно воображению, облекающему в красивый образ то, что оно желало бы нам навязать. Не помню, в каком романе, — у Вольтера или Дидро, — юному герою, стоявшему, как Геркулес на распутье, добродетель всегда представлялась в виде старого наставника, держащего в левой руке табакерку, а в правой — понюшку табаку и разглагольствующего о нравственности; порок же — в виде камеристки его матери. Особенно в юности наши грезы о счастье облекаются в форму тех или иных образов, сохраняющихся иногда в течение половины, а то и всей жизни. В сущности, это лишь блуждающие огни, ибо как только мы достигаем их, они тотчас же рассеиваются в ничто, и мы видим, что они не могут дать нам того, что сулили. В мечтах этих нам рисуются разные сцены из домашней, общественной, светской или деревенской жизни, рисуются жилище, обстановка, знаки отличия или уважения и т. п.— "у всякого безумца своя фантазия"; к их числу принадлежит часто и образ любимой женщины. Вполне понятно, почему это так; все реально существующее, будучи непосредственно, действует прямее и сильнее на нашу волю, чем понятие, абстрактная мысль, дающая лишь нечто общее без частного: а только это последнее и может быть реально — потому-то чистые понятия и влияют косвенно на нашу волю. Зато только понятие исполняет то, что обещало; доверие к нему одному — признак культуры. Правда, понятие иногда нуждается в пояснении, в иллюстрации какими-либо образами, однако cum grano salis.

19) Предыдущее правило следует подчинить более общему: надо всегда господствовать над впечатлениями настоящего и вообще всего реально существующего. Впечатления эти несоразмерно сильнее мыслей и знаний, и не в силу своего объекта и содержания, часто ничтожного, а благодаря форме, благодаря своей реальности и непосредственности, влияющей на наш дух, нарушающей его покой или колеблющей его принципы. Нетрудно заметить, что все реально существующее действует на нас сразу со всей своей силой, мысли же и доводы, напротив, обдумываются по частям и для этого требуют времени и покоя, а потому мы не во всякую минуту способны справиться с ними. Вследствие этого, удовольствия, от которых мы по размышлении отказались, продолжают дразнить нас, пока мы их видим; точно так же суждение, в состоятельности коего мы убеждены, оскорбляют нас, обида, заслуживающая на наш же взгляд только презрения, сердит; точно так же десять доводов против существования опасности перевешиваются кажущеюся ее наличностью. Здесь сказывается врожденная неразумность нашего существования. Женщины особенно часто подпадают влиянию впечатлений, да и у немногих мужчин окажется такой перевес разума, который охранял бы их от этого влияния. Если мы не можем вытравить впечатление путем размышления, то самое лучшее нейтрализовать одно впечатление другим — противоположным, напр., впечатлению обиды противопоставить посещение лиц, уважающих нас, впечатлению грозящей опасности — исследование средств к ее предотвращению. Лейбниц (nouveaux essais, L. I, с.2, 11) рассказывает, что одному итальянцу удалось вынести пытку благодаря тому, что он, как решил заранее, ни на минуту, пока его пытали, не выпускал из воображения вид виселицы, к которой привело бы его признание; время от времени он восклицал "я вижу тебя"; впоследствии он объяснил, что это относилось к виселице. По той же причине очень трудно остаться непоколебимым в своем мнении, когда все окружающие держатся противоположного мнения, и действует сообразно этому — даже, если мы твердо убеждены в своей правоте. Для бежавшего от преследователей и серьезно хранящего incognito короля церемонные поклоны его верного спутника — хотя бы и с глазу на глаз — составляют почти необходимое утешение, без которого он мог бы усомниться в самом себе.

20) Указав еще во II-ой главе на высокую ценность здоровья, первого и важнейшего условия нашего счастья, я приведу теперь несколько общих правил его сохранения и укрепления.

Чтобы закалить себя, человеку необходимо, пока он здоров, подвергать как все свое тело, так и отдельные его части сильным напряжениям, утомлять его и приучать себя противостоять всяким вредным влияниям. Но как только наступает болезненное состояние всего тела или одного органа, следует немедленно перейти на противоположный режим и всячески беречь и щадить свое больное тело или орган; болящее, ослабленное тело непригодно для закаливания.

21) Чтобы хорошо прожить свой век, полезно запастись изрядной мерой осторожности и снисходительности; первая охраняет от вреда и потерь, вторая — от споров и ссор.

22) Удивительно, как легко и скоро сказывается в разговоре людей однородность (Homogenitat) пли разнородность (Heterogenitэt), их духа и характера; это сказывается во всякой мелочи. Разговор может вестись на самую безразличную неинтересную тему, но если собеседники существенно разнородны, то почти каждая фраза одного произведет на другого более или менее неприятное впечатление, а то и рассердит его. Люди же однородные тотчас и во всем почувствуют известную общность, переходящую при совершенной однородности в полную гармонию, а то и в унисон. Этим объясняется, во-первых, почему заурядные люди так общительны и так легко находят повсюду подходящее общество — "славных, добрых". С людьми незаурядными, — наоборот: чем более они выдаются, тем они необщительнее; иногда они столь одиноки, что испытывают большую радость, найдя в другом хоть одну, хотя бы ничтожную, но однородную с их характером черточку. Один человек может значить для другого не больше, чем тот для него. Действительно великий дух парит одиноко, как орел в вышине.— Во-вторых, это объясняет еще, почему люди одних воззрений так скоро находят друг друга, словно они взаимно притягиваются какой-то силой — "рыбак рыбака видит издалека". Правда, чаще всего это можно наблюдать на людях с низкими помыслами или убогими по уму: нo это только потому, что их —легионы, тогда как натуры высшие, выдающиеся не только называются редкими, но редки на самом деле. Поэтому, напр., в каком-нибудь большом, преследующем практические цели собрании, два отъявленных мошенника с такой легкостью распознают друг друга, словно они носят особые значки, и затем вступают в союз, чтобы учинить какое-либо мошенничество или предательство. Предположим нечто немыслимое — большое общество, сплошь состоящее из умных, богато одаренных людей, среди коих затесались два дурака; эти двое непременно почувствуют друг к другу сердечное влечение и каждый из них в душе будет рад, что ему удалось встретить хоть одного рассудительного человека. Весьма любопытно присутствовать при том, как двое, преимущественно из нравственно и умственно неразвитых люден, стараются сойтись поближе, спешат навстречу один другому с приятельскими, радостными приветствиями, словно они давно знакомы; это настолько поразительно, что хочется поверить — по буддийскому учению о переселении душ, что они были уже когда-то, в прежней жизни, друзьями.

24) Я дарю свое уважение тому человеку, готов назвать избранным того, кто, будучи незанят, ожидая чего-либо, не примется барабанить и постукивать всем, что только попадется ему в руки — палкой, ножиком, вилкой, еще чем-нибудь; это покажет мне, что он размышляет. Но, по-видимому, у многих людей зрение всецело заменило собою мышление: они стараются познать свою жизнь посредством постукивания, — если в данный момент нет сигары, отвечающей этой же цели. По той же причине они постоянно вслушиваются и вглядываются во все, что происходит вокруг.

1. А.А. ГУСЕЙНОВ ИДЕЯ НЕНАСИЛИЯ - УТОПИЯ СОВРЕМЕННОСТИ

Основной текст Корана открывается словами, что эта книга предназначена для тех, кто стоит на пути веры. Эту мысль можно понять так, что она предназначена не для того, чтобы неверующего сделать верующим, а для того, чтобы верующего укрепить в вере, научить его говорить о своей вере. На мой взгляд, таков парадокс всех экзистенциальных проблем: экзистенциальные проблемы не столько познаются, сколько узнаются. Они познаются до познания. Для того, чтобы освоить какие-то знания о такой проблеме, нужно предварительно знать и, что еще более важно, принять ее. Несомненно, ненасилие относится к таким проблемам. Судя по высказываниям коллег, по реакции средств массовой информации, по другим источникам, которые фиксируют духовные настроения, состояние общественного мнения в стране, - я должен с сожалением констатировать, что идея ненасилия большинством людей не принимается. Это обстоятельство, конечно, затрудняет разговор об этом предмете. Поэтому здесь, на самой конференции я не буду пытаться убедить в истине ненасилия того, кто в этом не убежден. Я попытаюсь свой короткий доклад ограничить описанием самой этой идеи, точнее - краткой логической ее обработкой.

Слово "ненасилие" пришло в современные европейские языки и через них - в русский язык как простой перевод, калька древнеиндийского слова ахимса, что означает невреждение, которое, в свою очередь, было термином древнеиндийских религий, прежде всего джайнизма. Это слово и термин, обозначали отказ от нанесения вреда всему живому. В таком широком значении это понятие воспринимается и сейчас многими. Но я не буду употреблять его в таком широком плане, не буду также затрагивать индивидуальные практики типа вегетарианства, которые тоже подходили бы под эту рубрику. Я буду говорить о ненасилии в общественных отношениях, о насилии как определенной социально-этической позиции.

Само слово ненасилие уже говорит о том, что содержательная нагрузка в нем падает на понятие "насилие". Ненасилие - это отказ от насилия, отрицание насилия. И поэтому подойти к этому феномену, предметно его зафиксировать мы сможем только через анализ того, что есть насилие, что тоже, между прочим, само по себе дело не простое. Насилие можно определить как такое отношение между людьми, такое общественное отношение, когда одни люди пытаются с помощью физического принуждения, непосредственного прямого физического воздействия подчинить себе волю, поведение других людей. Или как очень коротко и точно говорил Толстой: "Насиловать - это значит делать то, чего не хочет тот, над кем это насилие совершается". Насилие, как считал Гегель, означает узурпацию свободной воли в ее внешнем проявлении. Оно представляет собой определенное отношение свободных воль, людей как свободных существ. Свободную волю саму по себе узурпировать нельзя, в этом случае она не была бы свободной. Но ее можно внешне ограничить, "пленить". Насилие - это такое отношение, когда одна свободная воля путем прямого физического принуждения хочет подчинить, подчиняет себе другую.

Понятие насилия можно точнее обозначить, отчленив его от сопредельных феноменов, ближайших соседей. С одной стороны, от других форм общественного принуждения, таких, например, как правовое принуждение. Или же от таких проявлений как патерналистское принуждение, которое имеет место, например, в отношениях взрослых и младших, родителей и детей. А, с другой стороны, от природной агрессивности.

От других форм принуждения насилие отличается тем, что на таковые формы принуждения всегда дается согласие тех, кто становится объектом принуждения. Так, вступая в правовое пространство, все мы даем предварительное согласие на правовое принуждение - мысль, которая является одной из базовых в концепциях общественного договора. Когда в отношениях взрослых и детей осуществляются акты принуждения, то предполагается, что дети, став взрослыми, одобрят это - здесь тоже предполагается согласие. Насилие в отличие от них - это такой тип властных отношений, на которые согласия получено быть не может. И это обстоятельство, что необходимо жестко зафиксировать, с самого начала определяет отношения морали и насилия как взаимоисключающие. Ведь моральное одобрение насилия или моральное санкционирование насилия имело бы место там и тогда, где и когда на него дает согласие тот, кто подвергается насилию. Но если бы он давал такое согласие, то не было бы нужды в насилии.

Что же касается природных форм агрессивности, проявлений природной жестокости, то насилие отличается от них тем, что оно всегда апеллирует к социально-этическим понятиям. Оно всегда стремится подвести себя под понятие справедливости, а иногда - даже блага.

Итак, от других форм общественного принуждения насилие отличается тем, что доходит до природной жестокости. От природных же форм жестокости насилие отличается тем, что пытается обрести легитимность, апеллирует к законным и разумно-аргументируемым основаниям. Насилие - это как бы мост, который соединяет две природы человека, его общественную, культурную, гуманитарную природу и его первоначальную, физическую, животную природу. Это путь, благодаря которому мы выходим из природы, естественного состояния Гоббса, и одновременно, путь, через который мы опять туда же проваливаемся.

За насилием всегда стоит общественный (межгрупповой, межличностный) конфликт особого рода, который характеризуется предельной степенью остроты, разрывом общественных связей, невозможностью людей быть вместе в условиях, когда они не могут не быть вместе. Это такая ситуация, когда представления людей о добре и зле расходятся радикальным образом: то, что одни считают добром, другие считают злом. И наоборот. Насилие является стратегией выхода из такого конфликта с претензией на его цивилизованное решение, суть которого состоит в том, что одна сторона отождествляет себя с добром, другую же сторону идентифицирует со злом. Тем самым конфликт поднимается на уровень морального противостояния, ему придается необратимый характер. Ведь добро не может сойтись со злом. Эти понятия и придуманы для обозначения того, что не может сойтись. С помощью идеологов насилия сооружается своеобразная духовная баррикада, на которую уже после этих мыслителей, приходят генералы и солдаты с пушками.

Особенность конфликта, который, как считается, может разрешиться через насилие, поскольку это есть конфликт добра и зла, состоит в том, что каждая из противостоящих сторон рассматривает себя в качестве носителя добра, а в другой соответственно видит воплощенное зло. Поэтому, как правило, речь идет не вообще об обосновании насилия, а о таком его обосновании, которое является избирательным, позволяет оправдать насилие тогда, когда его совершаем "мы" и дискредитировать его тогда, когда оно направлено против "нас". Все современные концепции насилия характеризуются именно такой двойственностью. Чаще всего они исходят из, в целом, негативного отношения к насилию, допуская, однако, исключения для определенных случаев.

Надо сказать, что в идеологеме насилия есть кажущаяся последовательность. Если действительно есть кто-то, кто олицетворяет добро и есть кто-то, кто олицетворяет зло, то борьба добрых против злых и стремление добрых уничтожить злых - это совершенно законное действие. Такое же законное как, например, очищение поля от сорняков или очищение тела от разного рода паразитов. Но распределены ли добро и зло поиндивидно таким образом, что одни являются добрыми, а другие являются злыми? Есть ли какие-то группы людей, которые имеют изначальное заслуженное, преимущественное право говорить от имени добра?

В том то и дело, что этого нет. В каждом, даже самом добром человеке все-таки есть начало зла. И наоборот, даже в самом отъявленном злодее все-таки сохраняется начало добра и возможность выправления своей жизненной позиции. Именно поэтому насилие как определенный выход из ситуации данного конфликта на самом деле лишено разумного основания, разумной аргументации. Правда, в оправдание насилия можно привести разного рода аргументы. Так, можно привести экономические аргументы, апеллирующие к выгоде, психологические аргументы, апеллирующие к чувствам. Существуют и исторические аргументы, оправдывающие насилие в истории. Моя мысль состоит в том, что насилие не может иметь моральных аргументов, этического обоснования. То есть, нет в социальной реальности таких ситуаций, когда насилие само по себе может считаться благом, достойным и желательным способом поведения человека.

Когда мы говорим о насилии, следует различать два вопроса: как отнестись к уже состоявшемуся насилию и как сделать так, чтобы вообще устранить насилие из общественной жизни. Ненасилие есть прежде всего ответ на второй вопрос, но и в первом случае возможны разные варианты. Одно дело, когда мы хотим справиться с ситуацией насилия для того, чтобы блокировать те нежелательные результаты, которые уже возникли в результате этой ситуации: выправить материальный ущерб, какие-то психологические травмы и т.д. И другой подход: как реагировать на такую ситуацию, исходя из перспективы и для того, чтобы приблизить перспективу, когда общественные отношения вообще будут свободны от насилия. Этика ненасилия отвечает именно на второй вопрос. А именно, что мы должны сделать или как должны отнестись к ситуации насилия, если мы хотим, чтобы насилие из человеческих отношений было устранено. Здесь особо необходима оговорка. Я не мечтатель-идеалист и не полагаю, что насилие можно устранить из человеческой природы таким образом, чтобы там не пробуждались агрессивные намерения. Я также не утверждаю, что насилие возможно полностью устранить даже из такой сферы как семейные отношения. Либо же из сферы экономических отношений. Но, на мой взгляд, существует и должна находить общественную поддержку та сфера человеческой жизни, то разумно обосновываемое и морально санкционируемое публичное пространство, в котором не должно быть места насилию. Такова моя теоретическая позиция и личное убеждение.

Из ситуации насилия нельзя выйти с помощью насилия. Это один из центральных и ключевых пунктов во всех этических рассуждениях. Элементарная логика рассуждения подсказывает: чтобы устранить какое-то насилие, нужно применить еще большее насилие, и тем самым, мы сумму насилия автоматически увеличиваем. И именно эта порочная логика, что насилие можно устранить с помощью другого насилия, привела к современной ситуации, когда создано страшное оружие массового уничтожения. Даже тогда, когда этим оружием распоряжается один центр, даже в этой ситуации оказывается: это не решает проблему. Сегодня США со своими союзниками достигли абсолютного доминирования в мире по критерию силы. И что? Разве это сделало наш мир более безопасным? Или взять такое страшное явление наших дней как терроризм. Какие здесь могут быть ответы? Усилить защитные меры: вместо отпечатков пальцев еще и радужную глаза фиксировать? Всюду обыскивать всех? Всюду людей поставить с автоматами? События идут по этому пути, и какие-то непосредственные эффекты достигаются. Но все подобные действия приводят к тому, что люди еще более отчуждаются друг от друга, возникает и усиливается глубочайшее недоверие между ними. Тем самым питается почва, из которой насилие и возникает. На этом пути, разумеется, преодолеть насилие невозможно.

Единственный выход из этой порочной ситуации - это отказаться от насилия, выпрыгнуть из этого заколдованного круга. Я не знаю лучшего аргумента, лучшего обоснования всей идеологии ненасилия, лучшего образа, который дает нам представление о ненасилии, чем знакомый всем участникам конференции "Религия в изменяющейся России" известный евангельский рассказ о блуднице. Она была приведена к Иисусу Христу, ее, по законам Моисея, должно было закидать камнями. Фарисеи хотели "подловить" Иисуса, упрекнуть, что Он отступает от Законов. Сам же Иисус считал, что Он, наоборот, раскрывает их подлинную суть. В этой трудной ситуации Он предложил бросить первый камень тому, кто сам безгрешен. И никто не бросил камень. Он сам тоже не бросил и сказал: "И я тебе не судья, иди и не греши". Вот ненасилие в его чистом виде!

Особо надо сказать о том, что идеал ненасилия находится под особым подозрением, поскольку ненасильственная позиция обычно отождествляется со смирением, с покорностью, с капитуляцией перед социальным злом. Если бы это было так, то тогда идеал ненасилия вообще бы ничего не стоил. Но на ситуацию социальной несправедливости возможны разные реакции. Одна реакция - это именно покорность, смирение, капитуляция. Другая реакция - это ответное насилие, вызов социальному злу теми же насильственными средствами. Но если бы выбор ограничивался этими двумя альтернативами, то, вне всякого сомнения, ответное насилие было бы более предпочтительной позицией. Даже такой последовательный сторонник ненасилия, как Махатма Ганди говорил: "Лучше ответное насилие, чем трусость". То есть в рамках этой альтернативы, конечно же, мужественная борьба с оружием в руках многогранно предпочтительней покорности.

Все дело в том, что этими двумя альтернативами не ограничивается возможная реакция на социальную несправедливость. Наряду с ними возможен и третий вариант. Это ненасильственный ответ на социальное зло. То есть такой ненасильственный ответ, который, может быть, требует больше мужества и больше духовной силы, чем насильственный ответ. В качестве исторического примера, можно привести успешные опыты ненасилия выдающихся общественных и религиозных деятелей Махатмы Ганди и Мартина Лютера Кинга - опыты исторического масштаба и значения.

Ненасилие можно правильно понять только в том случае, если рассматривать его как постнасильственную стадию. Если обратиться к ступеням духовного возвышения человека, то можно выстроить следующий ряд: покорность, ответное насилие и ненасилие. То есть от покорности человек поднимается на стадию ответного насилия, обнаруживая мужество взяться за оружие. Но уже потом, преодолев эту стадию, он понимает, что есть еще более радикальное решение вопроса - это ненасильственная борьба. И в этом смысле силу и насилие нельзя отождествлять между собой. Насилие - это только деструктивное выражение силы, это только разрушительная сила. Но сила имеет и конструктивную форму: ею является ненасилие. Особенно уместно в данной аудитории привести такое утверждение: Новый Завет с его идеей ненасилия, любви и милосердия появляется после Ветхого Завета, насыщенного примерами насилия и жестокости. В этом я тоже вижу доказательство того, что ненасилие есть постнасильственная стадия. Ненасилие как идеал и жизненная позиция в нашу культуру были внесены учением Иисуса Христа, где мы находим самое полное и развернутое общественное заявление этой позиции.

Сейчас мир находится в очень сложной ситуации. На мой взгляд, в состоянии глубокой растерянности. Есть много свидетельств этого. Мне не хочется прибегать к устрашающим образам. Но современный мир напоминает экспресс, который мчится и наращивает скорость навстречу пропасти. По крайней мере, мчится неизвестно куда. Мир потерял перспективу, не имеет перед собой большой вдохновляющей цели. Когда говорят о крахе Советского Союза, то берут только одну сторону - нарушение равновесия сил. Но забывают другое - вместе с этим и рухнула последняя социальная утопия, которой вдохновлялось человечество. Запад считает, что для него история кончилась. Это означает, что ему хорошо, и ему не нужны новые качественные перемены. Нужно лишь удлинить продолжительность жизни, еще более увеличить свое благосостояние и т.п. Короче говоря, желательно количественно увеличить жизнь в тех формах, в которых она сегодня существует.

Но если брать другие страны, другие культуры, они тоже не предлагают никакой другой альтернативы. Пытаясь модернизировать себя, они, по сути дела, стремятся к тому, чтобы достичь такого же состояния, какого достиг Запад. Их идея ограничена теми же рамками. В этом смысле, мы, россияне, тоже сегодня оказались без духовной перспективы. Мы не имеем никакой возвышающей утопии. Без нее человеческое существование просто невозможно. Оно лишено смысла. Тогда вообще непонятно, почему мы разумные существа.

Цивилизация Нового времени вдохновлялась убеждением, что человечество может решить свои экзистенциальные проблемы и достичь совершенства на путях научно-технического прогресса. Научные достижения, производительные возможности, уровень благосостояния, достигнутые человечеством, в особенности развитыми странами Запада, поражают. Однако они не только не сделали людей счастливыми, а в каком-то смысле усугубили тяжесть существования, добавив к старым бедам много новых. Сегодня уже всем ясно: надежды на человеческое братство, связывавшиеся с научно-техническим прогрессом, рухнули. Что же дальше? Есть ли у современного общества какая-то перспектива или в самом деле история кончилась? Сегодня, думается мне, это центральный вопрос для гуманитарной мысли. Вопрос, не ответив на который, мы вообще не решим никаких социальных, духовных и нравственных проблем. Трезво перебирая все возможные варианты, решения, которые предлагаются философско-историческими, религиозными и иными учениями, и оставаясь при этом в рамках разумно аргументированных и ответственных суждений, приходишь к выводу о том, что перед вызовом современной истории у человечества нет другой перспективной, духовно возвышающей цели, способной объединить представителей всех народов, стран, культур и религий, кроме идеи ненасилия.

1. М.БЕРТЛО: НАУКА И НРАВСТВЕННОСТЬ

А.П.Огурцов

М.Бертло: Наука и нравственность

М.Бертло (1827-1907) — один из крупнейших химиков XIX века, один из основателей химической механики, осуществивший синтез ряда органических веществ и положивший начало новым направлениям в термохимии, биохимии, в общей и аналитической химии. Интересы М.Бертло не ограничивались только вопросами химии; он интенсивно и глубоко занимался изучением истории науки, философии, этики, педагогики. По всему этому кругу вопросов он оставил не дилетантские, а серьезные размышления, тесно связанные с насущными потребностями своего времени, развитием научно-рационального знания. Деятельность М.Бертло пришлась на период, когда во Франции вопреки антисциентистским построениям, выраженным в спиритуализме и скептицизме, складывалось реальное понимание важности естественных наук, когда начали складываться новые организационные формы научно-исследовательской работы, происходит изменение в отношении к науке со стороны промышленников и государственных администраторов. Возникают научные лаборатории, складываются тесные связи ученых и промышленников. Немалая роль в реализации этого подхода к науке принадлежит и самому М.Бертло, который несколько лет был научным консультантом на химическом заводе в Нуазье и организовал опытную сельскохозяйственную станцию вблизи Парижа, где ряд десятилетий проводит исследования по агрономической и биологической химии. Он был министром народного образования и предлагал осуществить реформу системы образования во Франции.

Работы М.Бертло о проблемах науки и ее развития внутренне полемичны и направлены против антисциентистских толкований науки и научного прогресса, против недоверия к науке, скептического отношения к духовной и нравственной ценности науки. Так, отмечая в работе «Наука и нравственность», что началось «новое наступательное движение мистицизма против науки»[1], М.Бертло противопоставляет идеям спиритуалистов и неотомистов позицию, которая проводит мысль об антирелигиозном характере развития науки. «Наука, — пишет он, — благодетельница человечества, благодаря ей, рано или поздно падут требования всякой мистической веры и всех предрассудков»[2]. Пафос его книги, заключающийся в утверждении нравственной и духовной силы науки, непосредственно направлен против противопоставления науки и нравственного сознания, которое было характерно для спиритуалистов (П.Жане, Олэ-Ляпрюн, Ф.Брюнетьер), против истолкования науки как технико-инструментальной силы, не способной оказать благотворного этического и духовного воздействия на человека. М.Бертло неоднократно подчеркивал: «Нравственность не имеет других основ, кроме тех, которые доставлены ей наукой», «успехи нравственности, как в прошлом, так и в будущем, как по отношению к личности, так и по отношению к обществу, всегда шли и будут идти рука об руку с успехами науки»[3]. Наука, по характеристике Бертло, является освободительницей и воспитательницей человечества. Мысль его о том, что наука представляет собой двоякую силу — нравственную и материальную, идея о том, что всеобщее торжество науки обеспечит человечеству наибольшую сумму счастья и нравственности[4] явно полемизирует с точкой зрения спиритуалистов, которые видели в нравственном сознании, выраженном в религии, исток и единственное средство достижения человеческого счастья.

М.Бертло проводит различие между положительной и идеальной наукой. Этому различению, которому он придает важное значение, посвящена специальная статья в сборнике «Наука и философия» (1886). «Наука, — пишет М.Бертло, — представляется нам с двойной точки зрения: мы различаем науку положительную, ту, которая служит единственным основанием для всякого рода приложений, все равно — в области материальной или нравственной, — и науку идеальную, обнимающую наши ближайшие надежды, создания нашего воображения и более отдаленные вероятные предположения»[5]. Он проводит мысль о решающем воздействии науки на промышленность и нравственность общества. Материальное благосостояние общества во многом зависит от успехов науки, от развитости ее приложений к сельскому хозяйству, производству продуктов потребления и пр. «Постоянное вмешательство науки в нравственный и экономический строй нашего времени — факт, не имеющий себе подобного в истории»[6]. В другом месте он замечает: «Если количество пищевых веществ, доставляемых в распоряжение человеческого рода, непрерывно увеличивается, мы этим обязаны не логическим размышлениям, не богословским декламациям, это только необходимый результат открытий химии, механики и физиологии, которые коренным образом изменили современное положение земледелия и еще более изменят его в ближайшем будущем»[7]. Понимание М.Бертло того факта, что достижения человеческой цивилизации являются хладнокровно продуманными плодами современной науки, далеко от утилитаризма, который отрицает важную роль фундаментальных научных исследований в общественном прогрессе. М.Бертло показывает, что достижения человечества в промышленно-практическом приложении науки достигнуты отнюдь не эмпирическим путем, а благодаря теоретическим изысканиям, затем нашедшим реализацию. «Главное участие в этом прогрессе должно быть отнесено на долю самых высших теоретических представлений положительной науки... Наука, одна наука, а не слепой эмпиризм породили тот изумительный прогресс, который осуществлен за последние века».

Дата добавления: 2015-05-26