Театр времен Нерона и Сенеки 4 страница

Н е р о н. Какое замечательное искусство - наше римское сенаторское красноречие!.. Ну, что там еще будет на моих Нерониях? Естественно, в центре внимания будут Живые картины - из жизни богов и героев. Сначала мы покажем прелюбодеяние супруги царя Крита Пасифаи с быком, посланным Посейдоном. Этот номер особенно любят наши римские зрители. Ну, на роль Пасифаи, само собой, я выбрал эту шлюху.

Хохот Венеры.

Кстати, сразу после Нероний я соберу Сенат, - и эта девка займет место непорочной девы Рубирии... Ну а потом, после живой кар­тины Любви, мы покажем живую картину Героизма – «Мучения Прометея». Это будет центром всего зрелища... Сначала, естественно, я сам прочту бессмертную трагедию Эсхила «Прикованный Прометей». А в это время Прометея, укравшего у богов огонь для людей и научившего нас всем искусствам, - распнут. Сначала я хотел все сделать согласно преданиям: соорудить на арене гигантскую скалу, приковать к ней Прометея и мучить его у скалы, согласно традиции… Но в скале сейчас еще что-то бутафорское, старомодное. Мучения Прометея должны быть жизненны. Потому я придумал так: распнем Прометея по-современному - на крес­те! Грандиозно? Ну а после распятия и моего чтения - на глазах ста тысяч восторженных зрителей - Прометей начнет терпеть свои великие муки. Сначала бог Гефест пробьет ему тело шилом железным. Потом дрессированный ворон начнет клевать его печень... И вот тут у меня возникло главное затруднение... Я даже хочу посоветоваться с тобой, учитель. Понимаешь, легко найти исполнительницу для Пасифаи - в Риме их тысячи... Ну а кого взять на роль Прометея? Сначала я задумал назначить кого-нибудь из убойных людей. Но тут же отказался. Не тот эффект! Я ведь и сам когда-то пытался исполнять роль Прометея. Правда, всего лишь на сцене. Помню, надел я огромные котурны, чтобы быть выше всех. И тут актер Мнестр... кстати, великий был актер... Ах, Мнестр, бедный... Вот этот Мнестр и говорит: «Ты хочешь сыграть Прометея высоким, а он был великим». Величие – вот ключ. Понимаешь, придется не только терпеть боль на глазах тысяч, но при этом еще оставаться божеством – то есть терпеть ее мужественно, величаво... Кто сможет? (Выразительно.) Как ты думаешь, Сенека? (И не давая ему ответить, будто спохватившись.) Кстати, о богах... Я совсем забыл главную Живую картину Нероний - это когда в цирке появляется земной бог - я... Ну, само собой, я - весь в золоте, под алым пурпуром. Ну а дальше все как всегда - трибуны римлян от всей души приветствуют своего Цезаря согласно установленному Сенатом регламенту. (Удар бича.)

С е н а т о р - к о н ь. Когда Цезарь вступит в цирк, с первой трибуны прокричат шестьдесят раз – «Цезарь, да сохранят тебя боги для нас». (Начинает безостановочно повторять.)

Н е р о н. Ну полно, полно... Далее, Цицерон.

С е н а т о р – к о н ь. После чего с другой трибуны прокричат: «Мы всегда желали такого Цезаря, как ты», - сорок раз. А потом со всех трибун вместе: «Ты наш Цезарь, наш отец, дpyг и брат. Ты хороший сенатор и истинный, Цезарь» - восемьдесят раз. (Начинает повторять.)

Н е р о н. Достаточно… И вот тут-то начнутся аплодисменты. Ах, как я люблю аплодисменты! Ты не актер, Сенека, тебе не понять эту радость оваций. Какой ласкающий самое сердце звук, когда тебе хлопают «кирпичиком». (Показывает.) Но еще лучше, когда аплодируют «желобком». (Изображает.) Но самый приятственный и звучный аплодисмент называется «жужжание». Это удары ладоней - вот этак с вывертом. (Хлопает.)...Наконец, я ухожу с арены, сажусь на свое место и все вслушиваюсь в эти несравненные и нескончаемые звуки «желобков» и «жужжаний». И вот тут сзади ко мне подходят... точнее, должны были подойти... четверо. Четверо твоих несравненных мудрейших друзей - сенатор Антоний Флав, консул Лaтepaн, сенатор Пизон и поэт Лукан. А я все млею от оваций и тогда сенатор Пизон в поклоне обнимает... точнее, должен был обнять... мои колени. А в это время великий Лукан передает мне их послание. Я, наивный парень, разворачиваю свиток, читаю. И тогда консул Латеран наваливается на меня сзади и хватает за руки. А сенатор Анатолий Флав, твой четвертый друг, бьет меня ножом в сердце.

Удар бича - Сенатор-конь ржет.

(Вопит.) Нет!! Ты больше не Цицерон!! Ты вновь ублюдок-сенатор Антоний Флав, решивший убить своего Цезаря! Ну, покажи нам, как ты хотел это сделать! (В бешенстве засовывает нож в руки Сeнaтopa.) Коли меня! (Орет.) Коли! (Разрывает на себе тогу.) Ну бей меня! Никого нет! Только Сенека! Ваш друг Сенека! Которого вы мечтали сделать правителем Рима! В случае чего он тоже ­ пристукнет сзади ученика! (Визжит.) «Бей в чрево» - как орала моя мать, когда ее убивали. Ну, смелее, мразь!

Сенатор швыряет нож на землю, отбегает, ржет.

Дерьмо! И это современный Брут? О жалкий век! (Совершенно спокойно, будто продолжая беседовать.) И вот вчера на рассвете Мне донесли о заговоре. Как ты думаешь, что сделал я, учитель?

С е н е к а. Я несведущ в подобных делах, и мне не отгадать, что же сделал великий Цезарь!

Н е р о н. Ну, самым, естественным было бы всех их за решетку. И так поступили бы прежние Цезари… Но не я. Я знаю свой век. В наше время - не нужно никаких усилий: достаточно сделать так, чтобы заговорщики сами узнали, что заговор раскрыт. И все! Ну, в прежние времена они, конечно, сразу что-нибудь предприняли: выступили бы первыми, или, попросту сбежали!.. Но не ныне... Ныне они заперлись в своих домах и начали ждать, подставив свои шеи под приближающийся топор. Они улеглись в своих роскошных ваннах и позвали хирургов. Ты свидетель, Сенека: я только посылал к ним центурионов. И когда раздавался стук в их двери - они поспешно резали свои тела, не забывая угодливо завещать имущество мне - своему убийце,- чтобы я не преследовал их жалкое потомство!.. Потому что этим городом давно правлю не я, Сенека, и не великие боги... А страх! Один только страх, учитель. B этом городе страха уже давно перевелись люди. Осталось только «мясо и кости» людей. И сегодня ночью зарезались не Латеран, и не Пизон, и не Лукан. А только «мясо и кости» Пизона, Латерана, Лукана.. Вон в стойле для лошадей ржут «мясо и кости» почтенного римского сенатора Антония Флава. Когда его схватили... палач в ожидании прихода моего верного Тигеллина выложил перед ним свои орудия... Ну что там он выложил? Конечно, кол, который так легко дырявит тело и, пройдя насквозь, сладко щекочет гортань... Конечно, зажимы, которыми с хрустом давят суставы... И «мясо и кости» сенатора Флава обнимали мои колени, умоляя сделать с ним что угодно - только не отдавать его Тигеллину! Ты видишь, я смилостивился. Я оставил его в живых, превратив римского сенатора в ржущего жеребца. Но не все ли равно, как называться мясу и костям! Вот те, с кем ты был в заговоре, учитель. Что молчишь? (Истерически.) Что ты молчишь?!

Амур подскакивает к Сенеке и тычет ему в лицо свитками.

H е р о н. Это твои письма? У всех заговорщиков мы нашли твои письма! (Задыхаясь.) Где ты поливал грязью свoeго Цезаря! Ты писал их к некому Луцилию! Ты думал так замести следы, старый конспиратор? (Хватает Сенеку за горло.) Ты был с ними в заговоре? Отвечай! Отвечай!.. «Мясо и кости» Антония Флава - на очную ставку!

Амур выталкивает вперед Сенатора-коня.

Но был с вами в заговоре? Ну, Цицерон? (Хлещет Сенатора бичом.) Этот Сенека… старая рухлядь… которую я осыпал благодеяниями… хотел меня убить? Что ты молчишь, Цицерон? (Орет.) Позвать Тигеллина!

И тогда Сенатор ржет, задыхаясь в слезах.

Все! Кончено, Сенека: тебя уличил твой друг – «мясо и кости» сенатора Флава.

Хохот Амура.

(Амуру.) А все делал вид… дескать, не умеет он играть в метаморфозы. А сам-то играл? Еще как играл! Творил втихую превращение учителя в убийцу своего ученика… Но ты забыл, тварь, что я земной бог. И превращения – это мой удел. Так что на лету я подхватываю твою метаморфозу и грациозно ее заканчиваю: я превращаю тебя, несостоявшийся убийца Сенека, - в мертвеца Сенеку!.. Теперь ты понял, за что моя плата. Точнее, мой первый взнос. Вся плата выяснится у нас далее. Сегодня у тебя будет длинная ночь, Сенека. Самая длинная в твоей жизни.

С е н е к а. Я благодарю тебя за плату, Цезарь.

Н е р о н. И еще поблагодари меня за то, что я не забыл твою постоянную дурацкую заботу о том, что скажут о тебе потомки. Именно поэтому я придумал тебе эту идиотскую величественную смерть в ванне среди учеников! Остальное дополнит легенда.

С е н е к а. И за это я благодарю тебя, великий Цезарь.

Н е р о н (Амуру). Как он показывает нам, что не боится смерти! (Сенеке.) Ах, Сенека, я часто наблюдал смерть и кажу так: одно дело представлять смерти и совсем дpyгoe - умирать. Особенно умирать так, как умирают многие в наш просвещеннейший век. Опять ты укоризненно глядишь, учитель. Да, да, я вижу: в твоих глазах нет страха, смерти, я все вижу. (Обняв Сенеку.) Когда я пришел к власти – у многих в Риме были такие же глаза. Теперь они стали анахронизмом... Меня охватывает... почти сладострастие... когда я вижу вот такие глаза! (Шепчет.) Потому что я знаю... как они померкнут... Как надменность сменится угодливостью... и гордый дух, как шлюха, - впустит в свое лоно силу моей власти. (Бормочет.) Вот придет Тигеллин... Тигеллин - великий ученый... Он открыл закон. (Неожиданно бьет Сенеку по лицу. Tот вскрикивает, по тотчас спохватывается.) Прости, учитель, но ведь сразу - промелькнуло, не правда ли? Но это только начало страха... А если с тебя сорвут одежду? А если зажмут голову в колодки, до хруста? И обнажат твою тощую задницу! Ну какой может быть героизм в такой позе? Одна боль и стыд. Спроси у Цицерона.

Сенатор-конь ржет.

И опять, Сенека, опять у тебя – промелькнуло… Ведь так? Нет, ты не виновен в этой своей слабости, просто повторяю: есть «Закон пытки». Его открыл наш верный Тигеллин. Звучит он так: «Каждый человек, обладающий богатством и почетом, обязательно не выдержит унижения и боли плоти. И чем больше было его достояние и права, тем скорее». А ты у нас великий богач, один из самых уважаемых людей… Нет, Сенека, вопрос не в смерти, а в том, как наступит твоя смерть… «Но мы все исследуем» - так любил говорить мудрец Сократ, которым ты перекормил меня в детстве. И только тогда я расплачусь с тобой… Но придется торопиться: чтобы все успеть к приходу Тигеллина. Ведь нам определять – а ему исполнять плату… Заметь, Сенека, мы все время кого-то ждем. Сначала мы ждали трех мудрецов – твоих друзей… теперь ждем Тигеллина… В детстве ждем юности, а в старости… «В ожидании» - такова участь смертных… Итак, за дело!

Амур подходит к Сенеке и молча протягивает ему свитки.

C е н e к а. Что это, Цезapь?

Н е р о н. Твои письма к Луцилию. Точнее, выдержки из них…Я составил из твоих писем краткий итог, как ты учил меня когда-то. Прогляди… это твои слова?

С е н е к а (бегло проглядывает, спокойно). Это мои слова, Цезарь.

Н е р о н. Сейчас ты прочтешь их вслух... Ну а эти ребята… (Останавливается, глядит на Амура.)

И тогда Амур странной походкой приближается вплотную к Сенеке.

(Будто в изумлении.) Что с ним?! Погляди, Сенека!.. Неужто?!

Амур поет.

Да это – метаморфоза!.. Свершилась! Ну, ы узнал? Это уже не Спор! Это он – мой бедный братец Британик, которого я… Смотри, какой худенький, слабенький… С лицом юного бога… Помнишь как он прелестно пел – мой сводный брат Британик.

Амур поет.

Говорят, я был влюблен в него и даже склонил его к греху. Но все это сплетни…

Амур поет.

Он опять с нами: Британик – живой. (Зовет.) Британик! Британик!

А м у р (в тон). «Неро-он! Нерон!

Нерон смеется, смеется Амур. И Венера, тоже смеясь, встает и выходит вперед,

вся какая-то новая – величественная, недоступная.

Н е р о н. О боги! Гляди - и с ней метаморфоза!.. Ты узнал ее, Сенека? Ну отгадай – кто перед нами? Это прекрасная целомудренное тело? Ну, ты вспомнил?.. Ах, как она была чиста. Причем не потому, что неопытна, а потому, что волей и силой победила свои греховные женские наклонности. Ты узнал эту древнюю суровость? Ну?! Ну?! Ну это же моя жена! Моя бедная Октавия! Ты сам говорил, что она вылитая богиня Веста! Бедная Октавия, я ведь ее… тоже… (Зовет.) Октавия! Октавия!.. Она опять с нами.

Удар бича – Сенатор-конь ржет.

Слышишь, и животное подтвердило.

Венера прекрасно и гордо движется, будто в упоении,

и вдруг разом ее походка меняется – и бедра начинают гулять.

О боги! Сенека! Метаморфозы продолжаются! Нет, это уже не Веста! Обрати внимание на эту стройную полноту фигуры. Если провести очерк вдоль ее тела… Ох, как ценил такую плоть мой друг поэт Петроний… Бедный Петроний, я ведь и его тоже… Так вот, если провести очерк вдоль ее спелой груди… чуть округлого живота… и стройных полноватых ног... видишь – получилась волна! Та самая сладострастная волна, из которой она родилась! Да, это Венера, полная желания: это она – моя мама! Ты ведь всегда сравнивал маму с Венерой? Я сразу это вспомнил, когда увидел маму нагую со вспоротым животом… Сенека, к нам пришла мама!.. Мамуля, которую я тоже… (Зовет.) Мама! Мама! (Истерически.) Мамочка!

Смех Венеры.

Да-да, они все с нами, Сенека... Как прежде.

Вопли из подземелья.

Да, но мы забыли - об этих... «Эти» лежат там на шлюхах, жрут и пьют вволю и бессмысленно орут... «Эти» - и есть толпа… точнее, великий римский народ, который нас с тобой окружал все эти годы... Ну что ж теперь, по-моему, собрались все. Можно начинать. Ну, eстecтвенно, роль Нерона буду играть я… Что ты уставился?

С е н е к а. Не понимаю. Цезарь.

Н е р о н. Ну и отупел ты, учитель, в своем дерьмовом уединении... Хорошо, я объясню. Помнишь, ты рассказывал мне в детстве, у нашего камелька, эту историю - как умирал великий Цезарь Август. Он собрал тогда своих ближайших друзей, поправил прическу, старая кокетка, и спросил их: «Как я сыграл Комедию жизни? Если хорошо, то похлопайте на прощание. И проводите меня туда аплодисментами»... Так и мы с тобой сейчас... В ожидании Тигеллина... Мы сыграем Комедию нашей жизни... Это нужно тебе - чтобы уйти, и мне, чтобы с тобой сполна рассчитаться. И, быть может, проводить тебя «туда» аплодисментами. Да здравствует театр, Сенека!.. Ну, естественно, роль Сенеки будешь играть ты. Для этого я вручил тебе твои письма...

С е н е к а (чуть-чуть усмехаясь). И кто же отважится сказать нам - хорошо ли мы сыграли Комедию жизни?

Н е р о н. Ты хочешь спросить, кто станет нашим судьей? Я все предусмотрел, учитель. (Подходит к огромной бочке, из которой то появляется, то исчезает седая голова.) Вот он сидит - судья в бочке... Эту бочку прислал мне с письмом префект Ахайи для завтрашнего... прости, уже сегодняшнего представления. Он пишет, будто ей четыре сотни лет и она всегда стояла па торговой площади Коринфа. Он уверяет, что в этой бочке жил, когда-то Диоген... И с тех пор - уже четыре сотни лет - она не пустует: в ней всегда обитает какой-нибудь мудрец. Так сказать, твой коллега. О мудрости вот этого старца (указывает на стapикa в бочке) ходят легенды. (Стаpикy.) Как тебя зовут?

С т а р и к. Отойди, пожалуйста, ты заслоняешь мне солнце.

Н е р о н. Но это сказал не ты. Тот, кто произнес это, звался Диоген.

С т а р и к. Так было, брат.

Н е р о н (бьет его бичом). Меня следует называть великий Цезарь. А как зовут тебя?

С т а р и к. Диоген.

Н е р о н (бьет его бичом). А как зовут тебя?

С т а р. и к. Диоген.

Н е р о н (избивая его). Перестань паясничать! (Орет.) Как тебя зовут?

С е н е к а (невозмутимо). Я боюсь, ты убьешь его, Цезарь. И все оттого, что ты плохо усвоил мои уроки (усмехнулся) у камелька. Ты забыл, что было много Диогенов. Тот, который, видимо, первым поселился в этой бочке, именовался - Диоген Синопский. Во всяком случае, я вижу на бочке его надпись. (Читает.) «Превыше всего ­ ни в чем и ни в ком не нуждаться». Как я рассказывал тебе когда-то, у Диогена Синопского не было ничего, кроме плаща, палки и мешочка для хлеба.

С т а р и к. Ты - сказал!.. Но сначала у него была еще кружка, брат. Пока однажды Диоген не увидел мальчика, который черпал ладонью воду из родника. И Диоген сказал: «Сколько лет я носил с собой эту лишнюю тяжесть». Вот тогда-то он и выбросил свою кружку.

С е н е к а. Так было, Цезарь... Ну а потом был Диоген Аполлонийский, выходец с Крита. Был Диоген Вавилонский и Диоген с Родоса. Было много Диогенов. Так что он вполне может зваться этим же именем.

Н е р о н. Какой же ты по счету Диоген, старик? Какое у тебя прозвище?

С т а р и к. Я с радостью тебе отвечу, брат.

Н е р о н (удар бичом). Великий Цезарь.

С т а р и к. Все Диогены подновляли эту надпись на бочке. Я - «Диоген ­ первый, отказавшийся сделать это»...

Н е р о н. Почему?

С т а р и к. Потому что я нуждаюсь во всех. И еще меня называют «Диоген, никогда не покидающий своей бочки».

Н е р о н. И почему тебя тянет в это уютное гнездышко?

С т а р и к. Я не могу передвигаться, брат.

Удар бичом.

(Поправляется.) Великий Цезарь... У меня перебиты суставы, я могу только ползать.

Н е р о н. Почему ты упорно зовешь меня братом?

С т а р и к. Потому что все люди братья. Оттого они все нуждаются друг в друге.

Н е р о н. Так вот: я, твой брат – великий Цезарь, открою тебе, как ты будешь именоваться отныне: «Диоген Последний». Потому что в этой бочке никого и никогда больше не будет.

С т а р и к (улы6нулся). Так не может быть...

Н е р о н. Ее сожгут сегодня на рассвете... Ну а теперь, Диоген Последний… пока ты еще в бочке – смотри в оба! Сейчас ты увидишь великую Комедию... Твой брат Цезарь примет в ней участие и твой брат Сенека тоже... Согласись, что не каждый день увидишь подобных актеров. (Сенеке.) Ну как, учитель, ты согласен на такого судью?

С е н е к а. Как повелит Цезарь.

Н е р о н. Тогда начинай. Читай свои письма... Ты прости, если я осмелился yбpaть из них кое-какие длинноты. Ты пишешь красиво, но несколько старомодно. А мы живем в торопливый век... Но, конечно, ты волен все восстановить... в своем чтении. Ведь это ты играешь Сенеку! Ну! Начинай!

С е н е к а (подумал, потом медленно, бесстрастно начинает читать). «В последнее время, дорогой Луцилий, я все чаще прибегаю к перу, чтобы оставить на бумаге то, чему был свидетелем. Ты спрашиваешь меня, как я сделался воспитателем Цезаря? Haчну по порядку. Цезарь Нерон родился в Акции в восемнадцатый день до январских календ»...

Н е р о н. Моя роль! Я рождаюсь... Девять месяцев в утробе матери я жил ее похотливыми гнусными мыслями. И вот – воля! Ты верно говорил, учитель: меня берут неведомые женские руки, и я задыхаюсь от страха... Страх - это белое. Это - простыни.

Венера тянет к нему руки, и Нерон падает в ее объятия.

Я есть!

С е н е к а. «Отец Нерона из рода Домициев прославился гнуснейшими злодеяниями во всякую пору своей жизни».

Н е р о н, Ты слишком долго описывал эти злодеяния. И я их сократил. Я все равно не помню отца.

С е н е к а. «Когда Нерон родился, его отец воскликнул: «От меня с Агриппиной ничего не может родиться, кроме злополучия»...

Н е р о н. Заметь, это место я не тронул.

С е н е к а (невозмутимо продолжает читать). «Отец Нерона скончался от водянки, оставив малолетнего сына и жену Агриппину из рода Цезарей. Агриппина, которая была в ту пору в возрасте цветущей женщины и жила во дворце, позволяя старому Цезарю Клавдию пользоваться ее ласками. Когда же она сумела вступить в права законной супруги, то заставила старого Клавдия усыновить Нерона и объявить его своим наследником. На одиннадцатом году жизни Нерона мне предложили стать его воспитателем, и я согласился».

Н е р о н. Ты много написал о моем роде. За одну десятую Тигеллин сажает на кол. Зачем же ты сделался моим воспитателем, если от отца с матерью ничего не могло родиться, кроме злополучия?

С е н е к а. Я надеялся, Цезарь.

Н е р о н. (к бочке). Он надеялся! Что, дерево можно выкрасить и оно перестанет быть зеленым? А плод волчьей любви можно превратить в домашнего пса?

С е н е к а. Ты прав, это следует уточнить, Цезарь. (Бесстрастно.) Я думал тогда о Риме, о будущем государства, презрев заботы о собственной душе. Я возмечтал воспитать юношу, уважающего Сенат и наши древние законы! Который покончит навсегда со страшными временами прошлых Цезарей: Тиберия, Калигулы и Клавдия. И хотя душа жаждала уединения, я отдал ее во власть суеты, ради 6удущего Рима.

Н е р о н. Ах, как благородно... Но мы все это проверим, не так ли?.. Продолжай, учитель.

С е н е к а. Однажды мать Нерона, Агриппина, попросила меня привести к ней прорицателей-халдеев. Я привел. На ее вопрос о судьбе сына один из прорицателей ответил: «Он будет царствовать - но он убьет свою мать. И она ответила: «Пусть убьет - лишь бы царствовал». И вскоре, подстрекаемая неистовой жаждой власти, Агриппина отравила старого Цезаря Клавдия - чтобы возвести на престол сына...»

Внезапно - вопль Нерона. Оп падает, в судорогах катается по земле. Ceнeкa в ужасе глядит на него. И как собаки подхватывают лай – так этот вопль тотчас подхватывают люди из подземелья. Неистовые крики.

Н е р о н. Слышишь! Как они кричат! Они уже поняли, что мама убила Клавдия. Они убьют ее! И меня! (Вопит.) Я боюсь! Я боюсь! (Спокойно поднимается с земли, смеется.) Что ты уставился? Будто забыл? Забыл, как я вопил тогда в страхе? И что ты мне ответил?

Это не записано в твоих мудрых письмах. Но нам с тобой все нужно знать - для точной оплаты твоих трудов. (Кричит.) Что ты сказал тогда?

С е н е к а. Тебе шел семнадцатый год. Ты был еще мальчик.

Н е р о н. Я был юноша, Сенека. Мне шел уже семнадцатый год... Что ты сказал тогда? Ну?!

С е н е к а. «Не бойся Цезарь, они кричат то, что всегда кричит римская толпа после смерти своих Цезарей: «Цезарь Клавдий умер! Да здравствует Цезарь Нерон!»

Н е р о н. Но ты еще кoe-что прибавил... Я жду!

С е н е к а (стараясь невозмутимо). «И запомни, никто не убивал Цезаря Клавдия. Это дурные слухи, которые всегда возникают после смерти властителей. Твой отчим отравился грибами - и все»... Я сказал это, потому что ты - мальчик - не мог тогда понять... всех отвратительных сложностей жизни. Тебя надо было успокоить. И ты успокоился, вышел к гвардейцам и произнес речь.

Н е р он. Ну-ну-ну! Я продолжал по-прежнему вопить. (Вновь бросается на землю, кричит.) «Мать убила отчима! Я знаю, и все знают! Я боюсь! Я не смогу сказать речь!» (Поднимаясь с земли.) Неплохо сыграно, не так ли? Великий актер Нерон!.. И что ты ответил мне, Сенека?

Сенека молчит.

Да, ты промолчал, и молча протянул мне написанную речь. И тогда я понял: ты все знал! И написал эту речь заранее… Кстати, речь оказалась отличной. Речь – что надо! (Удар бича.) Цицерон, мою… то есть его – речь.

С е н а т о р – к о н ь. «Гвардейцы!.. Я – ваш Цезарь»…

Н е р о н. Не надо! Все речи одинаковы – сотрясение воздуха! Давай сразу: что они завопили после моей… то есть его речи? (Удар бича.)

С е н а т о р – к о н ь. «Цезарь Клавдий умер. Да здравствует Цезарь Нерон!» - двадцать раз! «Мы всегда хотели иметь такого Цезаря, как ты», - двадцать раз. «Ты наш Цезарь, отец и брат. Ты великий сенатор и истинный Цезарь!» - сорок раз! (Ржет.)

Крики из подземелья.

Н е р о н (вслушиваясь в крики). Да-да... Вот с этими воплями приветствий они несли меня в лагерь преторианских гвардейцев. Я помню белый страх... и ржание лошадей... А потом они принесли меня на руках в Сенат. И я вышел из Сената - Цезарь, осыпанный всеми почестями. Только звание. «Отец Отечества» я отклонил. Чтобы Сенат понял, как скромен новый Цезарь. Так мне посоветовал учитель Сенека... ловчила Сенека... Продолжай!

С е н е к а (вновь бесстрастно читает). «Ты спрашиваешь, Луцилий, правду ли говорят, будто я сочинил peчь для Цезаря? Нерон очень способный юноша, он познал все тонности эллинской философии, у него блестящая память - надо ли мне за него сочинять?...»

Нерон хохочет.

Я хотел, чтобы нового Цезаря любили

Н е р о н. И еще ты не хотел, чтобы в Риме не любили тебя… Продолжай!

С е н е н а. «Я надеюсь, что Цезарь вырастет добродетельным юношей, и наконец-то уйдут в невозвратное прошлое страшные времена Тиберия - Калигулы - Клавдия. И пусть слухи о сомнительных выходках молодого Цезаря не лишены оснований - будем надеяться, что все это минет с возрастом. Хотя не могу не сказать с сожалением, что молодой Цезарь легко поддается дурным влияниям. Особенно нас всех тревожит недавнее появление при дворе некоего Софрония Тигеллина...».

Н е р о н (бормочет). Вот пришел Тигеллин. (Замолчал.)

С е н е н а. «Этот Софроний Тигеллин недавно вернулся из ссылки... Он был отправлен туда еще в правление Цезаря Клавдия - за то, что тогда обольстил юную Агриппину, мать Нерона. К общей печали, Цезарь назначил Софрония Тигеллина, запятнавшего себя бессчетными пороками, начальником тайной полиции. И теперь имя Тигеллина постоянно на устах молодого Цезаря. Любой из недостойных поступков Нерона, о которых ты пишешь, Луций, сопровождается упоминанием этого имени. Отмечу любопытную подробность: Тигеллин никогда не появляется на людях. Его никто нигде не видел. Он живет затворником в собственном дворце, ибо болен общей манией всех злодеев – постоянным страхом покушения на свою проклятую жизнь».

Н е р о н. Это твое письмо найдено у консула Латерана. Но ведь консул жил тогда в Риме. Он знал о Тигеллине столько же, сколько и ты. Зачем же ты пишешь ему о том, что он отлично знал?

Сенека молчит.

Это не просто письма, Сенека! Ты писал их для потомков!.. Это твое оправдание, тщеславный учитель! (Шепчет.) Как я тебя знаю… Тебя так никто не знает… Продолжай!

С е н е к а (все так же бесстрастно читает). «И все-таки я с верой гляжу в будущее. Я надеюсь, что воспитание, которое получил Цезарь, возьмет свое… О, сколько мы рассуждали с ним о добродетели, о подвигах богов и героев, о традициях великих Афин… Вот почему, несмотря на утренние тучи, я верю: день будет ясным. Нерон перебесится – и Рим получит великого Цезаря. Ибо главное уже достигнуто: Нерон желает стать первым Цезарем, который вернет римскому Сенату Права и Власть, отнятые Тиберием, Калигулой, Клавдием».

Н е р о н. Но Тигеллин сказал… (Смеется.) Кстати, кто же представит нам Тигеллина в нашей комедии?.. Ты с ним так и не встретился, Сенека?

С е н е к а. Нет, Цезарь.

Н е р о н. Ни разу!.. Ай-ай-ай! Столько лет живете в Риме - бок о бок – и не сумели повидаться. (Амуру.) Роль Тигеллина может сыграть любой - Сенека не знает его лица... (Делает свирепое лицо.) Я ­Тигеллин!

Венера и Амур хохочут.

А впрочем… Скоро придет сам Тигеллин… И с успехом сыграет свою роль… Поверь, учитель… Так что – спеши читать, Сенека.

С е н е к а. Главное - терпеливо и непрестанно объяснять Нерону, в чем он не прав. Недавно мы долго сражались с Цезарем из-за его поздних возвращений и ночных бесчинств».

Н е р о н. «Ну, вернулся поздно... Ну, ночью за городским мостом немного побесчинствовал... Ну, попугал запоздалых горожан... Ну, убил двух-трех в драке. Что тут такого? Разве лучше было бы, если б они меня убили?» (Усмехнулся.). Да-да... Вот так же укоризненно ты смотрел на меня тогда, учитель и мать смотрела так же... А Тигеллин - никогда... Ах, Ceнeкa, ты любил меня за власть, которую я дам тебе и римскому Сенату. Мать - за власть, которую я ей уже дал... И только Тигеллин любил меня ради меня самого. Кстати, Тигеллин сказал... что мать повсюду объявляет: коли я по-прежнему буду бесчинствовать... а также по-прежнему следовать твоим советам в государственных делах - я перестану быть Цезарем! Она заменит меня братом Британиком... Так сказал Тигеллин. (Усмехнулся.) Я произнес все это... и посмотрел на тебя... (Помолчав.) И ты все понял... потому что трудно не понять взгляд волка... Что ты мне ответил тогда?

Сенека молчит.

Да... ты промолчал, добродетельнейший из смертных... А потом мы встретились на дне рождения Британика... Как он пел в тот день... О, прелестный голос юного Британика!

Амур поет.

...Да!.. да!.. А потом Британик захотел пить, и предвкушатель, подкупленный мною, поднес ему горячее питье. Британик пригубил чашу и попросил остудить. Вот тогда предвкушатель и налил в эту чашу яд вместе с прохладной водой. (Нерон передает чашу Aмypy. Амур пьет.) Вот так!.. (Принимает чаши из рук Амура.) А мы с тобой продолжали нашу беседу, учитель. О чем мы тогда беседовали, Сенека?

Дата добавления: 2015-06-30