Акт второй. День за днем. Привычная рутина и работа по ночам

… День за днем. Привычная рутина и работа по ночам. Мой отец оставил мне многое, но этого «многого» никак не хватало для жизни в столице. Нужда в ингредиентах, растворах и лекарственных препаратах медленно опустошала мои накопления. Я мог бы убивать людей и красть их кошельки, усыплять навсегда завсегдатаев-алкоголиков в местных кабаках, но моя мизантропия все же не была такой тотальной. Такого права на окончательное решение мне никто не давал.

Я стал бояться света, как и мои фигуры-куклы. Чем-то стал походить на них. Моя мимика была такая же мертвая с глубокими синими кругами под глазами, мышцы слабые, а тело будто бы атрофировалось. Если раньше мне доводилось заниматься физическими упражнениями по утрам, смотря как за чашкой чая отец в очередной раз расставляет партию за черных, то сейчас мир стал иным. Никакого желания и умысла следить за собой, даже лезвие по моей худой скуластой щеке, так плавно и ленно спускается к шеи, оставляя за собой пустой без пенный след. Плеск холодной воды на горячий металл.

Я стал бояться света, как и мои марионетки. Мне нужна была работа, которая бы целиком и полностью скрывала мой невроз и я пошел на кладбище, которое уже долгое время пустовало без ночного сторожа-гробовщика. Кладбище расширялось с каждым годом. Если раньше, в те времена пышной Российской Империи мой отчим выбирал себе дом, от которого до могил было несколько десяток километров, то сейчас высокие посмертные кресты светских особ можно видеть из чердака. Это постоянно нервировало его и он говорил примерно так:

- Мой сын, ох, как бы я не хотел осознавать тот факт, что когда-то с этого чердака ты увидишь мой крест…

Получается, что я исполнил и его волю. Да, конечно же, вы правы, для всех его могила и его крест стоят в нужном месте и я не раз созерцал там людей и друзей по шахматному кружку, которые плачут и молятся за упокой, но его душа и тело находятся в этой комнате-театре. Значит ли это, что он спокоен?

К моему сожалению, коллектив мелких воров, пьянчуг и дураков не встретил меня радушно. Никто не пожал мне руки, когда я был официально принят на это место. На меня смотрели с некой опаской.

- Ты посмотри на себя… Разве такой как ты сможет копать по пять могил за ночь? Да ты знаешь их глубину? Да ты знаешь, что такое рыть холодную, как сталь землю? – кричал на меня один гробовщик, от которого ужасно разило водкой, потом и чесноком.

От всех них пахло именно так. Постепенно свыкаешься с этим запахом, перестаешь его чувствовать и во время работы отвлекаешься только на то, чтобы, простите, сморкнуться в сторону и перевести дух.

Первый рабочий день…

Первая рабочая ночь была для меня сущим адом. Да, я уже выкапывал тела. Земля при этом была рыхлая, свежая, словно в неё что-то посадили, словно кладбище это простая грядка, куда садят покойных во имя их прорастания, скорее воскрешения вновь. Сейчас этот удивительный процесс не приносил мне никакой радости и умиротворения. Земля была очень тяжелой, что через пару десяткой бросков, я свалился на колени и поднёс холодные, грязные и дрожащие руки к своему рту. Дыхнул на них теплым воздухом и проронил пару слез в темноту, которые никто не видел.

- Неужто это всё на что ты способен, парень? – спросил меня всё тот же пьяный гробовщик и пару раз ткнул в голову черенком лопаты. – Бездарь!

В этот момент я резко повернулся к нему и признаться вам, он испугался моего психопатического взгляда, которым, я медленно «выжигал» ему дырки в мозгу. Одну за одной. Я знал, что сейчас, завтра или послезавтра смогу принести к ним несколько литров спирта «заряженных» ядом. Я мог развести нечто королевское, чтобы они умирали красиво, будто вечный поэтический сон ворвался к ним в царство. Но! Ровно так же, появилось у меня право засыпать туда нечто такое… Нечто! Нечто, что будет часами и сутками выворачивать их внутренности, отправляя на страшные муки в ад. Такие как они не достойны бессмертия, им нет места в моей театральной труппе и уж тем более, не достоин ни один из этих животных хоть какой-то роли в театре и моей пьесе.

Единственное, чем они были мне нужны – это деньги и постоянный доступ к свежим могилам. Днём я наблюдал за ритуалом похорон, ближе к вечеру смотрел на фотографию с памятника и пытался понять, чем же примечателен этот человек и какое последнее испытание ему уготовила Судьба. От одних разило бедой и мучениями, другие взлетали к небесам, как ангелы, но не было ни одного, кто мог бы претендовать на моё внимание. Я знал наверняка, что если бы кто-то и «зашел в гости» в вырытый мною номер, то Бог сразу бы дал об этом знать. Обычно перед тем, как почувствовать свою будущую куклу, я не спал несколько дней, ворочаясь в своей постели. Позже, да, несколько позже, наступало прозрение и уже в своем доме, мне доводилось менять грязную робу гробовщика, смывать грязь и пыль с лица и волос и одевать идеально чистый наряд своей мечты – халат врача, да белые перчатки. Перед тем как взять скальпель мои пальцы играли Моцарта в воздухе, повторяя все движения пианиста. Я танцевал и умилялся тому, что в моём доме через несколько дней появится новая кукла-судья. Какая шахматная партия без судейства?

Нужно было найти подходящий образ, четкое божественное соответствие лика шахматного арбитра с закопанным в землю человеком. Смею огорчить ваши ужасные чувства, но мне не хотелось лишать жизни и дарить бессмертие этому чудесному человеку. Уже, будучи в возрасте, он был единственным из людей, который подошел ко мне, когда я лежал на полу и держался за голову получив удар доской. Он протянул мне свою сухую обветренную руку с длинными узловатыми пальцами, олицетворявшие своей физиологией интеллигентную особу и сказал:

- Вставай. Ты рожден мужчиной и у тебя нет права плакать и лежать на полу.

Он грозно смотрел на меня, но это не настораживало, а наоборот придавало силы. Я вцепился своей маленькой ладонью и поднялся с холодного пола клуба, вращая детскими глазами по сторонам.

- Каждое падение на землю в настоящем, мой друг – это будущее восхождение к верху. Кто не падал, тот не знает, что такое взлетать. Кто не падал, для того двухметровая высота кажется слишком большой. Кто не нюхал грязи, не впивался разбитыми губами в чернозём, тот настолько сильно этого боится, что медленно сгнивает изнутри.

Я смутно понимал речь этого человека, но моё мировоззрение изменилось именно в этот момент. Почувствовал, зажёг и возродил в себе чувство и желание мести. Стал преисполненный всем этим жить далее. Каждый удар моего отца по моей же голове означал моё возвышение в дальнейшем. Отчетливо запоминая каждую деталь, микроскопическую вещь, я не замечал, как высыхают слезы на щеках и обретают былую пышность ресницы.

Человек сделал всего лишь один поступок – протянул руку беззащитному. Даже мой отец, уверен, отчим, не сделал этого, так как был слишком увлечён перестановкой деревянных лакированных фигур по клеткам. Этим он купил у меня право жизни, но…

Зато прибавил проблем, которые постоянно тревожили меня по ночам, если бы не эти похороны в четверг. Сколько же слез было пролито в холодную землю, сколько же гостей было на этой церемонии и все ради проводов в рай одного мертвого старика. Я стоял позади всех людей и отрешенно смотрел в небо полное туч и грусти.

- И сегодня, - начал затягивать свою песнь священник. – Мы провожаем в последний путь нашего друга, незаменимого человека…

И так каждый раз.

Все люди вокруг незаменимы.

Все люди лучшие друзья… любящие семьянины… специалисты своего дела… отцы…матери… сыновья… дочери… братья и сестры… и так далее и так далее и так далее…

И так каждый раз.

И каждый раз эти лучшие друзья, любящие семьянины, специалисты, отцы и матеря способны лишить жизни точно таких же лучших друзей, любящий семьянинов, специалистов, отцов и матерей только ради одной цели….

Возвысить себя… Дать себе право жить дальше, лишая жизни других, родить Дарвина в себе и уничтожить эту мелкую пакость в других. И в этом нет ничего философского и уж тем более эстетического, ведь смерть и жизнь за пределами красоты и осознания. И любящие семьянины, друзья, проливая слезы хоронят точно такого же, а ведь, только представьте. Среди них, этих добрых и милых может быть убийца. Почему? Очень простая и увлекательная формула.

Они пойдут поминать усопшего. Россия. Водка. Какая вероятность того, мои друзья, что у меня нет божьего права напроситься к ним, сказав, что именно я копал холодной осенней ночью могилу для этого друга и любящего семьянина. У них не будет права меня отвергнуть и я, с запасом яда, смогу помогать вдове разделывать мясо на кухне, разливать водку и даже добавлять в блюда приправ. Убийца среди них, точно так же, он может быть в той толпе плачущих.

Что есть слезы? Вода, символизирующая горе или чрезмерную радость? Что это? Это отличная маска, ведь убийца так часто испытывает сострадание к своим жертвам, играя свою игру до конца. Его ведет только инстинкт самосохранения. Он не должен быть пойман.

Так кто же здесь убийца? Может быть, вдова, которая подсыпала яда своему старому мужу и вызвала тем самым инфаркт? Может быть, вот этот «лучший друг», который хочет через завещание забрать гениальные поэтические творения покойного? Возможно! А вдруг это незаметная дамочка, которая представилась знакомой покойного, а на деле является его любовницей и отсылает его разум через чувственное познание бытия на вершину блаженство во время Святого воскресенья? Откуда мне это известно? Я рассказывал вам выше и смею повториться, что во время человеческих страданий очень легко войти в доверие через игру в сострадание, через лицемерие от себя к другим. Меня приняли очень хорошо, налили 100 грамм водки и подали картофельное пюре с малосольными огурчиками. Уже никто не думал о покойном и все предались жадной трапезе, гремя ложками и большими стаканами с кристально чистой 40-градусной водкой. И я десятки раз, еще не будучи пьяным и, лишь обмакивая свои губы в содержимое стакана, смотрел на это лицемерное безумие.

Убийца среди них и я ищу его!

Уже около 12 ночи. Я долго сидел на кухне с его лучшим другом, который, развязав алкоголем язык, рассказал всё то, что я поведал вам. Именно потому, что экспертиза отказалась делать вскрытие этот седой старикашка, походивший на того самого мужчину из шахматной аристократии, вызвал моё пристальное внимание.

Убийца среди них и это я! Но я не тот убийца.

Человек под действием алкоголя, разрушающего центральную нервную систему, печень, сосуды и в первую очередь разум, так смешон и жалок. Всё, что он бы хранил в своём «шкафу со скелетами» не стал бы выкладывать в слух, если бы не спирт. Магия алкоголя. Находка для одного и погибель для другого. Амбивалентность действия.

А вот теперь, дорогие слушатели, я прошу вас запомнить мои слова и моё самое заветное желание. Я ни в коем случаи, о смею заверить вас, не хотел бы быть похороненным всеми этими лучшими друзьями, семьянинами – на деле лгунами, завистниками и лицемерами. Во мне нет никакого ощущения, что деревянный гроб обитый красным бархатом, черный траурный макинтош и белая тряпка подо мной, будут предавать святость моему усопшему духу. Я нервничаю до дрожи, когда представляю, как все мои враги посылают мне только теплые и хорошие слова во время опускания «коробки» в землю, внутри себя проклиная меня, уничтожая меня, закапывая меня. Уж лучше усопнуть поганым злодеем, подлецом и гадом и слышать в свой адрес и бледный мертвый лик правду, чем гнить в земле с привкусом лжи, смотря сверху на то, как все вокруг делят твоё имущество, забирают твои вещи и вовсе утаптывают твоё благородие пьяными словами, словно этот «лучший друг», который сейчас выкладывают всю ту мерзость о своём «лучшем друге», что успел накопить за столько лет, выплескивая дерьмо в свет за каких-то десять минут. Сволочь, негодяй, преступник…

По мне, лучше просто лечь в яму, без какого-либо антуража и костюма, без ритуала и горячих слез и предаться спокойствию. Я не хочу чувствовать лицемерие потребителей бытия, которые когда-то смело, желают мне смерти, а после неё уже не могут ничего пожелать, подменивая зло добрыми словами.

Подобные рассуждения лишали меня гуманности по отношению к телу седого старика. Прокручивая в себе процесс похорон и поминок, я начинал копать намного быстрее, активнее. Не я, а ярость втыкала лопату в остывшую землю, вырывала гвозди из крышки гроба и с ужасом смотрела на труп. Я знал, что траурный косметолог, назовём его так, успел сшить губы старика, дабы во время церемонии не открылся рот, набить его ватой, чтобы никто не догадался, что у старика не было зубов и пришить рукава пиджака к груди. Раньше демонам, вампирам и ведьмам вбивали в грудь осиновый кол, а теперь просто сшивают руки. Пожалуй, они бы пришли в безумие, если бы им предложили заменить кол на пуд ваты, нитки и иголку. Именно руками, мы совершаем самые страшные преступления, именно из поганого рта, льётся вся мерзость и брань.

Вы, говорите, что я издеваюсь над покойниками, лишаю их последнего пристанища и поступаю, как последний мерзавец. О да! Как же приятно это слышать.

Всеобщее безразличие и похабность интеллектуализма, размытый пренебрежением, издевательствами и пустотой. Никто, ни одна живая душа, обитаемая параллельно с душами мертвых на кладбище не удостоилась спросить меня, почему же я решил остаться здесь до утра. Нет удивления, нет причин усомниться в моих человеческих чувствах или хотя бы попытаться узнать о том, что я собираюсь сделать. Возможно, это чутьё, ведь тот, кто хотя бы попытается отведать моих знаний и разобраться в законности моих деяний, сегодня же вечером около 18.00 отведает свой последний, не побоюсь этого словосочетания, прощальный ужин.

Несколько часов, я в прямом смысле слова размораживал тело, давеча погребенное и заколоченное в дерево. Это мне пришлось делать только для того, чтобы скальпель делал тонкие, неглубокие, а главное не рваные разрезы. Другими словами, уважаемые, мне нужно было сохранить и лицо, и тело в натуральности. Холодное тело и ткань не позволяло производить столь тонких операций. В комнате, я зажег несколько свечей. О, стоит заметить, что это я делал для тепла и нагрева и, не думайте, что в этом скрыта какая-то мистика, какой-то sacrum и ритуализм. Откуда мне знать, если я за свою не слишком умную и не слишком долгую жизнь не выезжал никуда дальше столицы-Москвы.

Одев врачебную маску… Стоп! Стоит начать немного пораньше!

Вначале, я оставил тело старика-судьи в комнате, усадив его на стул и расчесав его волосы, перед этим избавив их от присутствия мелких трупных червей, личинок и прочих пакостей. Затем отправился к знакомому аптекарю через несколько кварталов от центра города. Шел, наглухо застегнув свой плащ, но ветер назойливо раздувал мои светлые волосы и словно вода, зацеплялся за глубокую трещину нижней губы. Каждый раз, я облизывал её языком, а позже смазывал перекисью водорода, чтобы не было никакого заражения. Между прочим, этот аптекарь предоставлял для меня огромную ценность. С одной стороны, я мог легко уничтожить его и забрать всё содержимое квартиры: анальгетики, бинты, марли и прочее, но одновременно с тем, мои запасы больше не могли бы пополниться, да и кража никогда не входила в мои божественные заповеди собственного «Откровенiя отъ Бога». Еще страшнее было лишить множество морфинистов Москвы надежды на утренние инъекции. Только поэтому, я поддерживал контакт с этой мерзкой, напыщенной, наглой особой, который воровал из аптеки днём и мастерски спекулировал всем нахапанным вечером и ночью. К нему заезжали воры, мелкая шпана, которой нужно было срочно вытащить нож иль заточку из под ребра или частные хирурги, знахари и колдуны, которые использовали стандартную медицину для надувательства населения. Как я познакомился с ним? Это старая история и её все же нельзя обойти стороной, так как здесь опять имеют место быть шахматы… шахматы… шахматы…

Мало кому известно, что на самых масштабных шахматных турнирах среди гроссмейстеров на звание чемпиона страны, дежурит и бдит несколько врачей в штатской одежде. Не так много шахматных гениев еще молоды и не ревностны к победам других. Средний возраст от пятидесяти и до последнего стука сердца. Возможно, не мне судить, но именно в это время люди начинают задумываться о чем-то выше своей деятельности. Но если, пустить врачей в классическом стиле в халатах, масках и ранцах в руках, то не каждый из шахматистов будет чувствовать себя спокойно, думая о том, что именно за его здоровьем нагло следят. Поэтому организаторам не пришла никакая идея лучше, чем просто устроить цирк-маскарад. И среди этого маскарада, я впервые заметил не без известного вам, господа, врача-спекулянта. Сам я находился на этом турнире постольку, поскольку мой отец вышел в финал и должен был сразиться с одним заморским мастером со странной длиннющей фамилией, которую я не могу вспомнить и по сей день.

Возможно, я вас опять удивлю, но многие гении, которым личными врачами в строжайшем порядке было запрещено пить и курить, срывались на ходу 15-м, завершая розыгрыши «испанской пытки», итальянского дебюта или защиты Филидора. Напряжение, страх, зависть и ревность делали своё сатанинское дело, а гроссмейстер громко кричал на весь зал: «Я хочу выпить… Ich will trinnken… I want drink… Несите мне коньяк…Ich mag wodka… I like… Ich mag…Wenn will ich doch trinnken, denn…»

Никто не смел возражать этому творческому, интеллектуальному порыву. Самый смелый кричал первым, умирал первым, воскрешал первым.

Поэтому врачам отводилась роль смотрящих, которые во что бы то не стало должны были воскресить умирающего за столом маэстро.

В тот самый момент, когда мой отец проиграл и схватился за сердце, пропустив смешной для его уровня мат по восьмой горизонтали, он крикнул:

- Я не увидел его проклятую Туру и нет мне прощения. Нет у меня более возможности жить…

С такими словами и ужасно синими губами, он упал на пол, но его голова не успела коснуться пола, как в тот же мгновение из ниоткуда, как мне казалось, выбежал молодой парень и тут же вколол ему несколько кубиков адреналина, а полсекунды спустя начал непрямой массаж сердца. Я был безумно рад воскрешению своего отчима, вероятно отца из мертвых и крепко жал руку герою дня.

- Знаешь, я сразу понял, что твой отец скоро умрет, - сказал он мне на улице поздним вечером.

Удивился не на шутку.

- Откройте мне секрет. Я хочу стать врачом и точно так же воскрешать смертных.

Собеседник-спаситель мило улыбнулся, растянув свой огромный рот и прищурив узковатые для славянина глаза.

- Всё дело в глазах. Они не только зеркало души для античных философов, но и книга здоровья. Я заметил, как несколько капилляров лопнули еще на третьем ходу, руки стали дрожать на десятом, а ворот рубашки раскрылся во время эндшпиля. Три причины, три знака смерти…

Потерялся во времени. Я потерялся во времени, слушая и слушая этого человека, уже находясь на пороге его дома.

- … Не удивляйтесь тому, что у меня дома целый склад медикаментов. По выходным я подрабатываю в одной из аптек. Моя дочь очень больна, она требует лечения европейского уровня, но смутное время не позволяет мне сделать накопления и уж тем более выбраться куда-то близ Германии или Франции. Поэтому, пока я делаю ставку на будущее и, скажу вам прямо, спекулирую…

И сейчас, я вновь пришел к нему. Возраст изменил его до неузнаваемости. После смерти дочери, которую он так и не смог вылечить, он отказался от практики, потерял квалификацию врача и стал простым фармацевтом, к которому у светских жителей образовалось соответствующее отношение. Всё так же в его апартаментах можно было найти нужные лекарства, которые он продавал за приличную сумму и всегда интересовался у меня:

- Вот скажите мне, где вы умудряетесь делать такие деньги, чтобы регулярно покупать у меня химические средства в оригинале, да еще и так много?

- Я работаю гробовщиком, - ни грамма не врал я.

- И вас не мучает совесть делать деньги на покойниках? – поправляя очки с толстой оправой, спрашивал он.

- Нет. Кто-то же должен делать это. Не так ли?

- Верно! – кивал он головой, роясь в вещах на верхней полке, стоя на маленькой комнатной лестнице.

Приблизительно такие разговоры у нас происходили каждый раз и каждый раз, он спрашивал примерно следующее:

- Сударь, я уж не утруждаю себя спрашивать о том, куда вы всё это берете. На хирурга, вы не похожи. Моя наблюдательность позволила отметить мне сильную дрожь в ваших руках, слишком повышенную озабоченность лица, хмурость и бледность. Видно, что вы не спите ночами, и я не уверен, что к этому причастна работа гробовщиком или дежурным санитаром. Чем вы занимаетесь, я тоже не буду спрашивать, как и задумываться о ваших экспериментах. Если бы, вы были химическим маньяком, травили людей или держали честь какого-нибудь революционного кружка, то об этом бы писали газеты и трещала молва. В столице же всё относительно спокойно…

Я просто молчал и поражался, как этот несчастный спекулянт пытается вывести меня на чистую воду.

- Но! Крепче спишь, чем меньше знаешь… Хе-хе, права, народная мудрость, права! С вас NNN рублей, NN копеек.

На этом заканчивался его монолог, он удалялся на пять минут, чтобы куда-то спрятать свои средства и возвращался, натыкаясь и на мой излюбленный вопрос.

- Скажите же, куда вы тратите всё это?

- Придёт время, когда медицина придумает таблетку от смерти. Бессмертие. Вы задумывались об этом? Как стать бессмертным?

-???

- Так знайте, что я буду первым человеком, который купит это лекарство и просуществует вечность.

- Вы боитесь смерти? – взяв сумку с медикаментами в руки и застегнув пальто, напоследок спросил я.

- Нет, что вы! Всего лишь опасаюсь… До встречи!

Стоит вернуться к основной линии повествования.

Одев врачебную маску и накинув на свои плечи халат, я перетащил тело судьи в свою небольшую, простите, авангардную операционную. На небольшом столике, где обычно всегда была шахматная доска с расставленной комбинацией, которую штудировал отец, теперь расположились зажимы, скальпели и трубки. Оперирование доставляло мне божественное удовольствие, в котором я каждым сектором своей чувственности отведывал запретный плод и нисколько не боялся за свою карму. Я доводил свою поделку до блеска. Любой врач, который готовит труп к захоронению позавидовал бы мне – простому самоучке, возлюбившему театр, куклы и производство этих марионеток. Как мне нравилось закреплять конечности на тонких лесках, играть на них, как на натянутый гитарных струнах.

Я долго ломал голову над тем, как закрепить тело старика в стоячем состоянии над шахматной доской, как положить одну руку на плечо моему отцу, а вторую на шахматные часы. Отчетливо помню, как в тот момент, когда отчим еще не поставил ферзя, а гроссмейстер-соперник еще не вкусил яд поражения, судья уже останавливал время. Мне часто снилась эта картина и эта морщинистая рука, которая линией жизни легла на два переключателя времени и остановила монотонное и ритмичное щелканье секунд. Стоп!

Мне пришлось потратить не один метр тонкой лески, ниток и проволок, чтобы всё походило натурально. Я читал несколько дней о том, как со временем рассыпаются кости, черствеют суставы, высыхают мышцы и теряют свою гибкость позвонки. Многословность, многозначность и прозрачность рассуждений деятелей медицинской науки донесли до меня только один факт – мне нельзя медлить. Нужно как можно быстрее наносить гель, доставать внутренности, пудрить лицо, вкалывать в спинной мозг препарат, делать инъекции в суставы и творить своё дело. Мертвый – не живой и второй раз он не умрет, поэтому любой эксперимент можно было воплощать в жизнь.

Каждый день мой дом наполнялся отвратительным запахом, который я выгонял жженым кофе, ароматическими свечами и проветриванием. Увы, кукольный театр должен был находиться в замкнутом пространстве.

Однажды, я был приятно удивлен, когда узнал, что на седьмой день глаза проигравшей куклы не закрылись, а всё так же широко открыты и в ужасе смотрят на руку с ферзем моего отца. Почему так произошло? «Я нашел нужную формулу», - сказал в тот миг себе я и быстро записал всё то, что смешал, макнув кончик пера в чернила.

Больше всего мучений мне принесли ноги этого седого старика, которые постоянно сгибались в коленных суставах. Кукла падала в самый неподходящий момент, разрывая натянутые лески, словно лопались жилы и нервы.

- Чертовщина, - кричал я. – Бездарная, тупая кукла. Непоседа!

Пришлось менять коленные чашечки и изготавливать в подвале дома тонкие пластины. Операция шла больше десяти чашек кофе. Это введенное мною время, которому вы не должны удивляться. Я стал мерить жизнь не количеством бессонных ночей, а объемным содержанием моих бокалов, фужеров и стаканов. Во время созидательного процесса в них всегда был теплый напиток и чаще это был кофе, чем чай. Не любил кислого вкуса, по которому бредит Англия, вся эта королевская чета и даже пьющий дешевые заваренные листья крестьянин.

Через четыре часа операция на ногах была закончена. К сожалению, должен вам признаться в том, что они потеряли свою гибкость и больше походили на две палки, одетые в штаны, чем на ноги живого человека, благо, что шахматный столик и скатерть закрывали их от человеческого глаза.

Сняв халат и стянув с ладоней испачканные медикаментами и кровью перчатки, я уселся напротив своего театра. Я был и буду здесь первым и последним зрителем. Но если никому не суждено лицезреть мою кропотливую работу, осознать суть не зла, а человеческого творения из человеческой плоти, познать мои божественные откровения, то для чего всё это? Кто из меня сможет сделать аналогию моих кукол? Кто сделает так, чтобы часть моей материальной составляющей в этом мире обрела бессмертие и разрушилась только под действием прямых солнечных лучей? Кто ты? Кто я?

Неожиданно раздался стук в дверь. Тук-тук.

«Кто это может быть?» - пришивая за верхний эпидермис ладонь старика к плечу своего отца, подумал я. У меня нет ни друзей, ни врагов. У меня практически нет знакомых, ведь человек представляет для меня лишь смертный механизм, чашу, наполненную вместо жидкости невесомой и бессмертной душой.

Стук усиливался. Мне не нравилась эта наглость.

Я наспех закрыл комнату театра, оставив актеров одних и спустившись по небольшой винтовой лестнице как можно тише, оказался у двери. Прислушался. За дверью было тихо. Вначале подумал, что таинственный гость исчез, не дождался меня. А может его и вовсе не было?

Очень громко… Тук-тук.

- Кто здесь, черт побери? – закричал я.

- Это я, гробовщик N, - раздался хриплый голос. – Открывай, твою мать, мне негде ночевать.

- Так иди в сторожку на кладбище!

- Сегодня наши парни резвятся там с какой-то юной кокеткой, которой очень нужные деньги.

- Откуда деньги у вас? – спросил я.

- Полоумный, - ответил он мне. – Мы так и будем ораться через дверь или ты её все-таки отопрешь.

Раздался громкий щелчок тугого замка, который распахнул ворота в мой внутренний мир для этого ужасного человека, которого я презирал всей душой и телом и даже. Передо мной стоял высокий мужчина лет сорока с небритым лицом и редеющими волосами на голове. Он был одет в какой-то замызганный вечностью комбинезон с масляными пятнами. Его ноги были обуты в разные дырявые сапоги с огромными прилипшими комьями грязи.

- Разувайся, - сказал я, так как не переносил грязь в своём доме. Всё должно быть стерильно, как в операционной.

- Ты, старина, везде такой интеллигент? И как тебя угораздило батрачить вместе с нами на этом чертовом кладбище в шаге от преисподни? Чего ты нашел такого интересного в том, чтобы рыть могилы для трупов по ночам?

У меня был заготовлен ответ, который я уже десятки раз озвучивал сменщикам и сторожам.

- Деньги нужны всем. Увы, к несчастью, я пока не могу найти ничего ценного для себя.

- Мда уж. Не зря свои поговаривают, что ты псих, который мало спит, а после работы бродит по кладбищу среди свежих захоронений, - щуря глаза и проходя в дом моего отчима, говорил этот мерзкий человек. – Чем ты занимался до того, как связал свою жизнь с погребением?

- Я учился. Хотел стать врачом, - честно, ответил я. – Хочешь чего-нибудь выпить?

- Тащи водку и закуску, а то чую жопой в этих царских хоромах давно не пили…

«Если ты скажешь еще слово, я выпущу твои кишки наружу…»

- Водки нет, - сказал я, открывая сервант, в котором среди десятка шахматных досок лежали несколько бутылок коньяка. – Коньяк подойдет?

- О, пойло вонючей интеллигенции с чистой задницей и вымытыми руками. Откуда у тебя такие хоромы?

- Мой отец был известным шахматистом, - ответил я, откупоривая бутылку, и выливая её ровно напополам в два больших стакана.

- Бездельник, как и вся ваша чертовая знать, - произнёс он и я понял, что сегодняшняя ночь не обойдется без…

Закрыв телом стакан, я за два движения засыпал в него желтый порошок. Это не был яд моментального действия, так как мне очень хотелось понять душу столь мерзкого типа и отправить его на самые страшные муки. Если раньше, я разрабатывал формулы… О, формулы, которые даровали человеку самую прекрасную смерть и через смерть вечное бессмертие, то для него я приготовил целый театр, фатальные, мучительные и незабвенные аттракционы, которые понесут его от комедии, цинизма и сарказма, да закружат в мою сторону к трагедии тела.

- И много, твой папаша заработал, передвигая деревянные фигурки, как идиот? – спросил он, уже сделав глоток.

Часы простучали три раза.

«Смейся мерзавец, слизывай каждую каплю этого заряженного алкоголя. Упивайся в собственном мраке и ощущай на себе всё таинство моей науки. Я не имею права тебя слышать и слушать. Мои чистые невинные уши не для этих могильных симфоний.

Но смею тебя заверить, о великий нищий мерзавец, что тебе нет места в моём театре, куда суждено попасть легендам, людям, прикоснувшимся к легендам, но не тебе…»

Прошло не более сорока минут, но крепкий напиток уже разрушал ЦНС гробовщика.

- А ты вообще-то какой-то ненормальный затворник! Тебе стоит быть более компанейским, а то гляди закопают тебя мои ребята… Слышал, про могилы с двойным дном?

«Да, я ненормальный и это нормально. Смейся же, но пей… Пей… Пей, пой, реви и твой рёв будет переходить в замогильный крик, какой еще не слышало человечество. Я презираю человечество и людей. Жалких, глупых, обезличенных тварей И если мне удаётся вырваться из этого круга через зло, то зло превращается в добро… Метафизика добра и зла…

В приземленных, странных и ненормальных, увидят они истинного единого Бога, мысли которого руки мои, сердце которого разум мой. А смерть всех смертных, муки и страдания, через которые они обязаны пройти есть ничто иное, как попытка вырваться из жизненных циклов и обрести бессмертие. И я – такой же человек, как и вы. Я только получил откровение, что Бог ваш есть не тот Бог. Я не могу ничего изменить, но могу избавить. И глупость, трусость, обеднение рассудка и самосознания будут вытравлены мною из каждого, ибо жалость моя, сострадание моё, гуманизм мой отступают перед нерушимой воли и голоса моего Господа, который еще скрывается от вас…»

Как известно, рыба начинает гнить с головы. Уже позже под её чешуёй появляются язвы, которые через боль заставляют совершать как можно меньшее количество движений. Перестать двигаться, значит перестать развиваться, значит замереть в промежутке между прошлым и будущим на шатком деревянном мосту настоящего. Ипостаси времени.

Человек не ушел далеко от этого водоплавающего немого существа. Он начинает гнить с головы, а точнее с рассудка. Именно в момент его корыстных мыслей, обеднения сознания и разрушения самостоятельной морали, наступает процесс отмирания живого и правильного в теле. Отмирание разума разлагает само тело. Неужели вы считаете, что именно я виноват в скорой смерти этого наглого, омерзительного гробовщика NN? Ан, нет, коллеги!

Он начал свой путь к смерти в момент своего рождения. День рождения – день смерти. Он ничего не созидал и лишь позволял своей деструкции властвовать над рассудком. Немного ума он применил в том, чтобы прятать трупы убитых бандитами людей в могилы, куда завтра должны были захоронить очередного человека покидающего этот мир.

И, стоит отметить, что не он мне это поведал. Да, намёк был, но не суть. Я сам разузнал этот факт, когда выкапывал тело седого старика-судьи и лопатой разрубил на две неровные части, лежащего внизу, под гробом мертвеца. Простреленная голова мертвого и раненный в голову от рождения гробовщик. А где он? Черт побери, где его носит с фужером коньяка?

- Ты где? – дрожащим голосом в страхе, спросил я. – Отвечай, где ты?

Не успел я подняться по винтовой лестнице, как на втором этаже раздался звук выламывающейся двери. Я уже держал в руках небольшой, можно сказать, комнатный молоток, которым часто прибивал ноги и бедра кукол к стульям.

Я само движение. Я, несусь в страхе и отчаянье, хотя знаю, что этому NN уже никогда не выйти из моего дома. Он останется здесь навечно.

«Я переодену тебя. Отмою и причешу. Время вытравит запах алкоголя из твоего тела, а мой яд вытравит разложения разума навсегда. Всё что тебе нужно, это остаться здесь…»

Он стоял в дверном проёме. Выломанная дверь лежала на полу. Он не решался сделать и шага, когда увидел трех людей. Двое из них играли в шахматы, один заносил ферзя над шахматной доской, а второй раскрыв глаза и рот был шокирован происходящими событиями. Третий с полностью седой головой и закрытыми глазами положил одну руку на плечо победителя, а вторая болталась как-то неестественно. Она была будто бы не живая. Здесь всё было будто бы неживое.

- Что вы здесь делаете? – спросил гробовщик у кукол. Увы, но они не умеют отвечать. Их кредо быть молчаливыми. – Я с вами говорю, вашу мать…

И здесь пьяное сознание лишенное какой-либо логике соединило концы с концами.

- Это же тот старик, которого мы закопали вчера… Какого хрена, он делает у тебя дома? – он с криком повернулся ко мне. Я спокойно выравнивал сбитое от бега по лестнице дыхание и смотрел на него своими светлыми глазами.

Не чувствовал страха.

Я само бесстрашие. Я могу предрекать будущее и знаю, что тиканье часов может быть хорошим для меня и смертельным для него.

«… Не стану ударять тебя молотком. Удар в лобовую часть лишит красоты, которую так хотелось бы подарить тебе, мой гробовщик. А знаешь ли ты, что рыба гниёт с головы? Человек всегда гниёт с разума!»

- А знаешь ли ты, что рыба гниёт с головы? – вырвалась фраза из моего подсознания. NN шагнул назад в глубь кукольного театра и находившихся там актеров. Глухая безветренная и безлунная ночь создавала вакуум вокруг. Ни звука, только меланхоличное тиканье настенных часов, которые отец привез из Франции. Это не было победным подарком, утешительный приз за красивую игру в финале. У отца всегда было проклятье второго места.

- С какой, к черту, головы? Что ты несешь?

Я внимательно посмотрел на бокал. Он был пустой. В нём 250 грамм коньяка и около 5 грамм моего двухнедельного детища. Не надо делать ставки, уже зная, что меньшее может побеждать большее, если оно лишается трезвости рассудка.

- Рыба всегда гниёт с головы. Это известная аксиома, - заявил я и достал из кармана часы своего отца. Это был очередной подарок от знаменитого немецкого гроссмейстера за шахматную героику. Они работали идеально точно, олицетворяя в своих механизмах арийскую ментальность. На обратной стороне была выгравирована надпись «Schachspiel & Zeit». Шахматы и время. – Ты думаешь это мёртвые люди? Ты так в этом уверен, что мне очень приятно тебя огорчить. Это настоящие живые актеры моего театра. Это плоды моего труда.

Я уже чувствовал то, что в нём кипит желание дотронуться до них…

«Ты не посмеешь переступить этот предел. Ты не посмеешь наступить своими грязными сапогами на орнамент старого персидского ковра. Твои ноги будут неметь, твои органы будут покрываться мелкими язвами, а разум будет отравлять сам себя…»

Тик-так.

- Я сломаю их. Ты больной псих, которого надо закрыть в тюрьме за самой крепкой решеткой. Не надо мне врать… Не надо врать! – кричал он, медленно отступая назад и то и дело оборачиваясь и пытаясь взглядом дотянуться до моего отчима – главного актера в этой театральной труппе. – Ты псих! Не приближайся ко мне. Они же не дышат… Они же, твою мать, мертвы!

Тик-так.

- Это лишь плод твоего воображения, - издевался над ним я, не отрываясь от часов. Еще немного и должен был наступить финал. Мне было очень приятно осознавать, что сегодня мне подвластна одна человеческая жизнь. Увы, ему никогда не попасть в мой театр. Тело придётся разложить на молекулы в ванной, добавив туда несколько килограмм щелочи, соли и кислоты. Не суждено ему стать бессмертным. Бессмертие не для каждого.

Я посмотрел на него. Он не понимал происходящего, но все же верил в то, что это были трупы, а не люди.

- Почему они не двигаются? – спросил он, уже дергая левой рукой в страшных импульсах судороги.

- Все смотрят на то, как твою голову покидают последние граммы рассудка, мой друг, - с гордостью ответил я, а стрелка часов перепрыгнула в будущее, превратив его в настоящее.

Тик-так.

Резким движением он вцепился в голову моего отца, приложив свои грязные вонючие ладони к его холодному лицу. Он резко дернул за нее, а высохшие суставы позвонков, межсуставная жидкость замененная на уникальный гель из мыла, спирта и корицы не смогли удержать «гениальную башку» на месте. Кожа была суха настолько, что в области шеи моментально порвалась, словно бумага. Я почувствовал, как что-то кольнуло в области груди справа. Да, забыл сказать. Еще в детстве до меня был доведен сей факт, что сердце у меня находилось справой стороны и большинство органов располагалось зеркально. Это никак не влияло на моё здоровье. Небольшая мелочь, пожалуй…

- Он весь в воске. Что ты с ним сделал? – крикнул он, швыряя в меня ценную для всего мира в прошлом голову. Она стукнулась об ковёр, треснула и выплеснула наружу все ингредиенты, которые я с ювелирной щепетильностью вливал через ушные отверстия, ноздри и даже слезные мешки в области глаз. Она – башка, так просто, лопнула, как перезрелый арбуз.

Тик-так.

- Ты убийца, - сказал ему я. – Только что ты лишил жизни моего отца, которые не сделал ничего плохого.

- Что? Да, что происходит, - хмурясь, парировал он и в прыжке долетев до меня, сжал свои крепкие стальные руки на моей шеи. По силе давления их на мой кадык, я понял, что жить ему осталось не более двадцати секунд, а чтобы сломать позвонки требуется, как минимум минуту сильного нажатия. Иронично выглядела для меня эта картина, его беснующиеся глаза в жажде казни меня. Мне не оставалось ничего кроме как смеяться, перемешивая смех со слезами. Было невыносимо больно смотреть на голову отца. Она - арбуз.

Тик…тик…тик… Так… так… так…

Секунда за секундой его сильные руки слабели, а глаза медленно закатывались, словно хотели успеть взглянуть на свой гниющий рыбий мозг. Судорога в ногах. Моя шея свободна. Жалобные стоны, крики, спазмы. Я решил выйти из комнаты, чтобы не травмировать свою психику этими ужасными картинами. Ни разу до этого дня, не доводилось мне испытывать яд замедленного действия. Все крысы, которых я месяц назад активно ловил в подвале кончились, поэтому гробовщик NN стал для меня самым лучшим подопытным кроликом – белой мышкой с грязными лапками.

В завершении этой ночной мелодрамы, я поднял с ковра стакан и аккуратно собрал небольшой ваткой несколько капель коньяка, в которых содержался яд, дабы на выходных провести тщательный анализ своего детища, с целью выработки еще более совершенной модели.

Вам будет интересен тот нюанс, что тело господина NN не могло разложиться даже в кислоте. Каждый час, одетый в резиновые перчатки по локоть доливал в ванную щелочи и соли, но его материальная личина не таяла, а лишь тлела. К утру, в растворе плавали несколько металлических пуговиц от комбинезона и пара золотых зубов, которые, кстати, он выбил у одного богатого мертвяка, кажется принадлежащего к графской семьи. Он был его чуть ли не личным гробовщиком, а когда в момент похорон у трупа распахнулся рот, то у этого мерзкого типа распахнулись глаза, да настолько широко, что в них блестела алчность и корысть. Оставим подробности в стороне.

Я не стал вылавливать все эти ценные для бедняков вещи и лишь усилил концентрацию раствора, оставив в покое останки еще на пару дней. За час заново прикрепил двери, врезал более крепкий замок и принялся восстанавливать разрушенную вандалом куклу, отчуждаясь от общества и работы на несколько месяцев. Когда, я вкручивал длинные болты в дерево и будучи не умелым ремесленником, не мог понять откуда во мне рождаются такие умения. Как будто бы жизнь свою, я живу не первый раз, как будто бы близ тридцати лет, где-то за веком лет.

Усталый и поникший не мог думать ни о чем, кроме как о философии жизни и смерти. Мои рассуждения не были ни лженаучными, ни псевдонаучными, но и не претендовали на какую-то новую форму абстрактной мысли. Я думал о простом и сложном одновременно, не разделяя мир на черное и белое. Не доводилось мне понять, почему кто-то решил закапывать тела в землю, сжигать их на вечном костре или спускать в морскую глубину беспечности слез.

Неужели никому не довелось спросить у самих мертвецом об их желании быть или не быть погребенным? Мне кажется, что многие просто бояться перешагнуть невидимый порог между реальностью и чем-то, что скрыто от нас за занавесом бытия. Попасть в метафизику, ощутить на себе весь кайф призрачных форм мрака и узнать…

Я не тот, кто должен разрушить систему ритуалов, я лишь заклеиваю голову своего отца, наращивая из гипса разрушенные частицы его лба. Сам Бог назначил меня маляром, который макает кисточку в бежевую краску и замазывает небольшую кривую линию, словно линия моей собственной Судьбы. Глаза покойника, покрытые лаком через отражения света, магически отражаются во мне, проникают в моё интуитивное бессознательное. Я ввинчиваю её обратно в тело. Каждый шейный позвонок хрустит от прикладываемой мною силы, а ехидное существо внутри меня плачет от того, что кукла уже не будет такой реалистичной…

Довольный от своей работы и сытый, как свинья, я засыпаю на долгие неприметные месяцы кропотливой работы над своим детищем. Я полностью погружен в собственный затворнический мир, постоянно нависая над новыми могилами, ища, будто бы я художник или прозаик новые образы, которые можно увековечить в настолько реалистичных памятниках.

В одну из ночей, забираюсь в хоромы аптекаря-спекулянта, подлого мерзавца с прищуром, гада и лжеца. Воздержусь от пылких высказываний в его адрес.

Я думал, что он спит, но он не спал. Мне пришлось брызнуть ему в лицо из маленькой совсем крохотной бутылки, в которой давеча я хранил около 15 грамм кокаина. Раствор в ней должен был расплавить замок старинного сейфа, в котором теплелись нужные мне ингредиенты. Было ужасно больно смотреть на хрип Демона, который испускает душу прямо под моими ногами, но наглухо заперев гуманизм в своём сердце с правой стороны, я перешагнул через него слева и принялся остатками жидкости бороться за свой клад. Вернулся и испугался собственной левой руки, которая была сильно обожжена попавшими на неё каплями. Они въелись в ткани до самых костей. Промывал её перекисью, бинтовал и некоторое время не мог оперировать и копать могилы на своей работе. Нужда в деньгах, чувство постоянного голода всё не позволяли мне пойти на убийство и кражу. Я пил только воду и ел только воздух, смачно пережёвывая пустоту и смотря, как куклы…

Своим появлением, они заканчивают моё представление, и я в ожидании прекрасной дамы спокойно придаюсь сну.

Они оживают…

Я гордо воспряну над ними.

Над черно-белой доской

Куклы-пешки снова живые,

Но Король уже не герой!

Мне вашего мира не надо,

Мира под маскою рая.

Тушу я прощальные свечи…Всё!

Auf wiedersehen ложится на плечи…

Дата добавления: 2015-06-26