Взаимоотношения в условиях новых геополитических вызовов 4 страница

Перед нами классический прецедент коллизии отказа Гегеля от объективной по содержанию истины в пользу конвенциальных "правд". Но в таком контексте исчезает не только международное право, но и общечеловеческая рациональность. По гегелевскому сценарию "политическая рациональность... вступит в конфликт с другой версией политического разума именно вследствие невозможности распознать в ином разуме "разумность". Стоит вспомнить бесчисленные войны "за счастье всего человечества"... самыми кровопролитными оказывались те войны, которые велись во имя переделывания "неразумности и нерациональности" одних в "разумность и рациональность" других"¹⁰. Гегелевская метафора войны, которая "облагораживает кровь народов", - это измена принципу универсализма, его "приватизация" как право силы, а не сила права, грубая апология всех жаждущих "абсолютной воли" над миром.

⁸ Гегель Г. В. Ф. Философия права. М- Мысль, 1990. С. 368, 369.

⁹ Цит. по: Погшер К. Открытое общество и его враги. М.: Культурная инициатива, 1992. Т. 2. С. 78.

¹⁰ Полис. 2002. N4. С. 122.

стр. 179

Если в постижении сущности войны Гегель шел от универсализма к Realpolitik, то Н. Бердяев проделал обратный путь - от "материи" войны к ее духовной субстанции. Для него война как "передвижение и столкновение материальных масс, физическое насилие, убийство, калечение, действие чудовищных механических орудий" - это "поверхностный взгляд". Глубоко осмыслить войну можно, лишь "увидав в ней символику того, что происходит в духовной действительности... Война не источник зла, а лишь рефлекс на зло, знак существования внутреннего зла и болезни. Природа войны - символическая... Зло войны есть знак внутренней болезни человечества... Когда вскрывается гнойный нарыв, то нельзя видеть зла в самом вскрытии нарыва. Иногда это вскрытие нужно сделать насильственно для спасения жизни". С точки зрения мыслителя, в глубине жизни есть "иррациональный источник. Из него рождаются глубочайшие трагические противоречия. И человечество, не просветившее в себе... этой темной древней стихии, неизбежно проходит через крестный ужас и смерть войны... Война, конечно, несет с собой опасность варваризации и огрубления. Она сдирает покровы культуры и обнажает ветхую человеческую природу".

В этом пункте Бердяев приходит к тому, с чего начинается гегелевская философия войны, - с абстрактно-умозрительной высоты императивов духа и любви. Для него "сама любовь иногда обязывает быть твердым и жестким... Героическое начало - жестокое начало... И кто хочет свершения исторических судеб человечества, его развития ввысь, тот обязан принять жестокость и боль, заковать себя в броню... Весь вопрос в том, отстаиваются ли в войне какие-нибудь ценности более высокие, чем человеческое благополучие, чем... удовлетворенность современного поколения? Совершается ли в этой страшной и жестокой войне что-то важное для исторической дали и выси?"

Крайности действительно сходятся, во всяком случае - в логике немецкого и русского мыслителей. На первый взгляд, далекая от Realpolitik, универсалистская мотивация войны Бердяевым поразительно совпадает с апофеозом "войны богов" отнюдь не по критериям добра и зла, справедливости и моральной правоты. "Мировая борьба народов в истории определяется не моральными прерогативами. Это - борьба за достойное бытие и исторические задачи, за историческое творчество... Достойное национальное бытие есть историческое задание, а не простая историческая данность. Задание это осуществляется борьбой. Это борьба за национальное бытие... она всегда есть борьба за ценность, за творческую силу, а не... за простые интересы... Можно сказать, что борьба народов за историческое бытие... нужна для высших целей мирового процесса". Более того, это "правота творимых исторических ценностей и красота избирающего Эроса... Это скорее дело исторической эстетики". И уже по-гегелевски: "Война есть столкновение судеб, поединок, обращенный в высшему Суду"¹¹.

¹¹ См. Бердяев Н. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. М.: Мысль, 1990. С. 152, 153, 155, 159, 161 - 162, 166, 167.

стр. 180

Однако далеко не все мыслители созерцали проблему с отстраненно трансцендентных высот. Первым из тех, кто среди русских мыслителей поставил проблему цены войны для человека труда, был Н. Г. Чернышевский - по оценке Маркса, "самая крупная политэкономическая голова в Европе". Он ввел в теоретический оборот важную, но до сих пор недооцененную категорию "народный капитал", и писал о нем не только в узкоэкономическом, но и в социокультурном смысле. "Народный капитал", утверждал Чернышевский, обусловливают, наряду с материальными производительными силами, также "средства для поддержания рабочих,...нравственные качества народонаселения, его образованность, изобретательность, - все это мы называем народным капиталом"¹². По его подсчетам, смерть мужчины молодых или средних лет уменьшает народный капитал в Европе в среднем на 1500 рублей серебром (по курсу того времени). С учетом трудовых потерь во время войн это означает, что, избавившись от такого бича, Европа была бы вдвое богаче, чем теперь, то есть скорость ее движения по пути прогресса была бы вдвое большей.

Эту красноречивую статистику по-своему интерпретировали гении русского Слова. "Есть нечто высшее, чем драка... между человечеством", - писал Ф. М. Достоевский¹³. Однако он констатировал, что, вопреки возвышенному эстетическому идеалу красоты, которая спасет мир, в нем "появились новые трихины", распространяется вирус милитаризма. В годы Первой мировой войны эта метафора стала эпиграфом к одноименному стихотворению М. Волошина:

Исполнилось пророчество: трихины

В тела и дух вселяются людей.

И каждый мнит, что нет его правей.

Ремесла, земледелия, машины оставлены.

Народы, племена безумствуют, кричат, идут полками,

Но армии себя терзают сами,

Казнят и жгут: мор, голод и война.

Ваятель душ, воззвавший к жизни племя

Страстных глубин, провидел наше время:

Пророчественною тоской объят,

Ты говорил, томимый нашей жаждой,

Что мир спасется красотой, что каждый

За всех, во всем, пред всеми виноват.

В начале XX века милитаристская апология войны захлестывала мир. Известный итальянский политолог В. Парето сделал гипертрофированный, с его точки зрения, гуманизм своей излюбленной мишенью. Он утверждал, что "всякая элита, не готовая сражаться в защиту своего положения, находится в полном упадке, ей ничего не остается, как уступить свое место другой элите, обладающей мужеством, которого ей не достает. Если элита воображает, будто провозглашенные ею гуман-

¹² См. Чернышевский Н. Г. Избранные философские произведения. М.: Госполитиздат, 1948. Т. 2. С. 182.

¹³ Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Л.: Наука, 1974. Т. 10. С. 119.

стр. 181

ные принципы применят к ней самой, это чистая мечтательность. "Горе побежденным""¹⁴. Примечательно, что как раз в Первую мировую войну, когда США еще делали первые пробы своей "богоизбранной миссии" в мире, американский писатель Р. Борн изрек сентенцию: "Война - это здоровье государства"¹⁵.

К сонму милитаристских провокаций того времени относятся прежде всего многочисленные работы идейных предтеч фашизма. Их красноречивая семантика: "На стальных ветрах" (1920), "Война как внутреннее переживание" (1922), "Огонь и кровь" (1925), "Тотальная мобилизация" (1931), и выраженное Э. Юнгером кредо: "Война - это мать, она породила нас, новое поколение, в цветущем лоне братских могил, и этим мы горды".

И все же основной в репрезентации нацистской идеологии остается книга А. Розенберга "Миф XX века" (к началу войны с СССР она была издана тиражом в 900 тысяч экземпляров). В работе о ней С. Булгаков сразу подчеркивал, что здесь универсализм Христа "подвергается критике и исправлению... с точки зрения его соответствия германскому духу как высшему критерию". Для Розенберга "идея чести - национальной - является началом и концом всего нашего мышления и действия. Она не терпит наряду с собой равноценного центра какого бы то ни было рода". Устарелым объявлялся и символ креста как распятия, и он заменялся новым: das Hakenkreuz - свастикой. Розенберг писал, что "те, кто его созерцают, думают о народной чести, о жизненном пространстве".

Духовный отец нацизма, Розенберг противоречил себе, объявляя эти постулаты не только началом, но и "концом мышления и действия". Его финал и лейтмотив - как раз не нация, а нетрадиционно понятая раса. "Душа означает расу, видимую изнутри, а раса - внешнюю сторону души... Жизнь расы - не развивающийся закономерно факт, а образование мистического характера"¹⁶. Очевидно, отмечал критик, здесь "разумеется... расовое человекобожие, раса и кровь как высшая ценность". Расовая "кровь" по Розенбергу - это не телесная и даже не духовная, как у Платона и позднее у Гегеля, а душевная субстанция, некое мистическое эмоционально-волевое состояние. От признания его уникальности до апологии его исключительности, как всегда, один шаг при определенных условиях. То обстоятельство, что это произошло именно в Германии, достаточно парадоксально свидетельствует о несводимости германской расовой "души" к немецкой национальной "крови", и, как показали Ф. Ницше и К. Поппер, генетически далеко не чистопородной.

Ныне главное в этом уроке - не Deutschland, а "одна, но пламенная страсть" - uberalles, которой одержимы, по сути, расисты, или "коллективные животные" последнего поколения. Их ментальность неизбывно

¹⁴ Цит. по: Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М.: Прогресс-Универс, 1993. С. 459.

¹⁵ Цит. по: Лернер М. Развитие цивилизации в Америке. М.: Радуга, 1992. Т. 1. С. 446.

¹⁶ Цит. по: Булгаков С. Христианство и еврейский вопрос. Париж, 1991. С. 20, 23, 24, 26.

стр. 182

предполагает дегуманизацию врага/врагов. Она определена известным этологом К. Лоренцом как один из "смертных грехов человечества": "Каждая достаточно четко выраженная группа стремится рассматривать себя как замкнутый в себе вид - настолько, что членов других сравнимых групп не считают полноценными людьми. Во многих туземных языках собственное племя обозначается словом "Люди". Тем самым лишение жизни члена соседнего племени не считается настоящим убийством!"¹⁷

С тех пор мало что изменилось. Если "Люди" - это раса, которая в условиях глобализации не знает территориальных границ и объявляет обветшалым национальный суверенитет, то для этой "породы" большинство человечества - untermenschen, или "колорады", и их рок - геноцид, или "цивилизованная" селекция на "право" призрачного бытия в роли объектов, или, по А. Платонову, "дубъектов". Нарастающая борьба за альтернативную глобализацию "с человеческим лицом" вызывает у новой расы "гнев и ярость" и возвращает мир к "войне всех против всех". О. Колнаи, автор книги "Война против Запада" (1938), пишет: "Принцип расы предназначен воплотить последнее отрицание человеческой свободы, отрицание равных прав, вызов перед лицом человека". Расизм стремится "противопоставить свободе - судьбу". Такая социал-дарвинистская "установка... видит в войне скорее благо, чем зло, даже если это опасное благо"¹⁸.

Следует признать, что в извечном противостоянии абстрактного гуманизма с "коллективными животными" этнонационализма и расизма первый потерпел сокрушительное поражение. "Gott mit uns" ("Бог с нами") было начертано на пряжках немецких солдат Первой мировой. Позади Вторая мировая; но садомазохистскому истукану войны поныне поклоняются охотнее, чем Богу, впервые обратившемуся к миру с мудрым посланием "Не убий!".

Реалии угрозы войны и миро- (мифо-?)творчество пацифизма

Мир давно балансирует на грани зыбкого равновесия сил основных международных игроков. Если даже Realpolitik пока "разумно" сдерживает их страхом взаимного возмездия, каковы гарантии, что не объявится новый Герострат или его близнец - персонаж Ф. Достоевского, одержимый страстью "всех уничтожить - правых и неправых, виноватых и невиноватых"? Известно, что из стратегических войск США ежегодно увольняют 1 - 2 процента психически неуравновешенных людей. Всех ли держат подальше от роковой кнопки, включая тех, кто решает, быть или не быть?

Апокалипсис как гибель и возрождение в любой момент обратим в библейском небе, но необратим на земле. Тогда массовому сознанию и поведению будет уже поздно сознавать, что человек, вопреки своим

¹⁷ Цит. по: Философские науки. 2002. N 5. С. 143.

¹⁸ Цит. по: Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. С. 86.

стр. 183

достоинствам, не только homo sapiens. Как Род он уникален тем, что уже давно не только созрел, но и перезрел для самоуничтожения. Еще в 1820 году Ж. Ламарк, во многом сопричастный к триумфам научного знания, с тревогой писал: "Можно, пожалуй, сказать, что назначение человека заключается в том, чтобы уничтожить свой род, предварительно сделав земной шар непригодным для обитания". Через полтора столетия А. Эйнштейн предупредил, что "существует опасность полного самоуничтожения человечества, которую нельзя сбрасывать со счетов". Дж. Гэлбрейт в годы "холодной войны" позволил себе мрачную иронию: "После ядерной войны никто не отличит пепел социалистический от капиталистического"; а на Форуме мира в Москве в 1987 году поэт А. Вознесенский обыграл цифры этого года: 10, 9, 8, 7... и так до нуля?

Тем не менее в мире остаются силы, которые исходят из того, что "есть вещи поважнее, чем мир". Ныне, правда, эти "вещи" обряжают в тогу "справедливых войн" и "гуманитарных интервенций", и латиноамериканский социолог М. Грондом в орвелловском духе констатирует: "Война всегда с нами. Война - это новое имя мира". Более прямолинеен идеолог фундаменталистского геополитического направления в России А. Дугин: "Кто говорит геополитика, тот говорит война".

Мир в целом по-прежнему основан на праве силы, а не на силе права. Логика развития, писал К. Ясперс, привела к тому, что на смену эпохе умиротворения и прогресса пришла эпоха "уничтожения гуманности и круговерти, в которой распад явит себя господствующим фактором". Эта круговерть, отмеченная "знаком беды", - зловещая примета политического отчуждения рода человеческого.

Такие "перспективы" находятся в фундаментальном противоречии с провозглашенной ООН "Всеобщей декларацией прав человека". В ее тексте, принимая во внимание, что достоинство, присущее всем членам человеческой семьи, и их равные и неотъемлемые права являются основой свободы, справедливости и всеобщего мира, провозглашена благородная "благая весть": "Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства".

Как заметил Ф. Ницше, "легко думать, но трудно быть". Приходится констатировать, что прекраснодушный ооновский текст еще менее близок к реалиям, чем накануне Первой мировой войны, - от нулевой самоценности человеческой личности до угрозы тотального самоуничтожения. В этом ракурсе глобализация пока принципиально ничего не изменила в том, что человек остается по преимуществу средством, а не целью. Но парадокс в том, что в условиях единого и неделимого мира зреет предчувствие, что таким средством может стать и становится любой из нас, и это придает новое дыхание известному "золотому правилу" не творить другому того, чего не желаешь себе. В сухом остатке, без упований на швейцеровское "благоговение перед жизнью", современный человек руководствуется соображениями "разумного эгоизма": причастность к тушению пожара даже вдали от своего дома резко по-

стр. 184

вышает шансы спасения последнего. В глобальном мире это "золотое правило" становится прагматически необходимым.

Отмеченный сдвиг происходит как на уровне сознания, так и поведения, но между ними заметна асимметрия. К сожалению, на первом уровне речь идет не столько о ясном понимании, сколько о подсознании, ментальном комплексе неприятия войны. Тысячелетиями отступая от библейского "Не убий!", гоббсовского "Должно быть миру" и кантовского "вечного мира", человечество, взглянув в ужасающий лик милитаристской Горгоны современности, мечтает о том, что "время, когда люди не будут убивать друг друга и животных, рано или поздно настанет, иначе и быть не может", но замечает, что при этом "вдруг в голове опять все перепуталось и все стало неясно"¹⁹.

В таком состоянии нет дефицита в "правильных" сентенциях и императивах, но очевиден дефицит альтернативных концепций и главное - действенных решений. Вопреки благим призывам, колесница Джаггернаута по-прежнему мчится, подавляя своим роковым всемогуществом. Под ее впечатлением один из отцов европейской социологии XX века Р. Арон воскликнул: "Лжепророк тот, кто возвестил о мире в век войны!"²⁰

С учетом сказанного, возникают естественные вопросы: насколько адекватны объективным реалиям современности концептуальные основания пацифистского неприятия войны? что сделано практически, каковы поучительные прецеденты веры и надежды на окончательное торжество дела мира?

Никто лучше М. Цветаевой не постиг суть своего друга и наставника Максимилиана Волошина: "Человек и его враг для Макса составляли целое: мой враг для него был частью меня. Вражду он ощущал союзом... Макс на вражду своего согласия не давал и этим человека разоружал... В этом смысле он был настоящим просветителем, гениальным окулистом. Зло - бельмо, под ним - добро... Миротворчество входило в его мифотворчество: мифа о великом, мудром и добром человеке... Макс -...шар универсума"²¹.

Ныне нет споров о том, какую трагическую цену Россия заплатила за беспощадное противостояние "белых" и "красных", атеистической диктатуры и церкви. Такие неординарные личности, как Волошин - не типичные для своего времени, оказываются непризнанными пророками, отечество которых - мифотворчество возможного будущего всеобщего примирения.

Другие яркие представители пацифизма уже при своей жизни добивались впечатляющих результатов, порой кардинально меняя облик не только своих стран, но и во многом - мира. Такой личностью был и, в качестве масштабного урока, остается основоположник современного индийского государства Р. Ганди. Вопреки насилию

¹⁹ Чехов А. П. Сочинения. М- Наука, 1977. Т. 9. С. 329, 332.

²⁰ Арон Р. Этапы развития социологической мысли. С. 136.

²¹ Цветаева М. Сочинения. Минск Народная асвета, 1988. Т. 2. С. 198 - 199.

стр. 185

британских властей, вплоть до террора (незабываем расстрел сипаев - индийских повстанцев, которых для устрашения привязывали к жерлам пушек и разрывали на части картечью), этот мудрый и несгибаемый человек добился того, что огромная страна была буквально парализована стачкой невооруженного противления британской администрации, и она оказалась вынужденной предоставить Индии независимость.

Поучителен опыт ненасильственного сопротивления чехословаков после подавления "Пражской весны" (гавеловская "Хартия-77"). В ГДР во время массовых манифестаций за демонтаж Берлинской стены шеф восточногерманской "Штази" сказал В. Ульбрихту: "Вальтер, на площади 100 тысяч человек. Мы не можем их всех расстрелять!"

Когда США впервые навязывали Польше и Чехии размещение элементов ПРО со всеми вытекающими последствиями, социологи дружно заявили, что 70 - 80 процентов населения в этих странах - против опасной авантюры. Такое понимание есть и в США. Президент старейшей пацифистской организации "Международное бюро мира", американка К. Вайс говорит: "Теперь стало очевидным для всех, что любой антиракетный щит полон зияющих дыр, и все гигантские военные расходы бесполезны, что ядерные арсеналы лишь угрожают жизни на Земле". Но, видимо, еще многие американские обыватели так и не поняли, какими могли быть последствия Карибского кризиса, и полагают, что сегодня пожар -рядом не с их домом.

Размах и интенсивность протестов в Европе не "дотягивают" до ситуации накануне падения Берлинской стены, но поучительный прецедент уже есть. Массовые протесты возымели свое действие на принятие правительствами Франции и Германии решения о неучастии в иракской войне. Влиятельная американская газета заметила в связи с этим: "Раскол по Ираку в Атлантическом альянсе и гигантские антивоенные демонстрации по всему миру... напоминают, что на планете осталась не одна, а две сверхдержавы: США и мировое общественное мнение"²². Но природа не терпит вакуума. Когда США в обход Устава ООН совершили агрессию на Балканах, сила сопротивления этой акции в Европе и мире в целом оказалась недостаточной, чтобы остановить разбой под предлогом "гуманитарных" натовских аргументов.

Апелляция к международному праву вполне легитимна. Если с самого начала оно еще трактовало войну как один из способов решения международных проблем, то сегодня Устав ООН, подписанный всеми государствами, провозглашает, что неприменение силы в международных отношениях является основой международного права. О чем свидетельствуют результаты пацифистского движения? В чем, вопреки успехам в определенных ситуациях, его недостаточность, неспособность окончательно переломить соотношение сил между войной и миром? Ахил-

²² New York Times. 17.02.2003.

стр. 186

лесова пята движения - в элементах утопии о "чистом" мире без войн, торжестве universalis без Realpolitik, "души прекрасных порывах" без признания необходимости и права на "добро с кулаками", практической способности принуждения к миру как фундаментального условия "трезвления" сил войны. Перефразируя слова Конфуция о "благородном муже", который нуждается в мече для торжества человеколюбия, средневековый мыслитель Галеви писал, что "без угрозы оружием дипломатия - не более, чем лай моськи".

Пацифизм был всегда, но он никогда не был решающей силой, и об этом убедительно свидетельствуют и стремительная девальвация антиимпериалистической политики II Интернационала, и неспособность предотвратить Первую и Вторую мировые войны, и нынешний "долгий мир", более напоминающий новое издание "холодной войны" с ее смертельными рисками, трагедии Югославии, Ирака и Афганистана, дурная бесконечность "ни войны, ни мира" в Палестине, лязгание оружием на Кавказе и теперь - уже гражданская бойня на Украине.

Разгадка остро- или вялотекущих "локальных" войн конца прошлого-начала нашего века лежит "по ту сторону" феноменологии этих процессов. Стойкое воспроизводство архетипического принципа "если врага нет, его следует выдумать" обязывает расставить все точки над i в благодушной версии "конца тоталитаризма". Ф. Ницше полагал "философствование молотом" архетипической потребностью и характерным признаком соперничества мировоззрений. В нашем понятийном ряду это символический "молот" не культурного мессианизма, а доведенного до "железа и крови" цивилизационного миссионерства и его неизбежного оборотня - техногенного и все более разрушительного варварства.

Понимание глубинных оснований современной войны требует иного масштаба и новой глобальной стратегии. Характерно, что они рождаются прежде всего в Европе, на континенте, выстрадавшем основную тяжесть двух мировых трагедий. Э. Бар, директор Гамбургского института изучения проблем мира, бывший госсекретарь в правительстве В. Брандта, в статье с риторическим названием "Сила ничего не решает" пишет о европейском характере этой идеи. Она обрела статус концепции в Хельсинки 1975 года, Парижской хартии 1990 года. Согласно им отказ от применения силы и стабильность - это близнецы-братья. Без отказа от применения силы не может быть стабильности, а без стабильности - порядка с перспективной мирного внутреннего развития государств. Отказ от применения силы - это предпосылка мирной трансформации конфликтов. Этот основной закон стабильности действителен и после конца биполярного мира. Все государства должны быть включены в систему упорядоченного отказа от применения силы независимо от того, насколько они демократические, есть ли у них рыночная экономика и хотят ли они следовать американскому образу жизни или нет. Э. Бар подчеркивал, что "философия отказа от применения

стр. 187

силы ставит целью заменить право сильного силой права. Она является средством эмансипации более слабого по отношению к более сильному, а точнее - хочет использовать экономические и политические возможности, потому что не может опереться на военные. "Глобальной державе" (США) договорный отказ от силы должен казаться непонятным. Но для Европы он представляет собой принцип ее самоопределения"²³.

События последних лет, связанные, с одной стороны, с анемичным состоянием военной организации Евросоюза - ЗЕС, стремлением "опереться на военные возможности" НАТО, а с другой - вовлеченностью ЕС в проамериканский курс в отношении Украины как козырной антироссийской карты, - это симбиоз официального европейского пацифизма как бессилия слабых и "мюнхенского синдрома" поощрения "глобальной державы", предпочитающей право силы силе права. Именно ее неоимперские амбиции препятствуют также формированию эффективной коалиции исламистскому радикализму, который угрожает варваризацией миропорядка.

Однако человечество XXI столетия заведомо не выдержит новой круговерти "войны всех против всех". Суть проблемы в том, какой мир и какая война? во имя чего и как она ведется? Безмерно усложнившийся и предкатастрофный мир вызывает такое перенапряжение, что назрела потребность в кардинальном пересмотре отношений между народами и государствами, то есть в принципиально новой парадигме. Высший смысл и ориентации мирового сообщества уже не могут быть обусловлены ни быстротечной эффективностью "реализма", ни абстрактным гуманизмом "универсализма" и тем более - новейшими технологиями "гуманитарной интервенции". Настоятельна потребность в нестандартных, масштабных и творческих решениях, способных нейтрализовать корневую систему опаснейшего процесса новой поляризации мира, решениях на основе примата силы культурного авторитета над авторитетом цивилизационной силы. Только в согласии с принципом талиона "И аз воздам" - его "золотое правило" самоцельности и, следовательно, самоценности каждой жизни проложит себе путь в международных отношениях.

Во имя этой, по сути, безальтернативной перспективы назрела тотальная война войне - во всем многообразии инструментария, начиная от ненасильственного, в духе Ганди, противления злу и демократически легитимных акций протеста всех разновидностей альтерглобализма до практической способности государств и их альянсов обуздать войну путем создания и поддержания потенциала, который гарантированно может, говоря языком Realpolitik, нанести Геростратам "непоправимый ущерб". "Насилие, - подчеркивал Гете, - можно одолеть лишь насилием"²⁴.

²³ Цит. по: Особая папка "Независимой газеты". 1999. N 2.

²⁴ Гете И. В. Собрание сочинений. Т. 3. С. 58.

стр. 188

Перспективы войны и мира в XXI столетии

В самой общей форме новизна проблематики войны и мира в новом столетии может быть представлена как потребность в коренной инверсии в структуре человеческого архетипа. В русле такой традиции библейский принцип "Не убий!" и пророчество Ковчега мира остаются ценностными установками, но им недостает деятельностного, активистского фермента, способного "сказку сделать былью". Не случайно Гете, переводя библейское "В начале было Слово", переформулировал его как "В начале было Дело". Пафос этого Дела ясно определил И. Кант: "Состояние мира между людьми, живущими по соседству, не есть естественное состояние (status naturalis); последнее, наоборот, есть состояние войны, то есть если не беспрерывные враждебные действия, то постоянная их угроза. Следовательно, состояние мира должно быть установлено".

Дата добавления: 2015-06-26