Часть вторая осень 2 страница

Так и получилось. К тому времени, когда «Жнец» добрался до Удачного, болезни, несчастные случаи и жестокие драки успели выкосить не меньше трети команды. Зато выжившие научились управляться с парусами, а также охотиться на медлительных черепах и мелких китов, водившихся в южных лагунах. Конечно, в этом последнем деле им было куда как далеко до профессиональных охотников и раздельщиков, кои до поры до времени путешествовали на «Жнеце», наслаждаясь бездельем и уютом сухого отдельного кубрика. Их было около дюжины. Они не стояли вахт и не таскали мокрые тросы. Зато когда появлялась добыча, для них наступала кровавая и яростная страда, длившаяся порой сутки за сутками без отдыха и без сна. При всем том охотники не были ни моряками, ни членами команды. Ничто не угрожало их жизням – разве только весь корабль перевернется и потонет. Или добыча умудрится запустить в них зубы.

Корабль понемногу пробивался на север, обходя морем пиратские острова и добывая зверя, где только было возможно. В Удачный «Жнец» заглянул набрать пресной воды и провизии, а также для кое-какого недорогого ремонта. Тут-то старпом и воспользовался случаем принять на борт новобранцев: дальнейший курс «Жнеца» лежал к Тощим островам.

Так и вышло, что «Жнец» оказался едва ли не единственным судном в порту, на которое возможно было наняться.

Шторма же, свирепствовавшие между Удачным и Тощими, давным-давно вошли в пословицу. Как и неисчислимые стада морских млекопитающих, которыми все кишело там накануне зимы, перед путешествием в более теплые воды. Зверь будет жирный: отъевшийся за лето. А молодые животные – сплошь одеты в отличные шкурки, уже достаточно большие, чтобы представлять собой ценность, и в то же время еще не испорченные шрамами от брачных баталий. Рисковое плавание, конечно. Но игра стоила свеч. Каждая звериная туша означала великолепную шкуру и толстый слой жира, а под ним – темно-красное мясо, чей вкус удивительным образом сочетал в себе соки морской и земной стихий. Сейчас в трюме «Жнеца» рядами стояли кадки с солью, заготовленные еще в Свечном. Скоро их набьют засоленными кусками добытого мяса, а большие бочки наполнят перетопленным жиром. Шкуры же отскребут, пересыплют солью и туго свернут. Как следует обработают их уже дома, на берегу…

Словом, если все пройдет хорошо, владельцы «Жнеца» от счастья будут плясать, а те из подневольных должников, что вернутся живыми, вновь очутятся на свободе. Охотники и раздельщики получат каждый свой пай и, уж верно, смогут неплохо устроиться на будущий год – новые наниматели ведь будут судить по тому, как они потрудились сегодня.

И у моряков, что отведут «Жнец» на Тощие и благополучно назад, наполнятся деньгами карманы. Вполне хватит на баб и на выпивку… пока не настанет время для нового путешествия в те же края.

«Сладкая житуха, – подумал Брэшен невесело. – Коечку для начала я себе уже отвоевал…» На самом деле особо воевать не пришлось. Все, что потребовалось, – это привлечь доброжелательное внимание сперва старпома, а после и капитана. А потом разразился шторм. Он унес за борт двоих и покалечил третьего из числа претендовавших на эту самую койку.

Таким образом Брэшен, можно сказать, добрался в свою отдельную каюту – и с нею в полной мере получил причитавшиеся обязанности, – перешагивая через трупы. Но с его стороны никакого злого умысла в том не было. Так что совесть беспокоила его и не позволяла уснуть вовсе не по этому поводу. Нет. Брэшен думал об Альтии Вестрит. Дочери своего благодетеля. Он вполне представлял, как она лежит сейчас, свернувшись в комочек, в неуютном и сыром трюме… в гнусном клоповнике среди человеческого отребья.

– Я все равно ничем не могу ей помочь! – выговорил он вслух. Как будто звук его голоса вправду мог унять грызущую совесть.

Он не видел, как в Удачном она записывалась в команду «Жнеца». Но если бы и увидел, скорее всего не узнал бы. Следовало отдать ей должное – пацаном она притворялась вполне убедительно.

И потом, уже в плавании, он заподозрил ее присутствие на борту вовсе не потому, что в одном из юнг ему померещилось нечто знакомое. Отнюдь. «Юнга Этт» десятки раз попадался Брэшену на глаза, но ни единой лишней мысли у него так и не шевельнулось. Альтия носила шапку надвинутой на самые брови, да и мальчишеская одежда сидела на ней лучше не придумаешь… Он удивленно поднял бровь, только когда впервые заметил трос, завязанный узлом «совершенная петля» вместо простого беседочного* [«Совершенная петля» и беседочный – морские узлы, применяемые для связывания троса в петлю. Отличаются высокой надежностью и в то же время легкостью при развязывании. Беседочный узел является более простым, однако пристрастия капитана Вестрита переводчик полностью разделяет.]. Не то чтобы «совершенная петля» была таким уж редкостным узлом, просто моряки обычно предпочитали беседочный как более простой. Так обстояло почти повсеместно… но только не на корабле капитана Вестрита. Ефрон предпочитал «совершенную петлю», считая ее более надежной. Брэшен крепко задумался…

А через день или два, выйдя на палубу к началу своей вахты, он расслышал с мачты очень знакомый свист. Он поднял глаза и увидел ее, висевшую на снастях. Она махала ему рукой, указывая на «воронье гнездо»* [«Воронье гнездо» – наблюдательный пост в виде бочки, расположенный в верхней части передней мачты корабля.]: оттуда хотели передать второму помощнику какое-то сообщение. «Альтия», – подумал он как о чем-то очень привычном. А в следующий миг до него дошло, и он вздрогнул: «Батюшки!» И, кажется, уставился на нее, разинув рот. Да, это вне всякого сомнения была Альтия. Никто, кроме нее, так не бегал по пертам. Она посмотрела вниз… И отвела лицо так проворно, что он понял: она ждала этого момента, считала его неизбежным… и помирала от ужаса.

Под каким-то предлогом он задержался возле пяртнерса* [Пяртнерс – отверстие в палубе, через которое проходит корабельная мачта. Это место палубы конструктивно усиливается. Сзади и спереди вставляют мощные клинья, а само отверстие заполняют штуками дерева («мачтовая подушка») и герметизируют «брюканцем» – просмоленным парусиновым рукавом.] мачты, дожидаясь, пока она спустится. Она миновала его на расстоянии вытянутой руки и бросила один-единственный умоляющий взгляд. Брэшен стиснул зубы и не сказал ей ни слова. Они вообще с ней не разговаривали… до сегодняшнего вечера.

Обнаружив Альтию на «Жнеце», Брэшен преисполнился гнетущей уверенности в самом скверном. В этом плавании ей было не выжить. Исключено!… День ото дня Брэшен с содроганием ждал, что Альтия как-то выдаст свою принадлежность к слабому полу. Или совершит первую и последнюю ошибку и достанется морю, жадному до человеческих жизней. По его мнению, это был вопрос времени. И лучшее, что он мог ей пожелать, – чтобы смерть оказалась милосердно быстрой.

Однако время шло… И мрачная убежденность Брэшена постепенно начала давать трещину. Он даже улыбнулся впотьмах. Девка оказалась не промах. Конечно, силенок у нее было маловато, чтобы должным образом справляться с работой… по крайней мере, справляться так быстро, как того бы хотелось старпому. Да. Рост, сила и вес – вот чего ей очень недоставало. Всего несколько паршивых дюймов – и ты не дотянешься. Несчастные полфунта недостающего веса – и не удержишь хлещущий парус… Лошадка, которую заставили тянуть в одной упряжке с быками…

К тому же она еще и попала на простой деревянный корабль после живого. Да еще и своего собственного, семейного. Догадывалась ли она, что с безжизненными деревяшками управляться куда как тяжелей, чем тогда, когда они сами тебе рады помочь?… Брэшен ходил в море на «Проказнице» задолго до ее пробуждения. И все равно понимал с первого же прикосновения, что в глубине ее диводрева дремлет скрытая жизнь. В те времена «Проказница» еще не ходила по морю сама собой, но он не мог отделаться от впечатления, что на ней просто не было места тем глупейшим несчастьям, что постоянно подстерегали матросов на других кораблях.

К сожалению, на паршивом корыте под названием «Жнец» все обстояло иначе. Куда палец ни сунь – всюду дырку проткнешь. Начни менять рым* [Рым – металлическое кольцо, продетое в обух, закрепленный на прочных конструкциях судна.], например… кажется, раз-два и готово, ан не тут-то было. Непременно выяснится, что проржавевший рым сидел еще и в гнилой деревяшке, к тому же криво приделанной. Полдня долой, покуда починишь. «И все здесь вот так», – вздохнул про себя Брэшен. Как бы отвечая его мыслям, раздался резкий стук в дверь. Плохо дело. Вахта была не его, а значит, что-то случилось!

– Иду! – немедля откликнулся Брэшен. Мигом скатился с койки и распахнул дверь. Он был почти уверен, что за ним явился старпом, которому в нынешнюю штормовую ночь потребовалась подмога. Но нет. Внутрь каюты нерешительно ступил Риллер. С его лица и волос каплями сбегала вода.

– Что случилось? – требовательно спросил Брэшен. Широкий лоб Риллера прорезала морщина. Он сказал:

– Да вот плечо чегой-то разнылось.

Одной из обязанностей Брэшена была врачебная помощь команде. Как ему рассказали, в начале плавания у них был на борту лекарь, но однажды ночью его смыло за борт. Когда же выяснилось, что Брэшен способен разбирать закорючки на этикетках баночек и бутылочек – его тут же приставили ведать остатками целительных снадобий. И кому какое дело, что очень многие притирки и бальзамы были, по его мнению, решительно бесполезны. Прочел наставление – применяй!

Вот и теперь он нагнулся над запертым коробом, занимавшим на тесном полу каюты едва не больше места, чем его собственный сундучок, и выудил ключ, висевший на веревочке под рубашкой. Отперев короб, он вытащил пузырек коричневого стекла с расписной зеленой наклейкой. Прищурился в неверном свете фонаря, рассматривая надпись…

– Похоже, прошлый раз я тебе эту же растирку давал, – сказал он. И протянул пузырек Риллеру.

Моряк таращился на него так долго, как будто от столь продолжительного рассматривания букв у него могло прибавиться грамотности. И наконец пожал плечами:

– Наверное. Тот раз нашлепка тоже зелененькая была.

Брэшен извлек из толстостенного горлышка широкую пробку и вытряс себе на ладонь с полдюжины зеленых пилюль. «Ну точь-в-точь оленьи говешки», – невольно усмехнулся он про себя. Он, пожалуй, нисколько не удивился бы, если бы они говешками и оказались. Три он спрятал обратно в склянку, а три отдал Риллеру.

– Глотай все сразу. И поди скажи коку, что я велел выдать тебе полмеры рома. Для заливания. И чтобы ты сидел на камбузе и грелся возле плиты, пока пилюли не подействуют.

Надо было видеть, как просиял старый моряк. Капитан Зихель не очень-то одобрял выпивку на борту, так что, вполне возможно, у Риллера с самого выхода из Удачного это была первая возможность промочить глотку. И не только рома хлебнуть, но еще и в теплом уголке посидеть… В общем, старый моряк преисполнился самой искренней благодарности. Брэшен, со своей стороны, понятия не имел, каким образом подействует снадобье. И подействует ли вообще. Но дешевый ром из запасов, предназначенных для команды, уж всяко поможет Риллеру крепко заснуть и не чувствовать боли.

Матрос уже собрался уходить, когда Брэшен заставил себя обратиться к нему.

– Тот мой троюродный племянник… ну, помнишь, я еще просил тебя за ним доглядывать? Как он тебе? Справляется?

Риллер пожал плечами. Покатал в ладони пилюли…

– Отлично справляется, господин мой. Просто отлично.

И в явном нетерпении взялся за ручку двери. Обещанный ром тянул его к себе, как магнитом.

– Угу, – сам того не желая, продолжал Брэшен. – Хочешь сказать, он знает дело и работает с толком?

– Так точно, господин мой, так точно. Славный парнишка. Уж я для тебя за ним присмотрю. Ниче с твоим Эттелем не случится.

– Ну и славненько. То-то мои родственники будут гордиться. – И Брэшен добавил: – Только чур, пацанчику чтобы ни полслова про наш уговор. Неча ему знать, что мы с тобой его опекать взялись!

– Так точно, господин мой. Ни полсловечка.

И Риллер вышел, старательно притворив за собой дверь.

Оставшись один, Брэшен прикрыл глаза и с чувством перевел дух. Вот и все, что он мог в действительности сделать для Альтии. Попросить доброго матроса вроде Риллера за ней присмотреть… Брэшен проверил засов на двери, потом запер короб с лекарскими припасами. Вновь забрался на койку… Вот и все, что он мог для Альтии сделать. Вот и все…

Потом он заснул.

Уинтроу терпеть не мог лазать по снастям. Он делал все, чтобы скрыть это от Торка, но тот обладал безошибочным чутьем истязателя. Десяток и более раз каждый день он под любым предлогом загонял Уинтроу на мачты. Когда же он понял, что с ростом практики у мальчика потихоньку притупляется боязнь, то принялся усложнять задания: например, поручал ему что-нибудь оттащить в «воронье гнездо». А как только Уинтроу спускался на палубу – приказывал нести это назад. В последнее же время он повадился не просто посылать Уинтроу наверх, но приказывал еще и выбираться на самый нок рея* [Нок рея – его внешняя оконечность, обычно выходящая довольно далеко за борт. Таким образом, авторы и переводчики романов о пиратах, в которых кого-нибудь обязательно вешают на «нок-рее» (видимо, имеется в виду специальная деталь рангоута?) вводят читателя в заблуждение.] и стоять там с сердцем, выскакивающим из груди, пока не воспоследует команды слезать. Торк его попросту изводил. Самым прямолинейным, лобовым, предсказуемым способом. Уинтроу от Торка примерно этого и ожидал. Что его действительно удивляло, так это реакция команды. Издевательства, которым подвергал его Торк, они воспринимали как самое обычное дело. Если кто-нибудь вообще обращал внимание на то, что выделывал над ним Торк, это лишь забавляло матросов. Ни один и в мыслях не держал вмешиваться.

«И тем не менее, – размышлял Уинтроу, цепляясь за рей и поглядывая на палубу далеко под ногами, – все это – во благо». Ветер мощно мчался мимо, наполняя упруго растянутое полотнище паруса, и снасти пели от напряжения. Корабль равномерно раскачивался на ходу, и высота мачты делала качку особенно ощутимой. Не то чтобы Уинтроу начинало нравиться наверху… но возбуждение и восторг (вполне возможно, что гибельный) имели место определенно. Ему бросили вызов – а он его принял и выстоял. Если бы его предоставили себе самому, он никогда не пошел бы на такие испытания. Так что Торка следовало даже поблагодарить. Уинтроу сощурил глаза: ветер свистел в ушах и выжимал слезы. На какой-то миг он даже допустил в сознание крамольную мысль: «А что если в самом деле здесь – мое место? Может ли быть, что под личиной жреца вправду скрывается мореплаватель?…»

Тут его слуха достиг негромкий и странный звук. Металлическое дребезжание. А вдруг это собирался отвалиться какой-нибудь крепеж?… Сердце Уинтроу сразу заколотилось, и он стал медленно переступать по пертам, пытаясь определить, откуда доносился не понравившийся ему звук. Ветер ни дать ни взять намеренно издевался над ним, не давая определить направление. Уинтроу понадобилось изрядное время, чтобы понять: звук менял высоту и к тому же нес в себе ритм, не имевший ничего общего с ровным дыханием ветра. Добравшись до «вороньего гнезда», Уинтроу схватился за край.

Внутри сидел Майлд. Сидел, упираясь в стенки ногами, и, полузакрыв глаза, играл на варгане* [Варган – самозвучащий язычковый, щипковый инструмент в виде подковы или пластинки с прикрепленным к ней стальным язычком.]. Играл одной рукой, как принято у матросов, используя рот в качестве резонатора. Пальцы Майлда так и плясали по стальным язычкам. Он наслаждался собственной музыкой, не забывая в то же время внимательно оглядывать горизонт.

Уинтроу казалось, будто Майлд его не сразу заметил. Но вот молодой матрос бросил на него быстрый косой взгляд, и пальцы его остановились:

– Что? – спросил он, не отнимая, впрочем, инструмента то щеки.

– Ничего… Ты на вахте? Впередсмотрящим?

– Типа того. Хотя высматривать особо и нечего.

– А пираты?… – робко предположил Уинтроу.

Майлд презрительно хмыкнул.

– Делать им больше нечего, только за живыми кораблями гоняться. Ну, то есть слышал я кое-что… когда мы в Калсиде стояли… будто они за кем-то в самом деле недавно гонялись, но это, наверное, спьяну. Большей частью они нас не трогают. Обычно живой корабль от простого при тех же равных условиях уходит как от стоячего… Если, конечно, команда на нем уж не вовсе морозом побитая. Но на живых кораблях таких не бывает, и пиратам это известно. Они знают: даже если поймать, драться придется так, как они ни разу в жизни не дрались. Но если они и победят, толку-то? Заполучить корабль, который нипочем служить тебе не желает? Вот ты сам-то как думаешь: очень бы наша Проказница обрадовалась на своей палубе чужакам? Стала бы их слушаться? Вот уж не думаю!

– Это точно, – согласился Уинтроу. Его приятно удивила и явная гордость Майлда, определенно любившего свой корабль, и то, что он охотно вступил с ним в разговор. Ну а Майлду, похоже, льстило пристальное внимание юнги, потому что он заговорщицки понизил голос:

– Если я вообще что-нибудь понимаю, прямо сейчас пираты нам здоровенную услугу оказывают…

Уинтроу немедленно схватил приманку:

– Каким образом?

– Ну… как бы тебе объяснить. Ты ведь в Калсиде на берегу не бывал? Не бывал. А мы бывали и слышали, что пираты последнее время повадились нападать на невольничьи корабли. По крайней мере один взяли точно, а еще несколько еле спаслось. Ну так вот. Сейчас осень на исходе, но по весне в Калсиде будут ожидать привоза целой прорвы рабов – на весеннюю пахоту и все такое. А значит, коли пираты повыловят сколько-то обычных поставщиков… а тут и мы прибудем с полными трюмами… воображаешь, до каких небес капитан сумеет цену взвинтить? Сразу выручим столько, что, может, даже прямо в Удачный сможем сразу отправиться!

И Майлд улыбнулся с таким предвкушением, как если бы отменный барыш, который Кайлу предстояло выручить за рабов, должен был непосредственно отразиться на его жалованье. Но в действительности он скорее всего повторял услышанное от кого-то из взрослых матросов. Уинтроу ничего не ответил. Он смотрел вперед, в неспокойное море, и под сердцем наливался тяжелый болезненный ком, к которому морская болезнь не имела ни малейшего отношения. Когда ему случалось думать о Джамелии и о том, как его отец будет покупать там рабов, его переполняла неизбывная скорбь. Деяние еще не было совершено, а он уже загодя мучился стыдом и виной за содеянное…

Майлд же, помолчав, заговорил снова:

– Так тебя, значит, опять Торк на мачту загнал?

– Ага. – К собственному удивлению, Уинтроу свесился наружу на длину рук, разминая уставшие плечи. Потом снова оперся о край бочки. – Сейчас это меня уже не достает так, как раньше.

– Это точно. Затем и делается. – Уинтроу поднял брови, и Майлд расплылся в улыбке: – Погоди-ка, так ты решил, что это для тебя выдумали такую особую пытку?… Ну, верно, Торку нравится тебя доставать, но, во имя пяток Са и Его волосатых яиц! – он и всякого другого будет цеплять в свое удовольствие, только подвернись. В смысле, всякого, кто ему сдачи не даст. Но уж юнгу вверх-вниз по мачтам гонять – это, ты меня прости, дело святое. Я когда сюда только попал… У нас тогда старпомом был Брэшен, и я его таким сукиным сыном считал!… Заметил ведь, стервец, что я малость побаиваюсь высоты, и что ты думаешь? Устроил так, что я только тут, наверху, еду свою получал. Хочешь, мол, жрать, так влезь и возьми! И я лез, а что делать, и тут, в «вороньем гнезде», ждала меня моя миска. Ох, я Брэшену глаза выцарапать был готов!… Боялся, еле двигался, еда всегда почти успевала остыть… да еще и дождь ее разбавлял… А потом привык. Совсем как ты теперь.

Уинтроу молчал и думал. Пальцы Майлда снова заплясали по язычкам, извлекая бойкую веселую мелодию.

– Так значит… – выговорил Уинтроу, – значит, Торк не то чтобы со свету сжить меня хочет? Это получается что-то вроде учебы?…

Майлд снова оборвал игру. Он зафыркал – ему было смешно.

– Ну, это как посмотреть. Что он со свету был бы рад тебя сжить – это уж точно. Он всех ненавидит, кто хоть чуть умнее его, а таких, хвастаться не буду, на борту большинство. Но и дело свое он знает. И еще он знает: хочет остаться помощником кэпа и не слететь с места – должен сделать из тебя моряка. Вот и учит тебя. Хотя, конечно, самыми гадостными и жлобскими способами, какие может придумать!

– Но если он такой… – надо было сказать «говнюк», но у юного жреца не повернулся язык, -…такой всеми ненавидимый человек, почему мой… почему капитан его вторым помощником держит?

Майлд передернул плечами.

– А ты сам батьку спроси, – посоветовал он бессердечно. Но потом улыбнулся: пошутил, дескать. – Я слыхал, Торк с ним вместе ходит уже очень давно, а закорешились они в одном до невозможности стремном плавании на каком-то другом корабле. Так что когда кэп пришел на «Проказницу», он и Торка с собой перетащил. Кто знает, может, Торка никто – в своем уме – нанимать не захочет, а кэп ему чем-то обязан. Или, может, у Торка задница больно уж симпатичная…

У Уинтроу буквально отвисла челюсть, но Майлд рассмеялся:

– Да ладно тебе, это все треп. Не принимай близко к сердцу. Просто тебя грех немножко не подразнить, уж очень ты всему веришь!

– Но он… мой отец! – возмутился Уинтроу.

– Не надо. На борту корабля он тебе не отец, а просто капитан. И, кстати, капитан совсем неплохой. Хотя, конечно, и не Ефрон. И вообще многие по-прежнему думают, что Брэшену, а не ему, следовало бы заменить старика. Но и он не самый последний!

– Тогда почему ты такое про него сказал? – Уинтроу искренне не понимал почему.

– Да именно потому, что он кэп, – терпеливо объяснил Майлд. – Мы, матросы, любим подтрунивать даже над теми, кто нам нравится. И особенно над капитаном, потому что он всем нам в любой момент на головы может насрать, если захочет. Я тебе вот что скажу. Когда мы только-только прослышали, что капитан Вестрит уходит на берег и вместо него будет другой, – знаешь, что сотворил Комфри?

– И… что же?

– А он пошел на камбуз, взял кофейную чашку нового капитана и вытер ее изнутри своим… сказал бы я тебе – чем!!!

Серые глаза Майлда сияли восторгом. Он смотрел на Уинтроу, с нетерпением ожидая, какова будет реакция юнги.

– Опять дразнишь, – тот выдавил улыбку, кривую от ужаса и недоверия. «Как низко… как отвратительно…» Да это просто не имело права быть правдой. Уинтроу еще не встречал человека, способного устроить такую подлость другому – просто оттого, что этому другому будет вручена над ним власть. Человеку, которого он еще не видел-то ни единого разу… Невозможно поверить. И в то же время… это было… смешно. Уинтроу попробовал сформулировать. Насолить таким манером кому-то, кто зол и жесток, – это понятно. Но авансом… никому не известному капитану… зачем? А затем, чтобы некоторым образом сравняться с человеком, в чьих руках должна оказаться твоя жизнь или смерть. Он в тебе полностью волен – зато ты представляешь, как он попивает кофе, приправленный вкусом твоего… конца. Уинтроу отвернулся от Майлда, чувствуя, как помимо воли расплывается в широченной улыбке. Вот, значит, как Комфри над его отцом подшутил…

– Команде, – сказал Майлд, – очень даже необходимо вот так подкусывать то старпома, то кэпа. Чтобы не воображали, будто они Боги, а мы дерьмо.

– Значит… ты думаешь, они догадываются, что происходит?

Майлд усмехнулся.

– Всякий, кто ходит в море достаточно долго, об этом догадывается. – Вновь подергал язычки варгана и глубокомысленно пожал плечами: – Просто каждый, наверное, думает, что это происходит с другими, не с ним,

– Стало быть, – вслух подумал Уинтроу, – им никто не докладывает.

– Ясное дело. А кто побежит докладывать? – Майлд сыграл еще несколько нот и вдруг резко оборвал музыку. – Ведь не ты же, полагаю? Потому что он твой батька и всякое такое…

Кажется, он решил, что имел неосторожность уж очень разоткровенничаться.

– Нет, не я, – согласился Уинтроу. И добавил с улыбкой, которая ему самому показалась дурацкой: – Но в основном именно потому, что он мой отец.

– Юнга!… – долетел снизу рев Торка. – Живо спускайся! А ну, шевели задницей!…

Уинтроу вздохнул:

– Право слово, этот тип нюхом чует, когда я хоть немножко развеселюсь. И сразу старается это исправить.

Отцепился от «вороньего гнезда» и начал долгий путь вниз.

– Заумно выражаешься, – напутствовал его Майлд. – Сказал бы лучше: «Прилип, как банный лист к жопе». И коротко, и понятно.

– А верно, – согласился Уинтроу.

– Живей, юнга!… – снова проревел снизу Торк, и Уинтроу ни на что более не отвлекался.

Поздно вечером, занимаясь Ежедневным Прощением перед отходом ко сну, Уинтроу не мог самому себе надивиться. Сегодня его насмешил жестокий поступок. Он улыбался, когда ему рассказывали об унижении человека. В чем же тут состоял промысел Са?… И не отступил ли он, Уинтроу, от божественного пути?… Его охватило чувство вины, но он не поддался. Истинному жрецу Са не пристало заниматься самобичеванием. Оно лишь затуманивало разум. Если тебя что-то тревожит – постарайся доискаться причины. А потом устранить ее. Мучиться виной – не значит совершенствоваться. Это лишь признак сделанной ошибки. Уинтроу тихо лежал в темноте, размышляя, что же именно заставило его улыбаться. И почему. В первый раз за много лет он спрашивал себя, не была ли его слишком чувствительная совесть чем-то вроде преграды, отъединявшей его от товарищей.

– То, что разделяет, – то не от Са, – тихо сказал он сам себе вслух. И уснул – даже прежде, чем вспомнил, откуда это изречение. И вообще было ли в священных писаниях его веры нечто подобное.

Тощие острова впервые показались на горизонте в ясное и холодное утро. Путешествие на северо-восток привело корабль из пределов осени прямо в зиму, из более-менее ласковой погоды – в объятия тумана и вечно моросящих дождей. Сказать, что Тощие острова «высились вдалеке», было бы сильным преувеличением. Впередсмотрящий просто углядел вдали место, где катившиеся волны вдруг взрывались белой пеной и брызгами. Острова были низкие и плоские. Вылизанные морем скальные лбы и песчаные банки* [Банка – отдельно расположенная мель ограниченных размеров, глубина которой значительно меньше, чем в окружающем море. Банки обычно являются районами богатого промысла моллюсков и рыбы. Моряки так и говорят: «сельдяная банка», «устричная банка» и так далее.], почти скрывавшиеся в прилив. Альтия еще дома была наслышана, что здесь ничего нет, кроме камня, песка и очень скудной растительности, – потому-то острова и назывались Тощими, то есть бесплодными. Что привлекало сюда морских котиков, которые здесь дрались из-за самок, а потом спаривались и растили потомство, – она не имела никакого понятия. И в особенности при том, что всякий год в это время сюда приходили промысловые корабли и забивали их многими сотнями… Альтия смотрела вперед, заслоняя ладонью глаза от соленых брызг, летевших в лицо. Что за неисповедимый инстинкт вновь и вновь гнал сюда зверей, наверняка помнивших кровь и смерть своих соплеменников?…

«Жнец» оказался с подветренной стороны островов около полудня. И сразу же оказалось, что лучшая якорная стоянка уже занята расторопными конкурентами. При виде их капитан Зихель принялся отчаянно материться, причем так, словно это его корабль и команда были всему виной. Так или иначе, якоря были брошены, а охотники вылезли из своего кубрика. Альтия слышала от матросов – недавно они передрались за картами и едва не пришибли своего товарища, заподозренного в нечестной игре. Ей не было до этого дела. Ей, как юнге, приходилось их посещать с разными поручениями, и она убедилась, что они были матерщинники и забияки. Еще бы им не передраться – в тесноте да от безделья-то! Да пускай бы хоть вообще друг друга поубивали…

Так, по крайней мере, она думала во время перехода. Но вот «Жнец» благополучно бросил якоря, она принялась предвкушать первый день относительного безделья… и поймала себя на том, что готова начать маяться этим самым бездельем. Ее вахта как раз сменилась и большей частью спала. Альтия же решила воспользоваться дневным светом и более-менее тихой погодой и заняться починкой одежды. Занимаясь мелкой работой под фонарем, можно было испортить глаза, да и надоел ей спертый воздух внизу. Она облюбовала уголок в ветровой тени рубки, где почти совсем не дуло, но зато туда падал луч редкостного в эту пору солнца. Альтия только-только начала потрошить свои самые дырявые штаны, собираясь пустить их на заплатки для другой пары, когда старпом громко проорал ее имя:

– Эттель!

– Здесь, господин! – отозвалась она, вскакивая на ноги. Шитье полетело на палубу с колен.

– Собирайся, поедешь на берег. Будешь помогать свежевщикам, им там человек нужен. Шевелись!

– Слушаюсь! – крикнула Альтия. Это был единственно возможный ответ. При мысли о разделке туш ей форменным образом поплохело… что, впрочем, не сказалось на быстроте, с которой она ринулась исполнять приказание. Подхватив шитье, она спрыгнула в трюм и убрала недорезанные штаны куда подальше. «Завтра закончу… Если доживу». Всунула жесткие намозоленные пятки в толстые носки и тяжелые сапоги. По заросшим ракушками скалам босичком небось не попрыгаешь. Натянула вязаную шапочку на самые уши – и вихрем вылетела обратно на палубу. И как раз вовремя: вельботы* [Вельбот – промысловая (первоначально китобойная) шлюпка с острыми и симметричными носом и кормой. Вельбот, в частности, относительно легко проходит полосу прибоя. Его наследниками являются современные спасательные шлюпки на кораблях и береговых станциях.] уже вываливали на шлюпбалках* [Шлюпбалка – устройство для спуска и подъема шлюпки. Вываливание – вынос шлюпки за борт для вертикального спуска на воду.]. Альтия запрыгнула в ближайший вельбот и подхватила весло.

Дата добавления: 2015-07-02