В преддверии языка 11 страница

— Был в состоянии понять хотя бы десятую часть того жаргона, который с точки зрения доктора Мейфилда является английским языком, то, возможно, он и смог бы выразить свое мнение, — прервал его доктор Боард. — В данной же ситуации слово непонятно, скорее относится к синтаксису доктора Мейфилда, а не к моему поведению. Я всегда считал…

— Джентльмены, — вмешался заместитель директора, — полагаю, будет разумнее сейчас оставить распри между отделениями и перейти непосредственно к делу.

Последовало молчание, прерванное доктором Коксом.

— Как вы думаете, нельзя убедить полицию сделать какое-то ограждение вокруг ямы?

— Непременно попрошу их об этом, — заверил доктор Мейфилд. Затем они стали обсуждать, чем развлечь членов комитета.

— Я распорядился насчет выпивки перед обедом, — сказал заместитель директора, — да и сам обед надо, по возможности, растянуть, чтобы создать у них соответствующее настроение. Тогда на послеобеденные заседания и останется мало времени, и надо надеяться, они пройдут более гладко.

– Если наша столовая не приготовит на обед. бифштекс в тесте, — заметил доктор Боард.

На этой саркастической ноте собрание закончилось.

* * *

Как и встреча мистера Морриса с корреспондентом газеты «Сандей пост».

— Разумеется, я не говорил полиции, что у меня есть правило нанимать на работу маньяков, склонных к убийству, — орал он на репортера. — Кроме того, все, что я говорил, должно было остаться, как я понял, строго между нами.

— Но вы же сказали, что считаете Уилта сумасшедшим, и что, по вашему мнению, большинство преподавателей отделения гуманитарных наук — чокнутые?

Мистер Моррис с ненавистью посмотрел на репортера.

— Если быть точным, то я сказал, что некоторые из них…

— С придурью? — спросил репортер.

— Нет, не с придурью, — закричал Моррис, — а просто, ну скажем, слегка неуравновешенны.

— А полиция говорит, вы сказали иначе. Они утверждают…

— Мне безразлично, что говорит полиция о том, что я якобы сказал. Я знаю, что я говорил, а чего нет, и если вы подразумеваете…

— Ничего я не подразумеваю. Вы сделали заявление, что половина ваших преподавателей с приветом, и я хочу, чтобы вы это подтвердили.

— Подтвердил? — зарычал Моррис. — Вы приписываете мне слова, которых я никогда не говорил и еще хотите, чтобы я их подтвердил?!

— Так говорили или не говорили? Вот все, что я хочу знать. То есть, если вы высказали ваше мнение о подчиненных…

— Мистер Макартур, мое мнение о подчиненных — мое личное дело. Оно не имеет никакого отношения к той газетенке, которую вы представляете.

— Три миллиона людей познакомятся с вашим мнением в воскресенье утром, — сказал Макартур, — и меня совсем не удивит; если этот Уилт подаст на вас в суд. конечно, если они выпустят его из каталажки.

— На меня в суд? За что, черт побери?

— Прежде всего за то, что вы обозвали его маньяком, склонным к убийству. Заголовки «ЗАВЕДУЮЩИЙ ГУМАНИТАРНЫМ ОТДЕЛЕНИЕМ НАЗЫВАЕТ ПРЕПОДАВАТЕЛЯ МАНЬЯКОМ. СКЛОННЫМ К УБИЙСТВУ» потянут тысяч на пятьдесят. Удивлюсь, если он получит меньше.

Мистер Моррис поразмыслил над перспективой оказаться нищим.

— Ваша газета такого, не напечатает, — пробормотал он. — Я имею в виду, Уилт и на вас может подать в суд.

— Ну, нам-то не привыкать к этому. У нас это сплошь и рядом. Мы заплатим, для нас это копейки. Вот если бы вы захотели нам помочь… — Он замолчал, давая Моррису возможность переварить услышанное.

— Что вы хотите знать? — спросил мистер Моррис с несчастным видом.

— Может, какие-нибудь смачные истории с наркотиками? — оживился Макартур. — Ну, сами знаете. ЛЮБОВНЫЕ ОРГИИ ВО ВРЕМЯ ЛЕКЦИЙ. Такое нравится читателям. Еще насчет онанизма и тому подобное. Дайте нам хорошенькую историю, и мы отпустим вас с крючка в деле с Уилтом.

— Вон из моего кабинета! — завопил мистер Моррис.

Макартур встал.

— Вы еще об этом пожалеете, — сказал он и направился вниз в студенческую столовую в надежде собрать грязь о мистере Моррисе.

* * *

— Никаких тестов, — сказал Уилт возмущенно. — Они врут.

— Вы полагаете? — спросил доктор Питтмэн, психиатр-консультант из Фенлэндской больницы и профессор криминальной психологии университета. Голова у него была какая-то яйцевидная.

— Полагаю, это очевидно, — сказал Уилт. — Вы показываете мне чернильное пятно, и я нахожу, что оно похоже на мою бабушку, лежащую в луже крови. Вы что, считаете, я так вам и скажу? Что я, идиот? Для этого надо быть полным придурком. Нет, я скажу, что оно напоминает мне бабочку, сидящую на герани. И каждый раз будет то же самое. Я буду думать, на что это похоже, но говорить я буду прямо противоположное. И что это вам даст?

— Можно и из этого сделать кое-какие выводы, — заметил доктор Питтмэн.

— Вам что, для выводов обязательно чернильное пятно? — спросил Уилт. — Доктор Питтмэн сделал пометку относительно интереса Уилта к крови. — Вы можете сделать выводы, просто исходя из формы головы человека.

Доктор Питтмэн с мрачным видом протер очки. Он не любил, когда делали выводы, исходя из формы головы.

— Мистер Уилт, — сказал он, — я здесь по вашей просьбе, чтобы подтвердить, что вы нормальны, а самое главное — решить, способны ли вы, по моему мнению, убить свою жену и поступить с ее телом так отвратительно и бессердечно. Я не хочу чтобы ваши слова как-то повлияли на мой окончательный и объективный вывод.

Уилт озадаченно посмотрел на него:

— Должен заметить, вы не слишком много оставляете себе места для маневра. Поскольку мы с вами отказались от всяких тестов, я полагал, что единственное, на чем вы можете основывать свои выводы, это мои слова. Вряд ли вы способны определить что-то по шишкам на моей голове. По-моему, этот метод слегка устарел, не так ли?

— Мистер Уилт, — сказал доктор Питтмэн, — тот факт, что у вас есть садистские наклонности и вы получаете удовольствие от привлечения внимания к физическим недостаткам других людей, ни в коей мере не заставит меня признать, что вы способны на убийство…

— Очень порядочно с вашей стороны, — сказал Уилт, — хотя. честно говоря, я считаю, что на убийство способен любой при подходящих, вернее, неподходящих, обстоятельствах.

Доктор Питтмэн едва удержался, чтобы не подтвердить его правоту. Вместо этого он улыбнулся одними губами.

— Генри, как вы думаете, вы рациональный человек? — спросил он.

Уилт нахмурился:

— Если не возражаете, я предпочел бы обращение «мистер Уилт». Хоть я и не плачу вам за эту консультацию, но все же предпочитаю официальное обращение.

Улыбка исчезла с лица мистера Питтмэна:

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Нет, я бы не назвал себя рациональным человеком, — сказал Уилт.

— Тогда, может быть, иррациональным?

— Ни то ни другое. Просто человеком.

— Разве человек ни то ни другое?

— Мистер Питтмэн, хоть это ваша специальность, а не моя, но я полагаю, что человек способен рационально рассуждать, однако действует он не всегда в рациональных рамках. Человек — это животное, разумеется, развитое животное, хотя, если вспомнить Дарвина, все животные развиты до определенной степени. Давайте скажем так: человек — это одомашненное животное, временами склонное к насилию…

— А какое животное вы, мистер Уилт? — спросил доктор Питтмэн. — Одомашненное или склонное к насилию?

— Опять все сначала. Современный человек просто одержим этими примитивными противопоставлениями. Или-или, по Кьеркегору^[13], как сказала бы эта сучка Салли Прингшейм. Нет, не скажу, что я полностью одомашнен. Спросите мою жену. Она лучше знает.

— В каком смысле вы не одомашнены?

— Доктор Питтмэн, я люблю пердеть в постели. Мне это нравится. Этим трубным звуком антропоид. сидящий во мне, единственно доступным ему способом утверждает свое право на территорию.

— Единственно доступным способом?

— Вы не видели Еву, — сказал Уилт. — Когда вы с ней познакомитесь, вы поймете, что утверждать что-то — ее прерогатива, не моя.

— Вам кажется, что миссис Уилт вас подавляет?

— Мне не кажется, это на самом деле так.

— Она помыкает вами? Она взяла на себя господствующую роль в семье?

— Ева такая, какая она есть. Она ничего не взяла. Она просто такая.

— Какая?

— Вот здесь и закавыка. — сказал Уилт. — Что у нас сегодня? У меня здесь все дни перепутались.

— Четверг.

— Значит, сегодня четверг: Тогда она Бернард Лич.

— Бернард Лич?

— Керамист, мистер Питтмэн, известный керамист, — сказал Уилт. — Завтра она будет Маргот Фонтейн, а в субботу мы играем в бридж с Моттрамами, значит, она будет Омаром Шарифом. В воскресенье она превратится в Элизабет Тейлор или Эдну О'Брайен, в зависимости от того, что там будет в цветном приложении, а днем мы поедем покататься, и она будет Евой Уилт. Пожалуй, это единственное время за всю неделю, когда я вижу подлинную Еву, да и то потому, что я сижу за рулем, а ей нечего делать, кроме как тихо сидеть и приставать ко мне со всякими глупостями.

— Кажется, картина проясняется, — сказал доктор Питтмэн. — Миссис Уилт нравится, так сказать, играть в разные роли. Отсюда неустойчивые взаимоотношения, при которых вы как муж не можете вести четкую и уверенную роль…

— Доктор Питтмэн, — сказал Уилт. — гироскоп может, вернее, должен, вращаться, и тем не менее ему удается достичь устойчивости, практически не имеющей равных. Если вы понимаете принцип работы гироскопа, то, возможно, вы согласитесь. Дело вовсе не в том, будто нашему браку не хватает устойчивости. Чертовски неприятно каждый день иметь дело с центробежной силой, но с устойчивостью здесь все в порядке.

— Но вы же только что сказали, что она не взяла на себя господствующую роль в семье? А теперь вы говорите, что у нее сильный характер.

— У нее не сильный характер. Она сама — сила. Есть разница. А что касается характера, то у нее их так много и все такие разные, что уследить за ними просто и нет никакой возможности. Скажем так, она целиком и полностью погружается в образ того, кого она в данный момент изображает, причем с неистовством и упорством, достойными лучшего применения. Помните эту серию фильмов с Гарбо. которые несколько лет назад показывали по телевизору? Так вот, в течение трех дней Ева была дамой с камелиями, и по сравнению с ней сцена смерти по телевизору выглядела, как пляска святого Витта, будьте уверены.

— Картина проясняется, — заметил доктор Питтмэн и записал в блокноте, что Уилт патологический лжец с садо-мазохистскими наклонностями.

— Очень этому рад, — сказал Уилт. — А то инспектор Флинт думает, что я убил ее и Прингшеймов в приступе кровожадности и избавился от их тел каким-то изощренным способом. Даже про кислоту упоминал. Это ж бред собачий. В смысле, где это я добуду столько соляной кислоты, чтобы растворить три трупа, один к тому же с излишком веса? Об этом и думать не стоит.

— Безусловно, — согласился доктор Питтмэн.

— И вообще, разве я похож на убийцу? — жизнерадостно спросил Уилт. — Конечно же, нет. Вот если бы вы сказали, что Ева прикончила этих мерзавцев, а с моей точки зрения это надо было сделать давным-давно, то я отнесся бы к такому предположению серьезно. Да поможет Бог тем несчастным, которые окажутся поблизости, когда она вообразит себя Лиззи Борден.

Доктор Питтмэн бросил на него хищный взгляд.

— Вы что, хотите сказать, что ваша жена убила миссис и мистера Прингшеймов? — спросил он. — Вы это имеете в виду?

— Нет, — сказал Уилт, — не это. Я всего лишь хотел сказать, что, если Ева что-то делает, она вкладывает в это всю душу. Когда она убирает в доме, она-таки убирает. Давайте я расскажу вам об антисептике. Она жутко боится заразы…

— Мистер Уилт, — поспешно перебил доктор Питтмэн, — мне неинтересно, что делает миссис Уилт с антисептиком. Я пришел сюда, чтобы попытаться понять вас. Скажите мне, у вас есть привычка совокупляться с резиновой куклой? Такое происходит регулярно?

— Регулярно? — спросил Уилт. — Что вы имеете в виду под регулярностью: что это происходит как правило или же периодически? Ведь ваше представление о правилах может сильно отличаться от моего.

— Я имею в виду, вы часто это делаете?

— Делаю? — удивился Уилт. — Я вообще этого не делаю.

— Но я так понял, что вы специально подчеркивали, что у куклы есть влагалище?

— Подчеркивал? Ничего подобного. Вся эта гадость была видна невооруженным глазом.

— Вы считаете, что влагалище — гадость? — спросил доктор Питтмэн, попав наконец в более знакомую ему сферу сексуальных отклонений.

— Вне контекста — да, — сказал Уилт уступчиво, — а что касается пластиковых, то меня от них тошнит даже в контексте.

К концу беседы доктор Питтмэн совершенно запутался. Он устало поднялся и направился к двери.

— Вы забыли вашу шляпу, доктор, — сказал Уилт, подавая ему шляпу. — Позвольте спросить, вы их на заказ шьете?

* * *

— Ну что? — спросил инспектор Флинт вошедшего в его кабинет доктора Питтмэна. — Каков будет приговор?

— Приговор? Этого человека нужно засадить пожизненно.

— Вы полагаете, что он маньяк со склонностью к убийству?

— Я полагаю, что, каким бы способом он ни убил миссис Уилт, она должна быть ему благодарна. Двенадцать лет замужем за таким человеком… Господи, даже подумать страшно.

— Ну, здесь мы недалеко ушли. — заметил инспектор, когда доктор удалился, выразив на прощание мнение, что, конечно, мистер Уилт обладает умом чертика из табакерки, однако он, Питтмэн, не может совершенно определенно сказать, что Уилт не в своем уме с криминальной точки зрения. — Придется подождать, что будет завтра.

То, что происходило в пятницу, видели не только инспектор Флинт, сержант Ятц, дюжина других полицейских, Барни и человек шесть строительных рабочих, но и несколько сот студентов техучилища, выстроившихся на ступеньках научного корпуса, большинство преподавателей и сотрудников и восемь членов Национального аттестационного комитета; причем у последних была особенно удобная позиция — у окон учебной гостиной, которая обычно использовалась отделением для подготовки официантов, а также для приема почетных, гостей. Доктор Мейфилд буквально из кожи лез вон, пытаясь отвлечь их внимание.

— Мы построили базовый курс так, чтобы максимально заинтересовать студентов, — сказал он, обращаясь к профессору Баксендейлу, возглавлявшему комиссию. Но не тут-то было. отвлечь профессора от окна было невозможно. Он завороженно смотрел на то, как что-то вытаскивалось из-под фундамента нового административного корпуса.

— Какое отвратительное зрелище, — пробормотал он, когда Джуди высунулась из ямы. Надежды и чаяния Уилта были напрасны — кукла не лопнула. Жидкий бетон придал ей прочности, и если, так сказать, при жизни она напоминала живую женщину, то после смерти она несла на себе все признаки мертвой. В роли трупа она была на редкость убедительна. Под действием бетона ее парик смялся и съехал набок. Одежда прилипла к телу, а бетон — к одежде. Ноги были скрючены до предела, а вытянутая рука, как и предсказывал Барни, взывала к сочувствию. Кроме того, эта рука сильно мешала извлечению Джуди из ямы. Мешали и ноги, которым бетон придал прочность и объемы, сравнимые с теми, что были у настоящей Евы Уилт.

— Наверное, это и называется трупным окоченением. — заметил доктор Боард, в то время как доктор Мейфилд безуспешно пытался направить разговор в сторону того, ради чего приехала комиссия.

— Господи, спаси и помилуй, — пробормотал профессор Баксендейл, когда, несмотря на все усилия Барни и компании, Джуди соскользнула обратно в яму. — Только подумать, что она пережила Вы видели эту жуткую руку?

Доктор Мейфилд видел и содрогнулся. За его спиной хихикнул доктор Боард. — Все наши конечности от Бога, какими бы уродливыми они ни были, — заметил он весело. — По крайней мере, Уилт сэкономил на надгробном памятнике. Все, что требуется, — это водрузить ее по пояс в землю и надписать: «Здесь стоит Ева, родилась тогда-то, убита в прошлую субботу». Монументальна в жизни, монумент после смерти.

— Должен заметить, Боард, — сказал доктор Мейфилд, — я нахожу ваши шуточки на редкость несвоевременными.

— Кремировать ее им никогда не удастся, это уж как пить дать, — продолжил доктор Боард. — Чтобы засунуть все это в гроб, гробовщику надо быть, по меньшей мере, гением. Полагаю, им стоит попробовать отбойный молоток.

Доктор Кокс, сидевший в углу, упал в обморок.

— Пожалуй, я выпью еще капельку виски, — сказал профессор Баксендейл слабым голосом. Доктор Мейфилд налил ему двойную порцию. Когда он снова вернулся к окну, Джуди опять высовывалась из ямы.

— Если бальзамировать, — заметил доктор Боард, — то это слишком дорогое удовольствие. Я не хочу сказать, что эта фигура за окном точь-в-точь Ева, насколько я ее помню…

— Бога ради, может, уже хватит об этом? — огрызнулся доктор Мейфилд, но доктора Боарда остановить было невозможно. — Я не говорю о ногах, но и с грудью, по-моему, что-то не так. Я знаю, что миссис Уилт носила большой размер, но эти как-то чрезмерно раздуты. Возможно, из-за газов. Они разлагаются, и вот вам результат.

Когда пришло время идти обедать, аппетита у членов комиссии не было и большинство из них были изрядно под мухой.

* * *

Инспектору Флинту повезло меньше. Даже в лучшие времена он не любил присутствовать на эксгумациях, особенно если труп, ради которого требовалось его присутствие, проявлял столь настойчивое желание вернуться на место своего прежнего пребывания. Кроме того. Флинт никак не мог определиться, труп это или нет. Тело выглядело, как настоящий труп, и, безусловно, вело себя, как труп, правда, довольно тяжелый, но в области коленей у него было что-то заставлявшее предположить, что у этой штуки, чем бы она ни была, не все в порядке с анатомической точки зрения. Создавалось впечатление, будто у нее маловато суставов и слишком много плоти в тех местах, где ноги были вытянуты вперед и согнуты под прямым углом. Казалось, миссис Уилт потеряла не только жизнь, но и обе коленные чашечки. Именно это обстоятельство и делало работу Барни столь трудной и неприятной. После того как тело в четвертый раз соскользнуло назад в яму, Барни сам спустился туда, чтобы помочь снизу.

— Если вы, козлы, опять уроните ее, вам придется вытягивать отсюда два трупа, — закричал он из глубины. — Держите канат как следует. Я сейчас обвяжу его вокруг шеи.

— Не вздумай, — закричал инспектор Флинт, заглядывая в яму. — Не хватает только оторвать ей голову. Она нам нужна целой.

— Да целая она, целая. — глухо донесся ответ Барни. — Об этом не беспокойтесь.

— За что-нибудь другое ты привязать не можешь?

— Могу, но не буду, — ответил Барни. — Нога еще быстрей оторвется, чем голова. А я не хочу оказаться внизу, когда она грохнется.

— Ладно, — согласился инспектор, — надеюсь, ты соображаешь, что делаешь.

— Одно скажу. Тот козел, что ее сюда засунул, точно знал, что он делает.

Но и пятая попытка не удалась, и Джуди снова спустилась вниз, тяжело наступив Барни на ноги.

— Достаньте кран, черт побери, — заорал он, — мне это уже все надоело.

— Как и мне, — пробормотал инспектор, который никак не мог решить, что же он все-таки откопал: куклу, одетую в платье миссис Уилт, или саму миссис Уилт, одетую так, чтобы напоминать незаконченное произведение чокнутого скульптора. Последние сомнения Флинта относительно того, в здравом ли уме Уилт, окончательно развеялись под впечатлением происходящего у него на глазах. Человек, приложивший столь неимоверные усилия, чтобы так запрятать — неважно, свою жену или же пластиковую куклу с влагалищем, при этом изуродовав ее до неузнаваемости, — не может быть нормальным.

Сержант Ятц облек его мысли в слова.

— Только не говорите мне, что у этого подонка крыша не поехала, — сказал он, наблюдая, как подъезжает кран и канат цепляют за шею Джуди.

— Все, теперь тащите, — заорал Барни.

* * *

В столовой только доктор Боард ел с аппетитом. Восьми членам комиссии было не до еды. Их глаза были прикованы к сцене внизу, под окнами.

— Пожалуй, можно сказать, что она была in statue pupillari, заметил доктор Боард, накладывая себе еще лимонного мусса. — А мы в этом случае оказываемся in loco parentis. Не слишком приятная мысль, джентльмены. Не то чтобы она была примерной студенткой. Она когда-то ходила ко мне в вечерний класс по французской литературе. Уж не знаю, что она вынесла из «Цветов зла», но я хорошо помню, что Бодлер^[14]…

— Доктор Боард, — вмешался пьяный доктор Мейфилд, — для так называемого интеллектуального человека вы на редкость бесчувственны.

— Судя по всему, это у нас общая черта с покойной миссис Уилт, — заметил доктор Боард, выглядывая в окно. — И судя по всему, там наступает кульминационый момент.

Даже доктор Кокс, которого только недавно привели в чувство и уговорили съесть немного баранины, выглянул в окно. Кран медленно вытягивал Джуди из ямы, и все члены правления и комитета поднялись, чтобы посмотреть. Зрелище было душераздирающее. Ближе к верхнему краю ямы левая нога Джуди зацепилась за выступ, в то время как ее вытянутая рука погрузилась в грязь.

— Стой, — крикнул Барни невнятно, но было поздно. Либо от расстройства, что ему приходится поднимать такой груз, либо неправильно подумав, что ему велят поднимать быстрее, водитель крана нажал на рычаг. Раздался ужасный треск, петля затянулась, и на какой-то момент показалось, что сбудется предсказание инспектора Уилта и Джуди лишится своей бетонной головы в Евином парике. Однако он зря беспокоился. Джуди оказалась куда крепче, чем можно было предположить. Голова продолжала подниматься, в то время как тело прочно засело в яме, поэтому шея последовала за головой. Она вытянулась.

— Бог ты мой, — выдохнул профессор Баксендейл, — неужели это никогда не кончится?

Доктор Боард наблюдал за событиями с возрастающим интересом.

— Что-то не похоже на Еву. — промолвил он. — Вам это ничего не напоминает, доктор Мейфилд? Мы ведь тоже стараемся вытянуть наших студентов.

Но доктор Мейфилд не ответил. Джуди уже стала похожа на страуса, по оплошности сунувшего голову в бетон. Доктор Мейфилд понял, что затея с повышением разряда училища обречена.

— Одно можно сказать про миссис Уилт, — заметил доктор Боард, — она хорошо держится. Неэластичной ее шею не назовешь. Малость истощена. Глядя на это, начинаешь понимать, что имел в виду Модильяни.

— Ради Бога, прекратите, — истерически закричал доктор Кокс, — мне кажется, я схожу с ума.

Его прервал ужасный треск, означавший, что тело Джуди наконец-то перестало отчаянно цепляться за яму. Осыпая всех дождем глины, оно взмыло вверх, чтобы воссоединиться с головой, и повисло на веревке в двадцати футах над землей, голое и розовое. Теперь, когда одежда и бетон с нее слетели, она удивительно напоминала настоящую женщину.

— Должен заметить, — сказал доктор Боард, с пристрастием разглядывая Джудины женские прелести, — что, хотя раньше я не испытывал особой симпатии к некрофилам, я начинаю понимать, что их привлекает. Конечно, сейчас это представляет интерес только с исторической точки зрения, но в елизаветинские времена одним из стимулов для палачей было…

— Боард, — взвизгнул доктор Мейфилд, — за свою жизнь я повидал немало свиней, мать твою так. но…

Доктор Боард налил себе еще кофе.

— Если не ошибаюсь, на сленге они это называют: «любить их холодненькими».

* * *

Инспектор Флинт, стоявший под подъемным краном, вытер грязь с лица и уставился на болтающийся над ним ужасный предмет. Теперь он хорошо видел, что это всего лишь кукла. Он также понял, почему Уилт так хотел избавиться от этой кошмарной штуки.

— Опустите ее. Ради всего святого, опустите ее, — заорал он, видя, что вокруг него столпились фотографы из газет. Но крановщик совсем растерялся. Он закрыл глаза, дернул не за тот рычаг, Джуди снова начала подниматься.

— Стой, мать твою, стой, это же вещественное доказательство, — закричал инспектор, но было поздно. Последний отрезок каната намотался на бобину, а за ним последовала Джуди. Шляпа из бетона рассыпалась на куски, голова попала между роликами, а тело начало раздуваться. Прежде всего это сказалось на ногах.

* * *

— Мне всегда было любопытно, что такое элефантиаз, — сказал доктор Боард. — Кажется, у Шелли был по этому поводу пунктик.

Определенно, такой пунктик был и у доктора Кокса. Он что-то бормотал в углу, а заместитель директора уговаривал его взять себя в руки.

— Очень выразительно, — заметил доктор Боард, перекрывая возгласы ужаса при виде Джуди, теперь явно беременной на двенадцатом месяце, но продолжавшей надуваться дальше. — Вы не находите, что эти формы чем-то напоминают ранний бронзовый век, доктор Мейфилд?

Но доктор Мейфилд потерял дар речи. Как безумный, он уставился на быстро увеличивающееся влагалище, которое уже было четырнадцати дюймов длиной и восьми шириной. Потом раздался хлопок, и оно приобрело форму пениса, огромного пениса. продолжавшего раздуваться. Доктору Мейфилду казалось, что он сходит с ума. Определенно сходит с ума.

— Ну, это уже сенсация, — сказал доктор Боард. — Я слышал, что делают операции по изменению пола у мужчин, но…

— Сенсация? — завопил доктор Мейфилд. — Сенсация? И вы можете стоять спокойно и рассуждать о….

Раздался громкий звук, похожий на выстрел. Джуди дошла до предела. Как и доктор Мейфилд. Первым сдался пенис. Вторым — доктор Мейфилд. Когда из Джуди начал выходить воздух, Мэйфилд было бросился на доктора Боарда, но без сил опустился на пол, бормоча что-то невнятное.

Доктор Боард не обратил на коллегу никакого внимания. «Кто бы мог подумать, что у этой старой перечницы столько духу?» — заметил он и допил кофе. Пока заместитель директора выводил доктора Мейфилда из комнаты, он повернулся к доктору Баксендейлу.

— Я должен извиниться перед вами за Мейфилда, — сказал он.. — Боюсь, что вся эта история насчет повышения ранга училища ударила ему в голову, хотя, честно говоря, я всегда считал его основательно неуравновешенным. Случай посткоксильного сумасшествия, я бы так сказал.

* * *

Инспектор Флинт возвращался в полицейский участок в состоянии, близком к безумию.

— Из нас сделали идиотов, — прорычал он, обращаясь к сержанту Ятцу. — Ты слышал, как они ржали? Ты их видел, этих ублюдков? — Особенно его взбесили фотографы из газет, попросившие его попозировать рядом с тем, что осталось от пластиковой куклы. — Мы теперь всеобщее посмешище. Ну хорошо, видит Бог, кое-кто за это заплатит.

Он выскочил из машины и бросился в комнату для допросов.

— Ладно, Уилт, — закричал он, — ты сыграл с нами шутку, и довольно омерзительную. Теперь отбросим щепетильность и перейдем к делу.

Уилт повертел в руках драный кусок пластика.

— Вот так-то лучше, — сказал он. — И она очень естественно выглядит.

— Если ты не ответишь на мои вопросы, ты будешь выглядеть еще естественнее, — заорал инспектор. — Где она?

— Где кто? — спросил Уилт.

— Миссис, бля, Уилт. Куда ты ее дел?

— Я же сказал. Я ее никуда не девал.

— А я говорю, девал. Или ты мне немедленно скажешь, где она, или я вышибу из тебя признание. Понял?

— Если хотите, можете меня избить, — сказал Уилт, — но это вам ничего не даст.

— Еще как даст, — сказал инспектор и снял пиджак.

— Я требую адвоката, — поспешно сказал Уилт.

Инспектор снова надел пиджак.

— Наконец-то я от тебя этого дождался. Генри Уилт, я обвиняю вас…

Восход Ева встретила в камышах, надувая матрац в десятый раз. Либо он где-то прокололся, либо что-то было не в порядке с клапаном. Как бы там ни было, продвигалась она очень медленно и в конце концов была вынуждена искать убежища в камышах. в стороне от пролива. Здесь, среди камышей, она и провела ночь, вся в грязи, время от времени слезая с матраца, чтобы поддуть его, и залезая обратно, чтобы смыть грязь и водоросли, налипшие на нее, когда она с него сползала. В процессе этих манипуляций она лишилась нижней части своей лимонной пижамы и так изодрала верхнюю, что, когда взошло солнце, Ева скорее напоминала не одержимую хозяйку с Парквью 34, а финалистку в тяжелом весе в женском чемпионате по борьбе в грязи. К тому же она ужасно замерзла и потому очень обрадовалась, когда наступило утро, обещавшее впереди жаркий летний день. Теперь ей надо было добраться до суши или открытой воды, где кто-нибудь… Тут Ева осознала, что ее вид может вызвать, мягко говоря, недоумение. Даже в лимонной пижаме, пока та была на ней, Ева бы не рискнула выйти на улицу. Теперь же, когда этой пижамы на ней практически не было, она определенно не хотела бы показываться кому-либо на глаза. С другой стороны, не могла же она весь день торчать в камышах. Ева двинулась в путь. таща за собой надувной матрац, наполовину вплавь, но в основном шлепая по воде и грязи. Наконец камыши кончились, она вышла на открытое пространство и увидела вдалеке дом, сад, спускающийся к воде, и церковь. До них было довольно далеко, а лодки нигде не было видно. Оставалось добираться до берега вплавь и надеяться, что женщина, живущая в этом доме, отнесется к ней сочувственно и, еще лучше, окажется достаточно большого размера, чтобы одолжить ей какую-нибудь одежду, чтобы добраться до дома. В этот момент Ева обнаружила, что потеряла свою сумку где-то в камышах. Она хорошо помнила, что ночью сумка была при ней, но, наверное, упала с матраца, когда она его надувала. Делать было нечего, не возвращаться же из-за этого. Надо продолжать путь, а потом позвонить откуда-нибудь Генри и попросить его приехать за ней на машине. Он и одежду какую-нибудь сможет привезти. Значит, решено. Ева вскарабкалась на матрац и стала грести к берегу. На полпути матрац снова обмяк и начал тонуть в одиннадцатый раз, Ева бросила его и продолжила путь в спасательном жилете. Однако и он замедлял ее продвижение, поэтому она решила от него избавиться. Барахтаясь в воде, Ева пыталась расстегнуть его. После некоторых усилий все же сняла, вместе с остатками лимонной пижамы. Когда Ева Уилт наконец-то добралась до берега, она была совершенно голой и выбившейся из сил. Тяжело дыша, она легла на землю под ивой. Немного придя в себя, Ева встала и огляделась. Она находилась в дальнем углу сада, а на холме, в сотне ярдов от нее, стоял дом. По Евиным понятиям, это был большой дом, и притом такой, в котором она даже в лучших обстоятельствах не чувствовала бы себя уверенно. С одной стороны, там было что-то вроде конюшни. Во всяком случае, так показалось Еве, чье знакомство с загородными домами ограничивалось тем, что она видела по телевизору. Кроме того, создавалось впечатление, что в доме есть слуги. Все здесь дышало благородством и порядочностью, что делало ее появление в голом виде морально весьма затруднительным. Но, с другой стороны, дом и все, что его окружало, выглядели абсолютно запущенными. Сад был заросшим и неухоженным. Декоративные кусты, когда-то подстриженные так. чтобы придать им форму птиц и Животных, теперь выглядели странно и страшновато; ржавые проволочные петли наполовину спрятались в траве на запущенном крокетном поле; теннисная сетка провисла между столбами, а в заброшенной теплице уцелело лишь несколько рам. Довершали картину запустения покосившийся лодочный сарай и плоскодонка. На всем лежал какой-то зловещий отпечаток, и его не смягчали даже небольшая церковь и слева от нее заброшенное кладбище за ржавым железным забором. Ева выглянула из-за ветвей ивы и уже совсем было собралась покинуть свое убежище, как открылась дверь и из дома вышел мужчина с биноклем в руках и начал смотреть в сторону пролива Ил. На нем была черная сутана со стоячим воротником. Ева снова спряталась за дерево и стала думать, что же ей делать, учитывая полное отсутствие на ней какой-либо одежды. Ситуация была удрунающей. Ничто не могло заставить ее войти в дом викария в совершенно голом виде. Жизнь на Парквью не научила ее, как действовать в подобных ситуациях.

Дата добавления: 2015-06-25