КАТЕГОРИИ: Архитектура-(3434)Астрономия-(809)Биология-(7483)Биотехнологии-(1457)Военное дело-(14632)Высокие технологии-(1363)География-(913)Геология-(1438)Государство-(451)Демография-(1065)Дом-(47672)Журналистика и СМИ-(912)Изобретательство-(14524)Иностранные языки-(4268)Информатика-(17799)Искусство-(1338)История-(13644)Компьютеры-(11121)Косметика-(55)Кулинария-(373)Культура-(8427)Лингвистика-(374)Литература-(1642)Маркетинг-(23702)Математика-(16968)Машиностроение-(1700)Медицина-(12668)Менеджмент-(24684)Механика-(15423)Науковедение-(506)Образование-(11852)Охрана труда-(3308)Педагогика-(5571)Полиграфия-(1312)Политика-(7869)Право-(5454)Приборостроение-(1369)Программирование-(2801)Производство-(97182)Промышленность-(8706)Психология-(18388)Религия-(3217)Связь-(10668)Сельское хозяйство-(299)Социология-(6455)Спорт-(42831)Строительство-(4793)Торговля-(5050)Транспорт-(2929)Туризм-(1568)Физика-(3942)Философия-(17015)Финансы-(26596)Химия-(22929)Экология-(12095)Экономика-(9961)Электроника-(8441)Электротехника-(4623)Энергетика-(12629)Юриспруденция-(1492)Ядерная техника-(1748) |
Василий Шукшин 1 страница. В путанице ферм, кранов и тросов большой стройки девушка-почтальон нашла бригадира Ивана Громова
Брат мой…
В путанице ферм, кранов и тросов большой стройки девушка-почтальон нашла бригадира Ивана Громова. Иван, задрав голову, кричал кому-то: — Смотреть надо, а не ворон считать! Сверху что-то отвечали. — Слезь у меня, слезь… Я тут с тобой потолкую! — проворчал Иван. — Вы Громов? — А? — Громов Иван Николаич? — Ну. — Телеграмма… Иван взял телеграмму, прочитал… Посмотрел на девушку, сел на груду кирпичей, вытер рукавом лоб. (Девушка, видно, знает содержание телеграммы, понимающе смотрит на бригадира, ждет с карандашиком и квитанцией, где Иван должен расписаться.) Иван еще раз прочитал телеграмму… Склонил голову на руки. Подошли двое рабочих из бригады. — Что, Иван? — Отец помирает, — сказал Иван, не поднимая головы. — Распишитесь, — попросила девушка. — А? — За телеграмму… Иван машинально чиркнул, куда ему показали. Девушка ушла. — Наука. — Один из рабочих взял телеграмму; прочитал. — Семен-то… кто это? — Брат. — Нда… Подошли еще рабочие. — Что? — Отец у Ивана помирает. …Взвыл с надсадной тоской паровоз. Иван в тамбуре вагона. Курит. Смотрит в окно.
…Сеня Громов, маленький, худой парень, сидел один в пустой избе, грустно и растерянно смотрел перед собой. Еще недавно на столе стоял гроб. Потом была печальная застолица… Повздыхали. Утешили как могли. Выпили за упокой души Громова Николая Сергеевича… И разошлись. Сеня остался один. …Вошел Иван. Сеня, увидев его, скривил рот, заморгал, поднялся навстречу… — Все уж… отнесли. Иван обнял щуплого Сеню, неумело приласкал. Тот, уткнувшись в грудь старшего брата, молча плакал, хотел остановиться и не мог… Досадливо морщился, вытирал рукавом глаза. — Ладно, перестань. Ладно, Сеня…
— Он все ждал… кхэх… На дверь все смотрел… — Ладно, Сеня. Братья не были похожи. Сеня — поджарый, вихрастый, обычно непоседа и говорун — выглядел сейчас много моложе своих двадцати пяти лет. Ивану — за тридцать, среднего роста, но широк и надежен в плечах, с открытым крепким лицом, взгляд спокойный, твердый, несколько угрюмый… — Ладно, Сеня, ничего не сделаешь. Сеня высморкался, вытер слезы, пошел к столу. Иван огляделся. — Что же один-то? — А кому тут?.. Были. Посидели маленько, помянули и ушли. Вечером тетка Анисья придет, приберется. Иван закурил, присел к столу, отодвинул локтем тарелку с кутьей. Еще раз оглянулся. Сеня тоже сел. — Поглядел бы, какой он сделался последнее время — аж просвечивал. Килограмм двадцать, наверно, осталось… А до конца в памяти был. Иван глубоко затянулся сигаретой. — Может, поешь с дороги? — Пошли на могилу сходим. Когда вышли из ограды, Иван оглянулся на родительскую избу. Она потемнела, слегка присела на один угол… Как будто и ее придавило горе. Скорбно смотрели в улицу два маленьких оконца… Тот, кто когда-то срубил ее, ушел из нее навсегда. — Завалится скоро, — сказал Сеня, догадавшись, о чем думает брат. — Перебрать бы — никак руки не доходят. — Тут, я погляжу, все-то не лучше. — А кому строиться-то? Разъехались строители… города строить. Некоторое время шли молча. — Почему так пусто в деревне-то? — спросил Иван. — Как Мамай прошел. — Я ж тебе говорю… — Да ну, все, что ли, разъехались? — Много. А кто есть — все на уборке. — У вас совхоз, что ли? — Теперь совхоз… Отделение, а центральная усадьба в Завьялове. Когда колхоз был, поживее было. И район был в Завьялове — рядом совсем. — А сейчас где? — В Березовском. — А ты шоферишь все? — Шоферю. У нас в отделении шесть машин, я — главный. — Механик, что ли? — Старший шофер, какой механик. Пришли на кладбище. Остановились над свежей могилой, обнажили головы… Мир и покой царства мертвых, нездешняя какая-то тишина кладбища, руки-кресты, безмолвно воздетые к небу в неведомой мольбе, — все это действует на живых извечно одинаково: больно.
Иван стиснул зубы, стараясь побороть подступившие к горлу слезы. Сеня шаркнул ладонью по глазам. — Давай помянем, — сказал он. Он, оказывается, прихватил бутылку красного вина и рюмку. Налил брату… Иван выпил… Помолчал. Склонился, взял горсть влажной земли с могилы, размял в руке, сказал: — Прости, отец. — Уберемся с хлебом — оградку сделаю, — пообещал Сеня. — И березу посажу. Налил себе, тоже выпил. — Пошли, Сеня. Тяжело. Хоть по деревне пройдемся. Обратно шли медленно. — У тебя в семье-то все хорошо? — расспрашивал Сеня. — Нету семьи, — неохотно ответил Иван. — Разошлись. — Почему? — Потом… Сеня качнул головой, но больше об этом говорить не решился. — Поживешь здесь хоть маленько-то? — Некогда, Сеня. — Поживи, братка. А то мне одному… Хоть с недельку. А? Иван переменил тему разговора: — Ты-то почему не женишься? Сеня горестно оживился. — Женись… когда они, паразитки, не хочут за меня. У меня душа кипит, — он стукнул себя в грудь сухим крепким кулачком, — а им — хаханьки. Пулей прозвали — и довольны. А я просто энергичный. И не виноват, что не могу на месте усидеть. Вон она — недалеко живет, Валька-то Ковалева… Помнишь, нет? — Ефима Ковалева? — Но. — Так она же вот такая была… — А счас под потолок вымахала. Вот люблю ее, как эту… как не знаю… Прямо задушил бы, гадину! — Сеня говорил скоро, беспрестанно размахивая руками. — Но я ее допеку, душа с меня вон. — Красивая девка? — На тридцать семь сантиметров выше меня. Вот здесь — во, полна пазуха! Глаза горят, вся гладкая… Я как увижу, так полдня хвораю. — Выбрал бы поменьше. Куда она тебе такая? — Тут на принцип дело пошло. Вот тут оглобля одна рядом поселилась, на сорок три сантиметра выше меня… — Кто? — Ты не знаешь, они с Украины приехали. Мыкола. Он тоже в нее втюрился. Так тот хочет измором взять. Как увидит, что я к ней пошел, надевает, бендеровец, бостоновый костюм, приходит и сидит. Веришь — нет, может два часа сидеть и ни слова не скажет. Сидит и все — специально мешает мне. Мне уж давно надо от слов к делу переходить, а он сидит.
— Поговорил бы с ним. — Говорил! Он только мычит. Я говорю: если ты — бык, оглобля, верста коломенская, так в этом все? Тут вот что требуется! — Сеня постучал себе по лбу. — Я говорю, я — талантливый человек, могу сутки подряд говорить, и то у меня ничего не получается. Куда ты лезешь? Ничего не понимает! Иван узнавал младшего брата. Как только не называли его в деревне: «пулемет», «трещотка», «сорока на колу», «корсак» — все подходило Сене, все он оправдывал. Но сейчас ему действительно, видно, горько было. Взъерошенный, курносый, со сверкающими круглыми глазками, он смахивал на подстреленного воробья (Сеня слегка прихрамывал), возбужденно крутил головой; показывал руками, какого роста «оглобля» Валька Ковалева и как много у нее всего. — А она? — Что?.. — Она-то как к нему? — Она не переваривает его! Но он упрямый, хохол. Я опасаюсь, что он — сидит и чего-нибудь высидит. Парней-то в деревне — я… да еще несколько. — Трепешься много, Сеня, поэтому к тебе серьезно не относятся. — А что же мне остается делать? — остановился Сеня. — Что я, витязь в тигровой шкуре? Мне больше нечем брать. — Сеня вдруг внимательно посмотрел на брата. — Пойдем сейчас к ней, а? — Зачем? — Ты объяснишь ей, что внешность — это нуль! Ты сумеешь, она послушает тебя. Ты ей докажи, что главное — это внутреннее содержание. А форма — это вон, оглобля. Пойдем, братка. Ты хоть поглядишь на нее. Я ведь весь уж высох из-за нее. А ей хоть бы что! Я сохну, а она поперек себя шире делается. Это не девка, а Малахов курган какой-то… — Ты не захмелел? — Да ничего! Что я? Я редко пью. Это счас уже… Пойдем. — Ну пошли. Уже вечерело. На улице появились люди — шли с работы. Возле соседнего с домом Ковалевых двора Сеня остановился, спросил белоголового карапуза, который таскал на веревочке грузовик и гудел: — Жираф дома? — Ой, — сказал карапуз, — он тебя мизинчиком поднимет. — Скажи ему, чтоб он вышел. Иди, скажи. А я тебе завтра петушка привезу. — Не обманешь? — Нет. Счас посмотришь эту оглоблю. Иди, Васька, скажи: пошли, мол, крепость брать.
Карапуз побежал в дом. — Зачем ты? — спросил Иван. — Счас увидишь… — Ко-олька, иди клепость блать, Сенька-пуля зовет! — закричал еще на крыльце карапуз. — Пойдем, ни к чему это, — опять сказал Иван. — Подожди, подожди… Счас увидишь… На крыльцо из дома вышел огромный парень, еще в рабочей одежде. — Здорово, Микола! — вежливо поприветствовал Сеня. — Иди познакомься с братом. Микола вытер тряпкой грязные огромные ладони, подошел к воротцам, протянул Ивану руку. — Микола. — Иван. — Костюм погладил? — спросил Сеня. — Он у меня всегда глаженный, — ответствовал Микола, не удостоив взглядом Сеню. — Все, Микола. — Сеня высморкался на дорогу. — Больше он тебе не понадобится: идем договариваться насчет свадьбы. Простодушный Микола беспокойно и вопросительно посмотрел на Ивана. Иван, чтоб скрыть неловкость, стал закуривать. — Мели, Емеля… — сказал Микола. — В общем, мы пошли. — Сеня первый деловито пошагал к дому Ковалевых.
…Валя только пришла с работы, умывалась во дворе под рукомойником. Увидев входящих Ивана и Сеню, ойкнула и, накинув полотенце, побежала в дом. — Куда вы?! Я же без кофты! — Видал? — спросил Сеня, грустно глядя вслед девушке. — Это Валька? — удивился Иван. — Она. — Ну, Сеня… тут, по-моему, тебе нечего делать. Господи, растут-то как!.. — Пошли в дом. — Она же не одетая. — Она в горнице, а мы пока в прихожей посидим. Ковалевы — отец, мать, молодая женщина с ребенком (невестка), младшая сестра Вали, школьница, тоже не по годам рослая, очень похожая на нее, — ужинали. Поздоровались. — Подсаживайтесь с нами, — пригласил хозяин. — Спасибо, мы только из-за стола. Братья присели на лавку у порога. Ели хозяева молча, с крестьянской сосредоточенностью. Натруженные за день руки аккуратно, неторопливо носили из общей большой чашки наваристую похлебку. Один хозяин позволил себе поговорить во время еды. — Не захватил отца-то, Иван. — Нет. — Чо же, долго ехать шибко? — Четверо суток почти. Хозяин качнул головой. — Эка… занесло тебя. Из горницы выглянула Валя. — Заходите. Сеня с готовностью поднялся, ушел в горницу, Иван остался поговорить с хозяином. — Где робишь там? — На стройке. — Ничто получаешь-то, хорошо? — Да ничего, хватает. А Петро-то ваш где? — А тоже вроде твоего, в город подался, судьбу искать. Вы ить какие нонче: хочу крестьянствую, хочу хвост дудкой и… Наоставляют вот, с такими, горя мало. — Старик кивнул в сторону невестки. — Да уеду я, уеду, Господи! — в сердцах сказала та. — Устроится он там маленько — уеду, лишнего куска не съем. — Мне куска не жалко, — все так же спокойно, ровно продолжал старик. — Меня вот на их зло берет. — Он посмотрел на Ивана. — Уехать — дело нехитрое. А на кого землю-то оставили? Они уехали, ты уедешь, эти (в сторону младшей дочери) тоже уедут — им надо нивирситеты кончать. Кто же тут-то останется? Вот такие, как мы со старухой? А нам веку осталось — год да ишо неделя. Вон он, Сергеич-то… раз-два и сковырнулся. Так и все уйдем помаленьку. Что же тогда будет-то? Из горницы выглянул Сеня. — Иван, зайди к нам. Иван бросил окурок в шайку, пошел в горницу. Слова старика нежданно вызвали в нем чувство вины; когда шел по улице и поразился пустотой в деревне, почему-то не подумал о себе. Сеня ходил по горнице, засунув руки в карманы брюк. Видно, он только что что-то горячо доказывал. — Здравствуй, Валя. — Здравствуйте. — Навстречу Ивану поднялась рослая, крепкая, действительно очень красивая девушка. Круглолицая, с большими серыми глазами… Высокую грудь туго облегала белая простенькая кофта. Здоровье, сила чувствовались в каждом ее движении, в повороте опрятной, гладко причесанной головы, во взгляде даже. — Валя!.. — невольно сказал Иван, пожимая ей руку. — Ты когда успела так вырасти? — Годы, Иван… Вы уж сколько не были дома-то? — Да ну, сколько?.. Ну, может, много. Только ты все равно не «выкай», я не привык как-то. Ты… ну Валя, Валя… Валя засмеялась довольная. — Что «Валя»? — Красавица ты прямо. — Да ну уж… — Вот так мы ее тут и испортили, — встрял Сеня. — Каждый, кто увидит: «Красавица! Красавица!» А ей на руку. — Сеня, ты же первый так начал, — с улыбкой сказала Валя. — Когда? — Когда из армии-то пришел. Ты что, забыл? — Так то я один, а то вся деревня, языки вот такие распустили… — Нет, Сеня, тут распускай, не распускай, а факт остается фактом. — Иван сел на стул. — Как живешь-то, Валя? — Хорошо. — Валя внимательно посмотрела на Ивана, усмехнулась. — Надолго к нам? — Да не знаю, — неопределенно ответил Иван. Вспомнились слова старика Ковалева, и он невольно опять подумал о них. — Курить здесь можно? — Пожалуйста. Я сейчас принесу чего-нибудь… — Валя вышла из горницы. — Видал, что делается? — спросил Сеня. — Видал. Неважные твои дела. — Просто пройдет по горнице, а у меня вот здесь, как ножами… Видал, как счас прошла? Иван не успел ответить. Вошла Валя, поставила на стол блюдце. — Вот сюда пепел. — Ты вот послушай его, если мне не веришь. Он больше нашего повидал, — начал Сеня. — Ну? — Валя опять весело посмотрела на Ивана. — Как было при царизме? — рассуждал Сеня. — Как? — спросила Валя. — Ручной труд. Эксплуатация человека человеком. — Сеня не мог сидеть, когда говорил. — Тогда, конечно, надо было, чтобы мужик был здоровый. Кого лучше эксплуатировать? Миколу или меня? Миколу. На него можно два куля навалить, и он понесет. Со мной хуже: где сядешь, там и слезешь. Теперь: наше время — атомный век. Спрашивается, для чего мне надо расти с колокольню? Я нажимаю стартер, завожу машину и везу три тонны. Сейчас даже модно маленьким быть. Японцы, например, все маленькие, и ведь живут — ничего! У нас же как вымахает какая-нибудь жердь — так все рады-радешеньки, без ума прямо! — Сеня не на шутку расходился. — Вырос детинушка. Ладно, он, допустим, один восемьдесят. А вот этот фактор у него работает? — Сеня постучал себя по лбу. — Пулемет ты, Сеня, — сказала Валя. — Наговорил сорок бочек… Ну, к чему ты все? Ведь по твоей теории выходит, что я… какая же я модная? — Я про мужиков говорю. — Так если мужикам не надо быть здоровыми, то уж бабам-то и подавно. А я вон какая… Иван засмотрелся на девушку. Валя перехватила его взгляд, усмехнулась и покраснела. — Куда же мне деваться-то такой? — спросила обоих. — Эксплуатации нет, кули не надо таскать. Что же мне, закрывать глаза да головой в прорубь? Сеня беспомощно, с надеждой посмотрел на старшего брата. Тот пожал плечами. — Иван, хорошо в городе? — спросила Валя, как-то излишне пристально глядя на него. Ей хотелось говорить с ним. — По-разному, Валя. Как везде. — Ну, с нами-то не сравнишь. — Сами виноваты! — опять встрял Сеня. — Умоляют людей: записывайтесь в самодеятельность — нет, понимаешь… — Пошли вы со своей самодеятельностью! Что я, дура, что ли, вылезу на сцену ногами дрыгать. Я ее проломлю там у них. — Ты можешь любую роль играть, не обязательно ногами дрыгать. Дрыгают в танцевальном кружке, а есть — драматический. В дверь горницы постучали. — Внимание. — Сеня поднял палец кверху. — Счас будет — акт! — Да, — сказала Валя. Вошел Микола в бостоновом костюме. — Здрассте. — Здравствуй, Коля. Садись. Микола сел на стул, поддернул на коленях наглаженные брюки. Видно, что это его привычная поза. — Рассказал бы нам чего-нибудь про город, Иван, — попросила Валя серьезно. — Как там живут? — Живут… Лучше расскажите, как вы живете? Мне тоже интересно. — Микола, расскажи, — попросил Сеня. — На провокации не идем, — ответствовал Микола. — Иной раз посмотришь в кино, душа заболит, — заговорила Валя. — Вот, думаешь, живут люди! Все нарядные ходят, чистенькие… В комнатах все блестит, все под руками… Господи. Правда, что ли, так живут? — Валя смотрела на Ивана. Сеня и Микола тоже смотрели на него. Ждали. Иван долго молчал, задумчиво глядя на кончик сигареты. Опять некстати припомнились слова старика. Поднял голову, увидел, что его с интересом ждут, усмехнулся. — Я вам не скажу за всю Одессу… По-разному живут, ребята. Бывает, как в кино, бывает, похуже. Мне вот ночами часто деревня снится. Покос… Изба родительская. А давеча глянул на нее — и больно стало: то ли она постарела, то ли я… — Ну вот у тебя сколько комнат в квартире? — Сене неприятно было упоминать об избе: его совести дело, что она заваливается, так он чувствовал. — Комнаты три? — Перестань, Сеня. Что вы взялись допрашивать меня? — Кого же нам допрашивать больше? — спросила Валя. — Друг друга, что ли?.. Мы и так все знаем. — Мне расскажите. — Я могу за всех ответить: середка на половинке живем, — сказал Сеня. — Скучновато живем, — добавила Валя. — Выходи за Миколу, — посоветовал Сеня, — каждый день будешь со смеху умирать. Микола спокойно посмотрел на Сеню, хотел что-то сказать, но решил, видно, не стоит. — Замуж надо, действительно, — согласился Иван. — Замуж — не напасть… — непонятно сказала Валя. И, глядя на Ивана, спросила прямо: — А за кого замуж-то? Сене не подхожу — высокая, говорит, Микола — молчит. Не станешь же сама навязываться. Обоих женихов слова эти ударили по сердцу. — Минуточку!.. — взвился Сеня… Микола пошевелился на стуле, так что стул угрожающе скрипнул. — Легкая провокация. Валя запрокинула назад голову, громко, искренне расхохоталась. Все трое невольно засмотрелись на девушку, открыто любуясь ею. — Все хаханьки, — заметил Сеня. Микола пожирал Валю влюбленными глазами. Иван смотрел внимательно, несколько удивленно. Валя досмеялась до слез, вытерла воротничком кофты глаза, сказала: — Не обижайтесь, ребята. Меня что-то смех разобрал. Бывает… — Ну что, Сеня?.. Пойдем? — Иван поднялся. — Посидите, — с просительной ноткой в голосе сказала Валя, глядя на Ивана. И такой это был взгляд — необычный, что Микола, например, обратил на него внимание. — Устал я, Валя. Вы сидите, а я пойду прилягу немного. — Ну уж… — Правда. До свиданья. Сеня посмотрел на Миколу. Микола — на Сеню… Оба остались сидеть. Валя встала и пошла провожать Ивана. — У нас в сенцах темно… В прихожей отужинали. Младшей дочери не было дома. Невестка переодевала для сна девочку. Хозяйка убирала со стола. Старик рубил у порога табак в корытце. Иван остановился около него. — Самосад?.. — Он самый. Какой-то не крепкий нонче уродился. Листовухи добавлю — все слабый. Иван присел на корточки. — Дай-ка попробую… Давно не курил. — Спробуй, спробуй. Валя стояла рядом, смотрела сверху на Ивана. — Валька, ужинать-то… простынет все, — сказала мать. — Потом, — откликнулась Валя. Дед с Иваном закурили. — Как? — Хорош! — Донничка ишо потом добавлю — ничего будет. — Ну, бывайте здоровы. — Мгм. Иван с Валей вышли в темные сени. — Давай руку, — сказала Валя. — А то тут лоб разбить можно. Вот здесь ступенька будет. — Где?.. Ага, вот она. — Вот… теперь ровно. Остановились. Плавал в темноте огонек Ивановой папироски. Некоторое время молчали. — Ну, иди, а то там женихи-то… скучают. — Пусть маленько поскучают. — Сенька-то правда любит, Валя. — Я знаю. И Микола тоже. — Ну?.. — А я не люблю. Молчание. — Что делать? — спросила Валя. — Что делать… На нет — спроса нет. Обидно, конечно, за брата… Но этому горю не поможешь. — Нет, а что мне-то делать? — Валя!.. Ты уж сама большая — смотри. — А я любить хочу. — Пора. — А почему ты с женой разошелся? — Кто тебе сказал? — Сеня. — Во звонарь-то… успел уж. — Почему? — Сложно это, Валя… — Разлюбил? Или она тебя? — Иди к женихам-то. — Сколько поживешь у нас? — Не знаю… Побуду пока. Сеньке тяжело одному… Он хоть тараторит, крепится, а душонка болит…
Между тем в горнице происходил такой разговор: — Тебе надо громоотводом работать, — советовал Сеня. — А тебе — комиком, — невозмутимо отвечал Микола. — Ты хоть знаешь, сколько комики получают? — снисходительно спросил Сеня. — По зубам в основном. За провокации. — Комики даже лауреаты есть, комики есть депутаты Верховного Совета. Вы ж не понимаете ничего… — А с какого этажа их спускают оттуда? — Кого? — Комиков. — Я — комик? Ладно. Вот она счас придет, я буду молчать. Ты ж за счет меня только держишься, потому что я говорю, а тебе молчать можно. А счас я буду молчать. Посмотрю, что ты будешь делать. Проведем такой опыт. Микола молчал. — Много вывезли сегодня? — спросил Сеня. — Двенадцать ездок. Потом сразу два комбайна стали. Пока возились — стемнело. — Сделали? — Один. Ты ничего не заметил своим фактором? — Чего заметил? — Так. — Микола, видно, заметил какую-то перемену в Вале. — Чего заметил-то? Молчание. — Ладно, счас я тоже буду молчать. — Зря, — сказал Микола. — Чего я не заметил? Молчание. — Все. Молчу и смеюсь внутренним смехом. Вошла Валя. Села на кровать. — Ну, что будем делать? Молчание. Долгое. — Вы что, поругались, что ли? Молчание. — Сень? Молчание. — Коля? Молчание. — Что случилось-то? — Провоцируют, — пояснил Микола. — Кто провоцирует? — Вон… — Микола кивнул на Сеню. — Я провожу опыт, — кратко сказал Сеня. — Какой опыт? Сеня сделал знак рукой. Долго молчали все трое. — Да ну вас! — рассердилась Валя. — Сидят, как два сыча. Молчание. — Тогда я ложусь спать. — Сенька, брось, — взволновался Микола. Сеня замотал головой — нет. А Иван пошел к другу детства Девятову Василию. Пришел, а у Девятовых — дым коромыслом: Василий спорил с женой, как назвать новорожденного сына. — Ванька!.. — кричала жена Настя. — Где это ты их видел нынче, Ванек-то?! Они только в сказках остались — Вани-дурачки. Умру, не дам Ванькой назвать. — Сама ты дура, — тоже резко говорил Василий. — Сейчас в этом деле назад повернули, к старому. Посмотри в городах… — На черта он мне сдался, твой город! Там с ума начнут сходить и ты за ними? Я своим умом живу… — Да сын-то мой! — заорал Василий. Он был в рабочей одежде — заехал на время домой; у ворот стояла его машина. — Или чей? — А мне он кто?! Супруги так увлеклись важным спором, что сперва даже не заметили гостя. — Можно к вам? — спросил Иван. — О! — удивился Василий. — Иван! Заходи. Поздоровались. — Что за шум, а драки нет? — А вон — сына не дает Ванькой назвать. — И не дам, — стояла на своем Настя. — А как ты хочешь? — спросил ее Иван. — Валериком. — Иваны, говорит, одни дураки остались, в сказках. Много ты понимаешь! Спроси вот у него, как в городе… — Мне ваш город не указ. Иван заглянул в кроватку к младенцу. — Лежит… А тут из-за него целая война идет. А чего ты, Настя, Иванов-то списала со счета? — спросил он Настю. — Не рано? — Не рано. — Зря. Иваны еще сгодятся. — Вот кому сгодятся, тот пускай с ними и живет, а мы будем жить с Валериком. Правда, сынок? — Мать подошла тоже к кроватке, склонилась над сыном. — Уй ти, мой маленький, мой холесенький… Иваном. Еще чего! — Ну, Валерик — это тоже не подарок, — заметил Иван, отходя от кроватки. — Да плохо просто! — загорячился опять Василий. — Чем нехорошо — Иван Васильевич?.. Царь был Иван Васильевич… — У нас счас, скажи, царей нету, — тютюшкалась мать с младенцем. — Нету, скажи, царей, нечего на них и оглядываться. — Ну что ты будешь делать? — с отчаянием сказал Василий. — Ну, е-мое, Валериком он тоже не будет, это я тебе тоже не дам. Как недоносок какой — Валерик… Он должен быть мужиком, а не… — Будет Валериком. — Нет, не будет! — Нет, будет! — Назовите в честь деда какого-нибудь, — посоветовал Иван. — В честь твоего отца или твоего. — Да они обои — Иваны! — воскликнул Василий. — В том-то и дело!
Домой Микола пришел мрачный и решительный. — Ты чего такой? — спросил отец. Микола сел к столу, положил подбородок на кулаки, задумался. — А? — Так. Отец готовился спать. Сидел на кровати в нижней рубахе, в галифе, босиком. Шевелил пальцами ног. На печке лежал хворый дед Северьян. До прихода Миколы они разговаривали и теперь вернулись к разговору. — Он, старик-то, говорит: мы, говорит, пахали их, те поля. Приехали, обрадовались — землищи-то! И давай. Ну, год, два, три — пашем. Глядим, а песок-то с той стороны все ближе да ближе к нам. Нам, говорит, тогда старики и советуют: «Пусть эта земля лучше залежью будет, лучше поурежьте свои пашни, которые к северу, а эти не трожьте. Бросьте эти поля пахать, не трогайте». Собрались, говорит, мы миром и порешили: не пахать к югу от Сагырлака. И верно: остановился песок. Трава-то его держать стала. А счас опять все распахали… И уж заметно, как сохнет к северу. Еще вот лет пять попашем — и сгубим пашню. Тогда и удобрениями ничего не сделаешь — сожгем только землю… — Сказали бы начальству. — А то не говорили! Доказывали: никакая это не целина, это залежь, специально которую не трогали, чтобы пески держать с юга. Ну, рази ж послушают!.. — Тять, я жениться надумал, — сказал Микола. — Эка!.. — удивился отец. — Кого же брать хочешь? — Вальку Ковалеву, — негромко ответил Микола. Отец кивнул головой: слышал кое-что. — Ты говорил с ней насчет этого? — Та-а… — Микола мучительно сморщился. — Нет. — Я сватать не пойду, — твердо заявил отец. — Почему? — Не хочу позора на старости лет. Знаю я такое сватовство: придешь, а девка ни сном ни духом не ведает. Сперва договорись с ней, как все люди делают, тогда пойду. А то… ты вечно, Микола… — все за тебя отец. Прогонют, потом житья в деревне не будет, бежать от стыда придется. — Ну, ты тоже прынц выискался: сватать он не пойдет, — сердито сказал дед Северьян. — Ты забыл, Тимоха, как я за тебя невесту ходил провожать? Забыл? Тимофей недовольно нахмурился. — Ведь не пойдет она за него. Слышал я — бабенки трепались — не глянется он ей. — Пойдет! — сказал дед. — За такого парня!.. Чего ей еще надо? — Почему ты думаешь, что не пойдет? — спросил Микола. — Это уж тебе лучше знать. Хоть бы поговорил с девкой!.. — Пойдем, тять. Я один не сумею. — Счас, что ли? — испугался отец. — Счас. — Ты что, опупел? — Надо… А то поздно будет. Прошу тебя, один раз в жизни сделай… — Тимоха, помоги парню. — Да почему счас-то? Кто так делает?.. — А то поздно будет. Фактор один появился… поздно будет. — Какой фактор? — Ну… поздно будет. Ее спровоцируют. — Тимоха… — Да ну вас к черту, вы что, на самом деле! Ночь-полночь — сваты заявились. Завтра хохотать все будут. — Вот как раз счас самое время идти, — рассуждал дед с печки. — Никто не увидит. Откажут, никто знать не будет. Тимофей вздохнул, задумался. — Какой фактор-то? — спросил он сына. — Сенька, что ли? — Нет. — Собирайтесь и идите, а то спать лягут люди. Ничего с тобой, Тимоха, не случится — сходишь, не похудеешь. Сделай одолжение парню. А девка правда хорошая — на ней пахать можно. — Пойдем, тять. — Язви вас в душу!.. Может, с матерью сходишь? Она счас придет… — Та-а… — Чего она, мать?.. Баба есть баба. Иди, Тимоха. Вишь, загорелось парню: значит, надо. Раз какой-то хвактор появился, не надо тянуть. Они нонче такие: не успеешь глазом моргнуть — поздно будет. Опередить надо. Отец снял грязные галифе, нашел в сундуке новые брюки, надел и, болезненно сморщившись, долго ловил негнущимися темными пальцами маленькую скользкую пуговицу на ширинке. — Тц… сердце мое чует — на радость зубоскалам идем. Ни хрена из этого сватовства не выйдет. Подождем хоть дня-то? — Днем хуже. — Какая тебе разница, Тимофей? — Вот сошьют, оглоеды!.. Не лезет, хоть матушку-репку пой.
Дата добавления: 2015-06-30; Просмотров: 283; Нарушение авторских прав?; Мы поможем в написании вашей работы! Нам важно ваше мнение! Был ли полезен опубликованный материал? Да | Нет |