Воспоминание о рае 8 страница

Теперь вся ее энергия беспрепятственно изливалась наружу и укрепляла силу сопротивления, которая раньше служила ей для иных целей; забыв о прежних помехах, она впервые в жизни почувствовала не только полную свободу, но и пьянящую силу абсолютной самоуверенности. Это была совсем новая Мерри, Мерри, которая в сопротивлении этой «г-г-гнусной» войне наконец обнаружила цель, соразмерную ее поистине огромным силам. Северный Вьетнам она называла Демократической Республикой Вьетнам и говорила об этой стране с таким патриотическим восторгом, что можно было подумать, как говорила Доун, что она родилась в «Бейт Исраэль» города Ханоя, а не в «Бейт Исраэль» города Ньюарка.

— Если я еще раз услышу, как она говорит «Демократическая Республика Вьетнам», я сойду с ума, Сеймур, клянусь, я сойду с ума!

Он пробовал убедить жену, что все не так страшно, как кажется.

— У Мерри есть свои убеждения, Доун, у Мерри есть политическая позиция. Положим, ей не хватает тонкости, положим, она пока не умеет находить правильные формулировки, но за всем этим стоят и мысли, и чувства, и сострадание…

Но теперь любой разговор с дочерью доводил Доун если не до срыва, то до бегства — из дома на скотный двор. Швед слышал, как они ссорились с Мерри всякий раз, когда хоть ненадолго оставались вдвоем. «Многие, — говорила Доун, — были бы счастливы, имея родителями благополучных представителей среднего класса». — «Прошу прощения, мне еще не настолько промыли мозги», — отвечала Мерри. «Ты девочка, тебе всего шестнадцать, — говорила Доун, — и я могу указывать тебе, что делать, и буду указывать». — «Пусть мне ш-ш-шестнадцать, но не смей г-г-говорить со мной как с р-р-ре-бенком! Я могу делать то, что х-х-хочу!» — «Ты не против войны, — говорила Доун. — Ты против всего». — «А ты, мам, за что? За к-к-коров?»

Каждый вечер Доун ложилась спать в слезах.

— Что с ней? Что это такое? — пытала она Шведа. — Для нее нет больше моего авторитета. Как быть? Я, Сеймур, совершенно сбита с толку. Как это случилось?

— Такое бывает, — отвечал он. — У девочки сильная воля. Свои идеи. Своя цель.

— Нет, откуда это пошло? Я — плохая мать? Да?

— Ты хорошая мать. Ты прекрасная мать. Не в этом дело.

— Не понимаю, почему она так злится на меня. Понятия не имею, что я ей сделала или в чем она меня может подозревать. Не понимаю, что произошло. Что это? Откуда она такая взялась? Она совсем вышла из-под контроля. Ее не узнать. Я считала ее умной девочкой. А она никакая не умная. Она поглупела, Сеймур, и от всех этих разговоров становится все глупее…

— Нет, нет, это просто грубая агрессивность. Нужно время, чтобы все улеглось. А так она умная. Очень умная. Это просто переходный возраст. Подростков трясет от бурных внутренних перемен. К нам это не имеет никакого отношения. Просто они отрицают все подряд, без разбору.

— Это все от заикания, так?

— Мы делаем все возможное, чтобы она от него избавилась. И всегда делали.

— Она приходит в ярость, потому что заикается. Не может ни с кем подружиться из-за этого заикания.

— У нее всегда были друзья. И сейчас много друзей. Кроме того, она победила свой страх перед заиканием. Так что этим ты ничего не объяснишь.

— Нет объяснишь. Страх перед заиканием не победить. Ты в постоянном страхе.

— Этим не объяснишь того, что происходит, Доуни.

— Ей шестнадцать — этим все объясняется?

— Что ж, если это так, а может, это действительно так, будем держаться, пока эти шестнадцать не минуют.

— А что потом? Минуют шестнадцать, будут семнадцать.

— В семнадцать она изменится. И в восемнадцать тоже изменится. Все же меняется. Появятся другие интересы. Она поступит в колледж, университетская атмосфера, занятия. Все утрясется. Самое главное — не потерять с ней контакт.

— Я больше не могу. Не могу с ней разговаривать. Она теперь даже против коров настроена. Безумие какое-то!

— Ну, тогда разговаривать буду я. Нельзя предоставлять ее самой себе, но нельзя и капитулировать перед ней; необходимо говорить, говорить, говорить, даже если придется повторять одно и то же по сто раз. Пусть это кажется бесполезным, неважно. Нельзя надеяться, что слова немедленно возымеют действие.

— Действие имеет то, что она говорит мне в ответ.

— Неважно, что она говорит в ответ. Мы должны говорить ей то, что надо, даже если это и кажется бесполезным. Мы должны проводить нашу линию. Если мы не будем проводить нашу линию, тогда она точно никогда нас не послушается. Если будем, тогда есть вероятность, по крайней мере пятьдесят процентов, что она послушается.

— А если нет?

— Все, что от нас зависит, Доун, — это вести себя, как всегда, разумно и твердо, надеяться, быть терпеливыми, и тогда в один прекрасный день она перерастет этот дух отрицания.

— Она не желает перерастать его.

— Это пока. Сегодня. Но будет Завтра. Мы связаны, и узы между нами неразрывны. Если мы сохраним с ней контакт, если не перестанем с ней говорить, то дождемся Завтра. Конечно, она может свести с ума. Я тоже ее совершенно не узнаю. Но все равно надо с ней говорить, надо во что бы то ни стало сохранять терпение и не пасовать перед ней — тогда в конечном итоге она опять станет нашей девочкой.

И вот, каким бы безнадежным это ни казалось, он говорил, выслушивал, старался сохранять выдержку и, как бы далеко она ни заходила, твердо вел свою линию. Как бы она ни бесилась, сколько бы ни было в ее ответах сарказма, яда, уклончивости или вранья, он не переставал задавать вопросы о ее увлечении политикой, о том, где она бывает после школы, о ее новых друзьях; с нежной настойчивостью, от которой она свирепела, расспрашивал о ее субботних поездках в Нью-Йорк. Дома она могла орать сколько угодно — она по-прежнему была домашним ребенком, но ему не давали покоя мысли о том, что она делает в Нью-Йорке.

Разговор о Нью-Йорке № 1.

— Что ты делаешь, когда приезжаешь в Нью-Йорк? С кем ты там видишься?

— Что я делаю? Хожу, смотрю Нью-Йорк, вот что.

— Что ты там делаешь, Мерри?

— Что все делают. Смотрю на витрины. Как все девчонки.

— Ты водишься с людьми, которые занимаются политикой. И встречаешься с ними в Нью-Йорке.

— Я не знаю, о чем ты. Сейчас всё — политика. Зубы чистить — тоже политика.

— Ты водишься с людьми, которые выступают против войны во Вьетнаме. Ты с ними ездишь встречаться в Нью-Йорк, так или нет?

— Что они люди, это точно. Люди с идеями, и некоторые отрицают в-в-войну. Большинство отрицает в-войну.

— Что ж, мне тоже она не нравится.

— Тогда чего ты от меня хочешь?

— Кто эти люди? Какого они возраста? На что живут? Это студенты?

— Зачем тебе это?

— Затем что мне хочется знать, чем ты занимаешься. Ты целую субботу одна в Нью-Йорке. Не всякие родители отпустят шестнадцатилетнюю дочь одну так далеко.

— Я хожу в… я… там, знаешь, люди, и соб-б-баки, и об-бычные улицы…

— Ты привозишь массу коммунистических изданий. И книг, и брошюр, и журналов.

— Я пы-пытаюсь учиться. Ты сам говорил — надо учиться. Недостаточно просто ходить в школу, надо учиться самой. К-к-коммунизм! Ну ты и…

— Да, коммунизм. На обложках ясно написано: коммунизм.

— У коммунистов не все идеи про коммунизм.

— Например?

— Например, про б-бедность. Про войну. Про несправедливость. У них самые разные идеи. Ты еврей, но ведь думаешь ты не только о евреях. Вот и у к-к-коммунистов то же.

Разговор о Нью-Йорке № 12.

— Где ты там ешь, в Нью-Йорке?

— Н-н-ну уж не в ресторане «У Винсента».

— А где?

— Да где все. В ресторанах. В кафе. В г-г-гостях.

— У кого в гостях?

— У друзей.

— Где ты с ними познакомилась?

— С некоторыми здесь, с некоторыми т-т-там.

— Здесь? Где же именно?

— В школе. С Ш-ш-шерри, например.

— Не знаю никакой Шерри.

— Ты забыл, Ш-шерри всегда играла на скрипке в школьных спектаклях. Она ездит в Нью-Йорк, потому что бе-берет там уроки музыки.

— Она тоже занимается политикой?

— Папа, всё вокруг — политика. Как она может не заниматься политикой, если у нее есть м-м-мозги?

— Мерри, я не хочу, чтобы ты влипла в историю. Тебе не нравится война. Очень многим не нравится война.

Но есть люди, которые так недовольны войной, что впадают в крайности. У них нет чувства меры, понимаешь?

— Чувство меры, вот ты о чем. Не впадать в к-крайно-сти. К черту, без к-крайностей не обойтись. Что такое война, по-твоему? К-к-крайность. В нашем Римроке никакой жизни нет. Здесь в к-крайности не впадают.

— Тебе разонравился Римрок? Ты хотела бы жить в Нью-Йорке?

— А то!

— Когда окончишь школу, можешь поехать в Нью-Йорк и поступить в колледж. Хочешь?

— Не уверена, буду ли я поступать в к-к-колледж. Посмотри на администрацию этих колледжей! Ты же знаешь, что они делают со студентами, которые против войны. Как после этого хотеть в колледж? Высшее образование… Я считаю, что это низшее образование. Может, пойду в колледж, а может, нет. Сейчас я еще ничего не п-п-планирую.

Разговор о Нью-Йорке № 18, после того, как она не ночевала дома.

— Никогда больше так не делай. Никогда не оставайся у людей, которых мы не знаем. Кто эти люди?

— Н-никогда не говори «н-никогда».

— Кто эти люди, у которых ты ночевала?

— Друзья Ш-шерри. По музыкальной школе.

— Не верю.

— Почему? Ты не в-веришь, что у меня могут быть друзья? Что я могу кому-то нравиться — в это не в-веришь? Что люди могут мне предложить переночевать у них — в это не в-веришь? Во что же ты тогда в-в-в-веришь?

— Тебе шестнадцать лет. Ты должна возвращаться вечером домой. Ты не должна оставаться на ночь в Нью-Йорке.

— Хватит напоминать мне, сколько мне лет. Мало ли кому сколько лет.

— Когда ты вчера уезжала, мы ждали тебя к шести. В семь ты позвонила и сказала, что остаешься. Мы сказали — нет. Ты настаивала. Сказала, что тебе есть где ночевать. Я уступил.

— Уступил, точно.

— Но больше так не делай. Если такое повторится, ты больше одна в Нью-Йорк не поедешь.

— Ха, кто это сказал?

— Я, твой отец.

— Посмотрим.

— Давай заключим договор.

— Какой еще договор, отец?

— Если ты снова поедешь в Нью-Йорк, задержишься допоздна и поймешь, что тебе надо где-то переночевать, переночуешь в семье Уманофф.

— Уман-нофф?

— Они тебя любят, ты их любишь, они знают тебя с пеленок. И у них очень хорошая квартира.

— К-к-квартира! Там, где я ночевала, тоже очень хорошая к-квартира.

— У кого ты ночевала?

— У Билла с Мелиссой.

— А кто такие Билл и Мелисса?

— Л-л-люди.

— Чем они зарабатывают? Сколько им лет?

— Мелиссе д-д-двадцать два, а Биллу д-девятнадцать.

— Студенты?

— Бывшие. Сейчас они з-занимаются организацией п-помощи вьетнамцам.

— Где они живут?

— Ты что, приедешь забирать меня?

— Мне хотелось бы знать, где они живут. В Нью-Йорке есть разные районы — хорошие и плохие.

— У них отличный район и дом отличный.

— Где?

— В Монингсайд-Хайтс.

— Они студенты Колумбийского университета?

— Б-были.

— Сколько народу живет в этой квартире?

— Не понимаю, п-почему я должна отвечать на все эти в-в-вопросы.

— Потому что ты моя дочь и тебе шестнадцать.

— Значит, из-за того, что я твоя дочь, я всю оставшуюся ж-жизнь…

— Нет, когда тебе исполнится восемнадцать и ты окончишь школу, делай что хочешь.

— Значит, все дело в каких-нибудь двух г-годах?

— Совершенно верно.

— Ка-акая же разница, что такого случится за эти два года?

— Ты станешь независимой личностью, которая может сама заработать себе на жизнь.

— Я и сейчас м-могла бы сама зарабатывать на жизнь, если б-бы захотела.

— Пока я не хочу, чтобы ты ночевала у Билла с Мелиссой.

— П-почему?

— Я за тебя отвечаю. Я хочу, чтобы ты останавливалась в семье Уманофф. Если ты согласишься, то можешь ездить в Нью-Йорк с ночевкой. А нет — больше не будешь. Выбирай.

— Я буду останавливаться, где хочу.

— Если так, ты не будешь ездить в Нью-Йорк.

— Посмотрим.

— Никаких «посмотрим». Не поедешь, и точка.

— Интересно, к-к-как ты меня уд-держишь!

— Подумай хорошенько. Если ты не согласна останавливаться в доме Уманофф, в Нью-Йорк ты больше не поедешь.

— А как же в-в-война?..

— Я отвечаю за тебя, а не за войну.

— Я знаю, что ты за в-в-войну отвечать не хочешь, поэтому и приходится ездить в Нью-Йорк мне. Потому что там люди свою ответственность за в-в-войну чувствуют. Им с-с-с-овестно, когда американцы взрывают целые в-в-вьетнамские деревни. Им совестно, когда американские бомбежки в к-к-клочья разносят вьетнамских д-д-детей. А тебе не совестно, и матери тоже не с-с-совестно. Не так сильно война тебя волнует, чтобы ты хоть однажды нарушил свой распорядок дня. Не говоря уж о том, чтобы ночь провести не дома. Мысли о войне не мешают тебе спать спокойно. Война тебя совершенно, ну никак не к-к-колышет.

Разговоры о Нью-Йорке № 24, 25 и 26.

— Ты достал меня этими разговорами, папа. Хватит. Не хочу больше. Никто так не отчитывается перед своими родителями.

— Если ты, несовершеннолетняя, уезжаешь из дому на день и не возвращаешься ночевать, то изволь уж так отчитаться перед родителями.

— С такими родителями и спятить можно — лезут и лезут в душу. Мне не нужно, чтоб вы меня понимали, мне нужна с-с-с-свобода!

— Ты предпочла бы, чтобы я был бесчувственным и не пытался тебя понять?

— Да! Предпочла бы. Думаю, что предпочла. Попробуй для разнообразия — тогда увижу.

Разговор о Нью-Йорке № 29.

— Пока ты не взрослая, у тебя нет права разрушать жизнь нашей семьи. Вырастешь — тогда делай что хочешь. А пока тебе нет восемнадцати…

— Только и можешь, что думать, говорить и заботиться о нашей м-м-миленькой семейке.

— Но ты ведь тоже только об этом и думаешь. Иначе — с чего тебе бушевать?

— Ну уж нет!

— Конечно да, Мерри. Вот ты беспокоишься за вьетнамские семьи. Негодуешь, что там гибнут семьи. А ведь их семьи — такие же, как наша, они вправе жить так же, как наша семья, этого и хотят. И разве не этого ты для них хочешь и не этого ли хотят для них Билл и Мелисса? Надежной и мирной жизни, как у нас.

— Жить в комфортабельной пустоте? Нет, Билл и Мелисса точно не хотят для них такого. И я не хочу.

— Правда не хочешь? Подумай-ка хорошенько. Я думаю, что эта комфортабельная пустота им бы понравилась, честное слово.

— Они просто хотят спокойно ложиться спать, в своей стране, жить своей жизнью и не бояться, что ночью их в-в-взорвут. Разорвут в клочья ради благополучия людишек из Нью-Джерси, которые живут мирной, н-н-надеж-ной, тупой ж-жизнью жадин и кровопийц!

Разговор о Нью-Йорке № 30, после того, как Мерри переночевала в семье Уманофф.

— Они такие, ах-ох, либералы, эти Барри и Марсия. Но держатся за свою удобную б-б-буржуазную жизнь.

— Они преподаватели, серьезные представители академических кругов, протестующие против войны. У них были гости?

— Были. Тоже преподаватели. Тоже против войны. Один преподает английский, другой — социологию. Этот, по крайней мере, поднял п-п-против войны всю семью. Они вместе выходят на марши. Вот это семья! Не то что какие-то чертовы к-к-коровы.

— Значит, тебе у них понравилось.

— Нет, я хочу быть со своими друзьями. Что за чушь — приходить к Уманофф в восемь часов. Все самое интересное происходит после восьми. К чему уезжать из Римрока, чтобы сидеть после восьми с твоими друзьями. Я хочу быть со своими.

— Так или иначе, что-то у нас получилось. Мы пришли к компромиссу. Гебе не удалось побыть с друзьями после восьми, но зато ты провела с ними целый день, а это гораздо лучше, чем ничего. Я рад, что соглашение сработало. Надеюсь, ты тоже. В следующую субботу поедешь?

— Я на годы в-в-вперед не планирую.

— Если хочешь поехать в следующую субботу, ты должна заранее позвонить Уманофф и дать им знать, что приедешь.

Разговор о Нью-Йорке № 34, после тою, как Мерри не явилась ночевать в дом Уманофф.

— Итак. Мы заключили договор, и ты его нарушила. Больше ты никуда по субботам не ездишь.

— Я под д-д-домашним арестом?

— На неопределенный срок.

— Ч-ч-чего ты так боишься? Что, ты думаешь, я натворю? Я сижу у друзей. Мы обсуждаем в-в-войну и другие важные вещи. Не понимаю, почему ты меня все время расспрашиваешь. Ты же не пристаешь ко мне с дурацким расспросами, когда я возвращаюсь из магазина Хэмлина. Чего ты так боишься? Тебя просто крючит от страха. Но нельзя же всю жизнь прятаться тут, в лесах. Не надо п-п-пачкать меня своим страхом, я не хочу быть такой т-трусливой, как ты и мама. Вам достаточно и к-к-коров. Но кроме коров и деревьев, есть еще люди. Люди с настоящей б-б-болью. Не хочешь этого признавать? Или боишься, как бы меня не уложили в койку? Этого ты боишься? Но я не слабоумная — не залечу. Разве я хоть когда-то проявила б-б-безответственность?

— Ты нарушила договор. Обсуждать больше нечего.

— Мы что с тобой, в одной корпорации? Это тебе не бизнес, папа. Хочешь устроить домашний арест? Да вся жизнь в этом доме — все равно что жизнь под арестом.

— Мне не очень-то нравится, когда ты себя так ведешь.

— А мне — как ты. И никогда не нравилось. Так что ты бы помолчал, папа.

Разговор о Нью-Иорке № 44, в следующую субботу.

— Я не повезу тебя на вокзал. Ты не выйдешь из дома.

— А что ты, интересно, сделаешь? З-заб-б-барикадируешь меня? Как ты меня остановишь? Привяжешь к моему д-д-детскому стульчику? Ничего себе обращение с дочерью! Вот уж не думала, что мой отец начнет угрожать мне силой.

— Никакой силой я тебе не угрожаю.

— А как же ты собираешься не выпустить меня из дому? Я же не бессловесная тварь, как мамины к-к-к-ко-ровы! И я не собираюсь оставаться тут на веки вечные, слышите мистер Хладнокровие, С-с-покойствие и Выдержка?! Чего ты боишься? Почему ты боишься людей? Ты разве не слышал, что Нью-Йорк — один из знаменитейших культурных центров? Туда едут со всего мира. Тебе всегда так хотелось, чтобы у меня были новые впечатления. Почему же мне нельзя ездить за ними в Нью-Йорк? Лучше, чем торчать в этой дыре. Из-за чего ты так переживаешь? Страшно, что я до чего-нибудь додумаюсь самостоятельно? До чего ты не додумался первым? Что не совпадает с твоими планами насчет семьи — ты ведь всегда все продумываешь и знаешь, как п-п-правильно поступить! Я всего-навсего сяду в какой-то несчастный поезд и поеду в город. Миллионы людей каждый день делают это, когда едут на работу. Свяжусь не с теми людьми? Не дай бог, додумаюсь до чего-нибудь страшного? Ты вот женился на католичке-ирландке. Как отнеслась твоя семья к тому, что ты связался не с теми, с кем надо? Она вышла замуж за ев-в-в-рея. Что думала ее семья насчет «не с тем связаться»? Неужели я могу сделать что-нибудь еще худшее? Закручу любовь с чернокожим парнем — этого ты боишься? А, папочка? Лучше бы ты беспокоился о чем-нибудь важном, например о войне, а не о том, что твоя маленькая дочурка, эта оранжерейная девочка, одна сядет на поезд и поедет в б-б-большой город.

Разговор о Нью-Йорке № 53.

— Ты так и не скажешь мне, какая т-т-такая ужасная судьба меня постигнет, если я сяду на п-п-поезд и поеду в город? В Нью-Йорке дома тоже с крышами. И замки есть, и двери. Дверь запирают не только в Олд-Римроке, штат Нью-Джерси. Ты когда-нибудь думал об этом, Сеймур-Лейвоу-это-звучит-почти-как-любовь? Ты осуждаешь все, что тебе ч-чу-чуждо. А ты не думал, что среди ч-чуждого может быть и хорошее? И что во мне, твоей дочке, заложен п-п-правильный инстинкт на хорошее? Ты прямо-таки ждешь от меня, что я обмишурюсь. Если бы ты мне хоть каплю д-д-доверял, ты бы мог допустить, что я общаюсь с п-правильными людьми. Но ты мне совершенно не д-д-доверяешь.

— Мерри, ты знаешь, о чем я говорю. Ты сошлась с политическими радикалами.

— Радикалы! Не согласны с т-т-тобой, значит, радикалы.

— Эти люди — политические экстремисты.

— Без радикальных идей н-н-ничего не добиться, папа.

— Тебе всего шестнадцать, они много старше, у них больше опыта.

— Так, может, я от них чему-нибудь научусь? Экстремизм — это с-с-сокрушение маленькой страны во имя изв-в-в-ращенных взглядов на свободу. Отрывать у мальчишек ноги и то, что между ног, — вот он, экстремизм, папа. А поехать в Нью-Йорк на автобусе или на п-поезде и переночевать в запертой, надежной квартире — не вижу тут ничего такого экстремистского. Каждый старается найти на ночь крышу над головой. Скажи мне, где тут экстремизм? Что тут плохого, скажи! К-к-крайние взгляды! Что в них крайнего, папа? То, что люди пытаются что-то переменить, — это экстремизм, да? Если ты так думаешь, это т-т-твои проблемы. Но для кого-то попытаться спасти человеческие жизни важнее, чем получить диплом в Колумбийском университете. Тоже мне, нашел экс-с-с-стремизм.

— Ты говоришь про Билла и Мелиссу?

— Да. Она бросила учебу, потому что для нее есть вещи поважнее, чем д-диплом. Остановить убийство для нее важнее, чем заработать бумажку, на которой написано «бакалавр». Это ты называешь экстремизмом? А я думаю, что экстремизм — это жить как ни в чем не бывало, когда вокруг творится чистое безумие. Когда людей эксплуатируют направо и налево, а ты каждый день напяливаешь костюм, повязываешь г-г-галстук и идешь на службу. Как будто ничего такого не происходит. Вот он, экстремизм. Экстремальная т-т-тупость — это уж точно.

Разговор о Нвю-Иорке № 59.

— Все-таки кто они?

— Учились в Колумбийском. Бросили. Я тебе все это уже говорила. Они живут в Монингсайд-Хайтс.

— Этих сведений недостаточно, Мерри. Там наркотики, там всякий сброд, это опасное место. Мерри, ты можешь попасть в историю. Кончится, избави боже, тем, что тебя изнасилуют.

— Потому что я не с-с-слушалась папочку?

— Мерри, это возможно.

— Насилуют и тех, кто слушает папочек, и тех, кто не с-слушает. Иногда сами папочки и насилуют. У насильников тоже есть д-д-дети. Появляются в результате насилия.

— Пригласи Билла и Мелиссу приехать к нам в гости на выходные.

— Как же, они всю жизнь мечтали.

— Послушай, а может, тебе уехать? Вместо последних двух классов школы — подготовительный курс для поступления в колледж? Может, тебе и правда хватит уже жить дома, с нами?

— Вечно планируешь. Вечно силишься выработать самый разумный к-к-курс.

— А как же иначе? Как я могу не планировать? Я мужчина. Я муж и отец. Я веду бизнес.

— Я веду б-б-бизнес, значит, я существую.

— Есть много школ. С разными интересными направлениями, с большим предоставлением свободы… Поговори с вашим консультантом по вопросам дальнейшего образования. Я тоже наведу справки — и если тебе надоело жить с нами, можешь уехать в школу. Пожалуй, здесь тебе и в самом деле скучно. Давайте все вместе серьезно обсудим, куда ты можешь поехать.

Разговор о Нью-Йорке № 67.

— Можешь активно бороться против войны здесь — в Морристауне и в Олд-Римроке. Агитируй против войны в своей школе…

— Папа, я хочу д-д-делать это по-своему.

— Выслушай меня. Пожалуйста, выслушай. Здесь, в Римроке, нет никого, кто протестовал бы против войны. Скорее, напротив. Ты хочешь быть в оппозиции? Будь в оппозиции здесь.

— Как тут развернуться? Что делать — м-м-маршировать вокруг магазина?

— Можно создать здесь организацию.

— «Римрокцы против войны»? Это, конечно, сдвинет дело с м-м-мертвой точки. Особенно если будет еще «Средняя школа Морристауна против войны».

— Предположим. А «Война у нас дома»? Чем не лозунг? Вот и давай — приведи войну в дом, в свой маленький городок. Тебе нравится быть непопулярной? Непопулярность тебе обеспечена, уверяю.

— Я вовсе не м-м-мечтаю стать непопулярной.

— Ну, это неизбежно. Твоя позиция очень непопулярна в Римроке. Если заговорить тут в полный голос о войне, искры посыплются. Почему бы тебе не просветить здешнюю публику насчет войны? Это, знаешь ли, тоже часть Америки.

— Н-н-несущественная.

— Тут живут американцы, Мерри. Ты можешь быть антивоенной активисткой прямо здесь, на месте. И в Нью-Йорк ездить не надо.

— Ну да, быть активисткой в собственной г-г-гостиной.

— Почему, можно и в клубе.

— В зале, вмещающем двадцать человек.

— Морристаун — главный город округа. По субботам можешь ездить туда. Там есть люди, настроенные против войны. Судья Фонтейн против, ты это знаешь. Мистер Эвери против. Они вместе со мной подписывали обращение. Старик-судья ездил со мной в Вашингтон. Здешней публике не понравилось, что мое имя стояло под петицией. Но такова моя позиция. Ты можешь организовать марш в Морристауне. Поработай над этим.

— А тамошняя школьная газета меня поддержит. И в результате в-в-войска выведут из Вьетнама.

— Насколько мне известно, ты открыто говоришь о войне в Морристаунской школе. Если ты думаешь, что это бесполезно, то зачем? Но ты знаешь, что это не бесполезно. Когда речь идет о войне, важна точка зрения каждого американца. Начни в своем родном городе, Мерри. Все это необходимо, чтобы покончить с войной.

— Революции в де-деревне не н-начинаются.

— Мы говорим не о революции.

— Это ты г-говоришь не о революции.

Так кончился их последний разговор о Нью-Йорке. Подействовало. Казалось, что разговорам не будет конца, но он проявил терпение, разум и твердость — и вот подействовало. Насколько он знал, больше она в Нью-Йорк не ездила. Вняла его советам, оставалась дома. Но после сражений в гостиной и после сражений в Морристаунской школе в один прекрасный день пошла и взорвала почту, а заодно и доктора Фреда Конлона и местный магазин «Полный ассортимент» — маленький деревянный домишко с доской объявлений, единственным стареньким огнетушителем и с шестом, на котором Расс Хэмлин, владевший вместе с женой магазином и ведавший почтой, каждое утро вывешивал американский флаг еще с тех еще пор, когда президентом Соединенных Штатов был Уоррен Гамалиел Гардинг.

Дата добавления: 2015-06-27