Том VIII 20 страница

Мы не можем определить, о каких стихах поэтессы идет речь в письме. Но независимо от этого, для подтверждения адреса­ции письма Е. Шаховой важна оценка Архимандритом прислан­ных стихов, и сравнение их с поэзией А. Н. Майкова.

Е. Шахова и А. Майков начинали свой поэтический путь уди­вительно похоже. Почти ровесники по возрасту (А. Н. Майков был годом старше Е. Н. Шаховой) оба прославились ранним выступлением в печати: первому не было 14, а второй только исполнилось 15, когда на страницах «Библиотеки для чтения» были опубликованы стихотворные дебюты молодых дарований, одного в 1835[200], а другой в 1837 г[201] Поэтические опыты Майкова-студента, так же как и «девицы» Е. Шаховой, поддержали про­фессора А. В. Никитенко и П. А. Плетнев. Первый стихотворный сборник Майкова — «Стихотворения Аполлона Майкова» (СПб., 1842), вызвавший многочисленные отклики именитых литера­торов[202], появился во время успеха стихов Е. Шаховой.

Е. Шахова не могла не слышать о молодом поэтическом талан­те, подобно ей, встреченным обществом с шумным одобрением. Несомненно, рассказывал ей об А. Майкове и о художественном и литературном салоне, существовавшем в доме Майковых, его постоянный посетитель поэт В. Г. Бенедиктов[203], с которым была хорошо знакома Е. Шахова и считала его своим наставником в поэтических опытах[204]. Следы влияния романтической поэзии В. Г. Бенедиктова можно найти и в ранних стихах А. Майкова.

Религиозные мотивы сближали как раннюю, так позднюю поэзию А. Майкова и Е. Шаховой. Но некоторые общие темы, шример, из истории борьбы христианства с язычеством, по­ты решали по-разному. А. Майков в первых своих сборниках увлечен живописанием красот языческого античного мира, в то время как Е. Шахова берет материал для своих произведений из ветхозаветной истории. Гораздо ярче это расхождение обозна­чится в зрелые годы, когда, по точному замечанию литературо­веда нашего времени, поэтесса «едва ли уступает А. Майкову». В чпстности, исследователь писал об этом: «Мифологические образы Шаховой более наглядны, более человечны, чем у Май­кова с его эстетизацией, условной красивостью древнего Рима»[205]. Вероятно эту преувеличенность эстетического начала в поэзии А. Майкова архимандрит Игнатий и определил в своем письме как недостаток «силы и логики».

Начавшись одинаково, в дальнейшем поэтические судьбы Е. Шаховой и А. Майкова пошли каждая своим путем, но память об этом начале сохранялась в душе поэтессы до глубокой старо­сти. Когда в марте 1897 г. мать Мария, уже принявшая схиму с именем Елизавета, узнает из газет о смерти А. Н. Майкова, она пошлет письмо его младшему брату — Л. Н. Майкову[206] со слова­ми утешения и передаст написанное ею на смерть поэта стихот­ворение «Веночек на свежую могилу поэта А. Н. Майкова»[207].

Певец весны не нашей — дальней,

Благоуханной, плодовой,

Поэт природы идеальной,

Почил от жизни трудовой.

Достиг святых желаний края

Храмосоздатель на земле,

Зрит в свете горнем светлость рая

Носитель света — в дольней мгле.

Он смолк — чтоб музыке небесной,

Внимать блаженно, без конца,

Став в чине службы не телесной,

В лучах бессмертного венца.

Святая Русь! Живые звуки

Потомству в славе сохрани,

Чтоб вовсе не было разлуки

С явленной силой в наши дни.

Из всего вышесказанного с достаточной убедительностью можно сделать вывод о том, что публикуемое письмо архиманд­рита Игнатия действительно было адресовано Е. Шаховой.

В приложении к настоящей статье мы помещаем также авто­биографию монахини Марии, написанную в 1894 г. — за пять лет до кончины. Поводом к ее составлению стало обращение писа­тельницы в «Литфонд» с просьбой о назначении пенсии. По су­ществующим тогда правилам, краткий очерк литературной дея­тельности необходимо прилагался ко всякому прошению о «де­нежном вспомоществовании»-, направляемому в «Литфонд»-, в материалах которого он и хранится в настоящее время[208]. Фонд смог выделить матери Марии лишь маленькое полугодовое пособие.

В начале 1896 года она вновь обращается с просьбой о назна­чении пенсии в образованную в 1895 году «Комиссию для вспо­моществования нуждающимся литераторам, ученым и публи­цистам при АН», первым председателем которой был Л. Н. Май­ков. На этот раз, благодаря его заботам ослепшей и больной матери Марии была назначена пожизненная годовая пенсия в 240 руб.[209], которую она получала вплоть до дня своей кончины.

Автобиографический очерк писательницы

Елизаветы Шаховой — монахини Марии

(1822-1899)

Отец мой Никита Иванович Шахов был моряк[210]. Во время Шведской войны в 1809 г. отличился особым подвигом, коман­дуя гребной флотилией и пробиваясь сквозь лед, он способство­вал окончательной победе нашей над неприятелем. Он был кон­тужен в голову и в правый бок, за что и был награжден <орденом> Св. Георгия в петлице и повышением в чине[211], но получил ревматизм во всех членах, почему и вынужден был оставить мор­скую службу. Вступил в Гражданское ведомство по Государ­ственному контролю[212]. Отец мой скончался в 1834 году на госу­дарственной службе[213] от апоплексического удара на все нервы, оставя вдову[214], лишенную зрения от головной болезни, и двух дочерей: старшую, Александру, 22 лет[215] и младшую, Елизавету, 12 лет[216], с небольшой пенсией, да жалкими остатками наслед­ственного капитальца моей матери.

От 9 до 12 лет я была настоящею помощницей отца по кабинет­ным его занятиям. Старшая сестра моя, воспитанная во Французском Пансионе, была моею первоначальною учительницею. И отец мой также в досужие часы занимался со мною, преподавал историю, географию и арифметику. Память моя не только быст­ро схватывала все познания, но и глубоко их усваивала.

Оба мои родители были любителями литературы: чтения, ради слепоты матери, по вечерам происходили вслух. Еще в ран­нем моем детстве бессмертный наш поэт Пушкин, нося меня, трехлетнего младенца, на руках, вместе с князем П. А. Вяземс­ким говаривал моему отцу: «В больших глазах Вашей малютки светится огонек поэтического вдохновения»[217].

С 6-7 лет я твердила наизусть «Кавказский пленник» и «Бах­чисарайский фонтан» и декламировала первые главы «Евгения Онегина». С10 лет я начала писать стихи под строй поэзии Пуш­кина и Жуковского.

После смерти отца, когда мне было 14 лет, я кончила курс учения, тогда как другие только начинают его, восполнив не до­стававшее мне обучение внимательным чтением и изучением русской и иностранной литературы. Тетрадка моих стихотворе­ний случайно попалась на глаза одному из наших знакомых, М. П. Жданову[218]. Он выпросил ее у моей матери и передал про­фессору Н. И. Бутырскому[219], и тот уже без нашего ведома пред­ставил тогдашнему председателю императорской Российской Академии А. С. Шишкову[220]: им и всеми членами Академического собрания мне была присуждена золотая медаль с надписью «за русскую словесность»[221]. Но нужды семейные меня вынуди­ли вместо медали испросить сумму ее стоимости 500 рублей[222]. Сверх того Академия напечатала тетрадку моих стихотворений особой брошюрой под заглавием: «Опыты в стихах 15-летней девицы Елизаветы Шаховой 1837 года»[223]. В следующих годах, в 1838 и 1839 гг., на иждивения Академии была напечатана уже книга новых моих стихотворений[224] и быстро разошлась между любителями отечественной литературы, обратив внимание всех журналистов тогдашнего времени. Имя мое стало известно, и лучшие представители литературы стали лично знакомиться со мною. В. А. Жуковский приветствовал меня сердечным посла­нием[225] при подарке 12-ти томов своих сочинений с его портретом. Ректор С. Петербургского университета П. А. Плетнев[226], по­сещая меня, лично познакомил меня с А. О. Ишимовой[227] и тогда еще начинавшим писателем Я. К. Гротом[228]. По представлении моей книги чрез посредство графа С. С. Уварова[229] и графа Н. А. Прота­сова[230] Их Императорским Величествам и другим особам Импера­торского Дома я удостоилась получить три блестящих подарка: серьги, ожерелье и перстень[231]. Некоторые лица из высшего обще­ства желали лично узнать молоденькую девушку-автора, пригла­шая меня к себе.

Известная своею общественною благотворительностью Т. Б. По­темкина представила меня своей свекрови княгине Т. В. Юсупо­вой, которая настолько полюбила меня, что пожелала обеспечить мое состояние под тем только условием, чтоб я уже нигде не печа­тала своих стихотворений. «Не хочу, — настаивала княгиня, — чтоб о моей любимице сердца в печати говорили так и сяк». Не про­шло и 3-х лет, как скончалась моя покровительница, не успев зак­репить за мной назначенной ею в завещании (которое было унич­тожено князем Юсуповым и оставлено первое, писанное княги­ней за 25 лет до ее кончины) значительной суммы[232].

По смерти княгини от наследников ее, двух ее сыновей — старшего, от первого брака, А. М. Потемкина, и второго, князя Б. Н. Юсупова, и дочери ее, графини Рибопьер, разделивших между собою ее богатства, мне выдавалась ежегодно та пенсия, которую мне давала сама княгиня на руки — по 5-ти золотых каждое 1-е число, составивших по новому курсу 235 р<ублей> в год, которую наследники разделили на две части между мною и моею матерью и по ее кончине ее часть переписали на мою ста­рицу монахиню Августу. По смерти ее я получаю только одну свою часть в год — 142 р<ублей> 85 к<опеек>.

Лишение моей покровительницы, которую я любила более родной матери, произвело на меня подавляющее впечатление: родимый столичный город для меня точно опустел. Меня влекло в более уединенную жизнь, да и средств к содержанию семейства в приличной обстановке столичной жизни уже не доставало.

Мы решили переселиться в Москву в 1841 г. к сестре моей матери Н. К. Скуратовой. О моем удалении с литературного по­прища оповестили с искренним соболезнованием и даже упре­ками С.-Петербургские газеты: «Сын отечества»[233], «Северная пчела»[234], свидетельствовавшие о моем блистательном положе­нии в С.-Петербурге, как любимой поэтессы.

В Москве любители просвещения, узнав, что я живу в семей­ном уединении, удалясь от общества, сами поискали меня и от­крыли мне новые горизонты. Но в самый расцвет всех надежд на земное счастье я услышала в ночном молении пред чудотвор­ною семейною иконою Спаса Нерукотворенного чудный Глас с Евангельскими словами: «Приидите ко мне вси труждающиеся и обременении и аз упокою вы».

Я поняла это в смысле Промысла Божия, указывающего мне вступить в монастырь. Я решилась повиноваться Гласу Божию и поступила в Спасо-Бородинский монастырь к знакомой игу­мений именитой Марии Тучковой[235], где и провела три года новоначалия, до посещения этой обители архимандритом Игнатием Брянчаниновым[236]. Он нашел меня в тяжком состоянии искуше­ния унынием до отчаяния в Бытии Божий. Я воскресла духом от вдохновенной беседы этого великого аскета священноинока и была им принята под руководство.

Это был глубокий аскет и вместе опытный наставник внут­реннего делания. Он преподал мне келейное правило, предло­жил ознакомиться с учением древних святоотеческих творений и обещал доставлять мне книги по его выбору, необходимые для первоначального и последовательного чтения и условился о пе­реписке с ним, вполне искренней и свободной. Наконец, по возвращении своем из уединения в одном из Поволжских мона­стырей снова на свою настоятельскую и благочинную деятель­ность в Сергиевой Пустыни, он вызвал меня из Спасо-Бородинского монастыря. Целый год, живя на монастырской даче вместе с моей матерью, приехавшей ко мне из Москвы, я занималась под его постоянным наблюдением изучением не только творений Свя­тых Отцов, но Богословием. Затем я перевела с французского на русский язык «Деяния семи Вселенских соборов» из книги «Ис­тория Христианства» аббата Флери[237]. Этот перевод составил семь объемистых тетрадей. По прошествии года моего жительства при обители Преп. Сергия архимандрит Игнатий устроил меня с ма­терью моей в Староладожском монастыре[238] в келий другой своей ученицы, монахини Августы Козьминой, вместе с нею я занима­лась 14 лет чтением и списыванием с древних рукописей Св. От­цов по церковному и русско-печатному шрифту.

По благословению нашего наставника старица служила сест­рам опытным советом и утешением в их скорбях и искушениях. Общее уважение сестер и поместного общества возбудило за­висть начальствующих лиц монастыря, заподозривших стари­цу, а впоследствии и меня, как учениц Благочинного, в намере­нии быть их заместительницами.

Подозрение, возрастая с каждым годом, наконец вызвало на­стоящее гонение, и мы решили оставить Ладожскую обитель и приискать себе другую, даже вне С.-Петербургской епархии. В это время наставник наш был поставлен Епископом Кавказским и Черноморским[239]. Он письменно благословил нас; взяв годовой отпуск, мы посетили Москву и ее женские монастыри, но по не­достатку средств мы не нашли себе приюта. На обратном пути нас удержала тверская игуменья Мария Игнатьева и совершенно успокоила у себя[240]. По пострижении моем в мантию с наречением Марией 1863 года назначила меня начальницею монастырского училища девиц духовного звания. Воспитательно-учебное дело мое шло с таким успехом в течение шести лет, что обратило на меня внимание всего тверского общества и было доведено до све­дения государыни императрицы Марии Александровны[241].

В1868 году я была переведена по вызову начальника Северо­западного края и митрополита Иосифа Симашко[242] наставницей Виленского Марининского монастырского училища для доче­рей служащих в крае православных чиновников и священников[243].

До самой кончины в Бозе-почившей императрицы Марии Александровны я пользовалась ее августейшим благоволением к моей как педагогической, так и авторской деятельности в 1862— 1865 годах. Ее императорскому величеству были поднесены две книги: жизнь и подвиги Игумений Евпраксии Ладожской[244] и Спасо-Бородинской обители и биография игумений Марии Тучковой[245] через посредство статс-секретаря Ее Императорского Величества П. А. Морица[246]. Еще с 40-х годов мои стихотворения попадали в Цар­ственные дворцы и были прочитаны весьма благосклонно. Моя поэзия всегда отличалась религиозною настроенностью и новиз­ною аскетического вдохновения, <что> привлекло внимание авгу­стейших читателей, особенно строго благочестивой цесаревны[247].

Участвовавшая в приготовлении к миропомазанию будущей православно-русской государыни, игумения Мария Тучкова сооб­щила его императорскому высочеству великому князю Михаилу Павловичу[248] мое стихотворение «Поле-Море»[249], которое настолько

понравилось его императорскому высочеству, <что он> пожелал лично приветствовать писательницу славы Бородинского Поля и заявил намерение представить автора-монашенку их императорс­ким величествам и всей августейшей семье. Но я уклонилась от официального представления, избегая земных почестей.

В1869 году, когда в Бозе почивший государь император Алек­сандр Николаевич, возвращаясь из заграничного путешествия, останавливался в г. Вильно, по распоряжению генерал-губерна­тора телеграммой я была вызвана к встрече государя на плат­форме Виленского вокзала во главе монастырского училищно­го приюта. Вместе со своими ученицами <я> удостоилась высо­чайшего привета милостивыми словами. В то время когда государь отбыл на смотр войск, камердинер его императорского величества Кузмин принес мне на золотом блюде от имени госу­даря императора 25 р<ублей> на гостинцы ученицам. Такое яв­ление высочайшей милости к монахине-наставнице произвело впечатление на интеллигенцию Вильно. Весь генералитет спе­шил выразить свои приветствия на полный успех дела.

Между тем моя старица приняла схиму в том же Виленском Марининском монастыре от Преосвященного Евгения, еписко­па Брестского.

В 1871 году ее и<мператорское> величество предложила ее и<мператорскому> в<ысочеству> великой княгине Александре Петровне[250], после злополучного низложения игуменьи Митрофании[251], передать мне управление Покровской Общины сестер ми­лосердия на Большом проспекте Ва<сильевского> О<строва>[252].

Притом высочайшим указом <я> была назначена председатель­ницею хозяйственного комитете из 3 членов благотворителей. Многосторонняя и многосложная деятельность по обязаннос­тям общего управления, распределению занятий между сестра­ми и отчетность Августейшей Покровительнице общины, отно­шения к членам хозяйственного комитета и совещания с ними, также и к врачам-наблюдателям лазаретов общины и ее прием­ного покоя — все это взятое вместе до того поглощало все мое время, лишая меня иметь необходимого отдыха, притом иногда и ночные занятия по письменной части, привело меня при неиз­бежной простуде к внезапной болезни, окончившейся воспале­нием левого глаза.

Великая княгиня выразила горячее желание доставить мне все­возможное пользование лечением с тем, чтобы я могла продол­жить свою службу. Лучшие глазные врачи Блессих[253] и граф Магавль[254] приговорили меня к операции. 27 октября 1871 года в глаз­ной лечебнице была произведена операция проколом левого глаза. Ее Высочество дважды посетила меня в лечебнице. Настолько Ее И<мператорское> Высочество дорожила моим управлением об­щины, что на время моего отсутствия по болезни поручила моей старице-схимнице нравственное наблюдение за сестрами, а хозяй­ственную часть — моей келейнице, на руках которой были все кладовые общины. Но я была вынуждена выписаться из лечебни­цы ранее, чем следовало.

Члены комитета посещали меня участливо. Мой секретарь по комитету сообщил мне о начавшемся процессе купца Громо­ва, во время управления и<гуменьи>Митрофании, по иску с общины за поставку лесного материала, которого при мне не оказалось. Состоя начальницей Покровской общины, я, как от­ветственное лицо, должна была подписывать бумаги. Мы выиг­рали это дело в пользу общины. Но это обстоятельство повреди­ло моему зрению. Старица моя, давно уже лишенная зрения, ску­чала по старой обители, тем более что я, при моих многосложных занятиях, не могла служить ей утешением. Но и самой мне ста­новилось не под силу слишком сложная и разносторонняя дея­тельность как несоответствующая моему душевному настроению и потому, несмотря ни на какие даже слезные увещания моих сотрудников остаться с ними, я уволилась от управления общи­ны и поспешила возвратиться к желанному уединению в Ладож­ский Успенский монастырь.

Великодушные мои сотрудники за мою безмездную и ревно­стную службу совместно с ними собрали между собою по сто рублей для взноса за келию и первое обзаведение. Один из них, Д. Н. Лебедев[255], снабдил меня лесным материалом, необходимым для перестройки и ремонта домика

С1873 года в безмолвии келейном я свободнее стала занимать­ся духовною литературой, участвуя в разных редакциях: в «Стран­нике»[256], в «Вестнике народной помощи» (часто за редактора)[257], в «Варшавском дневнике»[258], в ж<урнале> «Благовест»[259], в «Ново­российском телеграфе»[260], в «Мирском Вестнике»[261], в редакции А. А. Гейрота «Чтение для народа и солдат»[262], в «Церковном вестнике»[263]. В народных журналах отличаются большие статьи: жизне­описания Св. Стратилатов Андрея, Феодора, Саввы[264]; Св. Иоанна Воина[265]; «На страже у гроба Господня»[266]; «Мария пустынница Оло­нецкая»[267]. Беседы: «Великий пост — духовный мост»[268]; «Беседа о разуме и откровении»[269]; «О сверхъестественных явлениях»[270] и дру­гие[271]. Много отдельных брошюр напечатано редакцией «Народных журналов» без моей уже подписи и продавались по столичным ча­совням[272].

В 1877 году была издана драматическая поэма «Юдифь»[273], по библейскому тексту под прежним именем Елизаветы Шаховой. Еще в рукописи «Юдифь» была читана на нескольких литератур­ных любительских вечерах в Варшаве и Вильно, в С.-П<етер>-бурге. Многие любители предполагали поставить ее на частную сцену, но не нашлось желающих принять на себя роль главной героини. По издании автор получил несколько одобрительных отзывов от авторитетных лиц. На вопрос мой одному литерато­ру-рецензенту: «почему печать прошла молчанием об изданной поэме?», он отвечал: «о Вас надо говорить или слишком много, или молчать». В светских журналах были помещены под псевдонимом большие статьи: «Родимое пятно»[274]; «Исповедь отча­янного»[275]; повести: «О современной критике»[276]; открытое письмо графу Л. Н. Толстому[277] от моего настоящего имени. В рукописях остается повесть «Суженного конем не объедешь»[278]; семейный сборник московских людей шестидесятых годов под заглавием «Непадающие звезды»[279]; сверх того не один том стихотворений и поэм[280].

Заканчиваю мой сокращенный Автобиографический очерк, минуя, может быть, знаменательные подробности, характеризу­ющие мой нравственный облик. Если просвещенное общество современных любителей отечественной литературы отнесется к автору-старице многотомной скрижали с академической меда­лью (как выражено мною в юбилейном стихотворении к незаб­венному Я. К. Гроту)[281] с таким же внимательным участием, как за полвека тому назад отнеслись представители тогдашней Рос­сийской Академии к небольшой тетрадке детских стихов подро­стка, тогда пожизненный труд первой из русских писательниц, поработавшей верно и неутомимо чуть не от начала и до конца века (1834-1894 гг.) на словесной ниве к чести и пользе своей родины, будет взыскан и оценен.

Елизавета Шахова — монахиня Мария. Г. Новая Ладога. Успенсжийж<енский>мона<стырь>.

30-го октября 1894

Публикация и комментарии Е. М. Аксененко.

Деловая переписка святителя Игнатия Брянчанинова

В этом разделе впервые публикуются письма архимандрита Игнатия некоторым адресатам, относящиеся к периоду его на­стоятельства первоклассным монастырем Сергиева пустынь. Пе­риод тот в жизни Владыки связан с многочисленными трудно­стями, которые ему требовалось преодолеть, чтобы привести в надлежащий вид расстроенную обитель, благоукрасить ее и на­ладить в ней спасительный монашеский лад жизни братии во Христе. Поистине лишь подвигом — и никак по-другому — не назвать служение известного всей столице Сергиевского архи­мандрита, сумевшего своей благожелательностью и своей куль­турой общения с самыми громкими талантами из среды худож­ников, музыкантов и архитекторов привлечь их к сотрудниче­ству с монастырем для обогащения церковного искусства. Вместе с тем архимандрит Игнатий именно в Сергиевой пустыни про­явил себя как выдающийся духовный писатель и богослов, со­здатель уникального двухтомного труда «Аскетические опыты», утвердился в прямом своем отстаивании жизненности святоо­теческого наследства.

Все это ярко представлено в письмах архимандрита Игнатия из Сергиевой пустыни, публикуемых в настоящем Полном собра­нии его творений. Вместе с тем в архивах страны имеется много писем великого подвижника Божия служебного характера, напри­мер, в связи с Рождественским славлением Христа в покоях Го­сударя Императора. Письма эти обычно направлялись архиманд­ритом Игнатием министру императорского Двора князю Петру Михайловичу Волконскому (1776-1852) и, соответственно, получали ответ. Разумеется, как сами письма-запросы, так и ответы на них носили формальный, чисто этикетный характер, причем из года в год с повторами. Эта переписка здесь дана безо всякого редакционного вмешательства и без сокращений, имея в виду, что и такие тексты могут быть полезны для биографов Святите­ля — помечают даты его встреч с Царской семьей. Такого же со­держания письма посылались и к графу Владимиру Федорови­чу Адлербергу (1791-1884).

Письма к графу Александру Петровичу Толстому (1801-1873), известному обер-прокурору Святейшего Синода, касаются увольнения Преосвященного Игнатия от управления Кавказс­кой епархией. Они знаменовали собой важный этап в жизни Святителя. За увольнением последовал отъезд в Николо-Баба­евский монастырь на Волге.

Публикуемые письма сохранились в Центральном государ­ственном архиве древних актов. Все тексты даны с сохранением особенностей написания служебной титулатуры и с соблюдени­ем правил письменного этикета.

А. Я. Стрижев

Переписка святителя Игнатия

с Министром Двора

Его Императорского Величества

князем П. М. Волконским[282]

№1

Ваша Светлость!

Милостивейший Государь!

Прошлого года Вашим ходатайством доставлено было мне щастие представиться вместе с Монашеством Александре)-Не­вской Лавры Его Императорскому Величеству Государю моему и Благодетелю.

И нынешний год, осмеливаюсь утруждать Вас и покорнейше просить — доставьте мне сие щастие — мне и Чихачеву, воспи­тывавшемуся иждивением Его Императорского Величества и живущему у меня в Обители. Если просьба моя, удостоившись милостивого Вашего внимания и ходатайства, получит желанный успех, то ответ Вашей Светлости позвольте мне получить

от генерал-адъютанта Кавелина.

С истинным высокопочитанием и преданности ю имею честь быть Вашей Светлости покорнейшим слугою

Архимандрит Игнатий.

28-го декабря 1835-го года

Сергиева Пустыня

№2

Ваша Светлость!

Милостивый Государь!

Князь Петр Михайлович!

Вашим ходатайством доставлено было мне неоднократно сча­стие представляться Его Императорскому Величеству, Госуда­рю моему и благодетелю.

И ныне осмеливаюсь утруждать Вас и покорнейше просить доставить мне сие счастие, — мне и Чихачеву, воспитывавшемуся иждивением Его Императорского Величества и живущему у меня в обители. Если просьба моя, удостоившись милостивого Вашего внимания и ходатайства, получит желанный успех, то ответ Ва­шей Светлости позвольте мне получить от Преосвященного Се­рафима, Митрополита Новгородского и С.-Петербургского.

С истинным высокопочитанием и преданностию имею честь быть

Вашей Светлости

покорнейший слуга и Богомолец

Архимандрит Игнатий.

Декабря 26-го дня 1840 г. Сергиева Пустынь

Его Светлости, Г. Министру Двора Его Императорского Величества, Князю Петру Михайловичу Волконскому.

№3

Ваша Светлость!

Милостивый Государь!

Князь Петр Михайлович!

Вашим ходатайством доставлено было мне неоднократно сча­стие представляться Его Императорскому Величеству Госуда­рю моему и благодетелю.

И ныне осмеливаюсь утруждать Вас и покорнейше просить доставить мне сие счастие, мне и Чихачеву, воспитывавшемуся иждивением Его Императорского Величества и живущему у меня в Обители. Если просьба моя, удостоившись милостивого Ваше­го внимания и ходатайства, получит желанный успех, то ответ Вашей Светлости позвольте мне получить от Преосвященного Серафима, Митрополита Новгородского и С-Петербургского.

С истинным высокопочитанием и преданностию, имею честь быть

Вашей Светлости покорнейшим слугою и Богомольцем

Архимандрит Игнатий.

Декабря 26 дня 1841 г.

Сергиева Пустыня

Его Светлости, Г-ну Министру

Двора Его Императорского Величества,

Князю Петру Михайловичу Волконскому.

№4

Светлейший Князь,

Милостивейший Государь!

Болезненность моя, державшая меня в продолжении двух зим безвыходно в комнатах, лишила меня счастия предстать Лицу Его Императорского Величества, Государя Императора пред наступ­лением 1846-го и 1847-го годов, в то единственное время, когда я имею это счастие. Ныне отправляюсь в отпуск и по настоятель­ному совету медиков должен непременно провести зиму вне здеш­него климата, на что имею согласие Преосвященного Митропо­лита; следовательно и пред наступлением 1848-го года не сужде­но мнезрить Высокого Благодетеля моего, Государя Императора. Посему позволяю себе утруждать Вашу Светлость покорнейшею моею просьбою: примите, Светлейший Князь, на себя труд исхо­датайствовать мне у Его Императорского Величества дозволение по причине наступающего моего отъезда на столь продолжитель­ное время представиться Их Императорским Величествам Госу­дарю Императору и Государыне Императрице.

С чувством совершенного высокопочитания и преданности имею честь быть

Вашей Светлости

Покорнейшим слугою Богомольцем

Архимандрит Игнатий.

1844 года июня 7-го дня

Сергиева Пустынь

№5

Его Светлости, Г-ну Министру

Двора Его Императорского Величества, Князю

Петру Михайловичу Волконскому

Светлейший Князь,

Милостивейший Государь!

Находясь временно в отдаленной, тихой пустыне, где врачу­юсь с довольным успехом от сокрушивших меня недугов, мыслию и сердцем перелетаю пространство обширное, предстою в эти торжественные дни пред священным лицем Высоких благодете­лей моих, Их Императорских Величеств Государя Императора и Государыни Императрицы, — приношу к стопам Их благоговей-нейшее желание Им и всей Их Высочайшей Фамилии многих лет в совершенном, нерушимом благоденствии и благополучии.

Светлейший Князь! Всепокорнейше прошу Вас — примите на себя труд, по обычному Вам снисходительному вниманию к моим просьбам, доложить о сем Их Императорским Величествам. Жи­тельство имею Костромской Епархии в Николаевском Бабаевс­ком монастыре, и письма ко мне адресуются в Ярославль.

С желанием Вашей Светлости всех истинных благ, с глубо­чайшим почтением и совершенною преданностью имею честь быть

Вашей Светлости

покорнейшим слугою и Богомольцем

Архимандрит Игнатий,

Настоятель первоклассной Сергиевой Пустыни.

Декабря 25-го дня 1847 года

№6

Ваше Высокопреподобие!

По всеподданнейшему докладу моему письма Вашего Высо­копреподобия от 25 сего декабря, Государь Император и Госуда­рыня Императрица Высочайше повелеть изволили изъявить Вам Высочайшую Их Величеств благодарность за поздравление и желания, изъясненные в письме Вашем.

Дата добавления: 2015-06-04