Шери со звездами 2 страница

Экран 1Апокалипсис сегодняЭкран 2Дружественный огоньЦентральный экранЭкран 4Кто остановит дождь?Экран 5Охота на оленейЭкран 6Возвращение домойЭкран 7Добро пожаловать домой, солдатыЭкран 8Экран 9Парни из отряда «С»Экран 10Посетители

Глава 24

Я снимаю трубку и слышу голос Стива Уэстона. Он говорит, что читал обо мне в газете. Я и не знал, что Шери читает так много народа. Но, наверное, это чтото вроде ковыряния собственного носа. Заниматься этим в присутствии других можно только в том случае, если они уже знают, что вы этим занимаетесь. До меня доносятся звуки музыкального автомата и гомон голосов. День будний, и я слегка удивляюсь.

Первое, что замечаешь, увидев Стива, – что он черный. Хотя это можно определить и по его голосу. Но это еще не значит, что он должен звонить из бара в разгар рабочего дня. Стив вернулся из Вьетнама с очень внятной жизненной позицией: «Я рад, что все это закончилось, что я живой и невредимый, и остаток жизни я проживу честно и мирно». Многие вернулись назад с совсем другими намерениями. Многие пришли к убеждению, что мир – это отстойник, в который можно гадить. Или хватать все, что попадется под руку. Или: «Я за вас сражался, а теперь вы должны мне обеспечить достойную жизнь».

Мнето повезло. Я всегда знал, что мир – это грязное место, в котором тяжело выжить. Что здесь никому нет дела до героев. Что всех интересует только одно: «А что ты сделал для меня лично?» Именно этот взгляд на жизнь передал мне отец. Он лишил меня всяких иллюзий.

Вернувшись, Стив нашел себе хорошую, верующую женщину, которая хотела рожать детей, убирать дом и накрывать на стол. Он нашел себе работу. Сначала мыл машины, не считая, как многие, что он выше этого, потом занимался другим – но всегда хотел попасть на «Дженерал моторс». Это потребовало у него нескольких лет, но в конце концов он попал туда. Там действует Единый профсоюз рабочих автомобильной и авиастроительной промышленности, и поэтому там самые высокие зарплаты: семнадцать долларов в час за неквалифицированный труд, а сейчас, возможно, и еще больше. Это составляет тридцать пять тысяч в год плюс выходные, отпуск, отпуск по болезни, медицинская страховка и пенсия. При сверхурочных этот доход можно довести до сорока пяти, а то и до семидесяти пяти тысяч в год.

– Я увидел это и спросил себя: неужто есть еще какойнибудь Джо Броз? И тут же ответил: наверняка это тот самый, потому что мозгов у него меньше, чем яиц, за этото она его и полюбила. Так, Джо?

Четверо детей, толстухажена, четыре машины, все шевроле, – что он может делать в среду в баре да еще и говорить таким веселым и в то же время скорбным голосом?

– Стив, что происходит?

– Все в порядке. Просто я увидел это и решил позвонить. Я позвонил тебе на работу, но мне сказали, что тебя нет. И больше не будет Они мне дали номер телефона, и там оказалась какаято очень милая дама. Я подумал, а не с Магдалиной ли Лазло я разговариваю? И говорю: вы – это она? И она говорит: да. Я сказал ей, что я твой старый друг из Вьетнама. И она ответила, что наверняка ты будешь рад меня услышать, так как Вьетнам – это главное событие в твоей жизни, и дала мне этот телефон. Ты где?

– В своем новом офисе. Что с тобой, Стив?

– Я же говорю – все в порядке. Со мной все в порядке и с тобой все в порядке. Десантники навсегда! Просто я увидел, что с тобой произошли такие чудесные перемены, и решил тебе позвонить.

– А как жена?

– С ней тоже все в порядке. Она, конечно, не настолько хороша, как твоя, но все нормально.

– А дети? Как дети?

– Отлично. Иногда, конечно, доставляют коекакие беспокойства, но на то они и дети. Думай о детях, но держись подальше от их неприятностей.

– А ты где?

– В одном отличном месте. Называется «Пресная вода от Рэя». Как раз рядом с моим домом.

– На Болдуинских холмах? Ты там еще будешь какоето время?

– Думаю, да. Думаю, да.

– Почему бы нам с тобой не выпить?

– Можешь, конечно, приехать, но, боюсь, ты привык к более крутым кабакам, – отвечает он. Он считает, что это очень забавно, и до меня доносится его смех, когда он вешает трубку.

Я захожу в бар – там прохладно и темно, да еще после яркого калифорнийского солнца. Такие заведения часто показывают в кино, особенно в вестернах. В бар заходит незнакомец. Тут же воцаряется тишина, и на него устремляются неприязненные взгляды присутствующих. Крупный план самого крутого завсегдатая. Бармен и прочие ротозеи посматривают на него в ожидании своей реплики. Какие у него намерения? Сразу убить незнакомца или сначала с ним позабавиться? Они еще не догадываются о том, что я не обычный китаец, а Дэвид Каррадин, монах из Шаолиня, и могу нанести удар быстрее, чем обычный человек выстрелить. Я Алан Лэдд, хотя друзья зовут меня Шаном.

И вдруг из глубины бара доносится голос:

– Эй вы, оставьте его в покое. Он такой же ниггер, как и мы. Просто у него лицо замотано пластырем телесного цвета.

Все разражаются хохотом, какого шутка даже не заслуживает. И тут же настороженность сменяется гостеприимством. Все расслабляются – я принят. Я прохожу за черного. Направляюсь в глубину бара. Музыка вполне приличная и довольно старомодная – никакого рэпа. Она льется из экстравагантного музыкального автомата, проигрывающего компактдиски.

Стив сидит за столом еще с четырьмя парнями. Троим из них около пятидесяти, четвертому; совсем седому, – лет шестьдесят, а то и больше. Все пьют пиво; закуска – арахис и жареные кусочки свиной кожи. Я сажусь, все умолкают, но в наступившей тишине нет никакой неприязненности. Ко мне подходит молодая официантка в лайкре – розовое на бордовом – и склоняется, выставив полное бедро. Седой нежно похлопывает ее по попке. Она заявляет ему, что он слишком стар. Дело не в том, что стар, отвечает он, а в том, что слишком большой. Я прошу бутылку «Будвайзера» и еще одну того, что пьют остальные. Протягиваю двадцатку, и она ловко выхватывает ее из моих рук.

– Дай ему сдачу, – говорит Стив. – И нечего тут играть в свои игры.

– Он белый, – говорит старик, обращаясь к одному из присутствующих. – Почему бы нам его не спросить?

– Это еще не значит, что он чтонибудь знает. Может, он ничего в этом не смыслит.

– А я говорю, спросим его.

– А я говорю, ты болван.

– Вот этот седой – Марлон Мейпс, – поясняет Стив. – Это – Рыжий, Кении и Шейверс.

– У нас тут спор. И эти идиоты не могут понять, в чем истина, – говорит Рыжий. – Ты готов к истине, белый человек?

– Это мой друг, – говорит Стив.

– Это твой белый друг, – добавляет Кенни. – Вот это правда.

– В иных местах и в иные времена цвет кожи перестает иметь значение, – замечает Стив.

– Он всегда имеет значение, – отвечает Рыжий.

– Да, всегда, – подтверждает Шейверс.

– Да и когда же он становился не важен? – спрашивает Марлон.

– Это всегда имело значение, – говорит Рыжий.

– Твою мать. Черный – белый. Демаркационная линия. Ты прав. Ты прав.

– Ладно, Стив, так когда же это не имело значения?

Стив не может ответить попросту, что это не имело значения во Вьетнаме. Потому что и тогда это имело значение. Это имело значение при получении увольнительных и при возвращении в часть. Это имело значение при выборе музыки, распределении спиртного и наркотиков, продвижении по службе и выполнении приказов. Это имело значение каждый день и каждую минуту. И мы оба знаем об этом.

Но иногда это не имело значения. Это не имело значения, когда мы уходили патрулировать территорию, – по крайней мере для меня и Стива. Это не имело значения, когда начиналась перестрелка. Это не имело значения, когда вьетконговцы и армия Северного Вьетнама заявляли, что расовые различия американцев их не интересуют.

– Это не имело значения тогда, когда я умирал, – отвечает Стив, и я догадываюсь, что он сильно пьян, если говорит это. Он встает и вытаскивает рубашку из штанов. Растолстел. Это уже не подтянутый десантник; пузо со шрамами двадцатилетней давности нависает над ремнем. – И он вынес меня, истекающего кровью. На собственной спине, из засады, в которую я попал.

– Думаю, он пытался прикрыться твоим жирным телом от пуль, – замечает Рыжий.

Он напрасно это произносит, потому что Стив поделился с ним самыми святыми воспоминаниями. Все остальные это понимают и тут же затыкают Рыжему рот. Кении встает между Рыжим и Стивом. Официантка приносит пиво и джин с тоником.

– Я не был во Вьетнаме, – говорит Рыжий. – Мы с Мухаммедом Али воздержались. И в меня никогда не стреляли вьетконговцы. Белые только и умеют, что посылать черных на войну, которую сами затевают. Им нравится превращать их в пушечное мясо.

– Пошел ты в задницу. Рыжий, – говорит Кении. – Ты тупица. Лично я был во Вьетнаме, и если ты сейчас не заткнешься, я тебе дам по морде.

– Ты просто не понимаешь, как это было, – говорит Стив.

– А ему и не нужно этого, – замечаю я. – Все это было так давно. – И я наливаю себе пива, которое вовсе не такое золотистое, как в телевизионной рекламе, а желтое, как моча. Наверное, все зависит от освещения.

– Вьетконговцы очень любили когонибудь ранить так, чтобы он кричал, потому что тогда товарищи пытались его спасти, а они их отстреливали одного за другим. А еще лучше, если раненых было двое. И вот человек сидел, слушал эти крики, ничего не мог сделать и чувствовал себя при этом полным подонком. Конечно, он мог попытаться спасти товарища. Только знаете, что бывало дальше? Он сам получал смертельную рану, да при этом еще и проклинал себя за то, что оказался таким идиотом.

– Да, неприятно умирать, чувствуя себя идиотом, – замечает Марлон. – Это по меньшей мере оскорбительно.

– Вот именно, – откликается Стив. – Хороню, что ты понимаешь. Так вот я кричал, а этот человек… этот человек пришел и вынес меня на себе.

Все замолкают. По крайней мере на мгновение. Слышен лишь звук кондиционеров. На холодных бутылках оседают капельки влаги. Из музыкального автомата несется голос Аарона Невилла.

– Послушай, Джо. Тебя ведь зовут Джо? Послушай меня, – говорит Рыжий. – Я хочу, чтобы ты сказал всем этим людям, сидящим здесь, правду. Ведь белый человек боится черного, правда?

– Не играй с ним в эти глупые игры.

– Давай, старик, отвечай.

– Действительно, многие белые боятся черных, – отвечаю я.

– Черных мужчин, – поправляет меня Рыжий. – Значит, белый мужчина боится черного мужчину. А на черных женщин ему наплевать. И время от времени он даже готов ими полакомиться.

– Потому что никто не боится черных женщин, – добавляет Кении. – Кроме тебя. Только ты боишься свою маму и свою жену – самых черных женщин, которых я когдалибо видел. Потому что они регулярно устраивают тебе взбучки.

– Я говорю серьезно, – замечает Рыжий, – поэтому заткни свою грязную пасть. И тебя это тоже касается, Марлон. Только вякни чтонибудь, и я тебе отхвачу твой бесчувственный член, потому что ты не в состоянии обсуждать такие серьезные вопросы. Понял? Ты просто не способен сосредоточиться.

– Ну, так ты уже чтонибудь скажешь по сути?

– Скажу. Заткнись и подожди. Белый сделает все, что в его силах, чтобы унизить черного. И это непререкаемая истина.

– Аминь.

– Хахаха.

– Ну, вроде да, – говорит Марлон.

И все поворачиваются ко мне.

– Взять еще чтонибудь? – спрашиваю я.

– Не дай им себя запутать, – предупреждает Стив.

– Я никого не боюсь, просто я еще хочу пива, – отвечаю я.

– Я тебя понял, – откликается Марлон и делает жест официантке. В предвкушении еще одной бесплатной выпивки он опрокидывает свой джин с тоником чуть быстрее, чем делал до того.

– На самом деле я хочу сказать о СПИДе.

– О Господи, защити мой член, – восклицает Марлон.

– А ктонибудь из вас когданибудь занимался этим безопасным сексом? – спрашивает Шейверс. – С таким же успехом можно заниматься этим с самим собой. Даже еще лучше получается.

– Ну, учитывая то, с кем ты этим занимаешься, тебе вообще потребуется презерватив на все тело, – замечает Марлон.

– Зато ты настолько стар, что, если это с тобой случится, ты скорей умрешь от радости, чем от СПИДа, – парирует Шейверс.

– Ваша проблема, мужики, в том, что вы настолько поглощены своим дерьмом, что даже не обращаете внимания на политические события.

– Никто ни о чем не забывает, – возражает Стив. – Просто мы не хотим об этом думать.

– В шестидесятых черные были на подъеме, – замечает Рыжий. – И белые не могли этого вынести. Америка не желала с этим мириться. И тогда белые стали выдумывать разные способы, чтобы остановить черных. Отвечало за это ЦРУ! Это общеизвестный, подтвержденный документами факт. Даже лживая, изворотливая еврейская пресса это подтверждает. Всем известно, что ЦРУ под флагом американских авиалиний стало главным поставщиком героина. Они вывозят опиум из Золотого треугольника и в сговоре с итальянцами продают его исключительно в черных гетто. Все это делается специально, чтобы уничтожить черных.

– Это правда.

– Я читал об этом.

– Аминь.

– Ну так что, белый человек, ты будешь отрицать это? – говорит Рыжий.

– Ты заодно с ЦРУ? – ни с того ни с сего спрашивает Шейверс.

Все смотрят на меня с таким видом, словно и впрямь подозревают меня в связях с ЦРУ, а Шейверс знает чтото очень важное.

– Мой друг из ЦРУ? – говорит Стив, кладя мне руку на плечо. Насколько он пьян? Что может сболтнуть? Он знает коечто, не предназначенное для посторонних ушей. – Вы даже представить себе не можете, что сделал этот человек. Так вот я вам скажу. Невозможно узнать, хороша ли книга, глядя на обложку. Может, он и похож на какуюнибудь деревенщину, но он стал любовником Магдалины Лазло. Стал ее единственной и неповторимой любовью.

Перед таким устоять не может никто. Все начинают высказывать свои соображения, ни одно из которых не звучит оскорбительно. Все, кроме Рыжего.

– Знаете, я как раз подходил к сути своей философской теории и хотел бы снова к ней вернуться, когда вам надоест восхищаться тем, какую он отхватил себе… – он бросает взгляд на меня и решает, что лучше не говорить это слово. Его колебания, вызванные отнюдь не вежливостью, а лишь уважением к границам дозволенного, убеждают меня, что это место неопасно. Я сижу с пятью стариками, некоторые из которых, возможно, мои ровесники, но психология у них старческая. И никто из них в порыве своей черноты не станет уничтожать этого конкретного белого. Просто пять черномазых собралось в баре, чтобы провести время за дешевым пивом и поболтать, так как им больше некуда идти. Ни дел, ни занятий, ни работы.

Так вот в чем дело.

– Но этого им было недостаточно. И тогда ЦРУ решило нанести удар там, где черные сильнее всего. И они изобрели болезнь, которая передается через член. Синдром приобретенного иммунодефицита. Они провели испытания в Африке, а потом перевезли этот вирус в Америку. Потому что черный мужчина в большей степени способен получать сексуальное удовольствие, чем белый, и член у него гораздо сильнее и крупнее, чем у белого, так что он пользуется им чаще. Разве не так? Разве это не правда, белый человек?

– Не знаю, – отвечаю я. – У меня никогда не было черного члена. А откуда ты так много знаешь о белых членах?

– Эге! Он тебя поймал.

– Классно приложил.

– Аминь.

Все смеются и повторяют сказанную мною фразу.

– Стив, – тихо говорю я, – мне надо с тобой поговорить. С глазу на глаз.

Стив оглядывается, замечает свободный угол на противоположной стороне бильярдного стола, берет свою бутылку и встает. Я прихватываю свою и следую за ним. Похоже, он никому ничего не должен объяснять.

До меня продолжает доноситься голос Рыжего:

– Ну ладно, он отпустил хорошую шутку, но я говорю о серьезных вещах, а вы хотите так ничего и не знать. СПИД изобрели в ЦРУ. Это было запланированное контрнаступление на свободу и добрые старые времена. Черт побери, да вы только посмотрите на статистику! И забудьте вы о педерастах – их использовали лишь как дымовую завесу. Чтобы отвлечь людей и не дать им увидеть, против кого это направлено на самом деле. А направлено это против вас!

Мы со Стивом садимся. Он страшно гордый человек, но я не сомневаюсь в том, что сейчас обстоятельства складываются для него не лучшим образом. Я почти уверен в том, что он лишился работы. Когда он рассказывал, как я его вынес на себе, он даже не упомянул, что с лихвой отплатил мне за это, – гордость не позволила. Он никогда не жалуется и ни о чем не просит. Даже когда его ранили, он не кричал и не звал на помощь, а лишь матерился. И если он не хочет сообщать мне, что не способен содержать жену и четверых детей, значит, я не буду ни о чем его спрашивать. Мне знакома такая гордость.

Поэтому я размышляю, как бы ему помочь так, чтобы он не догадался.

– Надеюсь, – говорю я, – ты сможешь некоторое время не ходить на работу Потому что мне нужна твоя помощь. В мире есть только два человека, которым я доверяю. А Джои уже нет. – Стив был знаком с Джои и знает, как тот погиб. Потому что Джои погиб во Вьетнаме. – Так что, если ты можешь на некоторое время оторваться от своего конвейера, у меня есть для тебя работенка. Семнадцать долларов в час я тебе не обещаю, но пятнадцать платить буду, если тебя это устроит.

– Ну что ж, старик, тебе повезло.

– Рад это слышать.

– «Дженерал моторс» сокращает производство. Разумеется, директора и менеджеры остаютсяна месте, зато ниггеров и прочую деревенщину выкидывают на улицу. Сколько лет я занимался сборкой шевроле! Сколько лет я старался вести американский образ жизни! Чтоб они сдохли!

– Я тебе сочувствую.

– Ты ведь и сам обо всем догадался. Ты ведь понял, что я в глубокой заднице. Ты же мой друг. Такое трудно сказать белому. Но знаешь, Джо, я не нуждаюсь в милостыне. Она мне не нужна!

– Да ну тебя, Стив. Сядь и успокойся. Мне действительно нужна помощь. Сядь, и я тебе все объясню.

Глава 25

Бигл возвращается к монтажу. Ему уже заведомо известен результат. Он уже просмотрел второй эшелон вьетнамских фильмов, в которых картина событий не столько воссоздавалась, сколько переиначивалась. И как догадывался Бигл, именно к этому он должен был подвести Америку.

Бигл включает центральный экран, и на нем начинают мелькать кадры «Беспримерного мужества».

Он отказывается от «Взвода», «Проигравших», «Садов камней», «Отголосков войны» и «Доспехов» – от всех этих претенциозных и патологических упражнений в ненависти к себе.

Один за другим Бигл заполняет экраны новыми изображениями:

Экран 1Пропавший без вестиЭкран 2Американские коммандосЦентральный экранБеспримерное мужествоЭкран 4Операция «Вьетнам»Экран 5Атака в джунгляхЭкран 6Первая кровь. Часть 2Экран 7Схватка десантниковЭкран 8Рембо. Первая кровьЭкран 9Отряд «Дельта»Экран 10Ханойский Хилтон

И все угрызения совести исчезают. Отступают пораженческие настроения. В этих фильмах вьетнамцы изображены такими же жестокими, как нацисты, и такими же коварными, как японцы. Американские же захватчики выглядят невинными жертвами. И на бессмертный вопрос Рембо: «Ну, на этотто раз мы победим?» – звучит громогласное «да!».

Вот оно. Вот так это должно выглядеть.

Все вырубить. Экраны гаснут, и наступает тишина.

«Неужели нашел? – спрашивает Бигл самого себя. – Неужели получилось? Или нет?»

Да, вот он – главный миф. Америка непобедима. Америка хорошая. Она проигрывает, опускается на колени, но это лишь придает ей очарования. Может, пора отмотать пленку чуть назад?

Бигл читал «Американское мифотворчество» и пришел к выводу, что книга весьма убедительна. Он не сомневался в том, что в секретных лагерях никто не занимался мифотворчеством. Кроме того, он знал, что «Беспримерное мужество» – это фантазия, основанная на реальных событиях, которые, в свою очередь, базировались на художественном вымысле, и там снималось несколько голливудских актеров. Полковник в отставке специального подразделения Джеймс Гритц лично участвовал в двух спасательных операциях в 1982 году. Спонсорами выступили Уильям Шатнер – «Капитан Керк», выложивший десять тысяч долларов за приобретение авторских прав, и Клинт Иствуд, раскошелившийся на тридцать тысяч. Клинт встретился с бывшим актером, а в тот момент президентом, Рональдом Рейганом, чтобы познакомить его с сюжетом, о чем свидетельствует следующая телеграмма, посланная Гритцу в Таиланд:

«27 мы с Клинтом встречались с президентом. Он сказал дословно следующее: „Если вы вытащите хотя бы одного американского военнопленного, я начну Третью мировую войну, чтобы освободить остальных". Сугубо секретно».

Однако Гритцу не удалось отыскать даже этого одного военнопленного. Впрочем, как и ЦРУ, которое в течение нескольких лет занималось тайными поисками.

Бигл понимает, что внедрить военнопленных во Вьетнаме или Лаосе не представляло особых трудностей. Этим занимались постоянно. Разве Гитлер не переодевал мертвых поляков в немецкую униформу для того, чтобы оправдать вторжение в Польщу? Не только переодевал, но и снимал их на кинопленку. Разве инцидент в Тонкине, вследствие которого Соединенные Штаты направили во Вьетнам полмиллиона человек, не был инсценирован?

Если все сделается быстро – найти военнопленных, объявить войну, выиграть ее, вытащить пострадавших и отпраздновать победу, – никто даже не успеет задать вопроса или в чемлибо усомниться.

Вот и ответ. Внедрить во Вьетнам военнопленных. И освобождать их не с помощью какогонибудь полоумного Чака Норриса или Рембо, а используя для этого все вооруженные силы Соединенных Штатов, включая авиацию, флот и десант Это будут не отдельные военные действия, не эскалация, а грандиозное мероприятие, превышающее по масштабам высадку в Инчхоне – маршбросок к Ханою, захват коммуняк, обвинение их в военных преступлениях, расстрел и парад победы. Вот это сработает. Радость. Упоение победой. И венки славы.

Но почемуто все это не радовало Бигла. Что же было не так?

Катерине Пржизевски было тридцать восемь лет. Она была в разводе, дочери – шестнадцать, сыну – десять. Не работай она в сфере кинематографа и живи гденибудь не в Голливуде, она бы считалась очень симпатичной женщиной. У нее были натуральные рыжие волосы, прекрасная кожа и яркоголубые глаза. Но, существуя между работой и детьми, она не могла себе позволить посещать клуб здоровья. И хотя в качестве личного секретаря Бигла она неплохо получала, ежедневные занятия с личным тренером были исключены. Поэтому она не могла похвастаться ни плоским животом, ни стальными мышцами. Она никогда не становилась жертвой хирургического вмешательства и не имела никаких имплантатов, поэтому от глаз у нее разбегались морщинки, а среднего размера груди обвисали, когда она стояла, и делались плоскими, когда она ложилась.

Но Биглу она нравилась. Она была компетентна, спокойна и не стремилась стать актрисой. Или продюсером, или сценаристом, или директором, или еще кемнибудь в кинобизнесе. И она не считала, что приготовление кофе, заказ мест в ресторане, отправка его одежды в химчистку или покупка подарков его жене являются проявлением сексизма с его стороны. Короче, она делала все возможное, чтобы упростить его жизнь. И ей нравилась эта работа, она любила своего начальника, и ее вполне устраивала зарплата.

Время от времени он спал с ней. И она даже не знала, огорчает ли ее то, что их чувства не переросли в любовь и законный брак или хотя бы в страстный роман. Она мало интересовалась сексом, возможно, потому, что работа и дети отнимали почти все силы, а возможно, такова была ее природа. Если когото это и заботило, то скорее Бигла, чем ее. Он считал, что хорошие, честные, разумные и заботливые люди должны выглядеть как Китти, а женщины с внешностью Джекки неизменно завистливы, заняты самолюбованием и поглощены исключительно собственной персоной. Он злился на себя за то, что стоило ему удовлетворить свою потребность, и он тут же забывал о Китти, начиная желать… более «голливудскую» женщину. Более сексапильную, красивую, непредсказуемую, как, например, – и это просто выводило его из себя – его жена.

Китти прекрасно ладила с сыном. Ему нравилось учиться, и он явно имел склонность к научным занятиям, что чрезвычайно радовало его мать. Он не принимал наркотиков, не пил и не курил, как это нынче принято к школах. Хотя одному Богу известно, сможет ли он сохранить эти похвальные качества в юности.

То, что ими не обладала ее дочь Агнес, было очевидно. Несмотря на все усилия матери, она продолжала считать, что живет в кукольном мире Барби, где Кен подарит ей розовый «корвет» лишь за то что у нее идеальная пластмассовая фигурка, длинные волосы и белые сапожки на высоком каблуке.

Агнес бросила школу, гуляла с мальчиками, курила марихуану и мечтала стать актрисой. Китти боролась с этим и в то же время мирилась, внушая: себе что все рано или поздно кончается и в мире, где существуют СПИД, подростковая беременность, убийства и кражи, поведение Агнес можно считать еще вполне приемлемым.

И вдруг у ее дочери начала расти грудь.

Сначала Китти решила, что ей это кажется. Потом она подумала, что у Агнес наступил очередной период роста. И лишь затем ее охватил одуряющий страх при мысли о том, что ее дочь беременна. Она попыталась поговорить с Агнес, но та все отрицала, как это умеют делать подростки.

И Китти зашла в ванную, когда дочь мылась под душем. Китти клялась, что это произошло случайно, и, возможно, даже сама в это верила. И тут она увидела разрез и швы в том месте, где в грудь Агнес был вставлен имплантат.

После чего между матерью и дочерью происходит королевская схватка.

Агнес сообщает, что сделала это для того, чтобы подстегнуть свою актерскую карьеру. Она убеждена, что лишь размер груди мешал ей сыграть целую серию главных ролей в кино и на телевидении, и скороговоркой выдает целый список актрис, чья судьба изменилась после операций по имплантации.

Она скрывает от матери, где взяла деньги на операцию, и это пугает Китти больше всего. Откуда у шестнадцатилетней девчонки такие деньги? Ведь каждая грудь стоила от тысячи до трех тысяч долларов. И какой сумасшедший врач мог взяться за такую операцию, не спросив разрешения у родителей?

Никогда еще Китти не испытывала такого страха. Ее дочь отбилась от рук, и она не знала, как ее вернуть обратно. Выпороть? Запереть? Пригрозить изгнанием из дома? Все это только заставит Агнес еще больше отстраниться и подтолкнет ее к дальнейшему занятию тем, с помощью чего она заработала на операцию.

Чем определяется родительская власть? Когдато – культурой, которая требовала, чтобы ребенок уважал родителей. Но телевидение, рокнролл и доктор Спок уничтожили это. И теперь единственными рычагами оставались насилие и зависимость. Но как она может сделать Агнес зависимой от себя? Единственный способ – это обеспечить ей актерскую карьеру.

И как раз это Китти имела возможность сделать. Место, которое она занимала, подходило для этого как нельзя лучше. В конце концов, Китти была личным секретарем одного из самых успешных и влиятельных режиссеров. Более того, его губы прижимались к ее обнаженному телу и он входил в ее плоть. Она имела полное право обратиться к нему с просьбой. И он будет обязан ей помочь. Он просто должен спасти ее девочку.

С другой стороны, она не сомневалась в том, что ее просьба вызовет у Джона раздражение – он терпеть не мог, когда ктонибудь из его сотрудников пытался протолкнуть сценарий или актера, руководствуясь личными интересами. Поэтому она долго колебалась. Особенно учитывая то, что он, повидимому, был сейчас очень занят и одержим какимто новым замыслом. Поэтому она решила дождаться подходящего момента. Который, казалось, никогда не наступит. И чем больше она ждала, тем больше в ней копилось обиды и возмущения.

Было самое начало двенадцатого – Китти посмотрела на часы, – когда Джон Линкольн вышел из просмотрового зала.

Он чувствовал, что замысел сложился, и в то же время он не был в этом уверен. Все было логично и требовало воплощения: вернуться во Вьетнам и на этот раз одержать победу. Что же ему мешало это сделать? Ему надо было с кемнибудь это обсудить. На самом деле он и из залато вышел только затем, чтобы увидеть какоенибудь человеческое лицо.

– Ты когданибудь смотришь фильмы о войне? – спрашивает он Китти.

Но Китти не расположена обсуждать фильмы о войне. И вообще она не хочет говорить на те темы, которые нравятся Биглу. Впервые в жизни она хочет, чтобы он занялся ее проблемами – однако еще не знает, как к этому подступить.

Бигл считает ее абсолютно «правильной». Среднестатистической американкой.

– Что ты думаешь о войне во Вьетнаме? – спрашивает он.

– Джон. Мистер Бигл…

Он бросает на нее полный недоумения взгляд.

И единственное, что ей остается, это выпалить: «Я хочу, чтобы ты в своем следующем фильме снял мою дочь». Это вырывается из нее, как приказ. Так не разговаривают секретарши со своими начальниками, так возмущенные матери требуют, чтобы их дети привели в порядок комнату.

– А?

– Пусть это будет маленькая роль. Но главное, чтобы она была.

– Китти…

Губы у нее начинают дрожать. И она боится расплакаться. Может быть, если бы она сказала: «У меня трудности, и мне нужна твоя помощь», он бы ответил: «Конечно, давай посмотрим, что здесь можно сделать». Но она не умела просить об услугах и не знала, как это делается. Кроме того, ей было стыдно, что она не может справиться с собственной дочерью, она стыдилась того, что та сделала с собственным телом, и хотела сохранить это в тайне. Поэтому вырвавшиеся у нее слова прозвучали в таком командном тоне: «Я хочу, чтобы ты в своем следующем фильме снял мою дочь».

Дата добавления: 2015-06-27