М.И.КАНДУР 7 страница

Нахо и Сатани рассмеялись, вспомнив, что эту пословицу часто произносил Казбек. И все при­нялись вспоминать кабардинские пословицы, что­бы развеселить мать, чтобы блеск в ее глазах не погас.

Бурхан поддразнил Нахо:

- «Заставь ребенка делать работу, и он заста­вит тебя делать ее» Тебе мама так не говорила?

Нахо покачал головой, а Сатани погрозила Бурхану кулаком.

Тут в воротах сада появился Шамирза Омар, и веселье стихло. Исмаил поднялся и удивленно спросил:

- Что ты так рано, отец? Разве ты не был сегодня в суде?

- Был, но там кое-что произошло... - Шамир­за посмотрел на жену. - Можно мне поговорить с Нахо пару минут? У меня к нему небольшое дело.

Сатани отпустила сына, но сказала Исмаилу, взяв его за руку:

- Случилось что-то плохое. Я чувствую это. Помоги мне дойти до постели, сынок.

Исмаил перенес ее на кровать.

Шамирза Омар провел Нахо в свой кабинет:

- Здесь нам никто не помешает...

- Вы что-то узнали в суде? Что? - уже не­сколько дней Нахо с ужасом ждал чего-то подобного.

- Не в суде. Не спрашивай меня, где я об этом узнал... У меня много высокопоставленных друзей. Тебе надо немедленно уехать. Мы долж­ны подготовить твой отъезд на Кавказ.

Нахо стоял рядом с отчимом в алькове.

- Та встреча... О ней узнали!

Шамирза Омар приложил палец к губам:

- Говорил я тебе, что это опасно. Твое имя было упомянуто на собрании в министерстве обороны. Они пока не знают, что ты связан с нашей семьей, но когда Барзег и Сафар будут допроше­ны, это обязательно всплывет...

- Кундуков спасает и их, и меня!
Шамирза Омар покачал головой:

- Он уже уехал из города. Четыре дня назад. Откуда ты знаешь, может быть, это он донес на тебя. Это опасно, поверь мне.

- Тогда я должен предупредить генералов...
Шамирза вздохнул:

- Нет времени, - прошептал он, - Раз есть обвинение, предательство будет доказано. Тайные агенты сераскира теперь станут наблюдать за виллой Барзега, неважно, что он генерал. Я уже заказал тебе место на судне, которое отходит сегодня. Через час мы должны быть в Галатее.

У Нахо голова шла кругом:

- Но я не могу оставить этих людей без...

Шамирза Омар был близок к тому, чтобы потерять терпение:

- Даже если ты предупредишь их, им некуда идти. У них здесь семьи. Они знали, на что идут.

Нахо вспомнил взгляд Али Сафара. Как он надеялся, что Нахо сможет расстроить планы Кундукова в Кабарде!

- Доверься мне, - сказал Шамирза Омар, беря его за руку. - Подумай, какая опасность угрожа­ет твоей матери...

Нахо склонил голову в знак уважения, и быстро вышел, чтобы попрощаться с Сатани. Он молился Аллаху, чтобы его внезапный отъезд не разбил ее сердца.

* * * * *

Генерал Хусейн Паша Барзег провел несколь­ко спокойных ночей в своем доме в Галате. Вос­емь дней. Он уже стал успокаиваться: Кундуков, очевидно, оказался порядочным человеком.

Он наслаждался короткой передышкой перед служебной командировкой в Батум. В турецкой армии проходила реорганизация с целью взять под контроль все порты между русской границей и Самсуном. Это было необходимо на случай, если русские решат выступить против османов на суше - на море преимущество и так было за турецким флотом. Все силы, сконцентрирован­ные вокруг Черного моря, все армии под коман­дованием своих генералов начали незаметно сбли­жаться, будто подталкивая друг друга. И русские, и турки только и ждали удобного момента.

Дела Хусейна Барзега были в порядке. Жена и дети останутся с родственниками на время его отсутствия. Ему осталось лишь дочитать положе­ния о военных реформах, которые ему придется начинать.

Его заинтересовала идея введения системы ар­мейских корпусов, как в Пруссии... Но каковы должны быть составляющие: дивизии или полки?

Размышлять дальше ему уже не пришлось. В гостиную вбежал трясущийся слуга и упал к его ногам:

- Паша... солдаты...

В комнату ворвался капитан турецкой воен­ной полиции в сопровождении двух здоровенных солдат. Он был краток:

- Генерал Хусейн Паша, Вы арестованы. Я получил приказ препроводить Вас в военную тюрь­му в Бакеркое, где Вы будете находиться в ожи­дании трибунала. Прошу следовать за мной.

Хусейн Паша медленно поднялся. Как же глу­по было с его стороны надеяться на благополуч­ный исход. Шесть, семь, восемь дней прошло после того разговора. И всего четыре дня после отъезда осетина Кундукова.

- Что значит вся эта ерунда?! - крикнул он громко, стараясь успокоить свои нервы. Инстин­ктивно генерал потянулся через стол за пистоле­том, однако два охранника бесцеремонно схвати­ ли его за руки и тут же надели наручники.

Капитан прошипел ему в лицо:

- Только так нужно обращаться с предателями, не взирая на ранги. У нас есть очень старые, традиционные методы обращения с предателями... Вам они известны, не так ли, генерал?

Турецкий офицер в своей высокой красной феске и красивой серо-голубой форме приблизил­ся к нему. Хусейн Паша молчал. Не стоило тра­тить слова на этих старорежимных солдафонов, ненавидящих всех, кому не пришлось родиться турком. Этот капитан относится к той части во­енных, которые поддерживали и оправдывали существование подразделений янычаров - кара­тельных отрядов, состоящих из неряшливых и дерзких головорезов. Эти войска были созданы много веков назад и существовали по своим за­конам. Султан довольно долго делал вид, что не замечает творимых ими кровавых дел, но потом лично повелел распустить эти отряды.

Однако дух янычарства продолжал жить. По иронии судьбы он, генерал Хусейн Паша Барзег, преданный турецкому государству военный рефор­матор, выходец из племени убых, будет подвер­гнут пыткам и повешен руками наименее предан­ных султану, ненадежных и разрушительных сил в армии.

Несомненно, что генерал Али Паша Сафар раз­делит с ним перекладину. Не будет никакого суда. Его смерть и смерть Али Сафара станут скрывать те же самые турки, которые доверяли им, до тех пор, пока они были нужны и вели за собой других, себе подобных к такой же судьбе.

Когда Хусейна Барзега выводили из дома под вопли его слуг, он яростно молился за кабардин­ца Нахо, надеясь, что тот всерьез отнесся к его предупреждению и вовремя уехал, чтобы расска­зать правду на родине.

* * * * *

В соответствии с Парижским договором, рус­ским не разрешалось иметь военно-морские базы на Черном море, поэтому очаг военных действий на юге сместился к Одессе, старому порту у устья Днестра, расположенному к западу от Крыма и удобному для оказания помощи славянам-христи­анам на Балканах, бывших фактически турецки­ми подданными.

Именно в Одессе генерал Куцубов читал доне­сения о том, что все больше переселенцев-черке­сов стекается в западные районы Османской империи, на Балканы. Генерал никак не мог понять сути политики, проводимой его начальст­вом. В результате Турция получала массу черке­сов-воинов, опытных бойцов, которые в один прекрасный день доставят России немало слож­ностей. Возможно, эта кампания станет для него последней: ему было уже за шестьдесят, он был уже сед и все более разочаровывался в собствен­ной карьере. Ему не нравилась складывающаяся ситуация. Русская армия сейчас пытается сдер­живать турецкою агрессию на двух фронтах: на западе на Балканах, и на востоке на побережье Черного моря и в Черкесии. Если не следить за развитием событий, то скоро чуть ли не половину российской Кавказской армии придется использо­вать лишь для охраны и обороны занятых пози­ций. С кем же тогда воевать? Ему казалось, что черкесы будут вредить России независимо от сво­его местонахождения - в самой империи или за ее границами. Куцубову весьма не нравилась та роль, кото­рую играл в организации этих переселений гене­рал-майор Кундуков, осетин по национальности, с которым ему доводилось воевать вместе в Пер­сии. Именно поэтому он вызвал его к себе, едва тот прибыл в Одессу и не успел еще отправиться обратно к себе на Кавказ. Куцубов хотел получить как можно более подробную информацию лично от него, а не из донесений.

Кундуков обладал весьма привлекательной внешностью: высокий, светловолосый, широкоп­лечий, мыслящий, образованный офицер. Ничего страшного нет в том, что он мусульманин, это не его вина. Репутация у него отменная, это насто­ящий солдат. Встреча обещает быть приятной.

Короткое пребывание в Блистательной Порте пошло Кундукову на пользу: от него веяло све­жестью, здоровьем и силой, мундир ладно сидел на нем. Куцубов приветствовал его:

- Добро пожаловать в Одессу! Рад видеть Вас в наших краях, генерал.

- Спасибо, поездка прошла великолепно.

Кундуков доложил основные положения дого­вора с Турцией, предусматривающего миграцию нескольких тысяч кавказцев. Однако этот рассказ вовсе не произвел на Куцубова должного впечат­ления:

- Я не разделяю Вашего оптимизма, генерал. На мой взгляд, Вам вообще не следовало ездить в Константинополь!

Кундуков едва не всплеснул руками. Просто поразительно: где бы он ни появлялся, все вос­ставали против него - и даже здесь, где он само­отверженно служил русским, помогая в то же время своим землякам-кавказцам! Его вера в себя уже начинала слабеть...

- Но почему же? Я верен политике, проводи­ мой нашим правительством! Я ускорил отъезд черкесов с Кавказа! Я добился для них некото­рых преимуществ. Я горжусь своими достижени­ями! И вдруг Вы говорите мне..., - светлые глаза Кундукова яростно блеснули. Он столько времени корпел над бумагами, а теперь Куцубов, старший по чину военачальник, вместо того, чтобы с го­ловой уйти в организационную работу и решить, наконец, эти проблемы с гражданским населени­ем, вдруг заявляет, что он, Кундуков, оказывает­ся, совершил ошибку!

Куцубов тоже за словом в карман не лез, да и свою должность получил отнюдь не за молча­ливость.

- Вот именно! Я как раз и возражаю против этой самой проводимой нами политики... Что хорошего можно ждать от страны без населения? Что толку от Черкесии без черкесов? России ни к чему новые свободные земли. У нее уже столь­ко земель - и все пустующие!

Кундуков стоял, все больше наклоняясь впе­ред. Гнев его нарастал с каждой секундой.

- Чепуха! Какая близорукость! У нас полно казаков, бывших крепостных, инородцев кото­рые селятся на этих землях! - возразил он.

- Да, инородцы есть... А Вы видели, что про­исходит со всеми этими черкесскими садами и террасами после отъезда шапсугов и бжедугов? За пару лет все обращается в ничто. Наши кресть­яне не умеют обрабатывать эту землю так, как они. Спаси нас Господи, бывшим крепостным еще надо многому научиться...

Кундуков слушал доводы Куцубова, стараясь не поддаться им в ущерб своим собственным убеждениям, твердо укоренившимся в его созна­нии. Всей душой Кундуков стремился к тому, чтобы кавказские мусульмане могли свободно исповедовать свою религию. Он был уверен, что эмиграция - единственный путь к этому, хотя в то же время не мог не понимать, что захват земли означал и насилие над ее жителями. В одном Куцубов был несомненно прав: именно трудолюбие народа создало все, чем так привле­кателен Кавказ. Сам Кундуков, в противополож­ность официальной версии, преподносимой ему в российских военных учебных заведениях, давно убедился: большинство горцев вступило на путь повстанческой войны именно потому, что поняло невозможность ужиться с царским режимом.

- Я всего лишь солдат, выполняющий при­казы, - заявил Кундуков сердито. - Мне говорят, что следует делать - я так и поступаю. Вопросов не задаю.

О том, что турки предложили ему немалое вознаграждение за его деятельность, он, однако, умолчал. Эта часть секретного договора носила личный характер.

Куцубов яростно покрутил головой:

- Это так просто понять, и Вы это прекрасно понимаете, будьте со мной откровенны, несмотря на то, что приложили руки к этому проекту. Я знаю Вас много лет и хочу прямо заявить, что такая политика - Ваша политика! - порочна, и была порочной с самого начала. Мы должны были постараться привлечь горские племена на свою сторону и сделать их частью нашего населения, а не отдавать в руки своих врагов. Так-то! А те­перь - их дети скоро станут солдатами, против которых нам воевать и воевать!

- Полагаю, что поступил верно, - упрямо пов­торил Кундуков, однако огонь в его груди уже стал утихать. Он почувствовал, что находится в глупом положении. Ведь и сам он активно взялся за дело уже после того, как увидел длинные очереди голодных бездомных людей на железно­дорожной станции Владикавказ. И эти слухи о массовых самоубийствах на пустынных берегах...

- Ну ладно, - повел плечами Куцубов. - Под­умайте над тем, что я сказал. Запомните мои слова.

- Хорошо, господин генерал. Я буду помнить их даже во сне. - Кундуков говорил быстро: масса тревожных мыслей роились у него в голове.

Куцубову на минуту показалось, что этот энер­гичный человек может вообще обойтись без сна.

- У Вас впереди долгая дорога, - примиритель­но сказал он. - Путь до Владикавказа неблиз­кий...

- Ничего, доберусь. До свидания, господин ге­нерал. Спасибо за все... Бог весть когда еще увидимся.

- Прощайте, Кундуков. Передавайте от меня привет Владикавказу... или Терк Кала, как вы, горцы, его называете, так ведь?

В голове Кундукова вдруг возникло воспоми­нание: молодой кабардинец торговец лошадьми Нахо из Хапца стоит в его штабе, затерянном в туманном и грязном Дарьяльском ущелье. Очень неглупый, подающий надежды юноша, прекрасно говоривший по-русски и с достоинством отвечав­ший на его вопросы, несомненно, представлял собой именно тот тип горца, о которых говорил Куцубов. Он деятелен, с ним легко договориться.

Однако Нахо согласился сопровождать его в Константинополь лишь для того, чтобы навестить родственников. Он, безусловно, вернется сюда. Разумеется, он не хочет уезжать с Кавказа и по своей воле никогда не сделает этого. Да, ему, мусульманину, конечно, трудно жить в России. Но Кундуков знал, что в глубине души Нахо больше всего дорожит своими Хабза. Похоже, ситуация была еще сложнее, чем представлял себе Куцубов, да и ему самому неразумно не обращать внимания на эти «тонкости».

* * * * *

В маленьком, разоренном войной селении, рас­положенном в высокогорьях Западной Черкесии, состоялся большой сбор уцелевших повстанчес­ких сил. Это место, безусловно, когда-то было идеальным для мирного житья: домишки уютно располагались на утесе, с которого открывалась захватывающая дух панорама тянувшегося внизу светлого побережья и бескрайних просторов Чер­ного моря. Утес купался в чарующих красках рассветов и закатов: красных, золотых, сочно-синих. Невольно думалось, что так красиво быва­ет только в раю.

Но теперь здесь остатки свободных черкесов, ошеломленные, ожидали, пока вожди решали их судьбу. В середине собравшейся толпы находился Аслан, сын хаджи Даниля. Он сидел, прислонив­шись спиной к стволу дерева, в полном изнемо­жении и смотрел, как старейшины входят в де­ревянный дом для собраний.

Это был печальный последний меджлис запад­ных племен - трогательное и грустное событие, особенно по сравнению с торжеством, на котором он присутствовал в детстве. На том меджлисе председательствовал Мансур-бей, там присутство­вали его отец хаджи Даниль, дед Нахо Казбек, англичане.

Мансур-бей давно уже умер, Казбек стар, а его отец... Те, полные надежды дни, более чем двадцатилетней давности, помнит сейчас лишь горстка людей, сражавшихся вместе с отцом Ас­лана. Он знал их всех, тех, кто старался поддер­жать великие надежды той поры.

Джеймс Белл много лет назад вернулся в Кон­стантинополь, чтобы снова заняться торговлей. Его брат Джордж уехал в Англию и иногда, чув­ствуя ностальгию по временам своей молодости, делал денежные пожертвования в помощь дея­тельности Дэвида Эркарта. Джон Лонгворт, до­лговязый журналист, возвратился в Лондон, где вновь занялся своим ремеслом, больше о нем ничего не было слышно. Сколько было приклю­чений, сколько подвигов - и все это лишь для того, чтобы прийти к теперешнему положению вещей, Аслан от всего сердца радовался, что его отец не дожил до этого.

Альсида-бей, вождь бжедугов, был внесен в комнату на импровизированных носилках. Теперь он уже не мог ездить верхом из-за слабого сер­дца. Он лежал на носилках старый, изборожден­ный морщинами, больной, искалеченный в мно­гочисленных сражениях, но глаза его светились былой отвагой.

Рядом с Альсида-беем, расчищая носилкам путь в толпе, шел его боевой друг и союзник, Ислам Гери, представитель абазахов, некогда сопровож­давший в поездке Джона Лонгворта и не раз заставлявший англичанина завидовать своему ис­кусству наездника и хладнокровию.

Здесь были также хаджи Хайдар Хасан и Кустар Оглы Исмаил, которые не так давно побыва­ли в Англии и вернулись оттуда с кораблем, груженым оружием. Многие бжедуги и шапсуги были вооружены ружьями, которые попали на Кавказ с этим кораблем.

Все ждали Шамиз-бея, который сменил Мансур-бея на его посту и пользовался теперь огром­ным влиянием у западных племен.

Аслан прислонился головой к дереву и забыл­ся тревожным сном - он слишком устал.

- Приехали! - толкнул его в бок сосед, и Аслан, проснувшись, увидел, что в дом собраний входят Шамиз-бей и священник в богатом одея­нии. Вид последнего, наряженного в роскошный турецкий халат и тюрбан, заставил Аслана со­дрогнуться от отвращения. Он поднялся на ноги и как можно незаметнее пробрался через толпу ко входу в дом, откуда он мог слышать обсужде­ние.

- Братья! - Шамиз-бей медленно поднялся, призывая собравшихся к тишине. - Вам всем известно, как идет война. Мне почти нечего до­бавить к вчерашним сообщениям. Русские окру­жают нас со всех сторон. Они высадили новые войска на побережье, и с севера также движутся значительные силы. Посланец, которого я посы­лал к генералу Гейтману, вернулся ни с чем. Русские не хотят вести переговоры о мире. Они говорят, что уже слишком поздно.

По мере того, как он говорил, собравшиеся все более и более мрачнели.

Голова Шамиз-бея склонилась, но он продол­жал:

- Нет смысла напоминать вам, что сегодня был тяжелый день, - он указал на людей за
порогом дома: изможденные и раненные воины, лежащие в окружении немногих оставшихся в живых членов своих семей. - Наш народ ждет, поведем ли мы его в рабство, или в изгнание. Мы больше ни на день не можем откладывать это решение.

Имам с холеным лицом, сидевший среди ста­рейшин, поднялся со своего места. Он дрожащим голосом затянул молитву. Руки его тряслись, он нервно поглаживал свою белую бороду.

- О Аллах, мы твои преданные рабы. Не лишай нас, грешных, своей милости. Дай нам свое благословение...

Священник оглядел старейшин и воинов. Ас­лан быстро опустил глаза, чтобы не встретиться с ним взглядом. Однако, он заметил, что боль­шинство остальных склонились перед имамом с искренним смирением. Молитва звучала все гром­че и отчетливее:

- Аллах начертал наши судьбы у каждого на челе, - произносил имам, - и мы должны поки­нуть эту землю. Такова наша судьба. Противить­ся судьбе, начертанной Аллахом - грех. Неверные заставили нас выбрать путь изгоев. Аллах поведет нас через море, в Стамбул, в благословенную землю султана, калифа Мухаммеда, пророка на­шего...

Имам продолжал молитву своим резким, но убедительным голосом, а в груди Аслана закипал гнев. Он остался здесь, бросив свою семью, что­бы увидеть, как этот старый святоша, который не страдал ни одного дня своей жизни, учит его, что такое отчаяние, и какое наказание положено за грехи! За какие грехи? За то, что он родился шапсугом? Рот его наполнился горечью, а глаза - жгучими слезами.

Имам все говорил и говорил, рисуя картину непроходимых болот на Кубани, которые были определены для жизни тем мятежникам, которые настояли на том, чтобы остаться на родине. Он болтал о «благословенной дороге в истинный зем­ной рай» - в Турцию, разумеется.

Некоторые из собравшихся чувствовали то же, что и Аслан. А он был уже готов закрыть уши руками, совершив богохульство, когда другой воин проталкиваясь, пробрался вперед, и разра­зился страстной речью. Аслану не раз приходи­лось видеть его в бою. Это был славный парень, по имени Науруз.

- Мы уже много раз слышали эти речи от нашего имама. Что здесь происходит? - Науруз
ожесточенно размахивал руками. - Мужчины здесь собрались или старухи, да гадальщики?

Аслан чувствовал, как нарастает возбуждение в толпе по мере того, как Науруз произносил свою мятежную речь: не сдаваться, биться не на жизнь, а на смерть.

- Науруз прав, - вдруг услышал Аслан свой собственный голос. - Мы никогда не были раба­ми! Никогда!

Старый шапсуг, стоявший рядом с Асланом узнал его.

- Аслан! Сын хаджи Даниля! - глаза старика засветились, и он закричал:

- Лучше мы умрем на своей земле, чем ста­нем рабами в Турции или на Кубани!

Тут встал сам хаджи Хайдар. Он заговорил голосом, полным скорби:

- Юноша! Ты принимаешь закат за утрен­нюю зарю. Мы стоим в конце пути, а не в начале. Трое моих сыновей ушли воевать. Ни один из них не вернулся... Ты хочешь воевать? - он в бессилии потряс кулаком, - тогда тебе нужно лишь отправиться в ближайшую долину.

Испуганный ропот пополз по толпе, за порог комнаты, охватывая людей, словно волна огня:

- Русские уже там? Они так близко?!

Аслан схватился за дверной косяк. Он почув­ствовал слабость. Старик, узнавший его, подхва­тил юношу и прошептал:

- Держись, сынок.

Хаджи Хайдар повернулся к Шамиз-бею:

- Вы - избранный нами предводитель, - ска­зал он беспомощно, - Вы должны принять реше­ние. И примите его скорее, просим Вас.

Ислам Гери подумал, что в дни своей молодос­ти не стал бы так торопиться. Он вспомнил боль­шой военный совет. Глупые надежды, напрасно прожитая жизнь - он всю ее провел в сражениях. Он был опечален тем, что споры продолжаются. Между людьми по-прежнему нет согласия.

Ислам встал и высказал эти мысли, обращаясь к опечаленному хаджи Хайдару, который, как и он сам, провел жизнь в бесконечной борьбе.

- Я не боюсь открыто заявить о том, в чем в душе признается себе каждый из нас. Мы все совершили огромную ошибку. Нам не надо было воевать с русской армией. Наши отцы и мы сами - мы все воевали вслепую. Нас обманывали и направляли по ложному пути и султан, и англи­чане, призывавшие нас вести войну, которую невозможно выиграть.

Шамиз-бей почувствовал, что толпа становит­ся все менее расположенной принять то решение, которого он ждал, и решил вмешаться:

- Разве не ты громче всех призывал к войне? Разве не ты помогал доставить оружие и порох из Турции? Почему же ты говоришь так, будто вчера родился?

Если Шамиз-бей надеялся своими упреками пристыдить Ислама Гери, сломить его волю и заставить признать безнадежность и несостоятель­ность своих слов, то напрасно. Ислам Гери не собирался поддаваться ему. Он вдруг предложил нечто немыслимое - обсудить с русскими усло­вия заключения мира:

- Султан все время внушал нам, что мы мо­жем и должны сражаться с Россией! И теперь я не хочу больше продолжать игру вместе с турками!

Аслан, слушавший его сквозь туман усталости и тревоги, внезапно отчетливо осознал, что Ис­лам Гери предлагает как раз то, за что некоторые особо пламенные воины так упрекали его друзей - кабардинцев. Великий воин Ислам Гери вовсе не был простаком: он встречался с очень многими людьми, сопровождал англичан, ездил в Турцию, бывал в разных странах. Аллах знает, с какой яростью Аслан ненавидел гяуров. И все же сей­час он усмотрел в предложении Ислама Гери определенный смысл.

В эту критическую минуту Аслан встал на сторону Ислама Гери именно из-за стремления священника переправить его соплеменников через Черное море. Ужасное зрелище, открывшееся ему на пляже в Сочи два года назад, оставило в его сознании огненный отпечаток. Он ведь так ни­чего больше и не слышал о своих родителях с того дня, как расстался с ними на дороге, по которой казаки гнали их в Турцию. Их скорбный путь, возможно, окончился так же ужасно.

Науруз, разумеется, начал снова кричать:

- Как смеете вы... как смеет кто-то вообще давать такие трусливые советы? Встанем и от­
правимся в бой! Встанем - и в бой!

Однако Ислама Гери охватило отчаянное упор­ство человека, сознающего, что ему предоставле­на последняя возможность поделиться плодами своих долгих и мучительных размышлений:

- Грузины так поступили... Их больше, чем нас... Они не стали воевать, сохранили язык,
сохранили культуру...

Аслану было очень нелегко справляться с оке­аном мыслей и чувств. Он устал, смертельно ус­тал от борьбы, от споров, от того, что все пов­торяется вновь и вновь. Ему так хотелось покоя.

Снова поднялся имам. Сердито потрясая боро­дой, он напомнил собранию, что грузины - хрис­тиане, а это совсем другое дело...

Ислам Гери не сдавался:

- Ну и что? - заявил он хладнокровно. – Все присутствующие здесь знают, что не так уж дав­но наши предки тоже были христианами! В про­шлом черкесы не всегда были врагами христиан! И мы не должны быть врагами...

Эти слова вызвали гул. Науруз вскочил на ноги и наверняка выхватил бы кинжал, если б Аслан и еще несколько мужчин в этот момент не подскочили, заслонив от него Ислама Гери. Наурузу пришлось сесть на место. Ислам Гери гля­нул на него с огромным презрением. Его правота была доказана со всей очевидностью. Пока чер­кесы будут вести себя как Науруз, у них не будет будущего.

Аслан, близко придвинувшись к Наурузу, вни­мательно слушал речь Ислама Гери. Возможно, это дружба с Казбеком и Нахо так повлияла на него... но то, что говорил Ислам Гери, было сущей правдой. Турки относились к горцам как к вар­варам. Русские позаботились о Шамиле и его семье после того, как тот сдался... Так же они поступали в отношении многих кабардинцев, осе­тин, карачаевцев и балкар... Сейчас дагестанцев не выгоняют из домов, несмотря на долгие годы повстанческой борьбы.

Науруз злобно зашептал в ухо Аслану:

- Верно! Но русским нужны наши поля и морской берег! Кому, к черту, интересны эти на­громождения скал в Аварии?

- Я лучше сдамся тем, кто идет с оружием против меня, чем тем, кто продает мне оружие и отказывается сражаться вместе со мной! - Ислам Гери завершал свою речь.

Казалось, что хаджи Хайдар сейчас расплачет­ся. Польские «солдаты удачи» оставили его и его воинов ни с чем, когда кончились деньги. Он закрыл голову руками. Никто из иностранцев не принес им счастья. Никто, даже Дауд-бей. Он так верил в Турцию, однако турки свели на нет все усилия его самого и других, юных и довер­чивых. Кустар Оглы Исмаил, сидевший рядом с Хаджи Хайда ром, положил руку ему на плечо и ободряюще сжал его.

- Оставайтесь на своей земле! - Ислам Гери уже охрип. - Заклинаю вас, братья!

Во время этой продолжительной и взволнован­ной речи Шамиз-бей сидел с очень сердитым видом.

- Но ведь выхода нет, Ислам Гери! - возразил он. - Либо мы переедем в Турцию, либо окажем­ся на кубанских болотах под русским сапогом. Если мы останемся здесь, то все умрем.

- Ну и пусть будет Кубань! - ответил Ислам Гери. - Справимся. По крайней мере, мы оста­немся здесь, на любимом Кавказе. Однажды мы сможем вернуться в горы. Не мы, так наши дети!

Мимо Аслана в дверной проем протиснулся какой-то молодой человек. Это был посыльный с сообщением для Шамиз-бея. Он довольно бесце­ремонно ворвался на меджлис.

- Шамиз-бей, капитан турецких кораблей пос­лал меня сюда со следующим посланием: «Мы ждем на рейде уже три дня и три ночи. Если ты не приведешь своих людей завтра, мы снимемся с якоря.»

Шамиз-бей пришел в ярость - не столько из-за бесцеремонности посыльного, сколько из за того, что тот так явно выдал его секреты.

Дата добавления: 2015-06-04