Осень 1533

На рассвете у Анны начались схватки, повитуха вызвала меня в родильный покой. В приемной пришлось пробиваться через толпу придворных, законников, секретарей, судейских. Ближе всего к дверям расположились придворные дамы – помочь королеве в разрешении от беременности, а на самом деле – пугать друг друга кошмарными историями о тяжелых родах. Среди них – принцесса Мария, бледное, решительное личико, как всегда, нахмурено. Я подумала – жестоко со стороны Анны заставлять дочь Екатерины присутствовать при рождении ребенка, который лишит ее наследства. Улыбнулась ей, проходя мимо, Мария присела в странном, неуверенном реверансе – своем коронном реверансе. Она никому не доверяет и больше никогда доверять не будет.

В комнате – форменный ад. К спинке кровати привязана веревка, и Анна цепляется за нее, как утопающая. Простыни в крови, в очаге кипит укрепляющее варево, а повитухи знай подкидывают дрова. Анна вся в поту, рубашка сбилась выше пояса. Пока две придворные дамы в страхе бубнят молитвы, Анна испускает дикий крик ужаса и боли при каждой новой схватке.

– Ей надо успокоиться, – говорит мне одна из повивальных бабок. – Она себе только хуже делает.

Делаю шаг к кровати.

– Анна, перестань. Это может продолжаться часами.

– Это ты? – Она откидывает волосы со лба. – Явилась наконец?

– Я пришла, как только меня позвали. Что для тебя сделать?

– Можешь за меня родить? – Она остроумна, как всегда.

– Только не я!

Анна вцепляется мне в руку, шепчет:

– Господи, помоги мне! Я так боюсь!

– Бог поможет, ведь ты носишь христианского принца, разве нет? Дашь жизнь мальчику, который станет главой английской церкви.

– Не бросай меня, меня сейчас стошнит от страха.

– И на здоровье, – с готовностью подхватываю я. – Тебя ждут вещи и похуже, пока не станет лучше.

Схватки продолжаются целый день, становятся чаще, нам уже ясно – ребенок идет. Она перестает биться, отключается, почти засыпает, ее измученное тело трудится за нее. Я поддерживаю сестру, повитуха готовит пеленку для младенца и вдруг вскрикивает от радости – показалась головка, еще одно усилие – и ребенок рождается на свет.

– Хвала Господу! – восклицает повитуха.

Она наклоняется к ребенку, отсасывает ртом жидкость, раздается слабый крик. Мы обе, Анна и я, тянемся посмотреть.

– Принц? – Анна задыхается, голос охрип от крика. – Это принц Эдуард Генрих!

– Девочка! – бодро объявляет повитуха.

Анна всем весом сползает мне на руки, я слышу собственный шепот:

– Боже, только не это!

– Девочка, – повторяет повитуха. – Крепкая, здоровая.

Уверенный голос повитухи словно призывает смириться с разочарованием.

На секунду мне кажется – Анна сейчас лишится чувств. Она бледна как смерть. Я укладываю ее на подушки, убираю волосы с потного лба. Девочка!

– Живой ребенок – это уже неплохо, – говорю я, сама борясь с отчаянием.

Повитуха запеленывает ребенка, качает. Мы с Анной одновременно поворачиваем головы, услышав тонкий, пронзительный плач.

– Девочка! – В голосе Анны ужас. – Что нам толку от девчонки?

Георг сказал то же самое, когда узнал. Дядя Говард громко выругался и назвал меня бестолковой клячей, а Анну – глупой шлюхой, когда я сообщила ему новости. Все будущее семьи зависело от этой маленькой случайности – роди Анна мальчика, мы навсегда стали бы самым могущественным кланом в Англии, опорой трона. Но она родила девочку.

Генрих, непредсказуемый, как истинный король, жаловаться не стал. Взял ребенка на колени, похвалил голубые глаза, крепкое тельце. Полюбовался маленькими ручками, кулачками в ямочках, крошечными совершенными ноготками. Сказал Анне – мальчик будет в следующий раз, а пока он рад, что в доме появилась еще одна принцесса, тем более такая чудесная. Приказал приписать „есса“ в заготовленных письмах, объявляющих о рождении принца, чтобы сообщить королю Франции и императору Испании – у английского короля родилась дочь.

Стиснул зубы, постарался не думать, о чем будут судачить во всех королевских домах Европы. Над Англией будут смеяться – пройти через такие потрясения, чтобы заполучить девчонку? Сегодня вечером я просто восхищалась им – он заключил мою сестру в объятья, поцеловал в волосы, назвал своей любимой. Я его понимала – он слишком горд, чтобы показать, как сильно разочарован. Пусть он тщеславен и капризен, но несмотря на это, а может быть, именно поэтому – он великий король.

Я вернулась в свою спальню после тридцати шести часов без сна, слова гнева и отчаяния, произнесенные отцом, дядей, братом, все еще звенели в ушах. Уильям уже был там, а на столике возле камина стояли тарелка с мясным пирогом и кувшин эля.

– Я подумал, ты не откажешься поесть, – сказал он вместо приветствия.

Я упала к нему в объятия, спрятала лицо у него на груди, даже запах его рубашки уже утешает.

– О, Уильям!

– Неприятности?

– Все так злы, Анна в отчаянии, никто даже не взглянул на ребенка, кроме короля, да и он только пару минут подержал дочь на руках. Все так ужасно! Господи, если бы она только родила мальчика!

Он похлопал меня по спине:

– Тише, милая. Все образуется. Они родят еще ребенка, в следующий раз будет мальчик.

– Еще год, пока Анна забудет о своих страхах, еще год, пока я смогу от нее избавиться.

Он усадил меня за стол, вложил в руку ложку.

– Поешь. Завтра все покажется не таким страшным.

– Где Мадж? – Я опасливо оглянулась на дверь.

– Пьянствует в большой зале. Столько всего наготовлено, чтобы отпраздновать рождение принца, придется все это съесть. Ее еще долго не будет.

Я кивнула, приступая к предложенному ужину. Когда доела, он потянул меня на кровать, начал целовать ухо, шею, веки, нежно‑нежно, чтобы я позабыла и об Анне, и о нежеланной новорожденной девочке. Крепко обнял, я замерла в его объятьях, да так и заснула, одетая, поверх покрывала, разрываясь между сном и желанием, и мне снилось, что мы занимаемся любовью, а он обнимал и ласкал меня всю ночь напролет.

Едва оправившись после родов, Анна принялась организовывать королевский уход за маленькой принцессой Елизаветой. В замке Хэтфилд под руководством нашей тетки леди Анны Шелтон, рассудительной матушки Мадж, собирались устроить королевские ясли. Принцесса Мария, осмелившаяся тайком улыбнуться над крушением надежд Анны из‑за рождения девочки, должна была уехать туда же – подальше от отца и от полагающегося ей по праву места при дворе.

– Пусть сопровождает Елизавету, – беспечно заявила Анна. – Будет ее камеристкой.

– Анна, она сама принцесса, – возмутилась я. – Не может она прислуживать твоей дочери, это несправедливо.

Анна сердито посмотрела на меня:

– Дура! Именно так и надо. Люди должны видеть – она едет туда, куда я велю, служит моей дочери, значит, я – настоящая королева, а Екатерина давно позабыта.

– Анна, уймись! Сколько можно плести интриги?

Она горько улыбнулась:

– Думаешь, Кромвель уймется? Или Сеймуры? А испанский посол, его шпионская сеть и эта проклятая женщина – все разом уймутся, скажут себе: „Ладно, она за него вышла, родила ни на что не нужную девчонку, и хотя у нас на руках все козыри, давайте остановимся“. Так, что ли?

– Нет, – ответила нехотя.

Она пристально взглянула на меня:

– Объясни мне лучше, как ты ухитряешься выглядеть такой веселой и довольной, хотя, судя по твоим жалким доходам, тебе следует биться за каждый грош и давно остаться ни с чем.

Невозможно сдержать смех – так уныло она смотрит.

– Я справляюсь, – ответила коротко. – Но собираюсь в Гевер повидать детей, если ты меня отпустишь.

– Ладно, поезжай. – Она уже устала от моих просьб. – Но к Рождеству возвращайся в Гринвич.

Я побыстрей направилась к двери, пока она не передумала.

– И скажи Генриху, что пора учиться. Ему надо дать достойное воспитание. В конце года пусть отправляется к учителю.

Я замерла, рука на косяке двери, прошептала:

– Мой мальчик?

– Мой мальчик, – поправила Анна. – Сама понимаешь, нельзя всю жизнь играть.

– Я думала…

– Я уже все устроила. Он будет учиться с сыновьями сэра Франциска Уэстона и Уильяма Брертона. Мне говорили, они получают хорошее образование. Пора уж ему общаться с детьми своего возраста.

– Только не с ними! – вырвалось у меня. – Не с сыновьями этих двух.

Анна подняла бровь.

– Они – мои придворные, – напомнила она. – Их сыновья тоже станут придворными, может быть, в один прекрасный день – при его собственном дворе. Он будет воспитываться с ними, таково мое решение.

Я чуть не заорала, но вовремя одумалась, закусила палец и сумела заговорить мягко и нежно:

– Анна, он еще совсем малыш, он так счастлив в Гевере с сестрой. Если, по‑твоему, его пора учить, я останусь и буду учить его сама…

– Ты! – Она расхохоталась. – С тем же успехом можно попросить уток поучить его крякать. Нет, Мария, я так решила, и король со мной согласен.

– Но, Анна…

Она откинулась назад, прищурилась:

– Хочешь побыть с ним до конца года? Может, отослать его к учителю прямо сейчас?

– Нет!

– Тогда иди, сестричка. Решение принято, ты мне надоела.

Уильям молча наблюдает за мной, пока я мечусь взад‑вперед по нашей узкой комнатке под крышей.

– Убью ее! – Во мне все бушует.

Он прислонился спиной к двери, проверил, что створки окна закрыты и нас нельзя подслушать.

– Убью! Мой сын, мой драгоценный мальчик будет учиться с детьми этих извращенцев! Готовиться к жизни при дворе! Единым духом отправить принцессу Марию прислуживать Елизавете и отослать моего сына. Да она просто сбесилась. Последний ум потеряла со своим честолюбием. Но мой мальчик, мой мальчик…

Я больше не могла говорить, горло перехватило, колени подогнулись, я уткнулась в покрывало и зарыдала.

Уильям не покинул своего поста у двери, дал мне выплакаться.

Дождался, пока я подняла голову и утерла мокрые щеки ладонями. Только тогда подошел, опустился рядом со мной на пол. Сломленная горем, я, как была на коленках, привалилась к нему. Он нежно обнял меня, покачивая, словно ребенка.

– Мы вернем его, – шепнул в самое ухо. – Побудем с ним в Гевере, все вместе, а потом отошлем к учителю. Но скоро вернем обратно, я обещаю. Мы освободим его, любовь моя.

Дата добавления: 2015-05-29