Православный принцип империи двуглавого орла

«Империя двуглавого орла» (В.С. Соловьев) воплощала в себе православный, первоначально принятый на соборах в Никее и Константинополе принцип «исхождения Св. Духа только от Отца» и, можно сказать строже, - она являлась воплощением этого мистического начала, его объективацией, без внутреннего ограничения в сторону Сына (народа). Именно это обстоятельство сдерживало самодержцев-реформаторов, начиная с Екатерины II, сделать ожидаемый либералами шаг от абсолютизма к конституционно-правовому строю. У них как помазанников Божиих не было на этот шаг санкции «свыше». Так что петровско - императорская Россия была только по видимости светским государством. «Богоутвержденной формой существования православного народа, - раскрывает суть вопроса митрополит Иоанн, - является самодержавие. Царь – Помазанник Божий. Он не ограничен в своей самодержавной власти ничем, кроме выполнения обязанностей общего всем служения. Евангелие есть «конституция» самодержавия. Православный царь – олицетворение богоизбранности и богоносности всего народа, его молитвенный председатель и ангел хранитель».

«В силу своего исторического призвания, как воспитатель, совершивший свое дело, самодержавие само ведет народ к самоуправлению», - таков, к примеру, способ разрешения конституционного вопроса в России согласно представлениям Б.Н. Чичерина. Однако русское самодержавие, поскольку оно неотделимо от понятия православного, признает истинным правом не право личности как таковой, а только право одного лица – «Отца Отечества» - как не имеющего никакого отношения к действующим, позитивным правовым нормам. Этот титул, принятый Петром I в 1721 году вместе с титулом императора, символизировал фактически всю полноту светской и духовной власти в лице монарха, подобно тому, как только Богу Отцу присуще исключительное «право» – быть безусловной причиной всего сущего.

Одним из тех немногих русских мыслителей, которые поняли «истинный смысл царизма», был Д.С. Мережковский, осознавший, что «самодержавие и православие были двумя частями религиозного целого», что между ними есть невидимая, но мистическая связь, познание которой лежит за пределами внешней формы. Таким образом, для понимания особенности православного типа государства, следует вникнуть в само Православие, в его сердцевину - в учение о Святой Троице.

Согласно «Точному изложению Православной веры» Иоанна Домаскина, «рождение Сына от Отца и исхождение Святого Духа происходят одновременно», сам же Бог-Отец – «безвиновен, […] так как бытие имеет от Самого Себя». Единство всего сущего в православном вероучении признается не в самом сущем, а в абсолютно-запредельном бытии Бога-Отца, которое, согласно логике греческих и русских богословов-исихастов, даже нельзя отнести к понятию сущего. «Согласно их учению, - объясняет этот вопрос А.Ф. Замалеев, - если Бог есть естество, то всё другое не есть естество, и наоборот, если все сущее есть естество, то Бог не естество. И Бог не есть сущее, если все другое сущее. А если он сущее, то все другое не есть сущее. Следовательно, сущность Бога никак не выражается в знании тварного бытия, и человеку остается только верить в его бесконечное благо». Известно, что VII Вселенский собор, на определения которого ссылается православное богословие и каноническое право, однозначно запретил изображение Бога Отца в образе человека, «именно потому, что Отец не воплощался».

Исходя из сказанного, нельзя согласиться с В.С. Соловьевым в том, что «в лице Петра Великого Россия решительно обличила и отвергла византийское искажение христианской идеи», скорее наоборот, в деле государственного строительства всё вышло в соответствии с православно-византийским пониманием христианства. Обожествление первых лиц государства в России, выразившее в соответствующих наименованиях – «Отец Отечества», «Великий» (Петр I), «Благословенный» (Александр I), «Освободитель» (Александр II), «Миротворец» (Александр III) – только подчеркивало очевидную ориентацию на отцов церкви: цари уравниваются в духовном плане с Иоанном Златоустом, Василием Великим, Григорием Богословом.

Если Бог существует сам по себе, абсолютно вне духасвоего народа, то и народ ничего не потеряет, если откажется от такого «безвиновного» Бога. Русской душе недостаточно простого церковного смирения и вознесения молитв неведомому Богу, она хочет, и в этом состоит её непреоборимая страсть, чтобы Он дал отчет о страданиях невинных душ, «отверг себя» как противостоящее всеобщее. То же самое имеется в виду и в отношении государства и подданных. Для русского анархизма разрыв народа с внешним по отношению к нему государством есть безусловное благо и ближайшая задача революционеров эпохи «царя-освободителя». Так это видит, к примеру, П.А. Кропоткин: «пойти в народ», чтобы «распространять идеи свободы и революции». Противоположная анархизму точка зрения, хотя и не выражавшая официальный взгляд на рассматриваемый предмет, развивается российскими либералами. «Правительство, разобщенное с землей, бессильно. Земля, разобщенная с правительством, бесплодна. От прочной связи зависит вся будущность Русского государства». Нет сомнения, что эти положения Б.Н. Чичерина выражают его самые искренние намерения теоретически обосновать проект «нового царствования», но они имеют, как мне представляется, несмотря на всю свою лаконичность и афористичность, предельно общий вид. В этой мысли отражена, на мой взгляд, не только социально-политическая позиция русского либерализма, но ясно и отчетливо выражен рассудочный способ мышления, совершенно абстрагирующийся от специфической формы христианской религии, воплощенной в конкретно-исторической, государственной жизни русского народа. В качестве связующего звена между отмеченными полюсами, по Б.Н. Чичерину, должно выступить преобразованное в «политическое сословие» дворянство.

«Земля» не бесплодна постольку, поскольку она вместе со своим «народом-богоносцем» (Ф.М. Достоевский), олицетворяет собой имманентного Бога и имманентное, присущее только ей, царство Божие, которое проповедовал Иисус Христос и его русский апостол - Л.Н. Толстой. Для последнего Христос есть сама жизнь истины и «единый свет, горящий в душе» человека. «Свет, зажженный в душе человека, есть благо и жизнь, и свет этот не может быть тьмою, потому что есть, истинно есть для человека только этот единый свет, горящий в душе его».Л.Н. Толстой, выступая против «Православно-догматического богословия» митрополита Макария (1816-1882), фактически проводит границу между официальным, государственным православием, которое берет свое начало с никоновских реформ, и вечно живым (следовательно, развивающимся) вероучением Христа, которое живет в сознании простого русского человека. «Спросите у мужика, у бабы, что есть Троица? Из десяти едва ли ответит один. И нельзя сказать, чтобы это происходило от невежества. А спросите: в чем учение Христа? Всякий ответит». Народный христоцентризм был той «почвой», которая воплощала в себе как религиозную, так и социальную правду-справедливость, поэтому в России и возникает такое, характерное только для русской интеллигенции явление, как народничество. Вера в народ, который содержит в себе истинное начало, становится смыслом всей жизни и деятельности революционеров-народников. Эта народная вера не признавала положенные «Отцом Отечества» различия между сословиями и рангами, вызывала отвращение к жестокосердию богатых и к неправде их власти, была главным мотивом их борьбы за социальную справедливость. «И отцем себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах» (Мф. 23.9).

Заметим, что в отличие от представлений Б.Н. Чичерина, размышления известного историка и правоведа К.Д. Кавелина по вопросу о роли дворянства в эпоху «нового летосчисления» не оставлял каких-либо надежд на преобразование его (дворянства), к примеру, в «политическое сословие». Буквально сразу после появления Манифеста 1861 года К.Д. Кавелин замечает по поводу дворянства, что «ему не выдержать нового порядка дел, новых условий хозяйственного быта.[…] Большинство дворянства вынуждено будет поневоле продать свои имения и, расплатившись с долгами, остаться ни при чем».Предсказания историка оказались предельно точными, поскольку освобождение крестьян привело к таким социально-экономическим переменам, на которые вовсе и не рассчитывали реформаторы. Большинство дворян быстро разорялось, их имения переходили в собственность мещан, купцов и промышленников. Родовитость стала стремительно терять свойственную прежней России значимость. Новая мораль – мораль отрицания всего и вся - ставшая определяющей для нового поколения, не хотела уже признавать ничего, что не являлось бы очевидным и полезным результатом самой деятельности. «Что можно разбить, - утверждал Д. Писарев, то и нужно разбивать; что выдержит удар, то годится». Активизация экономической, политической и научной жизни, пришедшая на смену относительно размеренной жизни общества порождала новые потребности и новые противоречия. Радикальные революционные идеи, проникая в Россию и облекаясь в морально-религиозную форму, стимулировали мысль о необходимости завершения реформ в целях ликвидации социальной несправедливости. Для этого необходимо сбросить всякие формы заблуждения путем просвещения и «раскачать» все ещё дремлющий народ.

Если постараться охватить одним взглядом отечественную историю, начиная с 1870 по 1917 год, то станет понятным, что народническое движение было реальным, практическим ответом на вопросы, поднятые в споре между толстовским «правовым, государственным и патриотическим нигилизмом», по характеристике И.А. Ильина, и государственным («силовым») православием. В новых условиях, после событий 1917 года, Иван Ильин продолжает этот спор в своем фундаментальном исследовании «О сопротивлении злу насилием», вышедшем в эмиграции в 1925 году. Эта книга сразу вызвала острую полемику. В числе противников И.А. Ильина оказались З.Н. Гиппиус, М. Горький, Н. А. Бердяев, Ф. А. Степун, В. В. Зеньковский, а его взгляды разделяли П.Б. Струве, И.С. Шмелев, Н.О. Лосский, Н.С. Арсеньев и др.

В этой полемике, на мой взгляд, важным моментом является постепенное осознание русской интеллигенцией того, что толстовское «непротивление злу насилием» сыграло в русской истории не меньшую роль, чем, к примеру, социально-политическое учение К. Маркса. Именно оно выразило внутреннее, мистическое противоречие русского духа – противоречие между законом православной монархии, с одной стороны, и совестью простого народа – с другой. Вера народа полностью совпала с миросозерцанием графа Льва Николаевича Толстого прежде всего в том, что истина Христа – одна, и она - на стороне простых людей, страдающих от безмерной диктатуры закона православного самодержавия как морально, так и физически. За ненасильственной формой протеста скрывалась мощная сила правды, осуждающей лежащий во зле мир: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры» (Матф.23). Религиозный раскол XVII века, казалось затронувший только внешнюю, обрядовую сторону жизни русского духа, только во второй половине XIX века проявился как раскол самой христианской идеи в православной форме её развития. Сама жизнь требовала теперь пересмотра или нового постижения ранее принятых церковью принципов православия.

Так что русская идея в силу своей «восточной» формы единства, когда при разложении дворянского сословия после реформы 1861 года самодержавие было вынуждено опираться непосредственно на превратившуюся в замкнутую систему бюрократию и силовые структуры государства, была обречена испытать не только предсказанный Б.Н. Чичериным «демократический цезаризм», но и нечто более радикальное. А именно, отвергнув односторонность византийско-православного принципа, явно «уничижающего» право Сына как второго лица единой Троицы, она совершила переворот внутри самой себя, чтобы тотально установить в «мире сем» новый, прямо противоположный порядок идей и вещей, в котором дух правды-справедливости исходит только от Сына - народа. Filioque по-русски. Отсюда и «выскакивает» та бесовская ярость, с которой в ходе переворота разрушается ветхая религия Бога Отца и молниеносно утверждается новая вера, новый культ. «Впереди – Исус Христос», - кончает А. Блок поэму «Двенадцать». Русь вновь блок ирована, но иначе, чем прежде: теперь государство станет неотделимым от общества органом светской и святой - советской власти, и, пронизывая общество собой, будет играть роль не только внешнего, но и внутреннего пастора (совести-цензора).

Не прошло и ста лет после публикации первого из «Философических писем» П.А. Чаадаева, как «великий апокалиптический синтез», о необходимости которого он писал, был реально осуществлен, правда, не в масштабах всего христианского человечества, а в отдельно взятой стране, в России.

По многим в глаза бросающимся признакам это был беспрецедентный шаг назад, в патриархально-первобытное прошлое. «Жутко представить себе сейчас, до чего беспощадно распорядилась история с намечавшимся в России ренессансом духовной культуры, - воспоминает С.К.Маковский, один из участников первых религиозно-философских собраний 1901-1902 годов, - прошло каких-нибудь десять лет после манифеста 1905 года, и большевизм всё традиционное вырвал с корнем, русская религиозная идея была загнана в подполье». Однако, помня жесткие в своей правоте слова Гегеля о том, что всемирная история не представляет собой арену счастья, постараемся выявить тот необходимый (крестный) путь, по которому шла Россия независимо от тех оценок и суждений, которые попутно, в сердцах, «выбрасывались» на поверхность её истории. Впрочем, есть и немалое число суждений, в которых откровенно и вполне сознательно ставится вопрос об «ошибочности» пути России, во всяком случае, если речь идет об отдельных её эпохах.

Дата добавления: 2015-06-26