Позиции, определяющиеся стремлением к радости

Позиции, опирающиеся на конкретные нравственные императивы и вопрос о праве на жизнь

Вопрос о праве на жизнь предполагает в качестве исходной ту или иную конкретную нравственную позицию. Например: «Жизнь имела бы смысл, если бы была утверждением Добра с точки зрения... (такого-то человека или такой-то общественной группы)».

Отправной позицией может быть субъективное стремление к удовольствию, наслаждению, радости.

Тогда вопрос о смысле сводится к вопросу о том, какой радостью окупаются все те трудности и страдания, которые человеку приходится переносить и которые иной помнит гораздо дольше и явственнее, чем периоды радости, удовлетворенности, счастья.

В жизнеутверждающем смысле вопрос тогда подразумевает отношение, которое выше всего ставит собственно движение, процесс, миг этого процесса. Боготворит самое проявление жизни и отражающие его ощущения, эмоции, чувства; осознанные переживания радости и боли. Это отношение почитает высшей ценностью саму жизнь, проживание конкретного мгновения этой жизни.

В отрицательной, форме такой вопрос чаще возникает у инфантильных, эгоцентричных людей, паразитирующих на чужой заботе, принимающих мир за нарочно приставленную к ним няньку, обязанную непрерывно обеспечивать их удовольствием, от их собственной инициативы независимо.

Неудовольствие, тем более страдание, Такие люди не связывают с практическими результатами их деятельности, со своими собственными ошибками, безынициативностью, претенциозностью, ленью, но принимают за нерадивость этой няньки, несправедливое наказание.

Страдание как чья-то персональная несправедливость по отношению к ним вызывает их протест в виде оправданий перед кем-то или самими собой или обвинений кого-то. Они обижаются, сетуют, жалуются и ждут «справедливого» избавления, готовы даже мстить и мстят, будто не способны к поиску зависящих от них причин страдания. К самостоятельному избавлению от несчастья страдание их не побуждает.

Как малые дети, они вечно ждут посторонней заботы о них, лишенные ее, обижаются, но сами ни о ком не заботятся, не умеют и не хотят уметь заботиться даже о себе.

«Забота» о себе и о других, которую они вменяют себе в заслугу, на поверку оказывается адресованной «среднеарифметическому», то есть несуществующему человеку, огульной опекой, пустой тратой сил. Не принося пользы никому, такая опека, как известно, обязывает всех и вызывает не благодарность, а ответную, но неожиданную для эгоцентрика агрессию.

Об эгоцентризме и «женской доле».

В той же «Крейцеровой сонате», кроме Позднышева, был еще один взрослый участник его семейной драмы... - его жена! Но, даже у автора, нет и поползновения допустить, что она тоже взрослый человек, участник, то есть ответственна. Уж если не за судьбу своих детей и мужа, то, хотя бы, за свою собственную, только однажды проживаемую жизнь, ответственна.

То, что она лицо страдательное, то есть осуществляется не как человек, но скорее как вещь, даже автором принимается как аксиома. Выйдя замуж, она не только не предприняла никогда ничего для устройства своей жизни, лишь претерпевала её, как щепка «терпит» грязный поток, который ее несет. Напротив, словно из само собой разумеющейся претензии, что печься о ней должен муж, она на протяжении всей семейной жизни только обижается (на недостаток опеки, что опека не угождает ее ожиданиям), всякий раз не упускает случая выказать неудовольствие, укорить, пожаловаться, выставить опекуна в дурном свете, отомстить, наконец.

И способ мести она интуитивно находит изощреннейший: сделать себе хуже, изуродовать себе жизнь, поставить свое страдание в вину другому (мужу) и своим несчастьем доказать его ничтожество (!?) ему.

«Пойду, вырву себе глаз, пусть у моей тещи зять будет кривой!» Даже свою смерть она использует как месть, почти радуясь возможности так отомстить.

Ни разу даже не попытавшись строить свою жизнь, заботиться о счастье своем, детей, мужа, она сразу обижена обманом своих грез, сразу несчастлива и за несчастливость сразу ненавидит другого - мужа.

И для нее жизнь не ценна потому, что не оправдывает ее эгоцентрических ожиданий.

Никакие констатации несправедливости того или иного общества, так же, как и констатация факта социальной дискриминации женщины, не могут освободить человека (в этом случае женщину) от ответственности хотя бы за свою личную судьбу, и за судьбы связанных с ним людей тоже. Ничто не может освободить взрослого человека от необходимости самому строить свою жизнь в любых условиях, я уж не говорю об индивидуальной ответственности за судьбу своего общества и индивидуальной необходимости влиять на эту общечеловеческую судьбу.

«Крейцерова соната» не только разоблачает безнравственность отношения к женщине в ее обществе, не только обнажает безумие неодухотворенного, маскирующегося под человеческий, инфантильного эгоцентрического «эгоизма» того, кто еще не стал среди людей человеком, безумие обесценившего живые человеческие нужды, позирующего разума. «Крейцерова соната», может быть и без всякого авторского умысла, констатирует жуткий, по-моему, факт совершенной инфантильности, человеческой недосформированности женщины современного ей общества, недосформированности тенденциозно этим обществом оберегаемой, поддерживаемой, непременно программируемой.

Факт этот обязан своим происхождением всей системе общественных отношений и не в последнюю очередь религиозному воспитанию в его наиболее примитивных формах, приучающих относиться к женщине (и женщину к себе) как к «рабе божьей» (и в обмен на покорную безынициативность ждать всегдашней опеки со стороны бога).

Трудно думать, что эта недосформированность почему-то необходима самой женщине (может быть, она помогает ей зачинать, вынашивать, рожать, выкармливать и растить своего детеныша, то есть осуществлять биологическую функцию?).

Эгоцентризм всегда - следствие воспитания, освобождающего ребенка от забот о самом себе. Тогда, одобряя, поощряют пассивное ожидание опеки. Подменяя инициативу и активность ребенка своей инициативой и активностью воспитателей, берущих на себя все хлопоты о ребенке вместо него - подменяют его собой. Лишая одобрения, наказывают - лишением заботы, грозящим не умеющему теперь заботиться о себе ребенку потерей всего нужного ему. Единственной заботой так напуганного ребенка становится достижение одобрения, а для этого соблюдение предписанных взрослыми правил, обман, что правила соблюдены, оправдания, что их не возможно было соблюсти и объяснения, что невозможно по независящим от ребенка обстоятельствам... Наказание же при соблюдении правил воспринимается несправедливостью и вызывает «справедливый» протест.

Перенесение таких отношений во взрослую жизнь и есть эгоцентризм, когда все заботы направлены на достижение самоодобрения и одобрения, а не полезных для жизни результатов, и означает неприспособленность, несостоятельность и обиды на всеобщую несправедливость.

В настоящее время эгоцентризм остается невольно передаваемым по наследству уже не в осознанных действиях и словах, а самим способом жить, пережитком именно примитивно религиозного отношения, предполагающего наличие постоянной заботы о тебе свыше, наличие изначальной, надчеловеческой, абсолютной Справедливости, наличие бога как опекуна.

7. Пренебрежение мгновением жизни и вопрос о «нетленном»

Вопрос о смысле как о том, что из проявлений жизни остается нетленным, вечным, в качестве исходной позиции предполагает пренебрежительное отношение к мгновениям, из которых слагается жизнь, и подразумевает убеждение, что только остающееся навсегда, вечное, имеет смысл — стоит труда, беспокойства, человеческих мук.

Эта позиция основывается на нравственных ценностях, являющихся производными жизни и жизни именно общественной, но оказывается крайней противоположностью выше описанному отношению, почитающему высшей ценностью саму жизнь, проживание конкретного мгновения этой жизни.

Дата добавления: 2015-06-29