Нить Ариадны 2 страница

Бывает, только его в чувство приведешь,

Водой окатишь и поставишь Оффенбаха —

А он примерится, когда ты подойдешь,

Возьмет и плюнет, – и испорчена рубаха!

Накричали речей

Мы за клан палачей,

Мы за всех палачей

Пили чай – чай ничей.

Я совсем обалдел,

Чуть не лопнул крича —

Я орал: «Кто посмел

Обижать палача!..»

… Смежила веки мне предсмертная усталость,

Уже светало – наше время истекло.

Но мне хотя бы перед смертью повезло:

Такую ночь провел – не каждому досталось!

Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,

Согнал назойливую муху мне с плеча…

Как жаль – недолго мне хранить воспоминанье

И образ доброго, чуднóго палача!

1977

* * *

Упрямо я стремлюсь ко дну —

Дыханье рвется, давит уши…

Зачем иду на глубину —

Чем плохо было мне на суше?

Там, на земле, – и стол, и дом,

Там – я и пел, и надрывался;

Я плавал все же – хоть с трудом,

Но на поверхности держался.

Линяют страсти под луной

В обыденной воздушной жиже, —

А я вплываю в мир иной:

Тем невозвратнее – чем ниже.

Дышу я непривычно – ртом.

Среда бурлит – плевать на среду!

Я погружаюсь, и притом —

Быстрее, в пику Архимеду.

Я потерял ориентир, —

Но вспомнил сказки, сны и мифы:

Я открываю новый мир,

Пройдя коралловые рифы.

Коралловые города…

В них многорыбно, но – не шумно:

Нема подводная среда,

И многоцветна, и разумна.

Где ты, чудовищная мгла,

Которой матери стращают?

Светло – хотя ни факелá,

Ни солнца

мглу не освещают!

Все гениальное и не-

Допонятое – всплеск и шалость —

Спаслось и скрылось в глубине, —

Все, что гналось и запрещалось.

Дай бог, я все же дотяну —

Не дам им долго залежаться! —

И я вгребаюсь в глубину,

И – все труднее погружаться.

Под черепом – могильный звон,

Давленье мне хребет ломает,

Вода выталкивает вон,

И глубина не принимает.

Я снял с острогой карабин,

Но камень взял – не обессудьте, —

Чтобы добраться до глубин,

До тех пластов, до самой сути.

Я бросил нож – не нужен он:

Там нет врагов, там все мы – люди,

Там каждый, кто вооружен, —

Нелеп и глуп, как вошь на блюде.

Сравнюсь с тобой, подводный гриб,

Забудем и чины, и ранги, —

Мы снова превратились в рыб,

И наши жабры – акваланги.

Нептун – ныряльщик с бородой,

Ответь и облегчи мне душу:

Зачем простились мы с водой,

Предпочитая влаге – сушу?

Меня сомненья, черт возьми,

Давно буравами сверлили:

Зачем мы сделались людьми?

Зачем потом заговорили?

Зачем, живя на четырех,

Мы встали, распрямивши спины?

Затем – и это видит Бог, —

Чтоб взять каменья и дубины!

Мы умудрились много знать,

Повсюду мест наделать лобных.

И предавать, и распинать,

И брать на крюк себе подобных!

И я намеренно тону,

Зову: «Спасите наши души!»

И если я не дотяну —

Друзья мои, бегите с суши!

Назад – не к горю и беде,

Назад и вглубь – но не ко гробу,

Назад – к прибежищу, к воде,

Назад – в извечную утробу!

Похлопал по плечу трепанг,

Признав во мне свою породу, —

И я – выплевываю шланг

И в легкие пускаю воду!..

Сомкните стройные ряды.

Покрепче закупорьте уши:

Ушел один – в том нет беды, —

Но я приду по ваши души!

1977

* * *

Здравствуй, «Юность», это я,

Аня Чепурная, —

Я ровесница твоя,

То есть молодая.

То есть, мама говорит,

Внука не желая:

Рано больно, дескать, стыд,

Будто не жила я.

Моя мама – инвалид:

Получила травму, —

Потому благоволит

Больше к божью храму.

Любит лазать по хорам,

Лаять тоже стала, —

Но она в науки храм

Тоже забегала.

Не бросай читать письмо,

«Юность» дорогая!

Врач мамашу, если б смог,

Излечил от лая.

Ты подумала, де, вот

Встанет спозаранка

И строчит, и шлет, и шлет

Письма, – хулиганка.

Нет, я правда в первый раз —

О себе и Мите.

Слезы капают из глаз, —

Извините – будет грязь —

И письмо дочтите!

Я ж живая – вот реву, —

Вам-то все – повтор, но

Я же грежу наяву:

Как дойдет письмо в Москву —

Станет мне просторно.

А отца радикулит

Гнет горизонтально,

Он – военный инвалид.

Так что все нормально.

Есть дедуля-ветошь Тит —

Говорит пространно,

Вас дедуня свято чтит;

Всё от бога, говорит,

Или от экрана.

Не бросай меня одну

И откликнись, «Юность»!

Мне – хоть щас на глубину!

Ну куда я ткнусь! Да ну!

Ну куда я сунусь!

Нет, я лучше – от и до,

Что и как случилось:

Здесь гадючее гнездо,

«Юность», получилось.

Защити (тогда мы их!

Живо шею свертим)

Нас – двоих друзей твоих, —

А не то тут смерть им.

Митя – это… как сказать?…

Это – я с которым!

В общем, стала я гулять

С Митей-комбайнером.

Жар валил от наших тел

(Образно, конечно), —

Он по-честному хотел —

Это я, – он аж вспотел,

Я была беспечна.

Это было жарким днем,

Посреди ухаба…

«Юность», мы с тобой поймем —

Ты же тоже баба!

Да и хоть бы между льдин —

Все равно б случилось:

Я – шатенка, он – блондин,

Я одна – и он один, —

Я же с ним училась!

Зря мы это, Митя, зря, —

Но ведь кровь-то бродит…

Как – не помню: три хмыря,

Словно три богатыря, —

Колька верховодит.

Защитили наготу

И прикрылись наспех, —

А уж те орут: «Ату!» —

Поднимают на смех.

Смех – забава для парней —

Страшное оружье, —

Ну а здесь еще страшней —

Если до замужья!

Наготу преодолев,

Срам прикрыв рукою,

Митя был как правда лев, —

Колька ржет, зовет за хлев

Словно с «б» со мною…

Дальше – больше: он закрыл

Митину одежду,

Двух дружков своих пустил…

И пришли сто сорок рыл

С деревень и между.

… Вот люблю ли я его?

Передай три слова

(И не бойся ничего:

Заживет – и снова…), —

Слова – надо же вот, a! —

Или знак хотя бы!..

В общем, ниже живота.

Догадайся, живо! Так

Мы же обе – бабы.

Нет, боюсь, что не поймешь!

Но я – истый друг вам.

Ты конвертик надорвешь,

Левый угол отогнешь —

Будет там по буквам!

‹До 1977›

* * *

Я дышал синевой,

Белый пар выдыхал, —

Он летел, становясь облаками.

Снег скрипел подо мной

Поскрипев, затихал, —

А сугробы прилечь завлекали.

И звенела тоска, что в безрадостной песне поется:

Как ямщик замерзал в той глухой незнакомой степи, —

Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце,

И никто не сказал: шевелись, подымайся, не спи!

Все стоит на Руси,

До макушек в снегу.

Полз, катился, чтоб не провалиться, —

Сохрани и спаси,

Дай веселья в пургу,

Дай не лечь, не уснуть, не забыться!

Тот ямщик-чудодей бросил кнут и – куда ему деться! —

Помянул он Христа, ошалев от заснеженных верст…

Он, хлеща лошадей, мог бы этим немного согреться, —

Ну а он в доброте их жалел и не бил – и замерз.

Отраженье свое

Увидал в полынье —

И взяла меня оторопь: в пору б

Оборвать житие —

Я по грудь во вранье,

Да и сам-то я кто, – надо в прорубь!

Вьюги стонут, поют, – кто же выстоит, выдержит стужу!

В прорубь надо да в омут, – но сам, а не руки сложа.

Пар валит изо рта – эк душа моя рвется наружу, —

Выйдет вся – схороните, зарежусь – снимите с ножа!

Снег кружит над землей,

Над страною моей,

Мягко стелет, в запой зазывает.

Ах, ямщик удалой —

Пьет и хлещет коней!

А непьяный ямщик – замерзает.

‹Между 1970 и 1977›

* * *

Вот она, вот она —

Наших душ глубина,

В ней два сердца плывут как одно, —

Пора занавесить окно.

Пусть в нашем прошлом будут рыться после люди

странные,

И пусть сочтут они, что стоит все его приданое, —

Давно назначена цена

И за обоих внесена —

Одна любовь, любовь одна.

Холодна, холодна

Голых стен белизна, —

Но два сердца стучат как одно,

И греют, и – настежь окно.

Но перестал дарить цветы он просто так, не к случаю.

Любую женщину в кафе теперь считает лучшею.

И улыбается она

Случайным людям у окна,

И привыкает засыпать одна.

‹Между 1970 и 1978›

* * *

Давно, в эпоху мрачного язычества,

Огонь горел исправно, без помех, —

А нынче, в век сплошного электричества,

Шабашник – самый главный человек.

Нам внушают про проводку,

А нам слышится – про водку;

Нам толкуют про тройник,

А мы слышим: «на троих».

Клиент, тряхни своим загашником

И что нас трое – не забудь, —

Даешь отъявленным шабашникам

Чинить электро-что-нибудь!

У нас теперь и опыт есть, и знание,

За нами невозможно усмотреть, —

Нарочно можем сделать замыкание,

Чтоб без работы долго не сидеть.

И мы – необходимая инстанция,

Нужны как выключателя щелчок, —

Вам кажется: шалит электростанция —

А это мы поставили жучок!

«Шабашэлектро» наш нарубит дров еще,

С ним вместе —

дружный смежный «Шабашгаз»,

Шабашник – унизительное прозвище,

Но – что-то не обходится без нас!

‹Между 1970 и 1978›

* * *

Мы воспитаны в презренье к воровству

И еще к употребленью алкоголя,

В безразличье к иностранному родству,

В поклоненье ко всесилию контроля.

Вот география,

А вот органика:

У них там – мафия,

У нас – пока никак.

У нас – балет, у нас – заводы и икра,

У нас – прелестные курорты и надои,

«Аэрофлот», Толстой, арбузы, танкера

И в бронзе отлитые разные герои.

Потом, позвольте-ка,

Ведь там – побоище!

У них – эротика,

У нас – не то еще.

На миллионы, миллиарды киловатт

В душе людей поднялись наши настроенья, —

И каждый, скажем, китобой или домкрат

Дает нам прибыль всесоюзного значенья.

Вот цифры выпивших,

Больная психика…

У них же – хиппи же,

У нас – мерси пока.

Да что, товарищи, молчать про капитал,

Который Маркс еще клеймил в известной книге!

У них – напалм, а тут – банкет, а тут – накал

И незначительные личные интриги.

Там – Джонни с Джимами

Всенаплевающе

Дымят машинами,

Тут – нет пока еще.

Куда идем, чему завидуем подчас!

Свобода слова вся пропахла нафталином!

Я кончил, все. Когда я говорил «у нас» —

Имел себя в виду, а я – завмагазином.

Не надо нам уже

Всех тех, кто хаяли, —

Я еду к бабушке —

Она в Израиле.

‹Между 1970 и 1978›

* * *

Много во мне маминого,

Папино – сокрыто, —

Я из века каменного,

Из палеолита!

Но, по многим отзывам.

Я – умный и не злой,

То есть в веке бронзовом

Стою одной ногой.

Наше племя ропщет, смея

Вслух ругать порядки;

В первобытном обществе я

Вижу недостатки, —

Просто вопиющие —

Довлеют и грозят, —

Далеко идущие —

На тыщу лет назад!

Собралась, умывшись чисто,

Во поле элита:

Думали, как выйти из то-

Го палеолита.

Под кустами ириса

Все попередрались, —

Не договорилися,

А так и разбрелись…

Завели старейшины – а

Нам они примеры —

По две, по три женщины, по

Две, по три пещеры.

Жены крепко заперты

На цепи да замки —

А на Крайнем Западе

Открыты бардаки!

Перед соплеменниками

Вовсе не стесняясь,

Бродят люди с вениками,

Матерно ругаясь.

Дрянь в огонь из бака льют —

Надыбали уют, —

Ухают и крякают,

Хихикают и пьют!

Между поколениями

Ссоры возникают,

Жертвоприношениями

Злоупотребляют:

Ходишь – озираешься,

Ловишь каждый взгляд, —

Малость зазеваешься —

Уже тебя едят!

Люди понимающие —

Ездят на горбатых,

На горбу катающие —

Грезят о зарплатах.

Счастливы горбатые,

По тропочкам несясь:

Бедные, богатые —

У них, а не у нас!

Продали подряд все сразу

Племенам соседним,

Воинов гноят образо-

Ваньем этим средним.

От повальной грамоты —

Сплошная благодать!

Поглядели мамонты —

И стали вымирать…

Дети все – с царапинами

И одеты куце, —

Топорами папиными

День и ночь секутся.

Скоро эра кончится —

Набалуетесь всласть!

В будущее хочется?

Да как туда попасть!..

Колдуны пророчили: де,

Будет все попозже, —

За камнями очереди,

За костями – тоже.

От былой от вольности

Давно простыл и след:

Хвать тебя за волосы, —

И глядь – тебя и нет!

Притворились добренькими, —

Многих прочь услали,

И пещеры ковриками

Пышными устлали.

Мы стоим, нас трое, нам —

Бутылку коньяку…

Тишь в благоустроенном

Каменном веку.

… Встреться мне, молю я исто,

Во поле Айлита —

Забери меня ты из то-

Го палеолита!

Ведь, по многим отзывам,

Я – умный и не злой, —

То есть в веке бронзовом

Стою одной ногой.

‹Между1970 и 1978›

* * *

Я первый смерил жизнь обратным счетом —

Я буду беспристрастен и правдив:

Сначала кожа выстрелила потом

И задымилась, поры разрядив.

Я затаился, и затих, и замер, —

Мне показалось – я вернулся вдруг

В бездушье безвоздушных барокамер

И в замкнутые петли центрифуг.

Сейчас я стану недвижим и грузен,

И погружен в молчанье, а пока —

Меха и горны всех газетных кузен

Раздуют это дело на века.

Хлестнула память мне кнутом по нервам —

В ней каждый образ был неповторим…

Вот мой дублер, который мог быть первым,

Который смог впервые стать вторым.

Пока что на него не тратят шрифта, —

Запас заглавных букв – на одного.

Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта,

Но дальше я поднялся без него…

Вот тот, который прочертил орбиту,

При мне его в лицо не знал никто, —

Все мыслимое было им открыто

И брошено горстями в решето…

И словно из-за дымовой завесы

Друзей явились лица и семьи, —

Они все скоро на страницах прессы

Расскажут биографии свои.

Их всех, с кем вел я доброе соседство,

Свидетелями выведут на суд, —

Обычное мое, босое детство

Обуют и в скрижали занесут…

Чудное слово «Пуск!» – подобье вопля —

Возникло и нависло надо мной, —

Недобро, глухо заворчали сопла

И сплюнули расплавленной слюной.

И вихрем чувств пожар души задуло,

И я не смел – или забыл – дышать.

Планета напоследок притянула.

Прижала, не желая отпускать.

Она вцепилась удесятеренно, —

Глаза, казалось, вышли из орбит,

И правый глаз впервые удивленно

Взглянул на левый, веком не прикрыт.

Мне рот заткнул – не помню, крик ли, кляп ли, —

Я рос из кресла, как с корнями пень.

Вот сожрала все топливо до капли

И отвалилась первая ступень.

Там, подо мной, сирены голосили,

Не знаю – хороня или храня,

А здесь надсадно двигатели взвыли

И из объятий вырвали меня.

Приборы на земле угомонились,

Вновь чередом своим пошла весна,

Глаза мои на место возвратились,

Исчезли перегрузки, – тишина…

Эксперимент вошел в другую фазу, —

Пульс начал реже в датчики стучать.

Я в ночь влетел – минуя вечер, сразу, —

И получил команду отдыхать.

И неуютно сделалось в эфире,

Но Левитан ворвался в тесный зал

И отчеканил громко: «Первый в мире…» —

И про меня хорошее сказал.

Я шлем скафандра положил на локоть,

Изрек про самочувствие свое.

Пришла такая приторная легкость,

Что даже затошнило от нее.

Шнур микрофона словно в петлю свился

Стучали в ребра легкие, звеня.

Я на мгновенье сердцем подавился —

Оно застряло в горле у меня.

Я отдал рапорт весело – на совесть,

Разборчиво и очень делово.

Я думал: вот она и невесомость —

Я вешу нуль – так мало, ничего!

Но я не ведал в этот час полета,

Шутя над невесомостью чудной,

Что от нее кровавой будет рвота

И костный кальций вымоет с мочой…

‹Между 1970 и 1978

* * *

Проделав брешь в затишье,

Весна идет в штыки,

И высунули крыши

Из снега языки.

Голодная до драки

Оскалилась весна, —

Как с языка собаки,

Стекает с крыш слюна.

Весенние армии жаждут успеха,

Все ясно, и стрелы на карте прямы,

И воины в легких небесных доспехах

Врубаются в белые рати зимы.

Но рано веселиться:

Сам зимний генерал

Никак своих позиций

Без боя не сдавал.

Тайком под белым флагом

Он собирал войска —

И вдруг ударил с фланга

Мороз исподтишка.

И битва идет с переменным успехом:

Где свет и ручьи – где поземка и мгла,

И воины в легких небесных доспехах

С потерями вышли назад из котла.

Морозу удирать бы —

А он впадает в раж:

Играет с вьюгой свадьбу, —

Не свадьбу – а шабаш!

Окно скрипит фрамугой

– То ветер перебрал, —

Но он напрасно с вьюгой

Победу пировал!

А в зимнем тылу говорят об успехах,

И наглые сводки приходят из тьмы, —

Но воины в легких небесных доспехах

Врубаются клиньями в царство зимы.

Откуда что берется —

Сжимается без слов

Рука тепла и солнца

На горле холодов.

Не совершиться чуду:

Снег виден лишь в тылах —

Войска зимы повсюду

Бросают белый флаг.

И дальше на север идет наступленье —

Запела вода, пробуждаясь от сна, —

Весна неизбежна – ну как обновленье,

И необходима, как – просто весна.

Кто славно жил в морозы,

Те не снимают шуб, —

Но ржаво льются слезы

Из водосточных труб.

Но только грош им, нищим,

В базарный день цена —

На эту землю свыше

Ниспослана весна…

…Два слова войскам: несмотря на успехи,

Не прячьте в чулан или в старый комод

Небесные легкие ваши доспехи —

Они пригодятся еще через год!

‹Между 1970 и 1978›

* * *

Вот я вошел, и дверь прикрыл,

И показал бумаги,

И так толково объяснил,

Зачем приехал в лагерь.

Начальник – как уключина, —

Скрипит – и ни в какую!

«В кино мне роль поручена, —

Опять ему толкую, —

И вот для изучения —

Такое ремесло —

Имею направление!

Дошло теперь?» – «Дошло!

Вот это мы приветствуем, —

Чтоб было как с копирки,

Вам хорошо б – под следствием

Полгодика в Бутырке!

Чтоб ощутить затылочком,

Что чуть не расстреляли,

Потом – по пересылочкам, —

Тогда бы вы сыграли!..»

Внушаю бедолаге я

Настойчиво, с трудом:

«Мне нужно прямо с лагеря —

Не бывши под судом!»

«Да вы ведь знать не знаете,

За что вас осудили, —

Права со мной качаете —

А вас еще не брили!»

«Побреют – рожа сплющена! —

Но все познать желаю,

А что уже упущено —

Талантом наверстаю!»

«Да что за околесица, —

Опять он возражать, —

Пять лет в четыре месяца —

Экстерном, так сказать!..»

Он даже шаркнул мне ногой —

Для секретарши Светы:

«У нас, товарищ дорогой,

Не университеты!

У нас не выйдет с кондачка,

Из ничего – конфетка:

Здесь – от звонка и до звонка.

У нас не пятилетка!

Так что давай-ка ты валяй —

Какой с артиста толк! —

У нас своих хоть отбавляй», —

Сказал он и умолк.

Я снова вынул пук бумаг,

Ору до хрипа в глотке:

Мол, не имеешь права, враг, —

Мы здесь не в околотке!

Мол, я начальству доложу, —

Оно, мол, разберется!..

Я стервенею, в роль вхожу,

А он, гляжу, – сдается.

Я в раже, удержа мне нет,

Бумагами трясу:

«Мне некогда сидеть пять лет —

Премьера на носу!»

‹Между 1970 и 1978›

* * *

«Не бросать», «Не топтать» —

Это можно понять!

Или, там, «Не сорить», —

Это что говорить!

«Без звонка не входить» —

Хорошо, так и быть, —

Я нормальные не

Уважаю вполне.

Но когда это не —

Приносить-распивать, —

Это не не по мне —

Не могу принимать!

Вот мы делаем вид

За проклятым «козлом»:

Друг костяшкой стучит —

Мол, играем – не пьем.

А красиво ль – втроем

Разливать под столом?

Или лучше – втроем

Лезть с бутылкою в дом?

Ну а дома жена —

Не стоит на ногах, —

И не знает она

О подкожных деньгах.

Если с ночи – молчи,

Не шуми, не греми,

Не кричи, не стучи,

Пригляди за детьми!..

Где уж тут пировать:

По стакану – и в путь, —

А начнешь шуровать —

Разобьешь что-нибудь.

И соседка опять —

«Алкоголик!» – орет, —

А начнешь возражать —

Участковый придет.

Он, пострел, все успел

Вон составится акт:

Нецензурно, мол, пел.

Так и так, так и так:

Съел кастрюлю с гусем.

У соседки лег спать, —

И еще – то да се,

Набежит суток пять.

Так и может все быть

Если расшифровать

Это «Не приносить»,

Это «Не распивать».

Я встаю ровно в шесть

Это надо учесть, —

До без четверти пять

У станка мне стоять.

Засосу я кваску

Иногда в перерыв —

И обратно к станку,

Даже не покурив.

И точу я в тоске

Шпинделя да фрезы, —

Ну а на языке —

Вкус соленой слезы.

Покурить, например…

Но нельзя прерывать, —

И мелькает в уме

Моя бедная «мать».

Дома я свежий лук

На закуску крошу,

Забываюсь – и вслух

Это произношу.

И глядит мне сосед —

И его ребятня —

Укоризненно вслед,

Осуждая меня.

‹Между 1970 и 1978›

* * *

Стареем, брат, ты говоришь.

Вон кончен он, недлинный

Старинный рейс Москва – Париж, —

Теперь уже старинный.

И наменяли стюардесс

И там и здесь, и там и здесь —

И у французов, и у нас, —

Но козырь – черва и сейчас!

Стареют все – и ловелас,

И Дон-Жуан, и Греи.

И не садятся в первый класс

Сбежавшие евреи.

Стюардов больше не берут,

А отбирают – и в Бейрут.

Никто теперь не полетит:

Что там – Бог знает и простит…

Стареем, брат, седеем, брат, —

Дела идут, как в Польше.

Уже из Токио летят.

Одиннадцать – не больше.

Уже в Париже неуют:

Уже и там витрины бьют,

Уже и там давно не рай,

А как везде – передний край.

Стареем, брат, – а старикам

Здоровье кто утроит?

А с элеронами рукам

Работать и не стоит.

И отправляют нас, седых,

На отдых – то есть бьют под дых!

И все же этот фюзеляж —

Пока что наш, пока что наш…

‹Между 1973 и 1978›

* * *

Муру на блюде

доедаю подчистую.

Глядите, люди,

как я смело протестую!

Хоть я икаю,

но твердею, как Спаситель, —

И попадаю

за идею в вытрезвитель.

Вот заиграла музыка для всех —

И стар и млад, приученный к порядку,

Всеобщую танцуют физзарядку, —

Но я рублю сплеча, как дровосек:

Играют танго – я иду вприсядку.

Объявлен рыбный день – о чем грустим!

Хек с маслом в глотку – и молчим, как рыбы.

Не унывай: хек – семге побратим…

Наступит птичий день – мы полетим,

А упадем – так спирту на ушибы!

‹Между 1976 и 1978›

* * *

В Азии, в Европе ли

Родился озноб —

Только даже в опере

Кашляют взахлеб.

Не поймешь, откуда дрожь – страх ли это, грипп ли:

Духовые дуют врозь, струнные – урчат,

Дирижера кашель бьет, тенора охрипли,

Баритоны запили, ‹и› басы молчат.

Раньше было в опере

Складно, по уму, —

И хоть хору хлопали —

А теперь кому?!

Не берет верхних нот и сопрано-меццо,

У колоратурного не бельканто – бред, —

Цены резко снизились – до рубля за место, —

Словом, все понизилось и сошло на нет.

Дата добавления: 2015-06-04