Студопедия

КАТЕГОРИИ:


Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748)

Да и нет




 

Изолированные слова — это фиктивные слова. Реальны лишь слова в тексте. Игра детерминации в предложении и в тексте от­носится к семантике. Семантику мы рассмотрели. Остается ли тогда место для синтаксиса? Традиционное определение синтак­сиса утверждает: он изучает связь слов в предложении. Это пло­хое определение, как и все определения, которые просто вытя­нуты из самого наименования (syn-taxis). Связь словесных значе­ний, состоящая в том, что они взаимно ограничивают друг друга и совместно образуют смысл предложения, не может быть пред­метом еще одной научной дисциплины наряду с семантикой.

Лучше всего исходить из вопроса о том, что есть предложе­ние. То, что языковое выражение имеет ранг предложения, со­вершенно не зависит от его семантического содержания. Можно нанизывать слова на слова и даже получить осмысленные их со­четания, но при этом далеко не всегда получается предложение. Прекрасный зеленый девичий венок — это выражение дает нам значения, и эти значения взаимно детерминируют друг друга до представлений только тем, что стоят рядом и в итоге дают смысл. Но это выражение не является предложением. Напротив. Мы пле­тем тебе девичий венок — это предложение. Различие здесь оче­видно. Глагол (в личной форме) создает предложение. Но глагол обладает такой силой не из-за своего семантического содержания. Существительное плетение (das Winden) сохраняет семантическую информацию глагола, но оно не превращает выражение в предло­жение.

Вот здесь и должен сказать свое слово синтаксис. Синтаксис считается учением о предложении, поскольку его предмет состав­ляет все то, что делает языковое выражение предложением. По сути дела, это идентично тому, что делает глагол личным. Ибо глагол отличается от других частей речи тем, что ядро значения в зависимости от обстоятельств окружено множеством морфем, которые детерминируют его совершенно особым образом, а имен­но; в соответствии с речевой ситуацией. Прежде всего это мор­фема лица, в нашем примере мы (wir). Морфема лица соотносит значение глагола и тем самым смысл целого предложения с ос­новной ситуацией всех речевых произведений, с коммуникатив­ным треугольником «я — ты — он». Форма множественного числа мы тоже фиксирует место информации в этой коммуникативной модели. Кроме того, к глаголу относится морфема времени. В на­шем примере это настоящее время. Оно также особым образом детерминирует значение глагола: указывает, связана ли речь с речевой ситуацией непосредственно или опосредованно, как, на­пример, рассказ о ситуативно удаленном событии. (С реальным временем категория времени не имеет ничего общего[24].) Эта де­терминация также осуществляется в соответствии с речевой си­туацией и одновременно охватывает то, что в грамматиках назы­вается модусом. И наконец, существует морфема, которая часто бывает опущена, ибо она подразумевается сама собой. В нашем примере это — нулевая морфема, имеющая значение «да». Здесь могла бы быть также морфема «нет», и тогда смысл целого пред­ложения стал бы противоположным. Все это настолько очевид­ные вещи, что упоминание о них считается банальностью. Но мне кажется вполне достойным обсуждения тот факт, что наши язы­ки устроены так, что не существует ни одного предложения, ко­торое не детерминировалось бы слышимой или неслышимой мор­фемой в соответствии с «да» или «нет». Мне хотелось бы назвать эту морфему ассертивной морфемой (Assertionsmorphem).

Может быть, действительно было бы правильно не замечать пли обходить стороной ассертивную морфему, если бы не сущест­вовало странного параллелизма между детерминантами глагола. Ассертивная морфема связана с глаголом столь же тесно, как и морфемы лица и времени. Лишь при наличии всех трех детер­минант выражение становится предложением совершенно неза­висимо от того, какую еще семантическую информацию оно содер­жит. Следовательно, эти три типа детерминации должны иметь особое значение, так как только они возводят выражение в ранг предложения. Для морфем лица и морфем времени особое зна­чение приобретает тот факт, что они соотносят глагол с речевой ситуацией, т. е. с элементарным представлением речевой ситуа­ции в виде коммуникативной модели. Напрашивается предполо­жение, что и ассертивная морфема соотносит значение глагола, и тем самым смысл предложения, с речевой ситуацией.

В этом месте следует ожидать бурных возражений со сторо­ны логики. Ибо для «да» и «нет» в логике сделаны таблицы истинности, и не допускается и тени сомнения в том, что в логиче­ских исследованиях, таким образом, принимается во внимание нечто вроде речевой ситуации. Однако существуют многие другие языковые явления, которых она не учитывает. Среди трех типов детерминации, которые в языках (естественных) конституируют сентенциальность (Satzcharakter) некоторого выражения, именно логика делает выбор, который с точки зрения языка является про­извольным и немотивированным. Детерминанта лица подверга­ется в логике чрезвычайному внимательному и, как должно ка­заться лингвистам, безмерно благоприятствующему рассмотрению. Она (с помощью нейтрализующей нормализации до 3-го лица) как «субъект» возвышается над «предикатом» и в качестве основ­ной опоры, или по крайней мере в качестве одной из двух основ­ных опор, поддерживает высказывание. Не много ли чести для одной детерминирующей морфемы? Тут лингвист, наверно, будет ожидать, что и морфеме времени, которая в языках параллельна морфеме лица, будет уделено столько же внимания. Но оно отсут­ствует. Детерминанта времени совершенно скрыта за утвержде­нием, что логика занимается вневременными предложениями. Но в действительности дело обстоит таким образом, что детерминан­та времени вовсе не подавлена целиком. Без нее даже в искус­ственном языке логики решительно невозможно построить пред­ложение.

Но можно и ее нормализовать и тем самым нейтрали­зовать. У логиков это происходит путем неосознанной конвенции всегда употреблять настоящее время и далее об этом не думать. Наконец, ассертивная детерминанта купается, как известно, в из­бытке внимания.

Лингвисту позволительно удивляться принципам выбора и расстановке акцентов в логике по отношению к детерминантам глагола. Но логика, разумеется, вольна самостоятельно выбирать свои правила игры. И нет ничего удивительного в том, что ее результаты крайне редко пригодны для лингвистики.

Как же теперь понять, что ассертивная детерминанта глаго­ла соотносится с речевой ситуацией точно так же, как соотносят­ся с ней детерминанты лица и времени? Здесь нужно прежде всего вспомнить о двух опытах построения теории мышления, которые — совершенно независимо друг от друга — открыли поня­тие речевой ситуации. Первый опыт связан с — часто неверно трактуемым — понятием поведения (behavior). Я излагаю его по книге Леонарда Блумфилда «Язык» (1933). Речевой акт, как до­казывает Блумфилд, происходит не в безвоздушном пространст­ве, а в жизненной ситуации, где до, во время и даже после гово­рения осуществляется деятельность. Речевые и неречевые акты имеют много общего. Если же положить в основу схемы (конечно, несколько обеднённой) деятельности раздражение (stimulus) и реакцию (respons),где в зависимости от обстоятельств реак­ция может функционировать как новое раздражение, то полу­чатся длинные цепочки раздражении и реакций, в которых сме­шалось языковое и неязыковое. Что касается нашего примера, то Блумфилд отказался бы интерпретировать предложение Мы пле­тем тебе девичий венок само по себе. Он спросил бы: «Чем, собст­венно, вызвано это предложение? Каков здесь (языковой или неязыковой) раздражитель? И как дальше идет цепочка?»

Вторая попытка относится к новейшей философии. Она свя­зана с понятием диалектики. Я излагаю ее по статье Ханса-Ге­орга Гадамера[25]. В этом сочинении Гадамер подчеркивает прежде всего особый ранг повествовательного предложения или сужде­ния как языкового выражения, которое делает доступной для пе­редачи «суть самих вещей». Это традиционное философствование. Но затем Гадамер обращается к диалектике. Упускается именно истинность высказывания, доказывает Гадамер, если рассматри­вать его только с точки зрения содержания. Повествовательное предложение имеет предпосылки, которые в нем самом не выра­жены, т. е. оно мотивировано (stimulus бихевиористов!), и при­том не в последнюю очередь вопросом. Вопрос первичен по отно­шению к высказыванию. Будучи вызвано вопросом, высказыва­ние само, однако, является тоже вопросом и вызывает следующее высказывание. Таким образом мы получаем длинную цепь воп­росов и ответов, которые сами являются вопросами, и опять воп­росов, которые суть снова ответы. Перед логикой втискивается диалектика.

Совпадения между «бихевиористической» моделью мышления американских лингвистов и диалектической моделью мышления немецких философов ошеломляют. Едва ли здесь требуется со­гласование. Хочется только добавить, что Гадамер со своих диа­лектических позиций делает следующий шаг по направлению к герменевтике. Он пишет: «Вопрос, как и ответ, будучи высказы­ванием, обладает герменевтической функцией. Они оба являются обращениями». В этой связи детерминанта лица в речевой ситуа­ции вновь обретает свои права. Философия, кажется, открыла язык.

Эти рассуждения могли бы пролить свет и на ассертивную детерминанту. С одной стороны, ассертивная детерминанта, рав­но как и детерминанты лица и времени, является чем-то очень важным, потому что не может отсутствовать ни у какого глагола. Ее не только нельзя пропустить в речи, но о ней даже нельзя не думать.

С другой стороны, у нас возникают трудности при установлении необходимой связи между «да» и «нет» в качестве детерминации глагола и речевой ситуации. Однако эти трудности устранимы, если речевую ситуацию рассматривать не как стати­ческое положение дел. С точки зрения как бихевиористической, так и диалектико-герменевтической модели мышления для нее скорее характерно динамическое положение дел, в котором мы продвигаемся от вопроса к ответу и от ответа к вопросу или — если кто-то предпочитает другую терминологию — от раздражения к реакции, от реакции к раздражению.

Но, пожалуй, здесь все-таки нечто большее, чем различие в терминологии, когда говорят «раздражение» или «вопрос», «реак­ция» или «ответ». Мне кажется, что философ Гадамер предлагает лучшие и в данном случае, так сказать, более лингвистические обозначения, чем лингвист Блумфилд. Итак, мы будем следовать за ним. Остается только сказать, что такое вопрос. Если спраши­вать с точки зрения грамматики, то его сущность сравнительно легко сформулировать. Грамматика различает, как известно, об­щий вопрос (Totalfrage) — Знаешь ли ты..? — и частный вопрос (Teilfrage) — Что ты знаешь о..? Очевидно, что общий вопрос со­относится с ассертивной морфемой «да»/«нет». Частный вопрос не соотносится или по крайней мере не прямо соотносится с этой морфемой. Однако здесь мы хотели бы рассмотреть понятие воп­роса в том широком смысле, в каком его использует Гадамер, когда говорит, что каждый ответ в то же самое время снова яв­ляется вопросом для нового ответа. Если собрать вместе все грам­матические типы вопросов, а также этот вид вопроса, то, во вся­ком случае, можно сказать следующее: вопрос по сравнению с ответом, который за ним следует, есть минимум информации о положении вещей, если не ноль информации. Это определение можно повернуть положительной стороной. Вопрос уже содер­жит частичную информацию. Он является выражением некото­рого знания. Только тот, кто что-нибудь уже знает, может вообще спрашивать. Правда, его знаниям чего-то недостает (повышаю­щаяся интонация часто служит просодическим эквивалентом этого недостатка), но недостает только некоторого дополнения.

Это недостающее дополнение может быть большим или меньшим, чем различаются отдельные вопросы. Но оно никогда не может быть настолько большим, чтобы ответ не требовал никаких пред­варительных знаний у спрашивающего. Однако оно не может быть и настолько маленьким, чтобы ответ не добавлял новую инфор­мацию. Минимум дополнительной информации достигается в так называемом общем вопросе. Здесь отсутствует не более чем со­гласие («да») или отказ («нет»). «Да» или «нет» относится к пред­варительной информации (Voirnformation). Это имеет силу и для таких ситуаций, в которых предварительная информация не имеет вопросительного характера в грамматическом смысле. Гадамер прав, что подумал и о таких ситуациях. Для диалектической цен­ности предварительной информации в некоторой речевой ситуа­ции не очень важно, действительно ли повышается интонация или стоит известное местоимение. Важно то, что предложение не ссылает, как обычно, информацию в информационное ничто, а до­полняет данную предварительную информацию. Это лингвисти­ческий, а точнее, синтаксический основной факт. Его проявление в языке (во всех языках!) — это ассертивная морфема ‘да’/‘нет’.Это морфема, которую создал себе язык, чтобы определять отно­шение новой информации, исходящей от говорящего, к предва­рительной информации собеседника. Она до всякой логической функции обладает диалектической и, так сказать, синтактической функцией.

Все три необходимые детерминанты глагола входят, таким об­разом, в речевую ситуацию, в ее фундаментальный слой. Они по­зволяют одновременно узнать три различных аспекта речевой си­туации. Мы могли бы обозначить их

лингвистическими понятиями лицо (Person), в р е м я (Tempus),

у т в е р ж д е н и е (Assertion). Синтаксис — прежде всех прочих задач, вторично возникающих из данной, — занимается исследованием лица, времени и утверждения как способов, с помощью которых значения соотносятся с речевой ситуацией. А предложением мы называем все языковые выраже­ния, в которых эта связь полностью установлена.

В соответствии с этими рассуждениями мы в состоянии допол­нить очерченную выше семантику лжи синтаксисом лжи. «Существует много видов лжи, — говорит Августин, — и мы должны все их ненавидеть. Но ложь всегда противопоставлена истине как свет и тьма, набожность и безбожие, справедливость и несправедливость, грех и правое дело, разум и безумие, жизнь и смерть»[26]. Можем мы добавить, как «да» и «нет». Потому что в конечном счете ложь всегда связана с «да» или «нет». По крайней мере это имеет силу для лжи в ее самом первоначальном виде. Это ложь, которая отве­чает на общий вопрос. Поэтому мы могли бы назвать ее тотальной ложью (totale Lüge). Она предполагает наличие у собеседника максимума предварительной информации, относительно которой не хватает только решения, следует ли ее подтвердить или отверг­нуть. Подтверждение или отклонение дается с помощью «да» или «нет». Следовательно, ассертивной морфемой тоже лгут. Такова великая ложь, которая поворачивает бег Вселенной в сторону зла.

Гитлер лгал так. Во время судетского кризиса 1938 года, бросая ретроспективный взгляд на свои переговоры с британским премье­ром Чемберленом, Гитлер в своем публичном выступлении 26 сен­тября 1938 года говорил: «Я уверил его в том, что германский народ не желает ничего, кроме мира. (…) Я уверил его на будущее и повторяю здесь, что — если эта проблема разрешима — для Герма­нии не существует никакой территориальной проблемы». Мы зна­ем из документов сегодня и могли узнать по тысяче признаков тогда, что Германия Гитлера не хотела мира. Ибо имело силу се­кретное предписание генералитету от 30 мая 1938 года: «Мое непо­колебимое решение — в ближайшее время военными действиями уничтожить Чехословакию. (...) В соответствии с этим необходи­мо незамедлительно начать подготовку»[27]. Ход истории показал, что решение Гитлера действительно было непоколебимым. Чехо­словакия была уничтожена, а следующие «территориальные про­блемы» существовали до тех пор, пока вся германская территория не стала оккупационной областью.

История не знает лжи худшей, чем ложь Гитлера. Поэтому ложь важно изучать со всех сторон, в том числе и с лингвистиче­ской точки зрения. То есть недостаточно установить, что предло­жения из публичного выступления и предложения из совершенно секретного документа несовместимы и что, если секретные пред­ложения оказываются истинными, публичные предложения лгут. Скорее необходимо следить, чтобы речь Гитлера не была бы про­изнесена в пока что пустом политическом завтра. Это речь для людей в Германии и вне Германии, которые слушали ее в напря­женном ожидании и опасениях. Эти слушатели уже были инфор­мированы об этом человеке и его стране верно или неверно. Про­шло уже много времени с момента произнесения речи о «террито­риальной проблеме», и уже далеко позади остался тревожный вопрос о войне и мире. Гитлер делает не просто самодостаточное сообщение о мире и границах Европы, но и отвечает этими пред­ложениями, хотя и семантически завуалированно, на острый как нож вопрос: Война — да или нет? Агрессия — да или нет? Посколь­ку вообще идет речь о войне и агрессии, то это уже имелось в ка­честве предварительной информации у всех, кто слушал Гитлера. Поэтому его фразы являлись ответом на эти вопросы. Они отвер­гали четким «нет» предварительную информацию: Война? — Нет.

Агрессия? — Нет.

Это — точное место лжи в той речевой ситуации, современниками которой были многие из нас, играя роль робких слушателей у радиоприемников. То, сколько слов поступает на службу лжи (так, не сказано ли вместо агрессия «территориаль­ная проблема»?), имеет второстепенное значение. Речь ведь идет не о новой информации по отношению к прежде существовавше­му информационному ничто, а о решающей для всех участников дополнительной информации к их знанию о том, сохранится мир или нет. Слушают все слова, но слышат только «да» или «нет». Слышат только одну морфему. В этой морфеме искажается исти­на. Скверная, омерзительная, тотальная ложь имеет синтаксиче­ское происхождение; она извращает смысл в том решающем ме­сте, где встречаются язык и реальность, — в речевой ситуации.

Конечно, не каждая ложь является абсолютной ложью, и не каждая ложь так радикально мерзка, как эта. Проблемы лжи ни­когда бы не были magna quaestio, если бы черное и белое всегда однозначно разделялось. Существует полуложь, и существуют те крошечные отклонения от истины, которые, может быть, именно потому и опасны, что их очень трудно распознать. Существуют, наконец, тысячи видов дипломатической лжи, да и не только в среде дипломатов. Но искушение казуистикой лжи ни к чему не ведет. Мораль других веков тут уже опозорилась. Лингвистика не должна повторять таких ошибок.

 




Поделиться с друзьями:


Дата добавления: 2015-06-04; Просмотров: 314; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы!


Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет



studopedia.su - Студопедия (2013 - 2024) год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! Последнее добавление




Генерация страницы за: 0.028 сек.