Котел цивилизаций 3 страница

Индонезия и Вьетнам – две страны Юго‑Восточной Азии, которые в наибольшей степени предрасположены к противодействию и сдерживанию Китая. Индонезия – страна крупная, мусульманская и удалена от Китая, но без помощи других государств ей не удастся противостоять китайским притязаниям на Южно‑Китайское море. Осенью 1995 года Индонезия и Австралия заключили договор о безопасности, который связал их обязательством проводить [ c.376] консультации друг с другом в случае “враждебных нападок”. Хотя обе стороны отрицали, что договоренность имеет антикитайскую направленность, именно Китай они определили наиболее вероятным источником враждебных поползновений. Вьетнам в значительной мере представляет собой страну с конфуцианской культурой, но исторически он находился в антагонистических отношениях с Китаем, и в 1979 году выдержал недолгую войну с ним. И Вьетнам, и Китай заявляли о своем суверенитете над островами Спрэтли, и в 1970‑х и в 1980‑х годах военные флоты обоих государств вступали в боевые столкновения друг с другом. В начале 1990‑х годов военный потенциал Вьетнама относительно Китая уменьшился. В результате у Вьетнама более, чем у какойплибо восточно‑азиатской страны, имеется мотив для поиска партнеров с целью нейтрализовать Китай. Его вступление в АСЕАН и нормализация отношений с США в 1995 году стали двумя шагами в этом направлении. Однако из‑за разногласий внутри АСЕАН и явного нежелания этой организации бросать вызов Китаю крайне маловероятно, чтобы АСЕАН превратилась в антикитайский союз или чтобы она смогла оказать Вьетнаму значительную поддержку в случае конфронтации последнего с Китаем. Большую заинтересованность в сдерживании Китая проявляли США, но в середине 1990‑х годов еще не ясно, насколько далеко они намерены зайти в борьбе с претензиями Китая на контроль над Южно‑Китайским морем. В конце концов для Вьетнама “самая плохая из худших альтернатив” могла бы состоять в том, чтобы учесть интересы Китая и принять вариант “финляндизации”, что хотя и “задело бы гордость вьетнамцев, но… гарантировало бы выживание”.

В 1990– х годах практически все восточно‑азиатские страны, за исключением Китая и Северной Кореи, выразили свою поддержку сохраняющемуся военному присутствию США в регионе. На поверку же, однако, не считая Вьетнама, они проявляли тенденцию учитывать интересы Китая. Филиппины добились закрытия на своей территории крупных [ c.377] американских военно‑воздушной и военно‑морской баз, и на Окинаве усилилась оппозиция сохранению на острове сильной группировки войск США. В 1994 году Таиланд, Малайзия и Индонезия ответили США отказом, когда получили просьбу разрешить в их водах швартовку шести кораблей снабжения в качестве плавучих баз, предназначенных для обеспечения американского военного вмешательства либо в Юго‑Восточной, либо в Юго‑Западной Азии. Еще одним показательным примером показной почтительности стал Региональный форум АСЕАН, когда его участники на первой встрече согласились с требованиями Китая, чтобы из повестки дня был исключен вопрос об островах Спрэтли, а китайская оккупация рифа Мисчиф у Филиппин в 1995 году не вызвала протеста ни у одной страны‑члена АСЕАН. В 1995 ‑1996 годах, когда Китай угрожал Тайваню как на словах, так и применением военной силы, азиатские правительства вновь ответили глухим молчанием. Об их стремлении вставать на сторону сильного сделал ясный вывод Майкл Оксенберг: “Азиатские лидеры тревожатся, что баланс сил может сместиться в пользу Китая, но в тревожном ожидании будущего они не хотят конфликтовать с Пекином сегодня” и “к США в антикитайском крестовом походе они не присоединятся”.

Возвышение Китая станет главным вызовом для Японии, и японцы серьезно разойдутся во мнениях относительно того, какой стратегии необходимо следовать. Нужно ли пытаться подладиться к Китаю, возможно пойдя на какие‑то уступки и признав китайское военно‑политическое господство в обмен на признание японского главенства в экономической сфере? Следует ли попытаться придать новый смысл американо‑японскому соглашению и вдохнуть в него новую жизнь как в основу союза с целью сдержать Китай? Нужно ли стремиться развивать собственную военную мощь для защиты своих интересов от китайских посягательств? Вероятно, Япония станет, насколько получится, уклоняться от определенного ответа на эти вопросы. [ c.378]

Ядром любых сознательных действий, направленных на противодействие Китаю и его сдерживание, должен был бы стать американо‑японский военный союз. Понятно, что Япония мало‑помалу могла бы согласиться на изменение целей договора. Ее согласие будет зависеть от уверенности в следующем: 1) в способности Америки вообще выступать в качестве единственной мировой сверхдержавы и оставаться активным лидером в мировых делах, 2) выполнении Америкой обязательств сохранять свое присутствие в Азии и активно бороться с усилиями Китая расширить сферу своего влияния и 3) способности Соединенных Штатов и Японии сдерживать Китай, но так, чтобы издержки в ресурсах были невелики, а риск войны – мал.

При отсутствии со стороны США серьезной – что маловероятно – демонстрации решимости и соответствующих обязательств Япония, по всей вероятности, пойдет навстречу Китаю. За исключением периода 1930‑х и 1940‑х годов, когда Япония проводила одностороннюю политику завоеваний в Восточной Азии, причем последствия этого оказались катастрофическими, страна исторически стремилась к обеспечению своей безопасности, вступая в союзы с тем, кто рассматривался как доминирующая в данный период времени сила. Даже в 1930‑х годах, присоединившись к оси Берлин – Рим, Япония вступала в союз с тем, кто представлялся тогда наиболее динамичной военно‑идеологической силой в глобальной политике. Ранее в том же веке она вполне осознанно вошла в англо‑японский альянс, потому что Великобритания являлась страной‑лидером на мировой арене. В 1950‑х годах Япония аналогичным образом объединилась с США как с наиболее сильной в мире страной и как с одной из тех стран, которые могли обеспечить Японии безопасность. Как и китайцы, японцы рассматривают международную политику как иерархическую, потому что такова их внутренняя политика. Как высказался один ведущий японский ученый: “Когда японцы думают о месте своей нации в международном сообществе, [ c.379] они часто находят аналогии в моделях внутреннего устройства японского общества. У японцев имеется склонность рассматривать международный порядок как внешнее выражение культурных паттернов, которые проявляются внутри японского общества, а для него характерна ведущая роль вертикально организованных структур. На подобное представление о международном порядке наложили отпечаток длительные китайско‑японские отношения, оказывавшие влияние на Японию до нового времени (система дани)”.

Таким образом, японская политика в выборе союзников зиждилась “в своей основе на следовании за сильным, а не на противодействии ему” и состояла в “заключении альянса с наиболее влиятельной силой”. Японцы, как соглашался один давно живущий там представитель Запада, “быстрее, чем большинство, подчиняются force majeure и действуют заодно с теми, кого считают стоящими фактически выше себя… и еще быстрее обижаются на нападки со стороны фактически слабого, сдающего свои позиции гегемона”. Поскольку влияние США в Азии убывает, а роль Китая становится первостепенной, японская политика будет соответствующим образом изменяться, при‑способливаясь к новым реалиям. На самом деле, она уже начала меняться. Ключевым вопросом в китайско‑японских отношениях, как заметил Кишор Мабубани, является вопрос: “Кто главный?”. И ответ становится ясен. “Не будет никаких явно выраженных заявлений или договоренностей, но показательно, что в 1992 году, в то время когда Пекин все еще находился в относительной международной изоляции, японский император решил нанести визит в Китай”.

Теоретически японские лидеры и народ несомненно предпочли бы ту политику, которой следовали нескольких минувших десятилетий, то есть предпочли бы оставаться [ c.380] под оберегающей дланью США. Однако поскольку влияние США в Азии падает, те силы в Японии, которые настаивают на том, чтобы Япония осознала свою принадлежность к азиатскому миру, рано или поздно обретут вес и японцы все же примут как неизбежность возрожденное господство Китая на восточно‑азиатской сцене. Например, в 1994 году в ответ на вопрос, какая страна будет иметь наибольшее влияние в Азии в двадцать первом веке, 44 процента японской общественности назвали Китай, 30 процентов – США, и только 16 процентов назвали Японию. Япония, как предрек в 1995 году один высокопоставленный японский политик, “дисциплинированно приспособится к возвышению Китая”. А затем предложил подумать над тем же вопросом Соединенным Штатам. Первое заявление звучит весьма правдоподобно; ответ же США до сих пор не получен.

Китайская гегемония уменьшит нестабильность и снизит напряженность в Восточной Азии. Она также сократит здесь влияние США и Запада и вынудит Соединенные Штаты принять факт, который они исторически стремились предотвратить: доминирование в ключевом регионе мира другой державы. Однако степень, в какой эта гегемония угрожает интересам других азиатских стран или США, зависит отчасти от того, что происходит в Китае. Экономический рост порождает военную мощь и политическое влияние, но он также способен стимулировать политический процесс и способствовать движению в направлении более открытой, плюралистической и, возможно, демократической политики. Экономические успехи уже произвели подобный эффект в Южной Корее и на Тайване. Однако в обеих странах политические лидеры, которые наиболее активно стремились провести демократические преобразования, были христианами.

Конфуцианское наследие Китая, в котором особое значение придается власти авторитетов, порядку, иерархии и верховенству коллектива над личностью, создает препятствия для демократизации. Тем не менее, благодаря подъему [ c.381] экономики, в Китае все выше становится уровень благосостояния, экономический рост порождает динамичную буржуазию и быстро растущий средний класс, а также приводит к сосредоточению экономической власти вне правительственного контроля. Помимо того, через торговлю, капиталовложения и образование китайский народ оказывается “вовлечен” во внешний мир. Все эти процессы создают социальный базис для движения к политическому плюрализму.

Предпосылкой для политической открытости обычно является приход к власти реформистских элементов внутри авторитарной системы. Случится ли подобное в Китае? Вероятно, при первом преемнике Сяопина этого не будет, но уже при втором вероятность повышается. По всей видимости, новый век станет свидетелем возникновения на юге Китая групп, которые будут ставить перед собой политические цели и которые если не по названию, то фактически окажутся зародышами политических партий. Вероятно, такие группы будут иметь тесные связи с китайцами на Тайване, в Гонконге и Сингапуре и пользоваться их поддержкой. Если в южном Китае появятся подобные движения и если в Пекине власть окажется в руках фракции реформаторов, то в стране, возможно, произойдут политические перемены. Демократизация могла бы вдохновить политиков на националистические лозунги, что повысит вероятность войны, хотя в перспективе стабильная плюралистическая система в Китае, вероятнее всего, смягчит его отношения с другими странами.

Возможно, как и предполагал Фридберг, прошлое Европы есть будущее для Азии. Более вероятно, что прошлое Азии окажется будущим для Азии. Выбор таков: либо баланс сил ценой конфликта, либо мир, залог которого – гегемония одной страны. Западные государства могли выбирать между конфликтом и балансом. История, культура и реалии власти со всей определенностью подводят к предположению, что Азии предстоит сделать выбор в пользу мира [ c.382] и гегемонии. Эра, которая началась с приходом Запада в 1840‑х и в 1850‑х годах, подходит к концу, Китай вновь занимает свое место регионального гегемона, а Восток начинает играть подобающую ему роль.

Дата добавления: 2015-06-26