Ницше и Лу Саломе: преобразование в Европе не-мщения

[254] И русский историк, преподающий в Санкт-Петербурге, и историк американский сходятся в своих утверждениях: фельдмаршал Кутузов в битве при Бородино часть своих приказов, очевидно, отдавал по-французски. Толстой уже написал об этом.

Но я попытаюсь говорить по-английски. Как дань шекспировскому измерению, проявившемуся в отношениях Фридриха Ницше и Лу Саломе — Лойлы, или Луизы фон Саломе.

В философском пейзаже того, что началось как петербургское детство.

* * *

Итак, мне придется вернуться к письмам. Подобно тому как Мераб Мамардашвили в своих «Картезианских размышлениях» в первую очередь обращается к письмам Декарта, написанным, например, к отцу Меланду или к принцессе Палатинской Елизавете.

Двадцать четвертого марта 1882 года Ницше читает письмо, пришедшее от его старой доброй подруги Мальвиды фон Мейзенбуг, в котором его корреспондентка рассказывает об «одной выдающейся юной девушке, которая, по-видимому, пришла в своих философских размышлениях к тем же результатам, что и Вы... Нам хотелось бы, чтобы Вы познакомились с этим поразительным существом...».

В Цюрихе профессор богословия Иммануил Бидермайер называл ее Demant — бриллиант, — в котором «чистота ребенка соединялась с независимостью воли, которая не оставила [255] ничего от ее детскости». Там, в Цюрихе, она написала свою «Молитву к жизни», которую Ницше положит на музыку и опубликует в 1887 году под названием «Гимн к жизни»:

Ибо любовник, без сомнения, любит возлюбленную

Не иначе, чем люблю тебя я, загадочная жизнь.

Своему другу Паулю Рэ Ницше напишет просто: «Поприветствуйте эту юную русскую от моего имени...» Пауль Рэ, вероятно, был первым, кто написал ему о «юной русской» - die junge Russin.

Он не знал ничего о «юной русской», родившейся в великолепном здании Адмиралтейства напротив Зимнего дворца в Санкт-Петербурге. В немецкоговорящей семье французского происхождения.

Позже Райнер Мария Рильке обнаружит «корни» семьи Саломе недалеко от Авиньона и Сен-Реми-де-Прованс, — еврейская семья, обратившаяся в христианство, примкнувшая сначала к реформированному кальвинизму, а потом — к лютеранству, в том виде, в каком оно существовало в лютеранских общинах Магдебурга и балтийских городов. И лишь затем мы узнаем о русском генерале царской армии Густаве фон Саломе, отце Луизы, или Лойлы, которую ее учитель и духовный отец, пастор Гийо, назовет Лу.

Эта постоянная трансформация культурного фундамента в живой телесности «Лу» как-то пересекается с размышлениями Ницше лета 1888 года, когда он делает свои проницательные записи, в которых утверждает, что в Европе «национальная истерия» преодолевается благодаря евреям – как «крайняя форма болезни европейского разума». Встреча Ницше и Саломе обретет прочное основание на уровне истинного европейского гражданства: для Лу — абсолютно естественного, а для Ницше — завоеванного сознательно, после того как он освободится от вагнеровских чар.

Ницше и Лу Саломе — в этой встрече сплетутся воедино и любовный порыв и страсть ума. Мы ясно видим это в пылком письме, которое он пишет ей 24 ноября 1882 года. Необходимо почувствовать, что, в философском отношении, поставлено здесь на карту:

[256]...И теперь, Лу, родное сердце, сотворите чистое небо... Я ощущаю в вас каждый порыв высокой души... мы чувствуем, что мы — вместе, там, куда нет доступа пошлым душам... -

Ich fühle jede Regung der höheren Seele in Ihnen... wohin die gemeinen Seelen nicht gelagen...

Что означает эта антитеза, столь часто остающаяся незамеченной, между «высокой душой» (die höheren Seele) и «пошлыми душами» (die gemeinen Seelen)?

Но вот еще одна антитеза, которая появляется у Ницше годом позже, в ноябре 1883 года, в письме к сестре Элизабет, Лизбет, страшной «ламе».

В этой антитезе биограф Ницше Курт Пауль Янц видит первое появление «новой шкалы ценностей». Однако при этом он, кажется, не замечает скрытой иронии, пронизывающей это очень любопытное письмо к «моей дорогой ламе» — mein liebes Lama.

Вот эта антитеза: «Прежде всего я различаю среди человеческих существ создания слабые и сильные. — Ich unterscheide vor Allem starke und schwache Menschen». — Примеры: Вагнер, Шопенгауэр и — Наполеон... Да, и еще — Pardon! — сама Лу, мадемуазель S., Fräulein Salome... (Frl. S.). Так Лу обретает свое место среди «сильных». Благодаря своей «блистательной энергии воли».

Как соединить эти две антитезы?

Что можно одновременно сказать о:

- «высокой душе» в сравнении с «пошлыми душами»?

и

- «сильных людях» в сравнении со «слабыми людьми»?

Существует ли связующий их принцип, что-нибудь наподобие Unschärferelation, «соотношения неопределенностей», в смысле Вернера Гейзенберга?

Ключ к ответу на этот вопрос можно найти через косвенное указание на одного автора, которым восхищался Ницше и которого читала Лу во времена своей петербургской юности, — Ларошфуко. «Месть всегда происходит из слабости души. — La vengeance precède toujours de la faiblesse de l'âme».

В 1887 году Ницше сам прокомментирует еще одну максиму Ларошфуко, очень похожую на предыдущую: «Великие [257] души — не те, кого обуревает меньше страстей, чем души обыкновенные, но те, у кого великие замыслы. — Les grandes âmes ne sont pas celles qui ont mains de passions que les âmes communes, mais celles qui ont de grands desseins».

Мы знаем сегодня больше (больше, чем мог знать Ницше) о том, о чем в XVII столетии говорили как о «великом замысле», — «великом замысле» короля Генриха IV: «объединение всей Европы», включая «Князя или Царя Русского» - этот план обсуждался с Елизаветой I, «великой королевой», вплоть до ее смерти в 1603 году.

Теперь, оставив отвлеченную сферу «душ», обратимся к политике, ницшеанской политике; это приблизит нас к разрешению вопроса о том, что означало для Ницше «высокая душа» и «пошлые души».

Во фрагменте за номером 182, предназначавшемся для книги «Воля к власти», которую Ницше в тот момент планировал написать, читаем:

скрывать под морализированием свою зависть к уму евреев — вот антисемит, пошлое существо, примитивный мерзавец, —

ist antisemitisch, ist gemein, ist plump Canaille.

Ho 26 августа 1883 года он пишет Францу Овербеку и рассказывает, что случилось, когда Лизбет, страшная «лама», заразила его «беспощадным чувством мести» — ernes schon-unglose Rachgefühl. И тем не менее, добавляет он, это то, что решительно отвергается «моим внутренним образом мыслей», meine innerste Denkweise.

Именно в это время, в июле 1883-го, в Сильс-Марии написана вторая часть «Заратустры», где противопоставляются «избавитель от случая» и «дух мщения» — der Erlöser des Zufalls и der Geist der Rache.

Лама-Элизабет появится здесь как «антисемитская гусыня», «ковыляющая гусыня», antisemitische Ganse...

Дело в том, что чувство мести, Rachgefühl, как отличительная черта «пошлых душ», одновременно является, по мнению Ницше — Ларошфуко, показателем «слабой души». Однако эти две антитезы находятся на разных уровнях: все, [258] что сказано о «высокой душе», принадлежит к варианту Лу — истина, «прошептанная на ухо», — а разговор о «сильных людях» относится к варианту Лизбет, который сама Лу очень точно назовет в 1894 году ницшеанской «философией фасада».

Что касается будущего Европы, отношение к нему Ницше мы находим в заявлении 1887 года:

Экономический союз Европы грядет неизбежно, но также... партия мира...

Партия мира... партия угнетенных... которая скоро станет великой партией... Противостоящая чувству мщения и ресентименту —

Die wirtschaftliche Einigung Europas kommt mit Notwendigkei – und ebenso... die Friedenspartei.

Eine Partei des Friedens... eine Partei der Unterdrückten... alsbald die grosse Partei... Gegnerisch gegen Rach — Nachgefühle [369].

Это — ключевое утверждение, определяющее будущее Европы, «экономического союза Европы», die wirtschaftliche Einigung Europas, связанного для Ницше с «внутренним образом мыслей»: «отвергнутое чувство мщения», Rachgefühl... abgesagt.

Тот «внутренний образ мыслей» тогда, в 1883-м, когда он пишет о Лу, о «сирокко плоти», исходящем от нее, — но в то же время преодолевая и отвергая «чувство мести» Лизбет, - этот образ мыслей теперь оказывается связанным с необходимостью «объединения Европы». Под тем углом зрения, который обнаруживается в серии выписок из Толстого, которого Ницше читал во французском переводе.

Так, в сорока посмертных фрагментах (занимающих двенадцать страниц Полного собрания сочинений) появляется перифраз или комментарий к тексту Толстого 1884 года: «В чем моя вера».

Эту «толстовскую» серию записей зимой 1887—1888 года продолжает «серия Достоевского» — десять страниц, посвященные [259] «Бесам»: заголовок всей этой серии записок будет помечен Ницше по-русски, как и само название романа. На этот раз цитаты выписываются из немецкого перевода. Но главная фраза Петра Степановича Верховенского, которую он произносит в диалоге со Ставрогиным, в самом тексте романа Достоевского написана по-французски: «Je suis nihiliste, mats j'aime la beauté. — Я нигилист, но я люблю красоту».

Незадолго перед этой работой с русскими текстами зимой 1887—1888 годов, а именно 10 июля 1887 года, появляются очень яркие фрагменты под названием «Европейский нигилизм». Фрагменты были написаны в Ленцер-Хайдэ, по пути в Сильс-Мария, и объединены по музыкальному принципу, подобно бетховенскому квартету. Фрагмент, который я буду называть «Кантата Lenzer Heide», представляет собой один из первых примеров отрицания нелепой нацистской доктрины о так называемом «метафизическом нигилизме» - в котором весной 1934 года, заручившись подписью ректора Эрнста Крика, неожиданно обвинили Хайдеггера его нацистские друзья 1933 года. То, что сам Хайдеггер будет потом воспринимать как должное и постепенно поворачивать против Ницше, бросив Ницше нацистское обвинение, предъявленное ему самому.

Тем не менее § 9 ницшевского фрагмента о европейском нигилизме содержит прямо противоположное тому, что утверждали нацисты: «Die Moral behütete... vor Nihilismus, indem sie Jedem... einen metaphysischen Werth beimass... — Мораль, защищенная... от нигилизма... насколько она различает в каждом метафизическую ценность».

Так, когда Хайдеггер, подвергшись атаке своих нацистских друзей по партии, возьмет на вооружение использовавшуюся против него нацистскую формулу, чтобы повернуть ее против Ницше и всего философского процесса от Платона и Анаксимандра, он исказит и открыто предаст мысль Ницше.

Но наиболее примечательным является развертываемый Ницше «образ мыслей»:

– идущий от Достоевского: критика «европейского нигилизма»;

– идущий к Толстому: под углом зрения «объединения Европы», к ницшеанскому императиву: «Gegnerisch gegen die Rach- und Nachgefühle — против чувства мщения».

[260] Именно этот «глубоко внутренний образ мыслей», innerste Denkweise, впервые появляется в момент первой бури в отношениях с Лу, во время кризиса 1882—1883 годов, и, более точно, в июле — августе 1883 года, — и он напрямую связан с написанной в июле второй частью «Заратустры», где противопоставляются «избавитель от случая» и «дух мщения»: der Geist der Rache.

И здесь снова проявляется его неприятие антисемитизма и расизма: «Definition des Antisemite: Neid, Ressentiment... - Определение антисемита: зависть, ресентимент...» Потом к приговору антисемиту, примитивному мерзавцу, добавится приговор пошлой арийской болтовне, plump arische Geschwätz.

Можно смело утверждать, что Ницше был первым антинацистским философом. И наиболее решительным из всех. Поскольку он с такой необычайной точностью предвидел появление и того и другого — plump Canaille и plump Geschwätz.

* * *

Работа над текстами Толстого и Достоевского продолжается с ноября 1887-го по март 1888 года; она была начата в Ницце (Франция).

В это время проект его книги уже не называется «Die Wille zur Macht», но еще не получил и нового названия «Umwerthung aller Werthe» («Переоценка всех ценностей») — в соответствии с последним планом, когда 3 сентября подзаголовок становится заглавием.

Неожиданно книга получает название «Ein Tractatus politicus».

Здесь Ницше внезапно выступает последователем Спинозы. Он обращается к «политике добродетели, ее средств и путей к власти» — Mitteln und Wegen zur Macht.

Однако в конце концов концепт власти (Macht) обретет неожиданный смысл на последних страницах записных книжек Ницше, в самом конце 1888 года (25 декабря), и будет заявлен Овербеку как Promemoria, а Петеру Гасту — как Декларация:

...то, что столь избранных в силе, молодости и власти ставят перед пушками, — это безумие (25 [15]), -

[261] Dass man eine solchen Auslese der Kraft und Jugend und Macht nachher vor die Kanonen stellt, ist Wahnsinn.

И сам Ницше — вместе с этими жертвенными избранными, в диалоге с Достоевским, Толстым, Спинозой, приходящий к мысли об «искусстве как великом творце жизненных возможностей, великом соблазнителе, великом обольстителе жизни». И здесь Ницше решительно становится на сторону «всех опороченных классов», alle die verrufenen Menschenklassen:

богохульников — die Gottes Lästerer,

имморалистов — Immoralisten;

праздношатающихся всех видов — Freizügiger jeder Art;

художников — Artisten;

евреев — Juden;

комедиантов — Spielleute —

«мы все сегодня ходатаи жизни — wir Alle sind heute die Fürsprecher des Lebens»;

«мы определяем честь земли, благородство... — wir bestimтеп die Ehre auf Erden, die Vornehmheit...»;

«мы имморалисты, мы представляем собой сегодня самую мощную силу... — wir Immoralisten sind heute die stärkste Macht..».

Разве не является декларацией солидарности со «всеми опороченными классами» переработанный весной 1888 года вариант «Партии угнетенных» — «Partei der unterdrückten», про которую в 1887 году было объявлено, что она должна появиться «скоро»?

Зимой 1887 года мы снова обнаруживаем себя на пороге зарождающейся Европы, «объединенной Европы». Это уже «мои мысли о дорогих европейцах сегодняшних — и завтрашних», которые Ницше диктует Луизе Рёдер-Видерхольд [Louise Roder-Wiederhold] и объявляет в июльском письме к Резе фон Ширнхофер [Resa von Schirnhofer]. «Я уже вижу, как она приближается, медленно и словно неуверенно - Единая Европа — das Eine Europa». Ее предвозвестили «самые глубокие и проницательные умы... Наполеон, Гёте, Бетховен, Стендаль, Генрих Гейне, Шопенгауэр... возможно, Рихард Вагнер... Новый синтез... опытным путем» — versuchsweise...

[262] Наполеон, Шопенгауэр, Вагнер — те трое «сильных людей», о которых он пишет в письме своей «ламе» в ноябре 1883 года. Однако квартет Гёте, Бетховен, Стендаль, Гейне, возможно, обладает большей завершенностью — потому что не имеет ничего общего с преувеличенным восхвалением «сильных», которое иногда как бы прорывается в том, что сам Ницше называет своей «иронической яростью» — spöttische Ingrimm.

* * *

Где же пространство Единой Европы Ницше?

Она простирается «над всеми этими национальными войнами, новыми „Империями”, или Рейхами (Reiche), и всем тем, что вылезает сейчас на передний план»: «Я вижу ее в пути, движущуюся неуверенно и медленно, Единую Европу». Сегодня мы можем сказать о ней, как это сделал Михаил Горбачев: Общий европейский дом...

«Великий экономический фактор» оказывает свое воздействие: «очень скоро, под неизбежным давлением со стороны транспорта и торговли, стремящихся к расширению до последнего предела, nach einer letzten Grenzen, станет более невозможным держаться за малые государства Европы, — я имею в виду все наши сегодняшние страны и „империи”».

Этот последний предел, letzte Grenze, нельзя найти на карте — так же, например, как дифференциал в диффенциальном исчислении Лейбница. Это — не Неман, не Урал, и не Берингов пролив... дифференциал сам по себе является движением.

И в скобках появляется очередное смелое утверждение: «Деньги как таковые уже принуждают Европу когда-нибудь собраться в единую державу... — Geld allein schon zwingt Europa irgendwann sich zu Einer Macht zusammen zu ballen»[370].

Откуда берется этот смелый перспективизм ницшеанской интуиции? Кто когда-либо говорил такое о Европе? Этого не мог даже Маркс. Руссо в своем «Суждении о вечном мире» 1756 года говорил о «Европейской республике». Но кто мог сказать Geld zwingt Europa... zusammen zu ballen?

Возможно, Ницше думает при этом о «Беседах с Наполеоном на Святой Елене», которые, по его собственному признанию, [263] он считал одной из «великих книг» столетия, наряду с эккермановскими «Разговорами с Гёте».

В «Беседах», в записи от 24 августа 1816 года, показан Наполеон, размышляющий о судьбе и величии двух городов, Москвы и Петербурга; обдумав, что он может предложить для «благополучия, интересов, радости и пользы Европейской ассоциации», он решает внедрить

одни и те же принципы, одну и ту же систему, повсюду; Европейский закон, Европейский Высший Суд, исправляющий все ошибки... Одни и те же деньги в различных формах. Европа скоро должна стать поистине единым народом, —

pour le bien-être de l’association européenne... Une тêте monnaie sous des coins différents.. L'Europe n'eût bientôt fait de la sorte vérilablement qu'un тêте peuple [371].

Снова возвращаясь к этой мысли, «Воспоминания» показывают, как сильно Наполеон раскаивался в том, что начал войну с Россией: «Придя к границе, я подумал, что должен послать моего представителя [Лористона] к Александру в Вильну: его не приняли, и война началась». Затем, спустя два или три дня, Александр прислал ко мне кого-то [Балашова], чтобы сказать, что если я отойду назад за Неман, то он согласится на переговоры. Но я, в свою очередь, решил, что это уловка...» (28 апреля 1816 года)[372].

Так потерпела крах «Европейская ассоциация». Фрагмент Ницше, написанный в 1885 году, оканчивается замечанием: «Здесь, как нигде в другом месте, следующий век пойдет по стопам Наполеона» — in den Fusstapfen Napoleons — «первых и наиболее передовых людей нового времени» — des ersten und vorwegnehmendsten Menschen neuerer Zeit,

* * *

И вот, после 8 июня 1880 года, за пять лет до появления «Мыслей о наших дорогих европейцах», Европе [264] и всему миру было адресовано обращение, прозвучавшее из уст Достоевского в день пушкинской годовщины:

«Стать настоящим русским... значит... стать братом всех людей». Потому что «назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное».

В тот момент Ницше пишет «Утреннюю зарю»: Аврора, Восход (Morgenröthe: Aurora, Dawn). Он еще не ощутил свою будущую страсть к постижению русской мысли через произведения великих русских писателей. Однако все его творчество проникнуто мыслью о преобразовании, особенно в период 1885—1887 годов. «Я назвал этот образ мыслеей философией Диониса: мысль, открывающая в создании-изменении людей и вещей высшее наслаждение бытия... — Diese Denkweise nannte ich die Philosophie des Dionysos: eine Betrachtung, welche im Schaffen Umgestalten des Menschen wie der Dinge den höchsten Genuss des Daseins erkennt...»[373]

Французское (и английское) слово «трансформация» [transformation] может быть переведено с помощью по крайней мере шести слов из немецкого лексикона Ницше:

	1887 Umbildung Религиозные потребности
1885 Umgestalten Наслаждение		Veränderung Тело
	Трансформация
1887 Ausgestaltung Волевой импульс		Verwandelung Молекула
	1887 Fortentwicklung Отмщение→Справедливость (Rache → Recht )

Такова ницшеанская гектограмма трансформации.

* * *

Denkweise: как мы видели, эта внутренняя форма предполагает для Ницше отказ от чувства мщения. Это образ мыслей, связанный с «сирокко плоти», привнесенный [265] в его жизнь Лу Саломе, молодой русской женщиной, которая станет немецкой писательницей с французским именем. И которая подарит одному из величайших философов Германии то, что она сама же позже назовет «преобразованной мерой истины» — veränderte Mass der Wahrheit...

Она написала об этом в своей книге 1910 года под названием «Die Erotik», сочиненной по просьбе Мартина Бубера. Предпочтение, которое Лу отдаст — в «Die Erotik» — телу женщины перед телом мужчины, мне видится в самой сердцевине той вселенной, которая получает способность увидеть самое себя — как носителя вибраций и цветов, фигур и законов, протяженностей и разрывов — только в той мере, в какой она сосредоточивается в женском теле или через него, в его женственности.

Эрос, говорит Лу, есть «творец пространства» — и я понимаю это буквально, в отношении вселенной как целостного процесса самосознающего творения пространства. В отношении главного момента этой трансформации — в котором мир предстает преобразованным — как носитель цветов и смыслов. Глаз, который увидит этот мир, взгляд, благодаря которому мир становится видимым, — это то, что вызревает в чреве женщины.

* * *

Единая Европа Ницше, das Eine Europa, в своем максимальном расширении охватывает своим горизонтом и Россию.

Но ничто так не близко Ницше, как вселенная Достоевского, несмотря на то, что он иногда отвергает ее. Европа существует только вместе с Россией. Линия Немана затрагивает по касательной Беларусь и выглядит так, как ее задумали и начертили Паскаль и Лейбниц: линия, которая «касается», благодаря которой будет возможно измерить движение в его бесконечном возникновении заново: его бесконечно малое приращение.

Европа по-гречески означает «широкий взгляд» — ευρυς οψ.

A eur- в Europi, и в греческом и в русском слове, обозначающем Европу, связан с ebr- в слове hebrew: евреи по-русски, или evrei по-итальянски, [266] а его метатеза, arb- обозначает «араб» (еврейское vr —> арабское rv).

Так что я могу рассматривать саму Европу как преобразующий процесс, в котором было изобретено слово «история» — ιστορια, исследование.

История сегодня должна стать толстовской благодаря своему ницшеанскому единству: местом, где война становится миром. Как в поэме Декарта «Рождение мира», написанной по заказу шведской королевы Кристины:

...тем танцем,

где война и мир разворачивают свою силу... —

...cette danse

Où la guerre et la paix étalent leur pouvoir...

Быть русским — значит «быть братом всем людям», как, отдавая дань Пушкину, сказал Достоевский. И, добавлю: «...быть сестрой...» — Это для Лу, Луизы, Лойлы. И для нее же может быть провозглашено будущее:

...im Umgestalten... höchsten Genuss... —

...в преобразовании... высшее наслаждение...

Юлия Синеокая

Дата добавления: 2015-05-29