Книга четвертая 9 страница. Как-то раз я приехала в замок — ты, конечно, догадываешься, с какой целью — захватив с собой парочку шлюх

Как-то раз я приехала в замок — ты, конечно, догадываешься, с какой целью — захватив с собой парочку шлюх, бывших у меня в услужении, и совсем юную девочку, лучшую подругу своей дочери. После того, как сытный обед и продолжительная мастурбация в обществе служанок довели мою ярость до высшей точки, я почувствовала, что готова к преступлению. Через некоторое время я одна, по крутым ступеням поднялась в башню и целых два часа провела в каком-то похожем на сон или на бред исступлении, в который погружает нас похоть при мысли о том, что человек, ласкающий нас, никогда больше не увидит божьего света. Я не могу вспомнить, что я говорила или что делала в продолжение этих двух часов, пролетевших как один миг… Я вела себя будто пораженная безумием, ведь это было мое первое настоящее жертвоприношение. До того дня я действовала скрытно, украдкой, да и возможности насладиться преступлением предоставлялось мало, а это было открытое убийство, убийство предумышленное, ужасное, отвратительное детоубийство — уступка порочной наклонности, к тому же к нему примешивался тот ингредиент сластолюбия, который ты недавно научила меня добавлять в такие поступки. В какой-то момент слепая ярость вытеснила холодный расчет, а ярость сменилась сладострастием. Я совершенно потеряла рассудок и, наверное, как тигр набросилась бы на беззащитную жертву, если бы в голову мне не пришла подлая мысль, которая отрезвила меня… Я вспомнила о подруге своей дочери, об этом невинном создании, которое она обожала и которое я использовала так же, как и ее. Словом, я решила прежде убить эту девочку, чтобы лишний раз насладиться реакцией моей дочери при виде мертвой своей подруги. И я поспешила вниз осуществить эту идею. Потом пришла за дочерью и сказала ей: «Пойдем, я покажу тебе лучшую твою подругу». «Куда ты ведешь меня, мама? Здесь какие-то мрачные катакомбы… А что делает Марселла в этом ужасном месте?» «Скоро сама увидишь, Агнесса». Я открыла дверь и втолкнула ребенка в каменный каземат, задрапированный черным крепом. С потолка свисала голова Марселлы, а внизу, прямо под мертвой головой, в небрежной позе, на скамье, сидело обнаженное обезглавленное тело, их разделяло пустое пространство метра полтора; одна из рук несчастной, вырванная с корнем, опоясывала, наподобие пояса, ее талию, а из сердца торчали три кинжала. При виде этого зрелища Агнесса содрогнулась, но как ни велико было ее отчаяние, она еще владела собой, только вся краска сбежала с ее лица, уступив место выражению крайней жалости. Она еще раз взглянула на этот ужас, затем медленно перевела на меня взгляд своих прекрасных глаз и спросила:

— Это сделала ты?

— Я, своими собственными руками.

— Что плохого сделала тебе бедная девочка?

— Ничего, абсолютно ничего. Ты думаешь, требуется какая-то причина для преступления? Что я буду искать предлог, чтобы через несколько минут расправиться с тобой?

Услышав эти слова, Агнесса впала в глубокое оцепенение, а может быть, то был просто обморок, а я, задумавшись, сидела между двумя жертвами, одну из которых уже скосила коса смерти, а другая была на волосок от этого.

— Да, дорогая, — продолжала княгиня, сама глубоко тронутая своим рассказом, — такие удовольствия незабываемы! Они обрушиваются на нас, словно буря, словно огромные волны на застигнутый в море корабль, и ничто не может устоять перед этой мощью. Да, эти удовольствия… как они отравляют наш мозг. Но описать это невозможно — это надо испытать самому. Я была одна среди своих жертв и могла творить все, чего пожелаю, и никто не смог бы мне помешать, никто нас бы не услышал: шестиметровая толща земли обеспечивала безнаказанность моим безумствам: я сидела и думала с замиранием сердца: вот предмет, который Природа отдала в мои руки, в полную мою власть, я могу терзать, жечь, калечить, ласкать его, могу сдирать с него кожу и капля за каплей выпускать из него жизнь; этот предмет принадлежит мне, ничто не может лишить меня его, ничто, кроме смерти. Ах, Жюльетта, какое это счастье, какое блаженство. Чего только мы себе не позволяем в такие минуты…

Наконец я вынырнула из глубины этих приятных размышлений и набросилась на Агнессу. Она была голая, ничего не чувствующая, совершенно беззащитная… Я дала волю своей исступленной ярости, я удовлетворила все свои желания, Жюльетта, и после трех часов всевозможных пыток, самых чудовищных и безжалостных, я разложила на составные элементы инертную уже массу, которая получила жизнь в моей утробе только для того, чтобы сделаться игрушкой моего гнева и моей порочности.

— И тогда ты испытала извержение, — заметила я.

— О нет, — ответила Олимпия. — Нет, в то время, признаться, мне еще предстояло найти связь между распутством и преступлением; какой-то туман застилал мой мозг, и только ты могла бы разогнать его… Но, увы, это восхитительное преступление повторить невозможно. У меня больше нет дочери.

Эти сожаления, вызванные мыслью о несостоявшихся злодеяниях, воспоминания о прежних утехах, излишествах, которым мы предавались за столом, бросили нас в объятия друг друга. Но мы были слишком переполнены похотью, слишком возбуждены, чтобы могли обойтись без посторонней помощи, и Олимпия вызвала служанок. Еще несколько долгих часов мы пребывали в экстазе и увенчали его тем, что на алтаре божества порока растерзали юную девушку, прекрасную, как ангел. Я захотела, чтобы княгиня повторила все то, чем она занималась, убивая свою дочь, и поскольку это было нечто невыразимо ужасное, мы расстались с намерением продолжать и впредь совместные утехи.

Однако, как бы ни была велика распущенность синьоры Боргезе, она не могла заставить меня позабыть об изысканных удовольствиях, которые я вкушала в объятиях сладкой Онорины. Через несколько дней после нашего первого свидания я снова посетила ее. Герцогиня встретила меня еще приветливее, чем в прошлый раз, мы горячо расцеловались и завели разговор о радостях, которые мы недавно доставили друг другу, и эти воспоминания вновь бросили нас на ложе утех, как это и должно было случиться с двумя женщинами, которые ведут такие вольные беседы. Погода в тот день была райская, мы были одни в уютном будуаре, распластанные рядышком на широкой постели, и ничто не мешало нам принести ритуальную жертву божеству, чьи алтари с нетерпением ожидали сладостную церемонию. Сопротивление застенчивой Онорины скоро было сломлено, и несколько мгновений спустя, дрожа как в лихорадке, она предоставила мне все свои набухшие от желания прелести. Как же хороша была в эту минуту герцогиня — воистину лакомый кусочек, в тысячу раз более утонченный, нежели Олимпия, — более свежей и юной, более безыскусной, украшенной только чарами скромности, и тем не менее чего-то в ней положительно недоставало. Неужели Природа наделила эти невероятные соблазны гнусной похоти и отъявленного бесстыдства, эти чудные мгновения разврата такой необычайной силой, что они сами по себе составляют необъятный мир блаженства? О, злодейство, стоит нам испытать твою непререкаемую власть, и мы низко склоняемся перед твоим величием и безропотно следуем за твоей волей…

На этот раз я захватила с собой атрибуты, имитирующие противоположный пол, которого нам, естественно, не хватало. Мы взяли в руки искусно сделанные фаллосы и принялись совокупляться самыми мыслимыми и немыслимыми способами, становясь то любовником, то любовницей, то господином и его рабой, то педерастом и лесбиянкой. Однако, будучи неопытной в таких делах, желая следовать за мной, но будучи не в силах нащупать нужную тропинку, Онорина обнаруживала лишь скромность и робость там, где требовались развращенность и неудержимая похоть, и в результате я получила от нее шестую часть удовольствия, которое доставила бы мне в подобных обстоятельствах княгиня Боргезе. Будь она совершенно невинной, мысль о том, чтобы развратить ее, могла сделаться пищей для воображения, которое обыкновенно питается либертинажем, но это было не совсем так, потому что Онорина, целомудренная и чересчур восторженная Онорина, все-таки заглянула в тот волшебный мир, о чем она призналась мне в минуты экстаза. Вот что поведала мне прекрасная герцогиня…

— Вскоре после моей свадьбы с герцогом — мне было в ту пору шестнадцать лет — я завязала тесную дружбу с маркизой Сальвати, женщиной вдвое старше меня, страшно распущенной, которая умудрялась скрывать свое скандальное поведение за маской высочайшей благопристойности. Развратная, безбожная, экстравагантная по своим вкусам, прелестная, как ангел небесный, Сальвати беспрепятственно наслаждалась всем, чем только можно наслаждаться, и одним из ее излюбленных занятий было соблазнение только что вышедших замуж молодых женщин, которых она принуждала участвовать в своих необычных развлечениях. И вот с этим намерением негодница подружилась со мной. Ее сдержанные манеры, лицемерные и приятные; речи, ее большие связи и близкое знакомство с моей матушкой скоро стали залогом наших отношений, которые не замедлили перейти в интимную связь. Однажды мы провели вместе целую неделю в загородном поместье кардинала Орсини, неподалеку от Тиволи, куда приехали вместе со своими мужьями. Мой супруг не представлял собой особой помехи: он был стар и, судя по моему, пусть и непродолжительному опыту супружеской жизни, женился на мне только ради моего состояния, так что я не особенно беспокоилась на этот счет. А вот супруг маркизы, обладая свободным нравом, не оставлял ее в покое, его желания были утомительны и унизительны для нее и требовали, чтобы она каждую ночь проводила в супружеской постели, что весьма затрудняло нашу тайную связь. Мы утешались за ночное воздержание днем, когда уходили гулять в тенистые рощи обширного поместья Орсини, и во время этих прогулок маркиза отравляла мой ум и мою душу, сопровождая беседы самыми сладостными удовольствиями лесбийской любви.

— Чтобы жить в блаженстве, нам вовсе не нужен возлюбленный, — говорила она, — ибо после наших объятий он становится нахальным и коварным. Привычка чувствовать себя любимым заставляет нас заводить нового любовника и постепенно в обмен на десяток не особенно приятных ночей мы оказываемся на всю оставшуюся жизнь оплеванными перед всем белым светом. Дело здесь вовсе не в запятнанной репутации, — добавляла маркиза, стараясь подчеркнуть это обстоятельство, — а в том, что, сохраняя ее чистой, мы получаем в два раза больше возможностей предаваться своим тайным удовольствиям.

Я согласилась с ней, и она сказала, что через три дня мы возвращаемся в город, где она откроет мне секрет счастья.

— У нас есть интимная компания из четырех человек, — сказала Сальвати, когда мы возвратились в Рим. — Если хочешь, можешь быть пятой. Мы платим одной надежной шестидесятилетней женщине, владелице уединенного дома, за то, что она собирает у себя людей, которые удовлетворяют наши страсти — и мужчин, и женщин, — и мы делаем с ними все, что пожелаем, причем конфиденциальность гарантирована абсолютная. Что ты думаешь об этом?

— Не буду отрицать, Жюльетта, — продолжала синьора Грийо, — я не могла не принять такого предложения, так как была молода и ничего не получала от своего мужа. Я заверила ее, что присоединюсь к ней во время ближайшего посещения того дома, но при условии, что там не будет мужчин. «Как вы знаете, у нас с мужем практически нет никаких интимных отношений, — добавила я, — и это еще одна причина, ибо он скоро заметит, что я запятнала его честь».

Маркиза обещала сделать все, о чем я просила, и мы отправились к месту свидания. Когда я увидела, что карета переехала по мосту через Тибр и углубилась в самые дальние закоулки города, я почувствовала тревогу, но не подала виду, и скоро мы остановились перед большим импозантным домом, стоявшим особняком от других в тиши и в тени деревьев, как и подобает дому, в котором происходят жуткие мистерии. Нам пришлось пройти длинную анфиладу комнат, прежде чем мы увидели первую живую душу — это была сама хозяйка заведения, встретившая нас в большом салоне. И там я была поражена тем, как изменился тон маркизы: вместо благовоспитанных, вежливых и изящных речей я услышала речь, от которой сконфузилась бы самая последняя проститутка.

— Что ты нам припасла вкусненького? — спросила маркиза.

— Молодую синьору, которую вы привели, ожидает четыре аппетитных создания, — ответила старая дама. — И по вашему указанию я приготовила только женщин.

— А что ты припасла для меня?

— Двух красавцев из швейцарской гвардии, здоровых молодцев, которые будут сношать вас до самого утра.

— Этой потаскухе, — сказала маркиза, имея в виду меня, — лучше было бы присоединиться к моему обеду и попробовать свежего мясца вместо жиденькой похлебки, но она вольна выбирать блюда по своему вкусу. А наши сестрицы еще не появились?

— Пока приехала только одна, — отвечала хозяйка, — Эльмира.

Как мне объяснили позже, все дамы носили здесь вымышленные имена для безопасности, и было решено, что я буду зваться Роза.

— Чем занимается Эльмира?

— Она как раз развлекается с теми девками, что предназначены для этой синьоры.

Я бросила на маркизу обеспокоенный взгляд, а она покровительственно и строго обратилась ко мне с такими словами:

— Глупышка, здесь не место для стыдливости, мы здесь как одна семья и развлекаемся все вместе так, чтобы можно было видеть друг друга. Это касается как тех, кто предпочитает женщин, так и тех, кто пользуется мужским полом.

— Но я даже не знаю эту даму, — запротестовала я.

— Не беспокойся, ты узнаешь ее, испытав оргазм в ее компании, это лучший способ завязать знакомство. Так что ты выбираешь? Вот в этой комнате налево ждут мужчины, а направо — женщины, давай, скорее решайся, и я познакомлю тебя с будущими твоими компаньонами или компаньонками.

Я пребывала в сильном замешательстве; мне очень сильно хотелось провести время с мужчинами, но могла ли я подвергнуться риску, которым была чревата моя опрометчивость? С другой стороны, и эта Эльвира таит в себе немалую опасность: неизвестно, чего можно ожидать от незнакомой женщины. Будет ли она хранить молчание? Не парализует ли меня ее присутствие? Вот какие сомнения и вопросы одолевали меня, когда я стояла в нерешительности, не зная на что решиться.

— Думай скорее, маленькая лесбиянка, — и Сальвати грубо взяла меня за руку. — У меня есть дела поважнее, чем торчать здесь с тобой.

— Хорошо, — вздохнула я, — я иду к женщинам. Хозяйка постучала в правую дверь.

— Одну минуту, — послышался глухой невнятный голос.

Через несколько минут дверь открыла молодая девушка, и мы вошли.

Подруга маркизы, которую называли Эльмирой, была еще красивой, несмотря на сорокапятилетний возраст, женщиной; с тревогой вглядевшись в ее лицо, я убедилась, что мы совсем не знакомы, и у меня несколько отлегло от сердца. Но Боже милосердный, в каком беспорядке я ее застала! Если бы потребовалось изобразить на полотне образ распущенности и мерзости, художнику было бы достаточно написать лицо этого обезумевшего создания. Она, обнаженная, раскинулась на оттоманке, широко раздвинув бедра; рядом в той же непристойной позе лежали на подушках две девушки. Лицо Эльмиры было густо-красным от напряжения, неподвижные сверкающие глаза смотрели в одну точку, по увядшей груди были беспорядочно разбросаны длинные косы, на полураскрытых губах пузырилась пена. Два-три слова, которые она пробормотала, свидетельствовали о том, что она была пьяна, а судя по тяжелому воздуху в комнате, по разбросанным бокалам и бутылкам я заключила, что так оно и было.

— Проклятье, — проворчала Эльмира, содрогаясь под собственными своими ласками, — у меня только-только пошла струя, когда вы постучали, поэтому я заставила себя ждать. А это что, новая сучка?

— Это наша сестра, — ответила Сальвати, — лесбиянка, нашего поля ягода. Тоже пришла получить удовольствие.

— Будь как дома, — приветливо кивнула мне престарелая Сафо. — Пальчики, губы, искусственные члены, влагалища — у нас здесь все в ходу. Но прежде дай-ка я тебя поцелую, прелестница.

И в следующее мгновение на меня обрушились жаркие поцелуи.

— Я оставляю ее на твое попечение, — сказала маркиза подруге, — а меня ждут за стенкой. Позаботься о Розе, ее надо многому научить. — И она удалилась.

Не успела за ней закрыться дверь, четверо девушек бросились ко мне и мигом сняли с меня все одежды. Я не буду рассказывать, что эти лесбиянки делали со мной, ибо мне до сих пор совестно от этого, просто скажу, что не было предела их бесстыдству и распущенности. Больше других усердствовала самая старшая: она щекотала и теребила меня, стараясь раздразнить меня и употребляя все, что есть самого унизительного в арсенале опытной лесбиянки, я бы сказала, что она получала наивысшее наслаждение, показывая мне сладострастие в самых мерзких и невероятных формах и оттенках с тем, чтобы отравить мой мозг и развратить мою душу. Наконец, наступил рассвет, появилась маркиза, мы оделись и поспешили по домам, молясь о том, чтобы у мужей наших не возникло и тени сомнения в том, что их жены провели всю ночь не на балу. Вдохновленная первым успехом, я позволила во второй раз увезти себя в тот страшный дом и, умело соблазняемая порочной маркизой, развлекалась не только с женщинами, но и с мужчинами, и мое поведение поразило даже меня самое. После нескольких визитов меня начали одолевать угрызения совести, ко мне воззвала моя несломленная еще добродетель, и я с благодарностью вернулась под ее защиту, поклявшись жить так, как приличествует честной женщине; я прожила бы так всю жизнь, если бы не вы, которая благодаря своим чарам, талантам, обходительности и красоте способна заставить забыть на алтаре Любви любые клятвы, которые опрометчиво даются на верность добропорядочности.

— Послушайте меня, прекрасная синьора, — обратилась я к герцогине, — данная вами клятва на верность добродетели — это действительно опрометчивый поступок, за который Природа не поблагодарит вас, ибо не для честной жизни создает она нас, дорогая моя, а для совокупления, и мы оскорбляем ее, презирая ее цели, а когда отказываемся распутничать, мы открыто восстаем против ее воли. Если тот чудесный дом еще существует, я умоляю вас вернуться туда; я никогда не завидовала счастью своих подруг, но теперь прошу позволения сопровождать вас и разделить ваши радости.

— Это уже невозможно: та женщина продала свой дом примерно год тому назад и покинула Рим, но здесь есть и другие возможности для наслаждений.

— Так отчего не воспользоваться ими?

— Я чувствую себя все меньше и меньше свободной, мой супруг почему-то проявляет ко мне необычный интерес и становится ревнивым; я даже боюсь, как бы он не заподозрил, что между мною и вами существуют какие-то отношения.

— От такого человека необходимо избавиться.

— Избавиться?!

— Естественно. Вы должны убрать его с дороги.

— Что за ужасы вы говорите!

— Нет никаких причин ужасаться. Каждый день кто-то избавляется от мужчин и убирает их с дороги. Самый главный из законов Природы гласит: избавляйся от всего, что тебе мешает или просто не нравится; убийство мужа — это вовсе не преступление, и я однажды совершила его без малейшего колебания и сожаления; мы должны думать только о себе, но не о ком другом. Человек никоим образом не связан с другими людьми, поэтому должен сближаться только с теми, кто ему по сердцу, и избегать тех, кто ему противен. Нельзя измерять одной мерой жизнь существа, которого я нахожу неприятным и который мешает мне, и мои собственные интересы. Неужели я — настолько враг своему благополучию, чтобы дать возможность жить негодяю, заставляющему меня страдать? Я нарушу все заповеди Природы, если не покончу с тем, кто намеренно разрушает мое счастье. Вы посмотрите, что происходит на земле: моральные и политические убийства допускаются, более того — оправдываются, а вот убийства по личным мотивам — осуждаются! Это не только несправедливо — это преступно. Знаете, Онорина, такие предрассудки в высшей степени смешны и нелепы, и вы должны быть выше их. Тот, кто хочет быть счастлив в этом мире, должен, не раздумывая, отшвырнуть все, все абсолютно, что стоит на его пути, и обязан приветствовать все, что служит или угождает его страстям. Может быть, вам недостает для этого средств? Я могу дать их вам.

— Это ужасно, что вы предлагаете! — вскричала герцогиня. — Я не люблю господина Грийо и заявляю об этом прямо и честно, но я его уважаю; он — опора моей неопытности и молодости, его ревность служит мне защитой, ибо в противном случае, потеряв всякое чувство меры, я бы сломя голову бросилась в разгул и непременно угодила бы в ловушки, щедро разбросанные на пути разврата…

— О дитя, какую чушь вы несете! — не выдержала я. — Все это голая софистика и признак вашей слабости. Неужели вы хотите сказать, что если кто-то не дает вам наслаждаться радостями жизни, дарованными природой, вы, вместо того, чтобы прекратить это безобразие, должны удвоить тяжесть цепей, которые он надел на вас? Ах, Онорина, будьте же тверды и благоразумны и разорвите эти унизительные цепи. Ведь все это следствие моды и эгоистической политики, так что же вы видите в этом хорошего, скажите на милость? Презрите их, прокляните их, наплюйте на них в конце концов — лучшего они не заслуживают. В этом мире красивая женщина не должна молиться иному богу, кроме удовольствия; не должна иметь иных физических обязанностей, кроме как принимать восхищенное поклонение; не должна обладать иными добродетелями, кроме желания плотских утех, иными моральными обязательствами, кроме как следовать властному зову своих желаний. Прежде всего вам надо завести себе ребенка, — и неважно, кто бросит семя в ваше чрево, — чтобы сохранить контроль за состоянием своего супруга. После этого мы попотчуем вашего идиота чашечкой волшебного бульона, затем мы обе — вы и я — погрузимся в сладостные волны самого жестокого и чудовищного удовольствия — удовольствия самого жестокого чудовищного сорта, потому что оно — самое приятное из всех, которые придуманы для нашего наслаждения и наслаждаться которыми мы созданы; жестокого и чудовищного удовольствия, которого вы не можете лишить себя без того, чтобы в один прекрасный день вас не призвали за это к ответу перед судом Разума и Природы.

Эта целомудренная натура осталась глуха к моим вдохновенным речам, возможно, то была единственная женщина, которую мне не удалось совратить. Наступил момент, когда я потеряла терпение и сдалась: это был момент моего решения уничтожить герцогиню.

Теперь оставалось как можно искуснее продумать баталию, и я поспешила за советом к Боргезе.

— А я думала, что ты без ума влюблена в герцогиню, — поддразнила меня Олимпия.

— Я влюблена! Какая чепуха! Мое сердце всегда было чуждо детских сантиментов: я просто забавлялась с этой женщиной и делала все, что в человеческих силах, чтобы обратить ее к злодейству; она отказалась следовать за мной, и теперь я намерена отправить эту несчастную дуру в мир иной.

— Я прекрасно тебя понимаю, и это будет не так трудно сделать.

— Совсем не трудно, если не считать того, что я хочу, чтобы вместе с ней погиб и ее муж. Я давно думала о его смерти, собиралась вложить кинжал в руку жены, но она отказалась.

— Вот мерзавка!

— Они должны умереть оба.

— Идея мне нравится, — сказала Боргезе, — и я получу от этого не меньшее удовольствие, чем ты. Давай заманим их в мой загородный дом, а там будет видно.

Мы с княгиней во всех деталях обсудили план, я не буду утомлять вас подробностями и сразу перейду к сути.

С собой мы захватили молодого человека из окружения княгини. Наш Дольни — так звали юношу — был смазливый и соблазнительный, отличался умом и сообразительностью, постоянно оказывал нам услуги в постели и не был лишен порочности, он вполне подходил для предстоящего спектакля. Он рьяно взялся за порученное дело и за короткое время возбудил страсти Онорины и ревнивые подозрения ее супруга. Не на шутку взволнованный маркиз обратился ко мне за дружеским советом и выложил все свои опасения, и, как легко догадаться, я сделала все, чтобы их усилить.

— Дорогой герцог, — сказала я, — меня удивляет, что вы только теперь обратили внимание на поведение своей супруги. Мне давно надо было открыть вам глаза, но вы понимаете, как трудно решиться сообщить честному человеку неприятные вести, тем более, что ваша слепота служила вам прочной защитой, и было бы жестоко вторгаться в мир ваших иллюзий. Хотя я давно слышала о романе герцогини с неким Дольни.

— Вы говорите, у них роман?

— Это еще мягко сказано, сударь. Но я вижу, вы все еще сомневаетесь, хотя сомнения эти могут быть еще болезненнее, чем голая правда. По утрам или днем, когда вас нет дома, этот Дольни приходит бесчестить вашу постель, вы можете завтра же застать их врасплох и отомстить за столь наглое оскорбление.

— Вы мне поможете, мадам?

— Насколько это будет в моих силах. Но позвольте дать вам совет: не рассказывайте об этом княгине — всем известно, что она в близких отношениях с вашей супругой и знает о ее страсти, во всяком случае догадывается о том, что происходит в вашем доме.

— Я вас понял. Завтра же утром я спрячусь в соседней комнате.

Чтобы нас не застали за беседой, мы быстро расстались, и я посоветовала герцогу не искать со мною встречи в тот день. Потом пришла к герцогине и убедила ее отбросить все колебания и в полной мере насладиться юношей, который уже успел свести ее с ума, и как бы невзначай заметила, что герцог собирается на охоту, таким образом она может все утро развлекаться с Дольни.

— Постарайтесь проснуться пораньше, а позже я присоединюсь к вам, и мы организуем замечательное трио.

Герцогиня радостно засмеялась и согласилась на. все. Даже на то, что я буду участвовать в их утехах. Наутро все произошло так, как я задумала, и когда любовники слились в объятиях, я выпустила на арену герцога.

— Итак, сударь, — указала я на барахтавшуюся в постели парочку, — вам этого недостаточно?

Разъяренный Грийо с кинжалом в руке бросился в спальню. Я была рядом и проследила, чтобы удар пришелся на бесчестную супругу, лезвие глубоко вошло ей в бок, герцог выдернул его, чтобы вонзить в любовника, но проворный Дольни скатился с кровати, вскочил на ноги и опрометью вылетел из комнаты; Грийо кинулся за ним. Они бежали по длинному коридору, в дальнем конце которого разом распахнулись два люка; один, ведущий в подземный переход, поглотил Дольни, где тот оказался в безопасности, а в другой упал Грийо и угодил в лапы ужасной хитроумной машины, снабженной сотнями режущих лезвий, кромсавших на куски все, что попадало туда.

— Боже мой, что я наделал, — закричал герцог. — Ах, подлые твари! Гнусные злодеи! Вы заманили меня в ловушку! Прости меня, милая Онорина, они меня обманули, они соблазнили тебя, невинную жертву…

Не успели стихнуть последние слова герцога, как княгиня подтащила к люку обнаженное, окровавленное тело его супруги и столкнула его в колодец к мужу.

А мы трое — Дольни, Олимпия и я — легли на пол, склонившись над раскрытым люком, глядя на своих пленников.

— Принимайте вашу жену, сударь, она и вправду ни в чем не виновата. Утешьте же ее, если сможете, но будьте осторожны, — злорадствовала я.

Грийо инстинктивно потянулся к жене, но от его движения сработала пружина, машина с визгом начала вращаться, и через десять минут от супругов остались лишь бесформенные, изрубленные куски мяса и костей, которые плавали в крови. Нет необходимости описывать наш экстаз, когда мы наблюдали это зрелище; Дольни ласкал нас обеих, и мы содрогались от следовавших друг за другом оргазмов, которых я насчитала не меньше двадцати, и наши вагины пребывали, наверное, в таком же жутком состоянии, в каком были наши жертвы.

— Приходи завтра ко мне, и мы весь день проведем вместе, — предложила Олимпия, когда мы вернулись в город. — Я хочу представить тебя тому человеку, который предлагает мне сто тысяч цехинов за то, что я подпалю все больницы и приюты в Риме.

— Стало быть, ты еще не оставила эту чудовищную идею, княгиня?

— Конечно нет, Жюльетта. Ты ограничиваешь свои злодеяния домашней обстановкой, я же хочу распространить их по меньшей мере на половину города. Поджигатель Нерон — вот кто мой кумир. Я также хотела бы стоять на балконе с Лирой в руке и, напевая, любоваться тем, как мой родной город превращается в погребальный костер для моих соотечественников.

— Ты настоящее чудовище, Олимпия.

— Но не такая, как ты, милая моя; коварная проделка с уничтожением обоих Грийо абсолютно в твоем духе, я бы никогда не додумалась до такого.

На следующий день во дворце Боргезе Олимпия представила мне своих гостей.

— Это монсиньор Киджи из древнего княжеского рода, некоторые представители которого занимали в свое время Святой Престол; сегодня он возглавляет римскую полицию; пожар, о котором я тебе рассказывала, принесет ему большую выгоду, а сто тысяч, которые он мне заплатит, будут его вкладом в одно очень интересное предприятие. А это граф Браччиани, самый известный врач в Европе, и он будет руководить всей операцией, — потом Олимпия добавила, понизив голос. — Оба они — мои друзья, и я умоляю тебя предельно внимательно отнестись к их просьбам.

— Можешь за меня не волноваться, — уверила я подругу. Княгиня сделала необходимые распоряжения, чтобы нас никто не беспокоил, и потекла неторопливая беседа.

— Я пригласила вас отобедать, — кивнула в мою сторону Олимпия, — в компании с одной из самых известных во Франции либертиной; она ежедневно преподает нам, римлянам, уроки, как наслаждаться преступлением и извлекать из него пользу, к ее присутствие не помешает нам, друзья мои, вести свои разговоры.

— В самом деле, мадам, — заговорил глава полиции, — вы считаете преступлением незамысловатый и вобщем вполне банальный поступок? А я полагаю, что самое губительное, что имеется во всяком большом городе — это благотворительные учреждения: они выкачивают энергию, расслабляют волю, взращивают лень, они вредны во всех отношениях; нищий — такая же обуза для государства, как бесполезная ветка для персикового дерева: она вытягивает из него соки и не дает плодов. Что делает садовник с такой веткой? Срезает ее без всяких сожалений. Точно так же должен поступить государственный муж; кстати, один из основных законов природы заключается в том, что в мире не существует ничего лишнего. А попрошайка — бесполезный паразит, он не только потребляет часть того, что производит способный человек, что само по себе приносит вред, но и становится опасен, как только вы лишаете его подаяний. Мой план состоит в следующем: вместо того, чтобы раздавать гроши этим несчастным, надо сконцентрировать все усилия и истребить их — именно истребить полностью и нечего тут миндальничать, перебить, как вредных животных. Именно по этой причине я предложил княгине сто тысяч золотых цехинов за уничтожение всех этих заведений, которые являются язвами на теле нашего города. Это во-первых, а во-вторых, на их месте я намерен построить приюты для путешественников, пилигримов и прочей порядочной публики — просто снести с лица земли некоторые ветхие здания и возвести новые. Часть средств, которые сейчас идут на содержание больниц для бездельников, будут выплачиваться мне, кроме того, я буду иметь ежегодную ренту в сто тысяч; таким образом я потеряю только доход за первый год в пользу синьоры Боргезе, которая, в лице графа Браччиани нашла человека, способного избавить Рим от этих заведений и подготовить фундамент. Найти деньги для будущего строительства не составит труда — достаточно тех, которые сейчас расходуются на больницы.[28]В настоящее время в городе двадцать восемь таких приютов, — продолжал Киджи, — а также девять пансионов, где живет около восьмисот бедных девиц, которых я, разумеется, включаю в свой список. Короче говоря, поджечь надо все сразу, в гигантском пожаре погибнут тридцать или сорок тысяч ничтожных и бесполезных людишек, они будут принесены в жертву, во-первых, ради благосостояния государства, во-вторых, ради удовольствия Олимпии, которая к тому же получит неплохие деньги, в-третьих, для увеличения моего состояния, в результате чего я сделаюсь одним из самых богатых священнослужителей, если план наш удастся.

Дата добавления: 2015-06-04