Севилья

НОЧЬ

ЗАРЯ

ВСТРЕЧА

ПЕЩЕРА

НЕОЖИДАННОЕ

АЙ!

ПЕРЕКРЕСТОК

НОЖ

СЕЛЕНЬЕ

СУХА ЗЕМЛЯ

СЛЕДОМ

Смотрят дети,

дети смотрят вдаль.

Гаснут медленные свечи.

И две девушки слепые

задают луне вопросы,

и уносит к звездам ветер

плача тонкие спирали.

Смотрят горы,

горы смотрят вдаль.

А ПОТОМ…

Прорытые временем

лабиринты -

исчезли.

Пустыня -

осталась.

Немолчное сердце -

источник желаний -

иссякло.

Пустыня -

осталась.

Закатное марево

и поцелуи -

пропали.

Пустыня -

осталась.

Умолкло, заглохло,

остыло, иссякло,

исчезло.

Пустыня -

осталась.

Суха земля,

тиха земля

ночей

безмерных.

(Ветер в оливах,

ветер в долинах.)

Стара земля

дрожащих

свечек.

Земля

озер подземных.

Земля

летящих стрел,

безглазой смерти.

(Вихрь в полях,

ветерок в тополях.)

На темени горном,

на темени голом -

часовня.

В жемчужные воды

столетние никнут

маслины.

Расходятся люди в плащах,

а на башне

вращается флюгер.

Вращается денно,

вращается нощно,

вращается вечно.

О, где-то затерянное селенье

в моей Андалузии

слезной...

Нож,

ты в живое сердце

входишь, как лемех

в землю.

Нет.

Не вонзайте.

Нет.

Нож,

ты лучом кровавым

над гробовым

провалом.

Нет.

Не вонзайте.

Нет.

Восточный ветер.
Фонарь и дождь.
И прямо в сердце
нож.
Улица -
дрожь
натянутого
провода,
дрожь
огромного овода.
Со всех сторон,
куда ни пойдёшь,
прямо в сердце -
нож.

Ветром крик повторился.

Эхо – тень кипариса.

(Оставьте меня в этом поле

Плакать.)
Рухнуло все, и хлынули волны

Безмолвья.

(Оставьте меня в этом поле

Плакать.)

Мрак за далью холодной

Кострами изглодан

(Я говорю: оставьте

меня в этом поле

плакать.)

Он лег бездыханным на мостовой

с кинжалом в сердце.

Его здесь не знает никто живой.

Как мечется тусклый фонарь,

мама!

Как мечется тусклый фонарик

над мостовой.

Уже рассветало. Никто живой

не вздумал прикрыть ему веки,

и ветер в глаза ему бил штормовой.

Да, бездыханным на мостовой.

Да, с кинжалом в сердце.

Да, не знает никто живой.

Протяжны рыдания

в гулкой пещере.

(Свинцовое

тонет в багряном.)

Цыган вспоминает

дороги кочевий.

(Зубцы крепостей

за туманом.)

А звуки и веки -

что вскрытые вены.

(Черное

тонет в багряном.)

И в золоте слез

расплываются стены.

(И золото

тонет в багряном.

В этом глухом поречье
мы не искали
встречи.
Как я люблю, ты знаешь,
и понапрасну речи!
Лучше ступай тропинкой
к своей округе.
А у меня - гвоздями
пробиты руки.
Или не хватит крови
и смертной муки…
Лучше ступай, не глядя,
и я не стану,
и поклонимся оба
Сан Каэтану,
чтобы в глухом поречье
век не искать нам
встречи…

Колоколам Кордовы

зорька рада.

В колокола звонкие

бей, Гранада.

Колокола слушают из тумана

андалузские девушки

утром рано

и встречают рассветные перезвоны,

запевая заветные

песни-стоны.

Все девчонки Испании

с тонкой ножкой,

что на звездочки ранние

глядят в окошко

и под шалями зыбкими в час прогулки

освещают улыбками

переулки.

Ах, колоколам Кордовы

зорька рада,

ах, в колокола звонкие

бей, Гранада!

Светляк и фонарик,

свеча и лампада...

Окно золотистое

в сумерках сада

колышет

крестов силуэты.

Светляк и фонарик,

свеча и лампада.

Созвездье

севильской саэты.

Севилья - башенка

в зазубренной короне.

Севилья ранит.

Кордова хоронит.

Севилья ловит медленные ритмы,

и, раздробясь о каменные грани,

свиваются они, как лабиринты,

как лозы на костре.

Севилья ранит.

Ее равнина, звонкая от зноя,

как тетива натянутая, стонет

под вечно улетающей стрелою

Гвадалквивира.

Кордова хоронит.

Она сметала, пьяная от далей,

в узорной чаше каждого фонтана

мед Диониса,

горечь Дон-Хуана.

Севилья ранит.

Вечна эта рана.

Дата добавления: 2015-07-02