Коммунистическая философия права 2 страница

Новая полоса развития коммунистической системы, выраженная в утверждении единодержавной сталинской тирании, сопровождалась сменой идейных символов — идолов, с которыми связывается высшее революционное право, вытекающее из революционного марксизма, большевизма.

До конца 1920-х годов в условиях романтизированной революционно-большевистской диктатуры развитие советского общества непосредственно связывалось с высокими коммунистическими идеалами и необходимостью кардинального преобразования общества и человека во имя их достижения. Теперь же, в условиях новой полосы развития, эти идеалы стали рассматриваться как отдаленные во времени, официально трактоваться в качестве перспективы, следующей "фазы" развития общества.

В качестве же непосредственных идейных задач-символов выступили новые категории, напрямую относящиеся к существующей властно-тиранической системе и связанные с необходимостью ее сохранения, упрочения и усиления, которые и стали новыми идолами. Это, во-первых, всесильная партийно-идеологизированная государственность и, во-вторых, идол социализма. Остановимся сначала на первом из них — на государственности, имеющей ключевое значение для коммунистической философии права в ее новом, осовремененном облике.

В с е с и л ь н а я п а р т и й н о — и д е о ло г и з и р о в а н н ая г о с у д а р с т в е н н о с т ь, официально именуемая "социалистической", стала с середины 1930-х годов (и в немалой мере — до настоящего времени) носительницей господствующей идеологии, а практически — инструментом придания статуса незыблемости и святости, всемерного упрочения и усиления единодержавной имперской тирании, военно-коммунистической системы, существующей в ней партократической, партийно-советской власти.

При этом власть, получившая имя "социалистической", оказалась перед необходимостью интенсивной модернизации и по содержанию, и по формам. В частности, потому, что Советы (официально провозглашенные в качестве нового типа власти — власти самих трудящихся) по сути дела оказались такими вече митинговыми институтами непосредственной демократии, которые хотя и были объявлены "всевластными", но оказались неспособными осуществлять государственно-профессиональное руководство делами общества, и которые к тому же по-прежнему причислялись к одному из "приводных ремней" механизма диктатуры пролетариата.

Да и вообще оказалось полезным во имя придания святости и внешнего престижа облагородить эту военно-коммунистическую власть рядом респектабельных, внешне демократических институтов и форм, в том числе — престижно юридических — процесс, который стал особо заметным и внешне впечатляющим в связи с принятием сталинской Конституции 1936 года.

И вот с середины 1930-х годов центральным звеном марксистской философии права, с ее визитной карточкой — "социалистическая законность", стало государство, притом именно всесильное государство, именуемое советским, социалистическим. "Всесильное" в том строгом значении этого слова, в соответствии с которым ему дозволено в с е и оно может в с е. И главное из этого "все" (а порой — чуть ли не единственное, ибо "все иное оказывается во многом неподатливым для власти") — это господство власти над личностью.

В отличие от своих коллег правоведов-либералов, поддавшихся эйфории социализма (даже таких, как Б.Н. Кистяковский), И.А. Покровский писал, что "установление публично-правовой организации всего народного хозяйства увеличит власть государства над индивидом по сравнению с нынешним во много раз. В руках государства...окажется почти безграничная возможность господствовать над всеми сторонами индивидуального существования"1.В другом месте он отмечал: "вопрос об усилении или ослаблении государственной регламентации в области экономических отношений является н е с т о л ь к о в о п р о с о м л о г и к и и л и п р а в а, с к о л ь ко в о п р о с о м о б щ е с т в е н н о й п с и х о л о г и и"2. Тут же в сноске приводится мнение B. Jacob-а, который полагает, что " социализм (будь он установлен)… мгновенно превратиться в самую тираническую, самую одиозную из всех известных форм общественного устройства и погибнет в огне всеобщего бунта, если общество не будет состоять из граждан всецело приверженных идее права, готовых уважать свободу ближнего не менее, чем защищать свою собственную... ".

Такой поворот событий в мире марксистских идей и реалий представляется на первый взгляд неожиданным, нелогичным и даже странным, если исходить из ортодоксальных марксистских взглядов на государство. Ведь государство под углом зрения этих взглядов изначально рассматривалось как институт временный, рассчитанный лишь на переходный период и обреченный по мере успехов коммунизма на отмирание. В нем не предполагалось иметь ни постоянного привилегированного аппарата, ни постоянной армии — словом, это — не государство в строгом смысле, а, по словам Ленина, "полугосударство", формой которого и должны были стать образования непосредственной демократии самих трудящихся масс — Советы.

Чем же можно объяснить такого рода поворот?

Понятно, решающую роль сыграл здесь сам факт появления мощной военно-коммунистической властной системы — то обстоятельство, что революционно-романтический порыв к коммунизму в своем истинном значении иссяк и на деле обернулся формированием тиранической военно-коммунистической системы власти во главе с единодержавным правителем, вождем, — генеральным (первым) секретарем коммунистической партии.

Но сам по себе этот факт едва ли был бы возведен в ореол всесильной священной власти, если бы он не был преподан под углом зрения коммунистической идеологии. Ведь при указанной ранее философской переориентации произошла не замена былой утопической философии на обычную государственную идеологию, возвеличивающую власть (такая идеология при абсолютизации власти — вещь распространенная), а явление совсем иного порядка. Марксистские философские догмы и определения стали своего рода обоснованием всемогущества власти. Советское государство, возглавляемое вождем коммунистической партии, было объявлено главным орудием строительства коммунизма. А потому именно оно, государство "во главе с партией", стало выражением и носителем указанного ранее высшего революционного права, дозволяющего в отношении общества, населения, каждого человека совершать любые, какие угодно акции, лишь бы они сообразовывались с марксизмом, ленинизмом, большевистскими взглядами и практикой.

Да и по своему существу государственная идеология в сталинскую эпоху — в периоды, начавшиеся со сталинской единодержавной тирании, а затем во время брежневского неосталинизма, связывалась не столько с дальними коммунистическими идеалами (они приобрели в основном декларативный, лозунговый характер, и только в хрущевское время было воспламенились живой романтикой), сколько с существованием и функционированием модернизированной военно-коммунистической системы власти, выраженной в социалистической державной государственности.

Отсюда можно понять, почему в советском обществе с середины 1930-х годов в официальных документах и коммунистической пропаганде внимание все более концентрируется не на коммунизме, а на "социалистическом государстве", "функциях государства", "государственной дисциплине", "государстве при коммунизме".

Итак, основное в модернизации власти и всей военно-коммунистической системы с 1930-х годов состояло в сохранении в новом, осовремененном варианте марксистско-ортодоксальной сущности коммунистической идеологии, выраженной в высшем революционном праве на кардинальное ("во имя коммунизма", но теперь — по воле вождя и партии) преобразовании общества. Именно поэтому, начиная с 1930-х годов, государственность неизменно понималась как: партийно-идеологизированная власть — власть, центром, ядром которой является коммунистическая партия, практически — генеральный секретарь, политбюро, секретари ЦК, первые секретари обкомов (и все это стало синонимом определению — "социалистическое государство");

власть единая с идеями коммунизма (в "обоснование" этого Сталин в конце 1930-х годов дополнил марксистские догмы положением о "сохранении государства при коммунизме");

власть — всесильная, — такая, которой как главному орудию строительства коммунизма с опорой на карательно-репрессивный и чиновничий аппарат "по плечу" решение любых задач и которой напрямую, при сохранении верховенства партии, подконтрольны все сферы общественной жизни, в том числе — экономика, культура, духовная жизнь;

власть, которой дозволено "все" — применение любых насильственных действий против тех или иных лиц, физическое уничтожение целых групп населения, переселение народов, любые "преобразования" природы и т. д.

И д о л с о ц и а л и з м а. Со временем, уже к концу 1930-х годов (а с предельной определенностью — в послевоенное время, в 1950-1960 годы), в советском обществе в ходе самой практики и в результате усилий партийных идеологов оказался найденным еще один идол — критерий-основание, выражающий существование и действие высшего революционного права — носителя современного большевизма.

Ведь при существовании относительно развитой и превозносимой на все лады советской юридической системы открыто говорить о "революционном правосознании" и "революционной законности" было делом — совсем уж упречным; и потому указанные формулировки незаметно были заменены на те, которые соответствовали новой лексике, — "социалистическое правосознание" и "социалистическая законность".

Да к тому же прежние революционные лозунги в их первозданном виде сохранялись, пожалуй, лишь в пропагандистском и литературно-научном обиходе. Судя по всему, новая полоса развития — время осознания провала быстрого коммунистического эксперимента и необходимости "сталинской стабилизации", всемогущей державной власти — вообще все более переводила былые романтические коммуно-утопические расчеты в плоскость диктуемых жизнью реальных большевистских дел: сохранение и упрочение тиранической власти, обеспечение четкой работы всей машины всевластия, придание ей современного респектабельного облика, наращивание экономического и военного могущества, новые территориальные приобретения во имя победы всемирного пролетариата, какие-то, пусть и убогие, по большей части довольно мизерные, "социалистические завоевания" внутри страны — бесплатные медицина и образование, символическая плата за жилье, гарантированные выплаты зарплаты и пенсий.

И вот все это стало охватываться формулой о "социализме".

Поэтому с 1930-х годов в советском обществе с нарастающими энтузиазмом и категоричностью провозглашаются официозные формулировки о его победах. Сначала — о победах "основ социализма", затем о "победе в основном", о "полной победе", наконец — уже в послевоенное время — о "полной и окончательной" победе, о "развитом" социализме, когда он становится "необратимым" и выражает "социалистический выбор" всего народа. Такие определения стали распространяться и на другие страны Восточной и Центральной Европы, Азии, втянутые, преимущественно по-большевистски, военным, насильственным путем в единый "социалистический лагерь".

И вот тогда формально провозглашенным основанием-критерием, необходимым для того, чтобы запускать в дело высшее революционное право с использованием всей мощи вооруженных, карательных сил, всей репрессивно-чиновничьей машины, стали интересы победившего социализма, его незыблемость, "окончательный и необратимый выбор" его народом.

Это основание-критерий сказалось на решении ряда юридических проблем, в том числе — конституционных. Само существование, казалось бы, широких социально-экономических и иных прав граждан и тем более их фактическая реализация напрямую связывалась в формулировках юридических текстов (особенно Конституции 1977 года), с тем юридически значимым условием, что они должны соответствовать "интересам социализма".

Но в наибольшей степени, пожалуй, аргумент "социализма", точнее — "угроза социализму" проявил свою большевистскую суть в критических, кризисных ситуациях. Причем, что весьма показательно, прежде всего именно в тех областях отношений, где твердость правовых норм и принципов имеет, казалось бы, неоспоримую значимость, — в межгосударственных отношениях, между странами внутри социалистического лагеря. Ведь туманные брежневско-сусловские рассуждения о достоинствах социалистического строя, а затем "доктрина Брежнева", послужившие основой вторжения вооруженных сил в Венгрию (1956 год) и в Чехословакию (1968 год), и беспощадная расправа с народным сопротивлением, одинаково обосновывались, наряду с некоторыми иными невразумительными доводами, тем, что возникла "угроза социализму". И это будто бы в достаточной мере оправдывает массированные вооруженные насильственные акции братьев-по-социализму во главе с СССР в отношении любой страны социалистического лагеря, коль скоро, по мнению "братьев", прежде всего — лидеров КПСС, подобная угроза социализму возникла.

Аналогичный — "угроза социализму" — аргумент оказался решающим при использовании вооруженных сил для подавления народных протестов и внутри страны Советов — в Новочеркасске.

Да и последняя по времени вооруженная акция (введение войск в Москву в дни августовского путча 1991 года) опять-таки оправдывалась в документах организаторов акции тем, что возникла угроза "завоеваниям социализма".

4. Опоры в идеологии. Итак, принципиальная основы коммунистической философии права коренятся в ортодоксальном марксизме, в большевизме. В более конкретизированном виде они были заложены уже после октябрьского переворота, в 1920-1930 годах, когда торжествовали революционные романтика и фанатизм, идеи "отмирания права", революционного правосознания и революционной законности. Суть такой идеологии заключается в придании высшего значения некоему высшему праву — революционному праву, служащему коммунизму, дающему непосредственное обоснование и оправдание каким угодно акциям в отношении всего общества, всего населения, любых его групп, любого человека.

Ранее уже упоминалось, что такого рода высшее революционное право может быть охарактеризовано как нечто близкое к правосознанию и даже к некоему революционному естественному праву (в которое в обстановке революционных перемен включалось "право свергать тирана", устранять "неугодного правителя", вести "революционную войну" и т. д.).

Но именно — в чем-то близкое к естественному праву, обосновываемое естественным сопротивлением существующему насилию, возведенным во власть, — близкое, но не более того. Ибо, в отличие от естественного права в строгом значении, коренящегося в требованиях окружающих человека естественных факторов, природы, условий жизнедеятельности существ разумных — людей, здесь всё же правообосновывающим базисом революционных акций являются иллюзорные и идеологические догмы, постулаты идеологии (как система идей, пребывающая и саморазвивающаяся в "своей классово-утопической логике"). Та идеология, которая по своим глубоким историческим основам коренится в этике, религиозно-этических представлениях, идеологизированных философских системах и взглядах — таких, как платоновский взгляд на идеальное государство, воззрения Ж.-Ж. Руссо о народном суверенитете, католических представлениях о Спасении, марксистских утопиях о полном коммунизме, для достижения которого все средства хороши и допустимы1.

И не менее значимое здесь то, что указанное "высшее право" как таковое является непосредственным, без каких-либо посредствующих звеньев, основанием для насильственных акций любой мощности и интенсивности — вплоть до ведения войны с использованием всех самых истребительных средств поражения, массированного физического уничтожения врага (например, газов при подавлении крестьянских восстаний), тотального истребления всего и вся, способного оказать сопротивление.

5. Опоры в социальной системе. Философия и практика "высшего права коммунизма" утвердилась как составная часть всего коммунистического эксперимента, созданных в ходе его проведения устоев коммунистической системы, в том числе –

— провозглашенного и упорно проводимого на практике принципа равенства и

— государственной собственности.

О равенстве. Коммунистический принцип равенства, как будто бы воспринимающий один из благородных лозунгов французской революции ("свобода, равенство и братство"), реально на практике обернулся тиранической системой — большой бедой для людей, для всего общества.

Ведь равенство людей по своей основе — это совершенно всеобщее равенство "в правовом отношении" — равенство в праве. Равенство перед законом и судом, равенство в юридических возможностях человека, когда при отсутствии каких-либо привилегий у каждого человека существует перспектива достигнуть высокого положения благодаря своему таланту, прилежанию и удаче.

И Кант, помимо всего иного, дал философское обоснование такому совершенному всеобщему равенству в праве, связывая его с равным положением всех людей как существ разумных и с вытекающей отсюда недопустимостью использования человека "всего лишь как средства" (и это по мысли философа предполагает наложение разумом на волю человека известных ограничений, что — внимание! — "для создания общества гораздо более необходимо, чем расположение и любовь"1). Отсюда же — понимание самой возможности фактического неравенства людей, неизбежный ущерб в восприятии справедливости, когда правовой принцип "равной меры" в нашем сознании распространяется на материальное положение человека.

Коммунизм, увы, провозгласил равенство там, где его осуществление соблазнительно, но реально невозможно и на практике ведет ко многим бедам, — равенство во имя социальной справедливости в материальном положении людей (лишь временно, на переходный период оставив принцип распределения "по труду"). И одновременно коммунизм в его ленинско-сталинской трактовке провозгласил неравенство, напротив, там, где оно совершенно недопустимо, — неравенство в праве (разный доступ к власти, разный уровень прав, с одной стороны, "рабочих и крестьян", "трудящихся", с другой — "эксплуататоров", "нетрудящихся", "паразитов" — начало, которое при всех метаморфозах лозунгов и внешних демократических новаций оставалось в принципе неизменным при советской власти и советском праве).

Как это на первый взгляд ни поразительно (хотя по существу — вполне логично), такого рода коммунистическая трактовка равенства и неравенства на практике привела точно к тем же результатам, что и само существо большевизма — к возникновению социальной системы и политического режима бесчеловечной тирании. Ибо на практике стремление коммунистической власти хоть бы к какой-нибудь реализации и оправданию лозунга равенства в положении трудящихся означало введение государственно-обязательных мер по "уравнению" и отсюда утрату стимулов к активности и инициативы у людей, порождение угодничества, прислужничества перед властью — всемогущего владельца жизненных благ, послужило толчком к систематическому применению насилия в экономике, в других сферах жизни общества. И тут же свою негативную роль сыграли принципы организации политического режима как "власти людей труда" и социалистической правовой системы, сразу же узаконивших привилегированный слой людей — сословие правителей, уже формально — через своих активистов, коммунистическую партию, ее вождей — как будто бы уполномоченных на всевластное правление.

О с о б с т в е н н о с т и. Вся история человеческого рода подтвердила, что собственность, которая служит человеку, — это частная собственность1. Только частная собственность (абсолютное право на вещи и интеллектуальная собственность — исключительное право на нематериальные блага) дает ее обладателю наиболее широкие права обладания и в этой связи способна оказывать на него, на его волю и интересы, мощное и многообразное воздействие. Такое воздействие, которое активизирует личность, ее активный творческий потенциал и таким путем приносит благо и самому человеку, и всему сообществу людей. В этих своих качествах частная собственность, хотя и является источником и поприщем ряда негативных сторон в жизни людей, вместе с тем включается, как и право, в жесткие механизмы поступательного развития общества.

Коммунистическая идеология увидела в негативных сторонах частной собственности, а затем и в ней самой главное зло в человеческом обществе. И потому, придав анафеме частную собственность, объявила в качестве основы счастливой жизни людей собственность общественную, прежде всего — государственную, названную в конституциях и законах советского общества "всенародным достоянием".

Между тем реальная жизнь советского общества, в котором была осуществлена тотальная национализация собственности, показала, что сама по себе общественная (и, в особенности, государственная) собственность не стала — как это ожидалось — источником прогрессивного общественного развития, всеобщего благосостояния, а, напротив, породила многие беды, тупики, процессы, ведущие к нарастающему упадку, разложению всей общественной системы.

Здесь надо видеть, что государственная собственность — явление с точки зрения особенностей и черт собственности эфемерное, в человеческом отношении — безликое, неперсонофицированное, "выходящее" лишь на волю и интересы чиновников, властвующих лиц. И потому в известном смысле — мутант, противоестественный гибрид того, что выражает известные стороны власти собственника, и одновременно того, что свойственно произволу государственной власти. В государственной собственности отпадают решающие достоинства собственности как фактора ответственности и стимулирования, и остается та ее черта, которая выражает наиболее полное, абсолютное обладание предметами благами, и, следовательно, при тотальной национализации открывает возможность государственной бюрократической системе осуществлять бесконтрольную деятельность по произвольному распоряжению материальными и интеллектуальными богатствами общества. Словом, — как раз та черта собственности, которая в условиях господства коммунистического режима и "требуется" для осуществления широкомасштабных социальных проектов — создания в быстрых темпах коммунизма — общества всеобщего счастья.

Из этой характеристики государственной собственности следует, что она сама по себе неизбежно предполагает мощное использование власти, создание небывалой по масштабам и всемогуществу бюрократической административной чиновничьей системы, без которой "всенародное достояние" не может ни существовать, ни функционировать. Для нее становится неизбежным применение — взамен естественных стимулов, ранее порождаемых частной собственностью, — систематического принуждения к труду; когда труд становится на одном полюсе рабским, крепостническим, а на другом — административно командным, надсмотрщическим.

В целом же государственная собственность из формы обладания вещами и благами, становится сложной системой отношений, соединенной с властью. В рамках всего огосударствленного хозяйства происходит формирование своеобразной, по-своему уникальной, властно-организационной инфраструктуры собственности (обнажившейся в России при приватизации), включающей:

финансовые потоки из государственной казны, бюджета и формы доступа к природным богатствам;

"точки опоры" во властных органах, открывающих возможность беспрепятственного использования финансовых потоков и природных ресурсов;

обретение природных ресурсов через "приватизацию" предприятий добывающих отраслей.

И все это — наряду с коррупцией, казнокрадством, в обстановке, когда широко распространяется паразитизм, растратность, брошенность объектов, нерадивость и безответственность в хозяйственных делах.

Если принять во внимание эти органические пороки государственной собственности, то само ее создание в качестве основы всего народного хозяйства, вездесущего начала всей жизни общества — это поистине преступление коммунизма перед людьми и Историей. Ее многодесятилетнее существование — национальная беда всей страны. И к тому же — беда в условиях современной России и реформируемого российского общества, когда и после "приватизации" (ваучерного распределения части государственных имуществ, формального акционирования) сохраняется почти все основные звенья ее инфраструктуры и отсюда — все зло государственной собственности, основные свойственные ей пороки.

В этой связи следует заметить, что довольно популярный ныне лозунг "многообразия собственности", когда государственная собственность ставится в один ряд с частной, — ложен, коварен. Государственная собственность изначально, по определению — органически порочна, неэффективна, растратна, бременем ложится на общество. Она может быть оправдана лишь общественной необходимостью, когда общество намеренно во имя устранения иной, более крупной национальной беды, другой, иначе нерешаемой потребности идет на известные жертвы. Ее пороки, неэффективные последствия могут быть смягчены тем, что в режим и порядок ее функционирования могут быть "привиты", всегда с немалыми потерями, отдельные формы и институты, развившиеся в условиях частнособственнических отношений (самоокупаемость, хозрасчет, оперативное управление, хозяйственное ведение). Но только — смягчены, не более. Примечательно, что и после сплошного акционирования, проведенного в России под флагом "приватизации", формально акционированные предприятия — ничуть не меньше, чем предприятия находящиеся на статусе хозрасчета или хозяйственного ведения, — фактически так и остались пребывать в том реальном режиме, который характерен для государственной собственности (разве только — оказались развязанными руки у "директоров", да сами предприятия стали беспрепятственным объектом для игр воротил номенклатурного финансового капитала — отечественного и зарубежного).

Ну, и, возвращаясь к вопросу о государственной собственности как явлению коммунистической системы, не будем упускать из поля зрения те крупные негативные, по сути трагические последствия, которые наступили в России в результате упорного ее насаждения в народное хозяйство, во все сферы жизни, ее использования во имя утопических целей, формирования и упрочения порядков коммунистического всевластия.

Ведь именно на основе государственной собственности в России усилиями тиранического режима было создано искусственное, милитаризованное, маложизнеспособное для мирных условий, террористическое, уродливое общество, названное "социалистическим". Это общество отличалось некоторыми привлекательными сторонами ("порядок", гарантирование минимальных благ для населения, привилегии для науки, образования, способность быстрой мобилизации ресурсов и сил), выполнило фантастическую задачу — создание гигантского военно-промышленного комплекса-колоса, не считаясь с жертвами, обеспечило в военно-экономическом отношении победу в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.

Но коммунистическое общество — общество "социализма" не прошло испытания мирного времени, оказалось бесперспективным в постиндустриальный период экономического развития, модернизации, в мирных условиях все боле обнаруживало свои органические пороки и в такой обстановке раскрыло свою суть — полной несовместимости с общими направлениями мирового развития, с требованиями либеральных цивилизаций, с тем, что в центре жизни самоуправляющегося общества должен стать человек с его высоким достоинством и неотъемлемыми правами, с его правом на собственную судьбу и свое счастье.

А конечный итог бесчеловечного эксперимента в громадной стране, определяющим элементом которого стала государственная собственность, ее использования в утопических целях, действительно трагичен. Первые шаги реформ по демократизации советского общества, начавшихся с середины 1980-х гг., завершились к началу 1990 гг. устранением наиболее жестоких, принудительных, репрессивных устоев коммунистической тиранической системы, мерами по разгосударствлению экономики, введением институтов духовной свободы. То есть — в итоге устранением всего того, на чем "держалось" искусственное общество "социализма", его основа — государственная собственность. И тогда, лишившись своих насильственных устоев, российское общество, деформированное и искореженное коммунизмом, предстало как разрушенное общество. Общество, находящееся в обстановке тотальной разрухи, катастрофы.

5. "Двухэтажное" право: официальная юридическая система и право-невидимка. В результате сложного, многоэтапного развития — развития, которое все время опиралось на коммунистические догмы, на свои непоколебимые опоры в идеологии и социальной системе, в советском обществе сложился поразительный, невиданный в истории (и судя по всему — неповторимый) юридический феномен, которые иначе не назовешь, как двухэтажное право. Право, которое включала в себя два разнородных слоя:

официальную юридическую систему

и право-невидимку — высшее революционное право.

6. Официальная юридическая система. Официальная юридическая система, т.е. система позитивного права, с внешней официально-государственной стороны представляемой в обществе и, в особенности, "во вне" в качестве "советского права", выражало отношение ортодоксального марксизма и большевистской практики к праву в строго юридическом значении — к законам, суду и т.д.?

Дата добавления: 2015-05-31