Темные воды Атлантики 3 страница

Син, двадцатипятилетний парень, не менее романтично любовался ласкающей гармонией вечерней зари. Отвесный живописный обрыв, у которого он, облокотившись стоял, был скалист, но не высок. Мелкие волны грузно дышащего океана неторопливо плескались о прибрежную гальку. Искрящаяся поверхность моря с бесчисленным количеством мерцающих звездочек начинала бледнеть и медленно сливаться с темнеющей синевой неба.

Неожиданно появившийся невдалеке силуэт в старинном самурайском облачении резко нарушил гармонию вселенского спокойствия в душе Сина. Но, он остался стоять неподвижно, прислонившись плечом к скале. Его глаза начали настороженно ощупывать местность вокруг. Руки автоматически взвели затвор автомата. Вторая фигура следом также беззвучно приземлилась недалеко от первой. Третий силуэт, мощно вдавившийся в землю на широко расставленные ноги, заставил монаха выпустить бесшумную короткую очередь в песок перед застывшими фигурами. Они присели. Не могли видеть стрелявшего, который был скрыт от них небольшой складкой скалы.

Еще несколько фигур, похожих на первых, почти одновременно шлепнулись на широко расставленные ноги. Разошлись в стороны. Син по маленькой рации передал попискивающие сигналы Хуа и в лагерь. Он уже видел за приземлившимися фигурами Ши, который тоже стоял с автоматом, готовый стрелять в любую минуту. Син вышел из укрытия, показывая, что при первой же опасности может открыть огонь. Одна из фигур в старинном облачении самурая подняла руку. Прыгуны построились в ряд, поклонились. Та же фигура показала японский боевой меч «катана» и готовность сражаться на мечах. Син взял один патрон бросил к ногам пришельцев, показывая, что иного оружия не имеет. Самураи воткнули мечи в землю, показали на него. Син махнул рукой и показал, что выпускать оружие из рук не намерен.

Сзади подошел Хан Хуа. Хуа знал японский язык и довольно небрежно попросил японцев удалиться восвояси.

—Ты монах?—степенно, с вызовом в голосе спросил старший из самураев.—Ты должен принять наш вызов и сражаться на мечах.

—Я не мирянин. К самураям у меня нет никаких дел,— так же гордо и пренебрежительно ответил Хуа.—Если вы не можете найти себе достойное применение, идите с богом. Он направит ваши стопы в нужную сторону. Здесь территория, запрещенная для посторонних, и вам, господа, желательно с миром удалиться.

Старший боевой походкой сегуна прошелся перед строем своих товарищей. Широко распахивая полы средневекового одеяния, развернулся к монахам.

—А вот меня убедительно уверяли, что монахи Поднебесной не уходят от вызова. Оказывается, что это совсем не так. Вы никогда не обладали мастерством кендо. Уцепились за огнестрельное оружие, как бандиты за нож.

Самурай стоял в широкой стойке, будто охранял вход в свое жилище.

Но голос Хуа был жестче голоса самурая.

—Какое право вы имеете бросать нам вызов, если ни вы нас, ни мы вас никогда в глаза не видели. У вас должны быть свои дела в своих поместьях.

—Не учите нас, молодой человек. Рано вас еще. Вы подняли руку на наших братьев в Гонконге.

—Я не знаю, кто на кого что поднял: вы не суд и не полиция, чтобы предъявлять обвинение, — стараясь говорить примирительным тоном, посоветовал Хуа.

—Как же? Разве вы оставляете свидетелей?

—А разве ты знаешь, чем мы занимаемся?

—Поэтому мы и вызываем вас на честный поединок. Пусть Всевышний рассудит и восстановит истину.

—Тот, кто имеет наследственный меч, не должен бегать за моря, искать необоснованные приключения для своего оружия.—Хуа, полный неотразимого достоинства, с почтением показал на восток.

—Ты ошибаешься, несносный говорун. Меч всегда там, где его хозяин.

—Значит хозяин не там, где он должен находиться согласно своему сану и традициям вашей страны.

Хан Хуа сделал шаг назад и стал боком к самураям, лицом к морю. Ши стал лицом к скалам. Син немного сзади лицом к самураям.

—Ты нагл и дерзок на слово. Но душа твоя, как душа шута, только злословить и может. Кто твои наставники, которые кроме словесной язвы ничего полезного для жизни тебе не внушили?

—У тебя седые волосы, но годы не прибавили тебе старческого спокойствия и мудрости.

Хуа подал знак ребятам, чтобы они были настороже. Но японцы не показывали стремление к какой-нибудь военной уловке. Они стояли полукругом, каждый держал правую руку на эфесе своего меча.

—Возьми меч, если ты воин и чтишь законы чести. Проверь себя. Тогда твои волосы не покроются блеском бесчестия.

...Клинки Хан Хуа и самурая остро поблескивали друг против друга. «Катана» монаха была сантиметров на пять длиннее меча японца. Их неподвижные лики были более холодны, чем белый блеск застывшей стали. После каждого шага приближения друг к другу по минуте стояли неподвижно, прощупывая энергию излучения врага. Наконец они сблизились на длину клинков.

Долгие секунды тонко замерли слабой паутинкой в воздухе.

Отсвет стремительной стали прошелся дугами между бойцами и снова застыл в первоначальном положении. Только рваный скрежет соприкоснувшихся клинков давал понять, что молниеносные жалящие смертью удары были произведены мастерами высокого боя. Снова неуловимые по скорости движения сабель, и снова бойцы недвижно стоят, пусто смотрят мимо друг друга.

Хан Хуа медленно продвинул ногу в сторону японца, в ответ—скорый мах клинка. Но монах опережающим действием встретил саблю противника и круговыми движениями своей «катаны» полоснул руку самурая. Тот отскочил назад. Темная струйка крови густо закапала на землю.

Монах стоял, ждал, но японец не приближался.

Из отряда самураев вышел пожилой воин с ликом, крашеным в матово-белый цвет. Он показал рукой своему товарищу отойти назад. Тот нехотя повиновался. Но было;видно, что как боец он вышел из строя. Чтобы остановить кровотечение ему пришлось наложить тугую повязку.

Пожилой воин вынул свой меч с замысловатой инкрустацией на лезвии. Древняя сталь тускло поблескивала долгими годами жизни. Это был средневековый японский «катана» такой же длины, какой они вручили монаху.

После минутного стояния их клинки только свистели жалами своих лезвий, описывая удивительные по красоте и блеску траектории смертельных дуг.

Скрежет соударяющей стали холодил нервы зрителей.

Японец видно чувствовал себя уверенней. Его действия были более атакующими. Но Хан Хуа неотвратимо держал удар. Они только маневрировали короткими перетаптываниями, защищаясь и атакуя, но шага назад никто не делал.

Ситуация подсказывала, что продолжать поединок между двумя абсолютно равными бойцами по опыту и мастерству не имело смысла. Прошло три минуты, но бойцы только упорно рассекали воздух перед собой, накаляя атмосферу пространства побережья. Хан Хуа, по возрасту моложе японца, через некоторое время мог взять самурая измором.

я Громовой голос Вана остановил поединок. Он показал бойцам отступить назад. Вышел к японцу с мечом в руках из темной синеющей стали.

Без разговоров, молча поклонились, сошлись. Низкие стойки, принятые ими, нисколько не утомляли старых воинов. Мечи держали с правой стороны от себя обеими руками. Как статуи, некоторое время ритуально стояли, выдерживая определенную паузу.

Гордый лик, боевая осанка Большого Чемпиона не давали никаких сомнений в исходе схватки. Но, самурай, предполагая, что по праву более молодого, окажется более быстр в движении, с гортанным выкриком мощно полоснул клинком.

Движения рук Вана никто не заметил. Его оружие одновременно в пространстве и времени оказалось в двух положениях: с правой стороны, и с левой. Все.

Потом видение исчезло. Оказалось, меч Чемпиона с левой стороны. Звякнул о песок обрубок меча японца. Его руки с остатком сабли также находились с левой стороны его тела. Вторая половина меча сиротливо застыла на песке, испуская тепло, будто часть еще живого тела.

Вскрик горького разочарования прошелся по рядам японцев. Сам пожилой воин ошарашенно и больно смотрел на свой обрубок, не понимая, что могло произойти с его родовым мечом. Когда же сквозь расширенные зрачки до него дошло, уста издали отчаянный стон. Он резко взмахнул обрубком и, как приговоренный к харакири, жестоко нанес себе удар в живот.

Но... между телом и тупым клинком оказалась сабля Вана.

—Заем ты лишаешь себя жизни не в бою?

Глаза японца, полные слез и внутреннего страдания, наполнились смертным блеском, и он еще раз нанес себе удар в живот. Но снова меч Вана не позволил свершиться роковой несправедливости.

—Не мешай мне, почтенный воин. Я ничего не стою, коль не могу даже свершить над собой обряд очищения.

—Но твои седые волосы еще не знают позора, и кто может упрекнуть тебя в обратном?

—Меч! Мой меч, который, как гнилое дерево рубится мечом противника. Родовой меч,—слезы отчаяния неподдельно лились из глаз осунувшегося воина.—С его гибелью должен погибнуть и я. Это мой позор. Четыреста лет служил он нам, нашим сегунам. Род мой должен пресечься.

Твердый голос Вана всегда приводил в чувство обреченных.

—Мечу, который у меня в руках, более тысячи лет. Такие делают долгими годами. Сталь его приготовлена тайными технологиями. Он прочней прочих сталей, имеющихся на земле. Он принадлежит «Белому лотосу». Нет позора в том другим. Каждые девяносто девять лет сталь должна проходить очередную обработку на закаливание. Иначе она слабеет и течет.

—Воин медленно выпрямился.

—Ты, доблестный воин, наверное и есть Большой Чемпион из маленького Шао?

—Да,—просто и с достоинством ответил монах.

Японцы поклонились, ритуально отошли на несколько шагов назад.

—Нас обманули,—гневно молвил самый старший из самураев.—Нас ввели в заблуждение. Нам сказали, что вы из южных «Триад» —«Черного дракона», от которых погибли несколько наших людей в Гонконге.

Ван опустил свой меч.

—Скажите, честные воины, не от ваших ли рук погиб там один монах?

—Мы знаем о гибели некоего китайца. По слухам он был монахом. Но он погиб при тех же обстоятельствах, что и.наши люди.

—Значит, по вашим словам выходит, что все названные лица погибли скорее всего от рук того же «Черного дракона».

—Да. По тем сведениям, что мы имеем, получается, что это преступление могли совершить в большей степени члены «Дракона», чем кто-либо другой.

—Но кто вам указал на нас?

—Некоторые полицейские чины Гонконга.

—Господа,—уже спокойно и более задумчиво заговорил Ван,—если ваши слова верны, то все эти провокации исходят от американца по имени Динстон.

—Да, мы слышали это имя в английской колонии.

—Значит, его наущениями вас натравили на нас.

—Если наши общие предположения верны, то выходит, что все имеет более злую и более трагическую подоплеку.

—Да. И в Гонконге, господа, саблями ничего не сделаешь. Там нужны автоматы, информация, своя полиция.

—Мы найдем автоматы.

—Мы скоро вернемся в Китай. И, если вы имеете время, мы сможем вместе наказать членов «Черного Дракона». Мы сами были долго в неведении судьбы нашего брата, каким образом он погиб.

—Мы согласны. Где мы можем встретиться?

—Думаю, Тайбэй не вызовет у вас подозрений относительно нас.

—Нам хватит одного слова Большого Чемпиона.

—Спасибо, господа. Через три месяца устроит вас.

—Вполне. Это значит первого августа. В каком месте?

—Мы прибудем в английское консульство в Тайбэе.

—Будем ждать вас, господа.

Японцы еще раз поклонились. На что и монахи вежливо отвесили поклон. Родовые самураи с достоинством старых уважаемых воинов развернулись и степенно потопали в обратном направлении.

Глава восьмая

Вечером, ближе к двадцати часам, Рус зашел в ресторан. Заказал салат и апельсиновый сок. Столик, за который он присел, был расположен у дальнего угла, и зал с этого места просматривался полностью. Монах потихоньку приглядывался к посетителям, стараясь определить из массы отдыхающих, напряженных, настороженных или слишком хамоватых пассажиров. Этот ресторан был дорогой, элитный. Зная приверженность всякой мелкой сволочи шиковать на командировочные, здесь, когда они под хмельным бодуном, легче их было вычислить. Месье Боднар, конечно, ценной информацией сделал полезное дело: но и открывать ему свои планы поэтапной нейтрализации противника еще пока было неразумно. Логика подсказывала, что прекрасная информированность француза исходила не только от мистера Маккинроя, но и от того, что месье сам мог иметь какое-то касательство к этим «эскадронам». И в этом случае можно было трояко подходить к французу: доверять, не доверять, использовать в той степени, пока от него исходит полезная информация. Если месье на стороне мистера Маккинроя, а в это можно верить, хотя не исключено, что и здесь торчит костлявая рука Динстона, то... Рус уже запутался в количестве участвующих лиц, и ему снова приходилось вспоминать: кто за кого, какую роль, где и с кем. Короче, —продолжал не торопясь размышлять монах, заказав еще сока и чего-нибудь легкого поесть, — гибель части людей должна вызвать большой переполох в одной бригаде и в другой. Если месье на стороне одной из них, то он в любом случае, нехотя, но раскроется. Но и здесь, в любом случае, он будет подозревать монаха. В пределах суток-других время есть. Ведь тех людей нет. Просто нет. Где они? Смыло за борт? В ближайшее время никто не ответит. Никаких концов. Француз может раскрыть себя даже в разговоре, в искренности своего взгляда. Но сейчас Рус уже подумывал: раз противников столько много на корабле, есть возможность натравить их друг на друга. Полицейских осталось девять человек, и если каким-то образом им станет известно, что их коллеги погибли от рук некоей банды, нелегально присутствующей на корабле, то вполне возможна кровавая трагедия в стиле американских вестернов. Можно было в каюте полицейских оставить пистолет немцев, но это было бы слишком банально. Их опытные командиры не поспешили бы торопиться в выводах. Размышляя, они построят много версий. Тем более, что им известно, что сам Рус где-то на корабле. Знают местонахождение раненого. Но из-за простоты слежения за одной фигурой оставили в покое другую. Третьи сутки и пока все до удивления тихо. Настороженно, но тихо.

Доносилась тихая приятная мелодия. Зал постепенно заполняло культурное, изысканное общество. Пассажиры мило ворковали за своими столиками. Запахи ароматнейших яств будили волчий аппетит.

Рус взялся за стакан. Его глаза, пространно глядящие вникуда, остановились на вульгарно-красивой молодой азиаточке с утонченными светскими манерами. Она позиционно скромно восседала напротив и еще скромнее смотрела перед монахом, притупив свой томный взор из-под длинных черных ресниц. А-ах... Ухоженное театральное личико с опущенными веками поразило Руса своим редким совершенством. Он ранее никогда не интересовался женщинами. Но, когда реальная явь приблизила особь поразительных линий на расстояние дыхания увидел одно из редких божественных совершенств, которое к тому же было умело подчеркнуто и усилено опытной рукой художника-косметолога. Такой эталон индивидуально выраженной красоты не мог не разбудить одинокую аскетическую натуру монаха.

От иногда вздрагивающих ресниц и скрытого взгляда в его сторону у монаха трепетным теплом забродило внутри. И, даже, захмелело. Где-то в неизвестных глубинах души разгорался родной огонек нежности и детства. Стакан с соком застыл в руках. Рус смотрел куда-то неопределенно далеко сквозь эту молодую особу. Ее подчеркнутое совершенство сравнивалось в нем с неотразимым видением яркого ночного звездного неба в своей ликующей гармонии интима и зова души. Золотые жемчужинки в волосах девы так искристо переливались и так ярко подчеркивали прелесть маленьких алых губ, что все вокруг уходило в отдаление, и только эта божественная фигура прекрасной феи вспыхивала внутренним нежным сиянием под тихую лирическую мелодию одинокой скрипки. В аскетическо-философском уме монаха начало кристаллизовываться понятие объемной земной и вселенской красоты. Он совсем забылся в своем очаровании подаренных минут, в немом восхищении виденного, когда более внутренним чутьем, чем внешним почуял легкое шелестенье платья. Монах очнулся. Вернулся в свое тревожное бытие. Повернул голову. Это подходила Дина. Ее простое девичье великолепие вновь резко вернуло Руса в состояние внутреннего восхищения. Как были далеко различны эти две девы в своем очаровании и как они были родственны по своему женскому назначению индивидуальной красоты. У Дины, еще ребенка, кроме приюта ничего не видевшей и не знавшей, вечно нянчившейся с малыми детьми, а сейчас с раненым монахом, ее внешняя красота всегда скрадывалась заботами и тяжелым бытом. Только внутреннее свечение, сияние ее стеснительных глаз сохраняло внешнее очарование и какую-то неземную материнскую нежность. Рус вспомнил, что он просил девушку подойти в ресторан немного позже его. А еще до этого она просила денег, чтобы прикупить какой-нибудь наряд для посещения ресторана. Долларов хватало, и он дал ей довольно значительную сумму. Как она, этот еще ребенок, не знакомый с волшебным искусством наведения красоты, смогла так подобрать себе наряды и так эффектно выглядеть без дополнительных дорогих украшений, которые имела прекрасная фея напротив. Детское, наивное очарование Дины не уступало по силе воздействия на чувства классической красоте бесподобной китаянки. А большие, любопытные глаза делали Дину такой индивидуально неподражаемой, что можно было засомневаться в реальности ее существа.

Но, когда темные глаза незнакомки метнули недобрый блеск в сторону девушки, Рус понял, что жестокая действительность продолжает ступать по линии его судьбы. Хотя, что его судьба? К ней он привык. Молодое, наивное существо по имени Дина было более подвержено ударам судьбы. И эти чужие восхитительные глаза с черной искрой злобы на ресницах подсказывали, что юной девушке могут перепасть события и более трагические, чем уже давно физически и духовно окрепшему Русу. Он решил, что в Кейптауне отправит Дину обратно, чтобы не подвергать ее тем опасностям, которые сам испытал на своем пути. Это его жизнь, и по ней он должен идти один. Втягивать такие хрупкие создания он не имел право и внутренне сам боялся, чтобы с ней чего-нибудь не произошло. Такие земные редкости, как она, должны приносить совсем другое счастье людям.

Дина присела рядом. Незнакомка надменно выпрямила голову, пытливо посмотрела на Руса. Но Рус совсем не знал, что нужно этой красотке, и простовато ждал, что она может у него спросить. Выждав время и поняв, что приятель по столику совсем не понимает китаянку: незнакомка возмущенно, но с большой долей светского превосходства встала и, призывно покачивая крутыми бедрами, направилась к выходу из ресторана.

—Кто это?—тихо и удивленно спросила Дина.

Рус, ни о чем не думая, оставаясь под ярким наваждением приятных чувств от обоих, пожал плечами.

—Она злая,—уже резче добавила девушка.

Эти слова наконец вернули монаха к действительности.

-Кто?

Дина посмотрела на Руса, как на человека, разыгрывающего ее.

—Не знаю.

—Всякая красота злая. Потому что красота эгоистична. Ты тоже небесно красивая, но ты земная, женственная,— выговаривал Рус, не понимая, откуда берутся слова и исходят эти мысли, над которыми он никогда не размышлял до этого момента. Но догадывался, что обижает девушку своей холодностью и отрешенностью от нее.

Но Дина от последних слов по-детски зарделась и мило заулыбалась.

—Раньше ты так никогда не говорил.

—Дина, не я тебе должен это говорить. Придет время, тебя найдет хороший парень, и он лучше моего скажет о твоем природном даровании. По логике создателя...

Рус замолчал. Что-то не сходилось общее с его логикой.

— Он не прав, твой создатель,—обиженно вскрикнула девушка. Монах сам себе улыбнулся. Когда-то и он все буквально принимал на слово.

—Он и твой создатель.

— Мой создатель так не скажет.

Рус посмотрел на Дину будто впервые. Ее милое и по-детски наивное личико не могло лгать. Он вспомнил себя, когда понимал, что говорил правильно, но вызывал улыбку в устах слушавших.

Подошел официант, спросил, что бы еще пожелали господа-сеньоры. Монах показал на девушку.

—Для ее возраста, сеньор, и самое лучшее, пожалуйста.

Тот поклонился и пошел исполнять заказ.

—Наверное, здесь я больше не прав, чем наш создатель,—поспешил успокоить девушку. —Я так далек от мирского бытия, что при суждении все мерю одним футом.

—Потому, что ты еще не жил по-настоящему.

Монах утвердительно кивнул, соглашаясь со взрослыми мыслями ребенка.

—Я не должен жить, как вы.

—Почему не должен? Кто тебе мешает?

—Я монах. У меня совсем другое предназначение.

Рус замолчал, подозревая, что дальше Дина его слушать не будет.

—Почему ты молчишь?

—Не знаю. Просто я монах и мне надо жить в горах Китая. Там мои отцы, братья. Там мы постигаем некоторые глубины бытия и мироздания.

—Это неправильно,—обиженно воскликнула девушка. —Люди должны жить семьями, растить детей.

—Ты уже взрослая и все правильно понимаешь. Миряне живут мирской жизнью, монахи монашеской.

—Какая тут разница?

—Как какая? —Рус задумался. Он не знал, как такое объяснить понятно и доходчиво.

Подошел официант, разложил на столике фрукты, шоколад, мороженое.

—Дина, я не знаю, как это объяснить: но чтобы полноценно работать над своими проблемами, мы живем отдельно от людей. Наше предназначение искать контакт со всевышним, искать озарения, находить истину.

—Бездельники вы.

—Может быть,—не оспаривал мысль и резкость тона Рус, чтобы отойти от темы, в которой он и сам еще не совсем разбирался.

Дина, надувшись, медленно разрезала апельсин. Рус незаметно поглядывал в глубину зала. Из-за своих крутых напарниц он совсем упустил основное, ради чего пришел сюда. Но публика в зале была самая изысканная и придраться вроде бы было не к чему. Под тихую музыку некоторые сонно танцевали, остальные сидели за столиками и вели совсем неслышные со стороны амурно-философские беседы. На море был штиль и лайнер шел ровно вперед, совсем не подвергаясь качке. Здесь делать было нечего. Следовало зайти в бар на верхней палубе. Место менее респектабельное, чем это, но тоже для богатых пассажиров. Рус обождал, пока девушка удовлетворится принесенным, и предложил ей пройти с ним наверх.

—Рус, здесь так хорошо, уютно, тихо. Когда я еще смогу побывать в таком месте. Я впервые ощущаю себя полноправным человеком. Можно потанцевать, и никто не помешает. Мне еще никогда не было так хорошо.

—Но здесь, видишь, танцуют только парами.

—А разве мы с тобой не можем танцевать?

— Какой я танцор? Да мне и не положено. Я не имею право расслабляться. Из-за меня могут погибнуть люди.

—А что тебе положено? Скрываться? Стрелять?

— Зачем ты иронизируешь? Разве я виноват, что моего брата ранили. Если б не это, я бы тихо уехал и никому не мешал бы. И не подвергал бы тебя опасностям.

—Я не ставлю в упрек, что ты меня с собой взял.— У Дины на глазах появились слезы. —Я и сама бы поехала. Я с тобой куда хочешь поеду.

Рус, все еще не понимая подтекста слов, сухо продолжал.

—Дина, я никогда не думал, что меня, мертвого аскета, можно как-то понимать. Я отсохшая ветка для человечества.

—Твой создатель вредитель, если он такие мысли вам

внушает.

Рус невесело удивился быстрому взрослению девушки. _;^-Нё нам судить тех, кто нам неподвластен.

— Нам! Потому что нам жить. У твоего создателя нет проблем. Он только для людей создает трудности. У нас тоже создатель есть—Бог. А что он для людей сделал?
Сколько я вижу—только слезы, горе, неравенство. К чему эта жизнь, если она ни к чему хорошему не ведет?

Рус не противился словам Дины и молчал. В глубине души ему с каждым словом все больше нравилась Дина, детские понятия которой в житейских вопросах были намного выше, чем у него. При всей своей ранней юности девушка уже имела свой обоснованный мир, который она отстаивала и за который была готова серьезно бороться. Рус же жил теми идеями и понятиями, которые в него были заложены с детства его духовными отцами. Эти понятия он понимал и принимал. Для него они были больше аксиомой, чем мирские понятия бытия. Но вот простая, даже местами примитивная речь девочки, вносила в однобокий ум Руса такие сложности и смысловую сумятицу, которую ему самому видно никогда не решить.

Дочь Вонг раздраженно уставилась перед собой. В ее каюте находились косметолог, два старших телохранителя, служанка.

—Убирайся паскуда отсюда!—гаркнула она на служанку.—Растопырила уши. Исчезни. Занимайся делами.

Дочь от злости ломала пальцы и била веером по столу.

—Сука! Проститутка! Откуда эта дрянь взялась?

—Восхитительная госпожа, это тот невзрачный ребенок, который был похищен неизвестными лицами из приюта.

—Ребенок?! Ничего себе ребенок!? Баба в теле. И умеет эффектно принарядиться. Дешево, но смотрится. Какую роль она играет при этом дурачке монахе?

Старший глуповато пожал плечами.

—Вообще-то никакую. Она сопровождала раненого вместе со старухой и доктором. Наверное сиделкой служит.

Злые глаза дочери в восторженной мести рассмеялись. Следом и она истерично засмеялась, и яркие линии губ сложились в очень страшную гримасу.

—Вот вам бездари и логика. Враги монаха следят за раненым, не знают, где сам монах находится. А он, сволочь, в это время, слишком уж беспечно рассиживает в ресторанах. Эту девку надо немедленно ликвидировать. Слышите? Сегодня же ночью. Пристрелите и за борт. К акулам и крабам. Чтоб никаких проблем в дальнейшем не было.

—Будет сделано, премудрая госпожа.

Старший низко склонился. Дочь успокоенно щелкнула его веером по согнутому затылку.

—Этот вопрос закрыли. Второй. Твое мнение! — резко крикнула она, обращаясь к косметологу.—На меня все таращатся, а этот дурень монах, как был с пустыми глазницами на морде так и остался.

— Нет, нет, госпожа, он тоже таращил глаза. Просто у нерп совсем другой взгляд. Впечатление очень сильное.

—Что ты мне лопочешь, негодяй. Глаза он таращил. Полетишь за борт вместе с той шлюхой. Ты мне правду гони.

—Мадмуазель, здесь невозможно ошибиться. Его холодная рожа очень стала на балбеса похожа, как только он увидел вас.

—Сам ты балбес. Мне надо, чтобы он в меня влюбился, а не балбесом стал. Может он во мне просто дворовую девку увидел?

—Да вы что, повелительница? В вашем то одеянии нимфы. Вы очень критически к себе подходите.

—И я должна строго к себе подходить. Победа не терпит послаблений. А он, сволочь, шкурник еще тот. Девку молодую с собой взял. Не скучает, мерзавец. Мама правду говорила: никому нельзя верить. Все мужики одинаковы. И монахи тоже. Но я же намного красивее ее.

— Несомненно, —вовремя поддержал расстроенную дочь косметолог. —Этому простофиле из деревни сразу не понять, не оценить истинную красоту и обаяние. Да и в сексе, я думаю, он вообще примитивен, как животное.

—Замолчи. Сам дурак, —не выдержала лицемерной болтовни дочь.—Что ты смыслишь в сексе. Такое же смрадное животное. Я вам приказываю,—обратилась она снова к телохранителям,—выкинуть ее за борт, живую, в мешке.

—Зачем так грубо, —очнулся от долгого стояния старший.

—Может он ее и так больше никогда не увидит. Она еще малышка. Жизни не видела. Что она понимает. Она может вообще не при делах?

—Ты жалеешь? —рассвирепела китаянка.—Какое право ты имеешь жалеть? Может и монах ее жалеет. А для семьи больше ничего и не нужно. Надо, чтобы он меня жалел. Будет жалеть, будет любить. Будет слушаться и подчиняться.

В каюту настойчиво постучали. Дочь вздрогнула. Приказала открыть.

Вошли двое. Предъявили документы.

— Следственная служба безопасности корабля,— вежливо доложили вошедшие.

—Чем мы можем быть вам полезны, сеньоры?—еще не отошла от прошлой ругани дочь и недовольно забурчала на английском.

Но вошедшие почему-то не знали английского. Пригласили переводчика.

—У нас к вам несколько вопросов, сеньоры.

— Будут ли они относиться к нам?—продолжала злиться и не скрывать свое раздражение, китаянка.

—Мы займем от силы четыре-пять минут, сеньоры.

—Они выслушают вас,—дочь грациозно показала пальчиком на старших телохранителей:

—Верно сеньора, первый вопрос будет к ним, но нам бы хотелось и вашего присутствия. Так как по документам они являются вашими телохранителями. Вопрос первый: не слышали ли вы или не видели ли чего-нибудь подозрительного на корабле и в особенности на вашей палубе?

Дочь недоуменно посмотрела на детективов.

—Позвольте вас спросить, сеньоры сыщики: а что собственно должны видеть и слышать мои телохранители? У них одна задача: охранять меня. А остальное... Для этого вы существуете.

Детективы тактично немного помолчали, внимательно поочередно посмотрели на пассажиров.

—Видите ли, сеньоры. На исходе еще только третьи сутки плавания, а на судне уже имеются...—говорящий снова тактично остановился, с сомнением ' повертел в пальцах незажженную сигарету.

— •Точнее будет: мы не находим некоторых пассажиров и часть из них в одной из кают на вашей палубе.

—Как это вы не находите? А почему вы должны искать. Они, что обязаны отчитываться, где они находиться?— мгновенно вспылила крутая женщина.

—Вот мы и обходим, спрашиваем. Может кто-то, что-то, где-то видел или слышал, случайно оказался свидетелем, или сам что-то подозревает. Мы просим помочь нам.

Дата добавления: 2015-06-04