Часть четвертая 5 страница. — Значит, надо ждать очередного японского штурма, — резюмировал Науменко

— Значит, надо ждать очередного японского штурма, — резюмировал Науменко.

— Это почему? — удивился Кондратенко.

— Во‑первых, если правда, что Куропаткин действительно будет наступать, то вполне естественно, что японцы приложат все силы, чтобы возможно скорее освободить свою осадную армию, взяв Артур, и, во‑вторых, подобные известия исходят из штаба района каждый раз, когда получаются сведения об увеличении осадной армии.

— Пожалуй, вы правы, Евгений Николаевич, — отозвался Рашевский. — В куропаткннскую победу я не верю. После Тюренчена, Вафангоу и Ляояна трудно рассчитывать на быстрый успех. К весне, быть может, и удастся Маньчжурской армии перейти в наступление, но едва ли Артур доживет до того времени.

— Вы, Сергей Александрович, чрезмерный пессимист! Наступление Куропаткина тотчас же заставит японце» оттянуть часть своих сил от Артура, что сделает невозможными новые штурмы, а без них мы сможем протянуть до весны. В этом‑то и заключается взаимодействие полевой армии и крепости, — пояснил Кондратенко.

— Дотянем до весны, если только Вера Алексеевна не сдрейфит и не капитулирует, — шутливо заметил Науменко.

— В Артуре преувеличивают влияние мадам Стессель на мужа. Дальше распределения наград она не идет, — запротестовал генерал.

— Сильно ошибаетесь, Роман Исидорович, недавно я узнал от самого Рейса, что Вера Алексеевна заступалась за вас перед мужем, когда вы в июле самовольно уехали на передовые позиции на Зеленых горах, — ответил Науменко.

— Все это сплетни, которые я не хочу даже слушать! — рассердился Кондратенко и встал.

Офицеры поспешили откланяться. Звонарев направился к Пушкинской школе. Уже совсем стемнело, лучи японских прожекторов скользили по вершинам гор. На улицах началось обычное ночное движение по направлению к фортам и обратно.

Выспавшаяся за день Варя с распущенными волосами расхаживала по небольшой гостиной. В углу, в качалке, с рукоделием в руках сидела Мария Петровна, на диване примостилась Леля, за роялем наигрывала чтото Оля.

— Вы мне прожужжали уши, твердя о женском равноправии, — кипятилась Варя, — почему же я должна ждать, пока мне сделают предложение, а не могу сама предложить жениться на мне?

— Это будет нескромно с твоей стороны, — возразила Мария Петровна. — Как ты будешь чувствовать себя, если получишь отказ? Скажут, что ты вешалась на шею и была отвергнута?

— И что же из того? Раз мужчинам не стыдно получать отказы, то, значит, и мне этого нечего стыдиться, — не уступала Варя.

— Одним словом, ты собираешься объясниться в любви Сереже Звонареву? — заметила Оля.

— Я ему на шею не вешаюсь, как ты Борейко.

— Что за вульгарный тон у тебя, Варя! Я просто люблю этого большого младенца и не скрываю этого от него. Быть может, со временем мы и поженимся, а может, и разойдемся, — задумчиво ответила маленькая учительница.

Стук в наружную дверь прервал разговор. Варя поспешила скрыться в другую комнату. Вошел Борейко со свертком.

— Привет честной компании! Разжился ослятиной и занес вам, — положил он сверток на стол.

— И совершенно напрасно. Вам самому надо питаться, — возразила Мария Петровна.

— Мы на позициях изредка постреляем, а вы тут в тылу работаете не покладая рук, вам поэтому и есть надо больше, — уверял поручик. — Не был у вас сегодня Звонарев?

— Варя, где твой Сережа? — крикнула Леля в соседнюю комнату.

— Мой он не больше, чем твой, — появилась Варя, заплетая на ходу косу, — обещал вечером зайти из штаба. А вы почему, господин Медведь, удрали с батареи?

— Там остался Жуковский, а меня отпустил в город.

— Какие новости, Борис Дмитриевич? — справилась Мария Петровна.

— Простите, я еще не успел их придумать, — с невозмутимым видом отозвался поручик.

— Вот и Сережа, легок на помине, — вскочила с места Леля и пошла открывать дверь Звонареву.

Борейко поместился около Оли у рояля. Она открыла ноты с романсами и стала наигрывать одной рукой.

— Спойте что‑нибудь дуэтом, — попросила Мария Петровна. — После целого дня тяжелой работы в госпитале приятно послушать пение.

Когда прапорщик со всеми поздоровался и уселся на диване между Варей и Лелей, Оля взяла несколько аккордов и запела:

Не искушай меня без нужды…

— Не искушай… — подхватил поручик, и голоса их красиво сплелись.

Звонарев внимательно слушал. Свет лампы, стоящей на рояле, падал на разгоревшееся, радостное лицо Оли. Уголком глаза Оля косилась на своего партнера и улыбалась ему. Борейко не сводил с девушки восхищенных глаз. Было видно, что они поют друг для друга и ничего не замечают вокруг себя.

За первым романсом последовал второй. Все, за исключением Вари, громко аплодировали певцам.

— Ну, хватит! — наконец решила Оля и, захлопнув крышку, встала из‑за рояля. — Пусть теперь сыграет или споет кто‑нибудь другой, например Варя.

Сев за рояль, Варя заиграла, напевая вполголоса:

Иль мне правду сказали,

Что будто моя лебединая песня пропета…

— Чушь‑то какая невероятная! — остановилась она. —

И есть же дураки и дуры, которым это нравится! То ли дело Кармен. — И девушка бойко заиграла хабанеру. Пальцы ее сразу приобрели быстроту и четкость, лицо разгорелось, глаза заблестели.

Меня не любишь, но люблю я,

Так берегись любви моей!

— Слушай, Сережа, и наматывай себе на ус, — не преминул заметить поручик.

— Я и так уж забрался на второй форт, спасая свою жизнь…

Варя свирепо поглядела на прапорщика и вдруг заиграла «Варшавянку».

Мария Петровна тревожно посмотрела на окно и поплотнее захлопнула ставни.

— Нам пора и до дому, Сережа, — поднялся Борейко.

— Сейчас подадим чай, а до тех пор вас не отпустим, — встала с места Оля и вышла из комнаты. За ней последовала Варя.

Выпив по стакану чая, офицеры стали одеваться.

В это время раздался стук в дверь, и звонкий детский голос прокричал:

— Тетя Варя у вас?

— Вася прислан за мной из госпиталя, — догадалась Варя, открывая дверь.

— Дохтур главный Протопопов просит вас приютить. Сейчас принесли двух тяжелых, а хирургической сестрицы нет, — одним духом выпалил запыхавшийся мальчик.

— Ладно уж, приду, — вздохнула девушка. — Ты ел? Садись пить чай.

Мария Петровна взяла мальчика под свое покровительство, наделила огромным куском хлеба, намазанным вареньем, и налила чаю. Через пять минут Варя, Борейко и Звонарев уже шагали по темным улицам, ежеминутно спотыкаясь по дороге. В конце концов офицеры подхватили девушку под руки и довели ее до госпиталя. Вася торопливо шагал за ними.

— Итак, до скорого свидания, — пожала руки своим спутникам девушка. — За вашу сегодняшнюю любезность прощаю вам, Медведище, многие передо мной прегрешения!

Прапорщик проснулся. Рядом на складной кровати храпел неопрятный и трусоватый Рязанов. От него шел густой запах давно не мытого человеческого тела и водочного перегара. У окна посапывали Дебогорий‑Мокрневич и младший офицер стрелковой роты, глуповатый и пошловатый Карамышев. На столе чадила сильно прикрученная керосиновая лампа. Было темно и холодно. Снаружи изредка доносились глухие звуки не то артиллерийской стрельбы, не то взрывов ручных бомб.

Прапорщик, спавший одетым, встал и поднял фитиль лампы. Его слегка лихорадило. За девять месяцев войны он привык к опасностям и почти не думал о них. Ему вспомнилось, как вначале, еще на Электрическом Утесе, при каждом появлении на море японской эскадры страх закрадывался в его душу, сковывая движения и путая мысли. Постепенно он научился владеть собою. Сегодня впервые им овладел безотчетный, неопределенный страх. Звонарев попытался стряхнуть с себя это гнетущее чувство и не смог.

«Предчувствие? — подумал он, и тотчас же его трезвый ум запротестовал. — Устал, сдают нервы», — решил он, но, достав из‑под подушки листок бумаги, неожиданно для себя написал письмо Варе.

«Милая Варенька, плохо себя чувствую. Что‑то давит душу. Думаю — убьют меня скоро. Если это случится — не горюйте. Вы в Артуре самый близкий мне человек, поэтому я к вам и обращаюсь в минуту душевной слабости. Не плачьте, если это вообще разрешается амазонкам и валькириям. Ваш С. Пожалуй, можно ограничиться и одной первой буквой. Как вы думаете, госпожа Брунегильда?»

Заклеив письмо в конверт и написав адрес, прапорщик сунул его в папку, где хранились его расчеты и чертежи, и задумался. На столе лежали неоконченные проекты минных галерей. Надо было работать.

Со времени пребывания на форту внешний мир Звонарева страшно сузился, ограничиваясь подземными работами и событиями вокруг. Форт стал ему казаться уединенным от всего мира островом, окруженным вражеской стихией — японцами. Все интересы, разговоры, мысли, действия исчерпывались тем, что делают или собираются делать японцы и как этому противодействовать. Артур, Электрический Утес, даже Залитерная стали чемто далеким и неощутимым. О Борейко, Варе, учительницах прапорщик вспоминал как о людях, находившихся за тысячу верст от форта номер два. Их заботы, треволнения перестали его интересовать, поскольку они не были связаны с происходившим здесь, на окруженном с трех сторон и сильно пострадавшем передовом укреплении осажденной крепости.

Прапорщик старательно вычерчивал карандашом наличные минные галереи и намечаемое в дальнейшем их развитие. От этого занятия его оторвал хриплый голос Дебогория‑Мокриевича, спрашивавшего, который час.

— Пять часов двадцать минут утра, — ответил Звонарев, взглянув на часы. — Сейчас японцы будут сменяться, надо пойти послушать, что у них делается.

— Не мешает, — отозвался саперный поручик и, повернувшись на другой бок, опять захрапел.

Звонарев отложил чертежи, потянулся, сложил свои бумаги и вышел из каземата. Сразу же его охватила ночная сырость, и он поспешил войти в казарму. Едва он отворил дверь, как ему в нос ударил тяжелый, спертый воздух. Сказывалось полное отсутствие вентиляции. Больше сотни людей спало на двухъярусных нарах. Дневальные сидели на табуретках или расхаживали по проходу. Завидя Звонарева, дежурный по роте подскочил с рапортом.

— Где спят мои артиллеристы? — спросил Звонарев у дежурного.

— Все уже вышедши на работу и с ними два плотника.

Миновав казарму, прапорщик направился в потерну.

Вместо прежних ступеней теперь в нее вел пологий спуск.

Здесь ему повстречалось несколько солдат. По их запачканным землей шинелям Звонарев догадался, что они из минной галереи.

— Смена уже произошла? — спросил он.

— Так точно. В левой галерее заступили артиллеристы.

— Ночью все было спокойно?

— Японец тоже где‑то землю долбит, а где — не разберешь, — отвечали солдаты.

Миновав контрэскарпную галерею, прапорщик оказался в капонире. Здесь два плотника сбивали крепежные рамы, у задней стены возвышалась куча вынутой земли и камней. Наклонившись, Звонарев заглянул в прорытый туннель. Из глубины доносились стук лопат и ломов, приглушенные человеческие голоса. Работа шла полным ходом.

— Блохин! — окликнул прапорщик.

— Он в левой галерее, — доложил один из плотников.

Прапорщик пошел к следующей галерее. В орудийных капонирах, прямо на полу, на соломе спали стрелки. Около стояли часовые, наблюдая за происходившим во рву. Около левой галереи был разложен небольшой костер, дым от которого уходил в бойницу. Тут же сидел Юркин и подогревал в котелке чай. Поздоровавшись с ним, прапорщик спросил, где Блохин.

— Роется в галерее вместе с Лебедкиным. Прошли уже с пол‑аршина после смены. Грунт тут мягкий, копать легко.

— Сколько человек сейчас внутри?

— Трое: Блохин с помощником и один относчик.

Через минуту из галереи показался стрелок. Мешок по дороге прорвался, и солдат рукой зажимал дыру, отчаянно при этом ругаясь. Увидев Звонарева, он сконфуженно замолчал и понес землю к бойнице.

Приказав солдатам подождать своего возвращения, Звонарев, согнувшись, нырнул в галерею.

Вокруг была непроглядная тьма. Приходилось продвигаться ползком, так как высота галереи была всего метр с четвертью, и все же прапорщик то и дело стукался головой о крепление. Пушистая сибирская папаха несколько предохраняла голову от ударов. Шашка и шпоры были сняты, в кармане лежал электрический фонарь.

Вдали слабо мерцал огонечек масленого фонаря, то появляясь на мгновение, то исчезая. Земля попадала за шиворот, липла к ногам. Преодолев половину расстояния, Звонарев окликнул Блохина.

— Ау, кто там прет? — отозвался Блохин. — Никак, Сергей Владимирович?

Звонарев присел на корточки и стал разглядывать крепление. Рамы отстояли одна от другой на пол‑аршина и больше. Дальше их и вовсе не было, хотя грунт был и не из твердых.

— Сколько всего прошли? — справился прапорщик.

— Четыре с половиной сажени. За сегодня, может, и до шести саженей доберемся, — ответил Блохин.

— Почему не крепите?

— Нет готовых рам, а ждать неохота. Как наготовят, сразу все и поставим на место. Японец где‑то сильно бьет. Я в толк не возьму — сверху или сбоку. Вот послухайте, вашбродь. — И солдат затих.

Прапорщик уловил слабый, едва различимый стук в земле. Раздавался он спереди, но выше или ниже галереи — разобрать было невозможно.

Звонарев добрался до конца галереи. Блохин и Лебедкин полулежали у стены. Тут же валялись лопаты, кирки и несколько дерюжных мешков.

Лебедкин взял в руки комочек земли и растер его между пальцами.

— Совсем тощая глина, почти песок, так и сыплется, — проговорил он.

— Поэтому надо обязательно крепить потолок, иначе может произойти обвал, — заметил прапорщик. — Отправляйся‑ка, Лебедкин, и капонир и поторопи плотников, а я побуду здесь, послушаю, что делается у японцев.

Оставшись вдвоем, Звонарев и Блохин стали вслушиваться в окружающую тишину. Из‑за недостаточного притока воздуха дышать было трудно, лампа горела тускло и отравляла воздух своим чадом. Вдруг справа послышался довольно сильный удар, и с потолка посыпалась земля.

— Бьет из пушек либо кидает бомбочки, — пояснил Блохин.

— Сколько, по‑твоему, до поверхности земли? — спросил Звонарев.

— Кто его знает, надо думать, не меньше полутора саженей. Мы шли с уклоном четверть на аршин длины.

— Значит, углубились почти на сажень против пола капонира и находимся в двух, двух с половиной саженях под землей, — подсчитал Звонарев.

Несколько новых ударов вызвали значительное осыпание. Большой ком земли попал в лампочку. Она затухла. Все погрузилось в непроницаемый мрак. Ругаясь, Блохин полез в карман за спичками. Прапорщику стало жутко.

— Пошли‑ка от греха туда, где есть крепления, — проговорил он и, повернувшись, ощупью полез на четвереньках. В это же мгновение над головой сильно грохнуло, сверху обрушилась земля. Звонарев закричал, пытаясь освободиться, но под страшной тяжестью распластался на дне галереи.

Сколько времени прошло с момента обвала — он не представлял себе. Вокруг по‑прежнему было темно, сверху давила тяжесть, но около рта образовалось пустое пространство, в которое откуда‑то проникал воздух. С трудом ему удалось пошевелить правой рукой. Постепенно высвободив ее и подняв кверху, он ощутил над собой пустоту. Затем удалось освободить и левую руку. Чуть приподнявшись, Звонарев громко позвал Блохина и удивился слабости своего голоса.

Неожиданно он увидел над головой небольшое светлое пятно и понял, что в галерею попал снаряд, обрушив ее. Светлое же пятно над головой — дно воронки от снаряда. Прапорщик обеими руками начал разгребать рыхлую, чуть влажную землю.

— Блохин, Блохин!.. — несколько раз окликнул он. Ответа не последовало. Через несколько минут Звонарев уже встал во весь рост, причем голова его оказалась как раз на уровне воронки. Рядом виднелись поваленные колья проволочного заграждения, темной ниткой чернела проволока на сером фоне позднего осеннего рассвета. Где‑то высоко с резким шипением пролетел снаряд и гулко разорвался.

«А вдруг японцы заметят ворочху и захотят занять ее? — мелькнула мысль. — Тогда они сразу же увидят отверстие и не преминут бросить в него бомбочку, или наши угодят сюда ручной гранатой». И Звонарев поспешно опустился вниз.

— Блохин! — изо всей силы закричал он. — Отзовись!

Он прислушался, и ему показалось, что из‑под земли донесся слабый стон. Прапорщик начал быстро разгребать руками землю прямо перед собой. Вскоре его рука наткнулась на что‑то твердое,

«Сапог! — мелькнула догадка. По положению ноги прапорщик примерно определил, где должна была находиться голова солдата, и принялся еще быстрее рыть. Через минуту он уже увидел солдатскую фуражку. Ею было прикрыто лицо Блохина. Мертвенно‑бледное, с закатившимися вверх зрачками глаз, оно выглядело совершенно безжизненным.

— Блохин! — наклонившись к лицу, крикнул он. Но тот оставался неподвижным. Напрасно Звонарев тормошил его, дул в лицо. Отчаявшись, он решился на последнее средство — осторожно запустил спичку в нос Блохину и легонько пощекотал. Нос дрогнул, лицо сморщилось, и наконец солдат сильно чихнул.

— Жив! — радостно воскликнул прапорщик.

Солдат тихо простонал, закрыл глаза и чуть слышно прошептал:

— Выпить бы… водочки.

— Потерпи немного, сейчас нас отроют. Я подниму тебе голову повыше. — И Звонарев нагреб земли к изголовью Блохина.

Возясь с ним, он совсем забыл обо всем остальном и неожиданно явственно услышал сзади стук лопат и говор. Помощь была близка.

— Вашбродь, Блохин, откликнитесь! — донеслось до него сквозь толщу земли.

— Мы живы, скорей копайте! — изо всех сил закричал прапорщик и опасливо оглянулся на дыру вверху.

— Потерпите чуток, Сергей Владимирович, через полчаса доберемся до вас! — Прапорщик узнал голос Лебедкина. Застучали лопаты.

Скоро Блохин совсем оправился.

— Нам бы начать копать им навстречу, — посоветовал он все еще слабым голосом.

— Ладно уж, лежи. Я один буду действовать. Лишь бы не произошло нового обвала, — отозвался прапорщик и принялся обеими руками разгребать землю навстречу своим спасителям.

Минут через сорок напряженной работы показался свет лампочки, и еще через четверть часа Звонарев был уже в капонире. За ним вынесли на руках Блохина. Дебогорий‑Мокриевич стоял около входа в галерею и приветствовал появление прапорщика насмешливым замечанием:

— Беда, коль артиллеристы берутся не за свое дело! Мой вам дружеский совет — сегодня же вернуться на свою батарею.

— Благодарю, я в ваших советах не нуждаюсь и прошу их оставить при себе, — резко ответил Звонарев и отошел к Блохину, около которого хлопотали солдаты.

— Глотнуть бы водочки, — тихонько попросил солдат, — мигом очухаюсь.

— Не водки тебе надо, мерзавцу, а розог! Как ты, сволочь, смел рыть дальше без крепления? — накинулся на него подошедший саперный поручик.

— Это сделано по моему личному распоряжению для ускорения работ, — вступился Звонарев. — И поскольку я отвечаю за ведение минной галереи, то прошу не вмешиваться не в свое дело. Ваше присутствие здесь я нахожу совершенно лишним.

— Ваше поведение хоть и объясняется пережитым страхом, но все же недопустимо на военной службе, о чем я подам рапорт по команде. — И разобиженный Мокриевич ушел.

— Чистая зануда, а не человек! — сказал Лебедкин. — Как только вас засыпало, мы с Юркиным кинулись выбирать землю и послали сказать коменданту. Они прислали сюда поручика. Он и начал нам разные слова говорить, что можно и чего нельзя… Я говорю: люди, мол, там задохнуться могут, пока мы собираться будем. А он — раз меня в морду…

Звонарев решил сходить в офицерское помещение вымыться и заодно захватить водки для Блохина. Он застал Рязанова и Карамышева играющими в гусарский винт вдвоем. Его появление не вызвало у них ни удивления, ни радости, как будто ничего особенного не случилось.

— Вещички ваши я уже отправил в штаб фронта, — думал, что вам аминь пришел, — неторопливо проговорил капитан.

— Почему же вы так поспешили? Теперь мне даже умыться нечем.

— Возьмите мое мыло и полотенце. Вот и списочек вещей из штаба.

Звонарев прочитал его.

— А где же мой бинокль и фляга? — удивился он.

— Вместо них к вещам приложено пять рублей деньгами. Бинокль приобрел за четыре с полтиной поручик Карамышев, а фляга лежит у меня под подушкой.

— Но ведь это чистый грабеж! Бинокль стоит минимум двадцать пять рублей, а фляга‑термос‑три, — возмутился прапорщик.

— Продажа состоялась с публичного торга в присутствии всех наличных офицеров форта, следовательно, закон соблюден.

Звонарев не стал слушать дальнейших рассуждений капитана, а просто взял свою флягу с его постели и снял со стены бинокль.

— Прошу чужих вещей без разрешения не брать! — вскинулся Карамышев. — И, кроме того, зачем вам нужен бинокль в подземной галерее?..

— Чтобы его здесь не украли. — И прапорщик направился обратно в капонир.

Там он застал Мокриевича, с эпическим спокойствием избивавшего стоявших перед ним Лебедкина и Блохина. Поручик неторопливо тыкал кулаком в зубы то одного, то другого и негромко при этом приговаривал:

— Будете знать до самой смерти, как исполнять мои приказания! Прикажу умереть — и умрете, а не умрете — пристрелю, как паршивых собак!

У Лебедкина уже заплыл левый глаз, у Блохина до крови были рассечены губы, но оба солдата стояли навытяжку, не смея защищаться.

— Сейчас же, прекратите это безобразие, — ринулся вперед прапорщик, — и уходите отсюда, или я за себя не ручаюсь. — И схватил стоявшую около стены винтовку.

— Блохин, Лебедкин, Юркин, в ружье!

Саперный поручик пытался было что‑то сказать, но

Звонарев разразился по его адресу такими дикими выкриками, что Мокриевич поспешил скрыться.

— Не стоит, вашбродь, так из‑за нас беспокоиться, — уговаривал Звонарева Блохин. — Солдатская морда, по мнению начальства, на то и существует, чтобы по ней бить, — утирал он кровь с разбитого лица.

— Шли бы вы, Сергей Владимирович, отдохнуть, — предложил, в свою очередь, Лебедкин. — Чать, и вам сегодня не сладко пришлось, когда земля обрушилась.

— Сейчас не до этого. Надо немедленно произвести забивку всей обрушившейся галереи, чтобы японцы по ней не смогли проникнуть сюда, — распорядился Звонарев.

Позвали саперных солдат и стрелков, назначенных в помощь артиллеристам. Прапорщик объяснил им свои намерения.

— Без поручика никак не можем делать этого, — заупрямились саперы, — они нас со свету сживут, хотя и мы думаем, что по‑вашему будет лучше.

— Ладно, идите в галерею, а я тут буду орудовать со своими артиллеристами.

— Мы вам подсобим, вашбродь, — неожиданно отозвалось несколько стрелков, слушавших разговор прапорщика с саперами. — Поручик нам не указ, мы под ним не ходим.

Через пять минут работа закипела. Наполненными землей мешками закладывали обвалившуюся часть галереи. Заодно наглухо забили и дно воронки.

За этим делом незаметно прошел день. Стемнело, и пришлось зажигать свет. Вскоре солдатам принесли ужин. Стрелки и саперы расположились группами около котелков. Артиллеристы тоже сунулись было со своими котелками, но получили решительный отказ.

— Комендант приказал для них ничего не давать. Пусть, грит, убираются с форта подобру‑поздорову со своим прапорщиком, — сообщил вернувшийся ни с чем Юркин.

Блохин замысловато выругался и вопросительно посмотрел на Звонарева.

— Я сейчас схожу сам и выясню этот вопрос. В крайнем случае вернемся на Залитерную. Там нас, наверно, накормят.

Рязанов удивленно уставился на Звонарева, когда тот обратился с просьбой накормить солдат.

— Вы еще здесь? Советую вам возможно скорее исчезнуть с форта. У меня лежит рапорт поручика Дебогория‑Мокриевича, в котором он обвиняет вас в открытом неповиновении и грубом нарушении воинской дисциплины. Я должен вас немедленно арестовать и направить в штаб района.

— Сейчас идет разговор не обо мне, а о солдатах. Прошу их накормить!

— Ваших разбойников я немедленно же прикажу выгнать в три шеи. Они вносят дезорганизацию в среду стрелков и саперов!

Неизвестно, чем бы кончился этот разговор, не появись в каземате Рашевский.

— Рад вас видеть в добром здравии, Сергей Владимирович, — крепко пожал он руку прапорщику. — Расскажите подробно, что с вами произошло. Признаюсь, не ждал видеть вас живым, когда мне в штабе показали донесение капитана Рязанова и присланные им ваши вещи. Письмо ваше мадемуазель Белой отправлено.

» Бедная Варя только зря будет беспокоиться! — подумал прапорщик, совсем забывший о ночном послании.

Он подробно рассказал Рашевскому все перипетии минувшего дня, вплоть до своего изгнания с форта. Подполковник слушал молча, теребя свою бородку и делая заметки в полевой книжке.

— Сколько у вас было денег, Сергей Владимирович? — внезапно спросил он.

— Сто двадцать четыре рубля с копейками.

— В штаб доставлено всего двадцать четыре рубля.

— Украли по дороге, мерзавцы! — покраснев, воскликнул Рязанов.

— Советую вам, капитан, эти деньги поискать, — обернулся к нему Рашевский.

Затем он прочел рапорт Мокриевича и спокойно проговорил:

— Все это, конечно, сплошная чепуха. Поручика я переведу на форт номер три, куда он сейчас и отправится. Все работы здесь я поручаю прапорщику Звонареву. Артиллеристов надо немедленно накормить, капитан. Пойдемте в капонир. — И Рашевский поднялся со стула.

— Скажите откровенно ваше мнение о порядках на этом форту, — спросил он по дороге Звонарева.

— Да тут никакого порядка нет! Офицеры сидят в своем блиндаже, а солдаты обороняют форт по своему разумению. Вернее всего, главным командиром и покровителем форта состоит исконный заступник земли русской — Николай‑угодник, — улыбнулся прапорщик.

— Придется сменить командира. Рязанова отправим в другое место, Карамышеву поручим произвести вылазку и определить направление японских галерей.

— Лучше уж я возьму это на себя. Он едва ли сумеет, или, вернее, едва ли захочет выполнить как следует.

— Заставим. Не доставит нужных сведений — пошлем в разведку еще раз, пока не добудет того, что нам нужно.

Осмотрев работы на месте, Рашевский одобрил все мероприятия прапорщика и поблагодарил за службу артиллеристов.

— Здорово ж тебе физиономию помяло при обвале, — заметил подполковник, взглянув на Блохина.

— Эти его изукрасил Мокриевич, — ответил Звонарев.

— И тебя тоже? — спросил у Лебедкина Рашевский.

— Так точно, ваше высокоблагородие.

— Тяжел на руку поручик. Очевидно, еще не очень изголодался, — заметил подполковник. — И об этом я доложу Кондратенко. Он органически не переваривает «дантистов». Не дать ли вам и вашим солдатам день‑другой передышки, а то вы здесь уже чуть ли не неделю без отдыха?

— Не откажемся.

— Тогда я завтра вам пришлю на смену саперов, но эту ночь вам придется еще провести здесь.

Звонарев поблагодарил за внимание.

На обратном пути из капонира в плохо освещенной потерне они неожиданно встретились с Варей.

— Да не бегите сломя голову, вам же говорят, что он жив и здоров, — слышался из темноты голос Борейко, едва поспевавшего за девушкой.

Но Варя, рискуя разбить лоб, стремительно неслась вперед, пока не налетела на офицеров. Не разобрав в темноте, кто перед ней, она схватила за руку Рашевского и дрожащим от слез и волнения голосом воскликнула:

— Вы живы, целы, Сереженька?.. Если бы вы знали, что я пережила сегодня! Как только получила ваше письмо, бросилась в штаб, попросилась на фронт — не пускают, пошла на Залитерную к Медведю. Тут и он зашевелился и приволок меня прямо сюда! — быстро говорила девушка, вглядываясь в лицо Рашевского.

— Хоть я и Сереженька, но не тот, какой вам нужен, — тихонько освободил свою руку подполковник.

— Ах, извините, я совсем голову потеряла от волнения! Я думала, считала… не увижу. — И Варя неожиданно громко всхлипнула, уцепившись на сей раз уже за Звонарева.

— Успокойтесь, милая Варя, ведь все обошлось благополучно, — тихонько гладил припавшую к его груди девушку прапорщик.

Рашевский и Борейко из деликатности пошли вперед.

— Вы должны немедленно, сегодня же, сейчас же уйти с этого проклятого форта, иначе я совсем рехнусь! Слышите, Сергей Владимирович?

— Мне разрешают завтра отлучиться отсюда на один день.

— Нет, вы не должны, не смеете возвращаться сюда, я этого не хочу, вы должны пожалеть меня. Я пойду к Кондратенко и попрошу за вас, откажет — брошусь перед ним на колени и не встану, пока он вас не отпустит отсюда, — быстро бормотала Варя.

— Лучше вам не вмешиваться в это дело. Как только минная галерея будет окончена, меня отпустят на Залитерную.

— И опять пошлют в какое‑нибудь пекло…

— Весь Артур сейчас в таком же положении. Побольше спокойствия, Варюша. Завтра я буду на Залитерной, приходите и вы туда. Поговорим обо всем, — уговаривал Звонарев девушку. — Ну, будьте молодцом. Нас, верно, уже ждут.

Миновав казармы, они прошли в офицерский каземат. Тут они застали Борейко, Рашевского и Рязанова. Последний был смущен и взволнован

— Прапорщик меня неверно понял, тут явное недоразумение, смею вас в этом уверить, — бормотал он. — Вот и ваши сто рублей нашлись, они случайно завалились в ящике стола, — проговорил Рязанов, протягивая деньги. — Теперь, кажется, все на месте?

Дата добавления: 2015-06-04