В ожидании малыша 11 страница

Я и звонки по телефону отводил на это время. Потому как случалось так, что в своем обычном состоянии (трезвом... мое обычное состояние - пока было состояние трезвости) я теперь не мог сделать ни одного звонка. Боялся. Тревожился, беспокоился, нервничал из-за чего-то. И речь моя становилась настолько сбивчивой, что собеседник на том конце провода ничего не мог разобрать. А понимая это - я терялся еще больше, и с большим трудом извинившись и попрощавшись - клал трубку.

А вскоре и вообще, какое бы то ни было общение для меня превратилось в настоящую пытку. И чтоб не мучить себя - я оградил себя от любых контактов. Я вообще был вынужден себя от всего оградить; превратив свою жизнь в исчадие ада. Ибо самое удобное (и желаемое для меня) - было заползти в глубокую нору, дабы никого не видеть, не слышать, ни с кем не общаться. И главное - чтобы никто не общался со мной. Из-за своего чувства страха и тревоги - я практически перестал общаться со старыми знакомыми, товарищами. И друзьями. И оттого, вскоре остался совершенно один. И не было никакого просвета.

Что мне было делать дальше - я не знал?..

Ну а если бы и знал - то вряд ли этим бы воспользовался...

Глава 10

Череда сменяемых друг друга будней постепенно превращалась в ничем не примечательную обыденность; когда на первый план выходило желание хоть чем-то заглушить терзаемую душу страдание, в котором основной мотив - и в этом мне удалось хоть немного разобраться - играла ревность. Удивительное дело, я, который никогда раньше как будто никого и не ревновал - теперь мучился всеми признаками этого библейского проклятия, прокручивая в своем мозгу вымышленные - а как же иначе, ревность зачастую никогда не имеет под собой серьезной основы - километровые ленты похождений Марины.

Единственным, маломальским моментом, хоть как-то оправдывающим - хотя чувство ревности и нет на самом деле серьезного оправдания; не иначе как глупостью это и не назовешь - мои чудовищные предположения, служило, быть может, то обстоятельство, что Марина была необычайно приспособлена к жизни. И это все наряду с излишне сексуальной внешностью, не очень умной головой (сама Марина, впрочем, так не считала, и оттого иной раз стремилась доказать обратное), а также с присущей ей страстью ко всему новому и неизведанному (так называемый синдром авантюристки, жаждущей найти в обычной жизни то, что там, как вроде бы, и не было. (И выходило так, что я знал - подобные качества притягивала негодяев и мошенников. А оттого беспокоился еще больше. Уже за нее).

Сейчас, когда прошло уже достаточно лет, чтобы говорить о тех событиях без мучивших меня волнений, я конечно же понимаю, что основной причинной моей ревности по отношению к Марине была не любовь. Ну, или,-- не только любовь. На первый план выходило чувство частной собственности по отношению к этой девушке. И мне, конечно же, была неприятно мысль - да что говорить, я даже подобного боялся и предположить - что кроме меня кто-то тоже может делать с Мариной все что захочет. Быть может, если бы наши сексуальные отношения были не настолько необычны, я бы, быть может, и был бы внутренне спокоен. А так...

Иногда я вспоминал, как внешне старавшаяся казаться 'неприступной' Марина уже через какое-то время ползала у меня в ногах, стремясь припасть губами к тому единственному, с чего она любила начинать наши сексуальные игры. Причем, как-то необычайно возбуждаясь, когда ей это действительно удавалось (почти всегда удавалось. Трудно было кому-то устоять против такого женского желания).

Удивительно, но получая за время любовных утех несколько оргазмов, первый у нее всегда случался тогда, когда она своими удивительно мягкими (с присущей им когда надо твердостью) и податливыми губами, помогая себе необычайно маневренным (слово-то какое!) и искусным языком выписывала загадочные пируэты, после чего всасывала все мое содержимое, накопившееся за период, в общем-то, и недолгого воздержания; при этом, еще одно наслаждение она получала, когда, доведя дело до долгожданного финала - откидывала голову, давая возможность пройти 'результату любви' вовнутрь, а, бывало, выступавшие на губах капли -- с наслаждением растирала по лицу, от чего содрогалась в новых конвульсиях страсти.

Что до меня, то я никак не относился к этим ее этим причудам (вернее - к заключительной их части; то что было до этого - сама 'работа' одной из моих любимейших ее частей тела - мне очень даже нравилась), считая, что то, что девушка добыла своим трудом - принадлежит ей по праву. (А значит, она вольна распоряжаться с ним так, как ей заблагорассудиться).

Возвращение Марины - а она пока всегда возвращалась от своего папаши, у которого я подразумевал (только предположение) дела шли не слишком хорошо (иначе давно бы снял свою, думаю, надоевшую и ему дочь в каком-нибудь фильме) - проходило под знакомо какого-то непрекращающегося секса, когда одержимые и соскучившиеся друг по другу мы боялись разлучиться даже на миг, отдавая все время (мне было не до работы, Андрей выкручивался самостоятельно) все более и более изощренным позам. Причем, 'свобода к творчеству' рождалась почти сразу же после приема внутрь различных горячительных напитков, коими предпочитали никогда себя не ограничивать (запасаясь впрок, дабы ничто 'не отвлекало от главного'). Наверное, интересно, но чем больше мы занимались любовью, тем больше наш организм вырабатывал 'желание'. В удовлетворении которого мы с новым извращением и разнообразием окунались в еще более глубокие потоки лавы любви, пока не вздымались вверх, оказываясь в стратосфере непревзойденный ощущений и счастья.

Дата добавления: 2015-06-27