Северная Одиссея 2 страница

— Надо и в сторону суши почаще поглядывать, особенно в первой половине дня,— дал задание Лянде.

Когда основательно подсохло, база приказала группе перебраться на новое место. Оно было намечено еще до заброски, но следовало ждать условного сигнала.

Рассортировали имущество. Что нужно было взять с собой на другую точку — уложили в рюкзаки, в чем летом нужды не будет, спрятали в камнях — ни зверь не разроет, ни человек не заметит. Все следы своего пребывания тщательно уничтожили.

Перешли в следующий квадрат. От дороги немного подальше, но море видно не хуже, весь сектор от Вадсё к Киркенесу был перед глазами.

Жить стало легче. Воздух потеплел. Пронизывающие холодные ветры больше не донимали, если и дули, то реже и ненадолго, не стегали снежной крупой. Тундра через ручьи и речки сбрасывала воду, оживала. Местами, на радость глазу, проклюнулась свежая зелень, распустились, хотя и крохотные, листочки на кустах.

Соорудили шалаш из плащ-палаток. Снизу от сырости — уложены камни, на них — одеяла из парашютов, сверху укрывались фуфайками, куртками.

Тельняшки, как потеплело, иногда стирали, они пахли мылом и свежестью, надевать было приятнее, чем новые.

Из жестяной банки, в которой им забросили комплект питания к радиостанции, соорудили печку, продолговатые плоские камни послужили колосниками, под топкой прорезали поддувало, из консервных банок состыковали трубу. Печка топилась изрядно. Грели воду, варили суп, подогревали консервы. Только дровами было трудно разжиться, собирали валежник, обламывали ветки на кустах, складывали их так, чтобы высушивало ветром и солнцем.

С продуктами не бедствовали, в летние три месяца их забрасывали с самолета вовремя и удачно. Жизнь шла без особых событий и по строгому расписанию. Только командира группы по-прежнему донимали фурункулы. Порошки и таблетки не помогали. А вдобавок ко всему еда однообразная, ничего свежего, без витаминов, зелени. Ягоды еще не поспели.

— Володя, а раньше у тебя чирьи были? — двадцатидвухлетнему Костину, ни разу за свою жизнь не чихнувшему ни на берегу, ни в море, захотелось посочувствовать командиру. Для Костина командир был человеком в годах — на целых шесть лет старше.

— Милок, я не только в твои годы, до недавних пор не знал никаких болезней. Недуги от меня как от стенки отскакивали. Видишь мои бицепсы? Я их накатал себе за многие годы штангой да борьбой.

— Да, я видел тебя на ковре. На что силен и здоров у нас доктор Холин — всю зиму ходил в кителе да в фуражке,— после схватки с тобой, бывало, от него пар как в бане валит...

— Это здесь, на севере, ко мне болячки прилепились. Надо было перед заброской сделать переливание крови, не рассчитывать, что их больше не будет.

— Может, климат не подходит?

— Может, и не подходит. Только теперь война, где жить и служить — не спрашивают. С Черного моря попал на Баренцево.

— До службы все время в Ростове жил?

— Да, коренной ростовчанин. А меня жизнь еще и в Одессу забросила. Ростов и Одесса — это не твоя вятская деревня...

— А у меня вятской жизни, считай, и не было. В школу я пошел в Мурманске. А ты где все же учился, в Ростове или Одессе?

— Техникум окончил дома, в Ростове, выучился на электрика. Потом работал на Ростсельмаше. Это, брат, такой завод... На нем и мастерству, и уму-разуму научат. Поработаешь среди старых рабочих, сам другим человеком станешь. Для меня завод был все равно что высшая школа — на всю жизнь след оставил. Жалею, маловато выпало той науки — только два года.

— Чего сорвался?

— Я сам не срываюсь. Подошли годы служить. При* Звали на флот.

— Черноморский?

— Сначала был на Балтике, в учебном отряде подплава...

— Через него и на наш флот немало людей пришло, а нашем отряде есть такие, кто в нем учился — Виктор Леонов, Сергей Воронин, Петро Алексеев, Алеша Антоне. А потом направили на Черное море?

— Да, на торпедные катера. Война застала в Одессе. Ушли из нее в последний день — шестнадцатого октября. С тех пор и морячу на сухопутных фронтах. Сначала наш батальон столицу защищал, потом направили на Баренцево море, в отряд, через четыре месяца сюда попал. После теплых морей на здешние холода да ветры.

— Вернемся домой — ляжешь в госпиталь, подлечишься,— не унимался Костин.

— Нет уж, дудки. Чтобы после здешней житухи да еще себя законопатить в госпиталь добровольно... Как только отмоемся, поотъедимся и отоспимся, попрошусь в отпуск. После такого задания обязательно дадут. Домой съезжу, своих повидаю, тоска гложет.

— Нам с Толей и ехать некуда. А в отпуске тоже хорошо бы побывать.

— Размечтались... Сперва задание надо выполнить да отсюда целыми выбраться,— осадил друзей обычно мягкий Игнатьев.

— Отчего не помечтать. Надеждами и живем. Потеряем надежду — подымай руки,— добродушно ответил Костин.

— Ничего, вернемся на свой берег, фрицам в руки не дадимся.— Лянде сказал то, во что верил и на что надеялся каждый.

Подошел срок переночевать на другую базу. Месяца через полтора-два полагалось менять обжитое месте Мало ли, вдруг пеленгаторщики нащупают, да и сами чтобы к окрестностям не привыкали, глаз видел острее! Перешли к высотке, возле которой какое-то время жили зимой. За полгода хождения с одного места на другое, поисков грузов, выбора точек для радиопередач довольно четко обозначились их угодья. Немного восточнее Вадсё, почти на меридиане Киркенеса, километров десять в ширину и километров двадцать в глубину полуострова. В этих условных границах и обитала группа.

Уходить от берега настолько, чтобы терять из вид» Киркенес, им не разрешалось. Город стоит в глубине Бек-фьорда, до него от разведчиков по прямой — километров сорок. Им надо было видеть Варангер-фьорд от одного берега до другого.

Но новом месте вахту по-прежнему несли круглосуточно, но особенно зорко следили за морем ночью. Вражеские суда старались проскакивать в Киркенес и обратно именно в это время суток. Хотя на севере ночи светлые, все же для человека и здесь ночь оставалась ночью, бодрствовали только вахтенные смены, все остальные старались спать.

Самое худшее летом в тундре — комары. Неисчислимые стаи вьются сплошными тучами. Донимают днем и ночью. Как-то попробовали снять одежду и вымыться до пояса. Но раскаялись в своей затее. Комары так успели искусать тело, что кожа чесалась сильнее, чем немытая. А руки и лица за полгода на ветру, холоде и солнце так задубели, что комариные укусы тут уже не ощущались.

Во время одной из вахт заметили, как из Киркенеса вышел довольно большой конвой. Но курс взял не обычный — у северного берега не повернул на восток. На какое-то время транспортные суда и корабли охранения остановились, потом перестроились. Одна часть кораблей встала в голове каравана, образовала треугольник, в него частью втянулись транспорты. Другая группа кораблей отошла немного, вытянулась в кильватер, а потом сделала поворот «все вдруг» и пошла на сближение с караваном. Корабли конвоя открыли огонь. Потом поменялись местами еще раз, и еще...

Разведчики поняли, что противник проводит учение, отрабатывает тактику охранения своих судов.

Несколькими радиограммами Костин отстучал на базу новый походный ордер немецкого конвоя.

Время от времени невдалеке стали появляться норвежцы, заготавливать на зиму торф. Они резали его блоками и складывали в штабеля, чтобы продувало и просушивало.

В такие дни особенно остерегались — в полный рост не ходили, печку не растапливали.

Продукты были, их сбрасывали вовремя, но разведчики приучили себя в еде к строгой норме, чтобы всегда иметь хоть небольшой запас на возможные в их жизни неурядицы.

Связь держалась устойчиво. Научились спаривать батареи питания так, чтобы каждая выдавала свои запасы без остатка, до нуля.

Шел седьмой месяц их вахты.

24 августа в Киркенес проплыл небывало большой конвой: более пятидесяти различных судов и кораблей охранения. Столь многочисленного каравана ни разу не засекали. Только однажды, в начале лета, видели около тридцати судов и кораблей. Донесение в базу пошло вне графика.

Костин сменился с ночной вахты, как обычно все подготовил на экстренный случай и пошел в шалаш отдыхать. Но какая-то смутная, неясная тревога не давала уснуть. Поворочался с боку на бок, потом не выдержал, встал и вышел из шалаша. Лянде и Игнатьев тоже сидели молчаливые, сумрачные.

Не говоря друг другу ни слова, покурили, по привычке все время посматривая возле себя и поодаль.

В правой стороне, километрах в полутора, по тропе, ведущей в глубь полуострова, шли походной колонной немцы. Шагали обычным уставным порядком. Наблюдали за ними, пока те не скрылись за поворотом.

— Посмотрю-ка я, что делается впереди,— сказал Лянде и пошел поглядеть на лощину, которая от их шалаша не была видна. Через минуту вернулся бегом:

— Немцы подходят, собаки на поводках, нас чувствуют, рвутся вперед...

Быстро сделали все предусмотренное на случай тревоги, не успели только спрятать сухие батареи к радиостанции, а нести с собой — слишком тяжелые и громоздкие. Взяли поклажу, всегда готовую к срочному выходу, и кинулись в сторону Вадсё, ближе к морю и немецким гарнизонам, где их вряд ли будут искать.

В это время на немецкий конвой, повернувший к Киркенесу, налетели советские штурмовики. За ними — пикировщики.

— Вот это да, смотреть приятно...— даже улыбка тронула губы Костина.

— Хоть нас и гонят, да немцев колошматят, все на душе легче, не зря сработали.— Лянде тоже был доволен.

Обернулись на свое недавнее пристанище. Там ходили враги, осматривали обжитую полянку. Один немец поднял лыжную палку, повертел ее в руках. Почему она тут в августе? Они иногда на ней что-нибудь сушили, впопыхах не спрятали.

Больше судьбу не стали испытывать, побежали прочь. Плато было высокое, ровное, не укрытое сопками, с него виднелись и Киркенес, и Вадсё, и даже Нейден.

Спустились в долину. Внизу тек ручей. Сначала брели по воде, потом прыгали с камня на камень, чтобы сбить собак со следа. Только вечером остановились на привал, поели, стали думать, что делать дальше.

Недалеко оставалось до того места, где принимали самолет, сбрасывавший им тюки с грузом. Там хранился запас шоколада, небольшие резервные запасы продуктов. Как раз в следующую ночь самолет должен был сбросить им очередную партию имущества. Но в эту сторону шли и немцы. Следовало быстро и скрытно взять шоколад. Потом может оказаться поздно. Либо сами они отсюда далеко уйдут, либо из-за немцев будет нельзя подойти.

За шоколадом сходили Лянде и Игнатьев.

Двинулись на следующую точку — там хранились батареи и антенна. Шли всю ночь до рассвета. День отлеживались в укрытии, ночью отправились дальше. Ранним утром были на месте. Антенна оказалась пригодной, а батареи к радиостанции сели.

Пришлось возвращаться на то место, куда самолет сбрасывал груз. Там, в одном из мешков с небольшими резервными запасами продуктов, имелись батареи.

Подходить к месту хранения мешков сразу не стали — боялись засады.

— Миша, ты поспи, а мы с Толей тут покрутимся, что-нибудь поищем,— распорядился Лянде.

Часов около шести вечера Костина разбудили:

— Вставай. Мы тут кое-что приготовили.

Оказалось, что приготовили они похлебку из форели.

Речка за лето обмелела, от русла отделились лужицы, в них прямо руками поймали несколько рыбин. Поели сытно и вкусно.

— Тут совсем недалеко до нашего зимнего становища, где мы жили сразу после выброски. Мы с Толей сходим туда, может, найдем что нужное. Ты тут подежурь.

Лянде с Игнатьевым ушли. Вернулись с керосином и керогазом. Но аппарат оказался неисправен.

— Надо бы подняться повыше, посмотреть кругом, все ли спокойно. Давайте, я схожу,— вызвался Игнатьев.

Вскоре донесся его приглушенный голос:

— Володя, иди сюда... Лянде поспешил к нему.

— Ты знаешь, этого камня раньше не было.

К камням в округе разведчики успевали присмотреться, как к вещам в квартире, помнили все до единого.

— Верно, я его тоже раньше не видел. Подошел Костин.

— А камень-то встал и пошел... До шагающего «камня» было с полкилометра. Взвалили на спины рюкзаки, схватили оружие и кинулись по речке. Часов в одиннадцать вечера сели передохнуть. Закурили.

— Куда дальше пойдем, Володя? — спросил Игнатьев.

Не было сомнения, что преследователи станут поджимать их с разных сторон, постараются загнать в какое-нибудь безысходное место.

— Надо держаться поближе к батареям,— высказался Костин. Он острее других чувствовал, что без батарей его радиостанция — лишь тяжелый груз то на спине, то на груди.

— Батареи надо забрать. Без них нам — гибель. Покрутимся тут, понаблюдаем. Может, изловим момент, заберем,— решил Лянде.

После привала пошли почти в обратную сторону. Ночью поднялись на плоскогорье и по возвышенности взяли направление к реке Равдуль. Она течет на север, потом поворачивает на восток, вбирает в себя массу речек и ручейков, становится рекой Вестерэльв и уходит к Сюльте-фьорду.

Всю ночь не останавливались. К утру подошли к спуску в долину реки.

Весь склон к берегу усыпан бесчисленным множеством камней. Они, потемневшие, замшелые, напоминают чугунные ядра разных размеров для старинных пушек! И так хитроумно уложены! Не громоздятся друг на друга, а располагаются в один слой, словно для того, чтобы между ними вода скатывалась да земля дышала. В эти расщелины между камнями ступня не умещается.

Разведчики по склону спускались осторожно, след в след. Если нога нечаянно зацепит какой-нибудь камень, он сорвется с места, покатится вниз, увлечет за собой другие.

Спустились до воды. Огляделись — ни отмели, ни порога поблизости не увидели. Разделись, одежду и обувь привязали сверху рюкзаков. Каждый опоясался шнуром из стропа парашюта, потом соединились в связку. Впереди Лянде, замыкающий — Игнатьев, посередине Костин.

Побрели через реку. Дно из крупных валунов. Камни не заиленные, не скользкие. Течение не быстрое, с ног не сбивает. Глубина — по грудь. Вода терпимая — не ледяная.

На берегу растерлись, оделись. И полезли вверх. Склон был такой же длинный и крутой, как на том берегу. И точно так же усеян камнями. Вероятно, в давние времена река была такой многоводной, что оба нынешних спуска находились под водой, течением обточило, отшлифовало эти камни. Потом вода ушла, а миллионы окатышей по берегам долежали до наших дней и останутся после нас на века и века.

Как бережно спускались, точно так же, стараясь не шелохнуть ни один камень, и карабкались вверх, согнувшись в три погибели, иногда руками цепляясь за мох, за землю.

Когда поднялись на сравнительно пологий откос, россыпь камней кончилась,— остановились передохнуть.

— Ребята, привал...

— У меня в глазах круги, аж пошатывает...— Костин опустился и не сел, а лег на мох.

— Меня тоже мутит,— признался Игнатьев.— Хорошо бы поесть да поспать. А то в брюхе совсем пусто.

Осмотрелись. Невдалеке увидели озерко. Небольшое, метров двадцать-тридцать в длину, а в ширину — еще меньше.

Нехотя, тяжело поднялись. У озерка скинули поклажу, припав к воде губами, долго пили, наслаждаясь чистой холодной водой.

Сопка, у подножия которой они были,— высокая, маячит над округой. Вахту установили по два часа. Первым заступил Костин. Потом разбудил Игнатьева, передал дежурство ему. Михаил еще не уснул, на него лишь наваливалась дремота, как услышал:

— Володя...

Сон как рукой сняло. Вскочил вместе с Лянде.

— Может быть снег на макушке сопки?

Все поглядели туда, куда смотрел Игнатьев. Он вглядывался вдаль через свои толстые очки. Как он в них умудрялся ходить, все видеть, не терять их — для Лянде и Костина все время было загадкой.

— Не должен... Никогда не видал на вершинах.

— Верхушки летом оголяются раньше всего,— подтвердил Костин.

Оки знали, что бывают пласты снега, которые за лето не успевают растаять. На них новым слоем ложится снег следующей зимой. Но такое случается на обращенных к северу изломах гор, на которые никогда не падает солнце. На вершине сопки сверкал, безусловно, не такой снег, там белела небольшая проплешина. Побежали наверх.

— Осторожно, поглядывайте вокруг... Команда насторожила, не попасться бы на приманку. На маковке сопки распластался парашют, возле него тюк. Это был груз, сброшенный самолетом в ту мочь, когда прыгали разведчики, только вторым заходом. Радость неописуемая! Почувствовали себя счастливее, чем в мае. Тогда до того ослабели, что восторгаться уже не могли. Сейчас, хотя и жили впроголодь несколько дней, силы еще не иссякли.

В мешках оказалось почти все, в чем они нуждались. Консервы лежали целехонькие, не испортившиеся. Правда, отсырели и заплесневели сухари, семь месяцев — срок слишком большой для их хранения, даже если бы были запаяны в банки. Но ничего. Поскоблили их ножами, кое-где обрезали. Осмотрели батареи к радиостанции. Часть была абсолютно надежна, у некоторых напряжение немного село, их подготовили для первоочередного использования, соединили в пачки по нескольку штук. Самые попортившиеся батареи протерли, завернули каждую в отдельности, уложили в опустевшие жестяные банки и запрятали в камни так, чтобы в банки не попали ни вода, ни снег. Мало ли что случится. В случае крайней нужды и они пригодятся. Лучшие батареи положили в рюкзаки вместе с продуктами.

Когда со всем этим управились, поели, сам собою встал вопрос: что же делать дальше?

— Надо дать радиограмму, доложить, что у нас случилось,— предложил Костин.

— Сообщить-то надо, только лучше, если будут считать, что мы на марше, радируем на ходу.— У Игнатьева, как всегда, срабатывало развитое чувство осмотрительности.— Вдруг мы здесь не сможем остаться.

Костин отбил в эфир всего два слова: «Обнаружены! Уходим».

Вечером донесли на базу, что обосновались на запасной точке, здоровы, ждут указаний.

Ответные распоряжения не поступали день, второй, третий...

Отдыхали, следили за подходами, чтобы их не застали врасплох немцы. Море далеко, наблюдать за ним смысла не было. Погода стояла еще летняя, дожди не донимали.

— Попали на курорт, немцы помогли устроиться,— радовался Костин.— Первый отпуск за войну. Еще бы помыться да одеться во все чистое.— Его не покидали простые житейские желания.

— Немцы устроили нам курорт, они могут его и прикрыть. Засекут рацию — опять погонятся.— Лянде оставался командиром, вслух думал о том, что может ждать их дальше.

Через несколько дней база ответила: «Ждите указаний». Поняли, что там размышляют, как с ними быть, ведь приближаться к Вадсё им больше нельзя.

Наконец, в начале сентября база дала распоряжение идти на северное побережье, к Бос-фьорду, указала точку, куда им явиться.

Пошли на север.

Погода испортилась. Заморосил дождь, кочки и кустарники намокли от дождя и тумана. Это хмурилась осень.

— Курорт кончился. Маловато побаловал,— сожалел Костин.

— Хорошо хоть декаду отвалил. И так славно отдохнули. Теперь до дому выдержим.— Игнатьев вслух высказал мысль, которая у каждого теплилась в душе: раз двинули их к северному побережью,— значит, снимут, там подлодкам подходить лучше.

Шагали по мокрому мху и кустарнику. Сапоги раскисли и развалились. Подвязали подошвы стропами от парашюта. Но километра через два-три все расползлось снова. Сделали обмотку заново, но прошли немного — вновь все разъехалось. Вода чавкала в мокрых портянках.

Сняли с себя лыжные куртки, порезали на куски, обернули ими сапоги, сверху обкрутили стропами. Шагать неловко, но все лучше, чем вовсе разутыми.

На привалах ноги затекали, их переставали ощущать, будто не свои. Кончался отдых, вставали, чтобы идти дальше, а ноги не слушались, не чувствовали землю, не гнулись. Переставляли их сначала как ходули. Проходило минут пятнадцать-двадцать — ноги расходились. И опять разведчики шли как заведенные.

Через четверо суток дотащились, наконец, до места, которое было указано в радиограмме. Сообщили о себе и в полной уверенности стали ожидать сообщения, когда и в каком месте их снимут. Весть от командования обескуражила: группе предлагалось указать точку, куда сбросить продукты.

— Что они там, не понимают, каково нам здесь,— выпалил Костин.

— Командир, надо настаивать на съемке. Мы задачу выполнили. Забрасывали нас на полгода,— возмутился и покладистый Игнатьев.

— Пиши, Миша, что нас надо снять. Донеси, что я болен,— распорядился Лянде.

Снова передали радиограмму. Впервые за все время сообщили, что давно болен «Моряк» — под этим именем в штабе числился Лянде (даже радисты не должны были знать, кто это на самом деле). Костин звался там «Знатоком», а Игнатьев — «Смелым».

Однако база подтвердила приказание — назвать координаты, куда кинуть груз,— повторила требование остаться. Это был уже приказ. А они — люди военные. И время было военное.

Сообщили, что истосковались по русским харчам, очень хочется сала с черным хлебом. Указали, куда лучше бросить груз, какие сигналы они подадут самолету. Жили в те дни километрах в четырех от поселка Бос-фьорд. Западнее виднелся другой поселок, покрупнее. Самолет пролетел так низко, насколько позволяли сопки, на короткое мгновение включил огни и сбросил груз.

Получили и продукты, и одежду. Полакомились салом, хотя не с черным хлебом — с ржаными сухарями. Переобулись в новые сапоги, сменили белье. Сразу почувствовали себя лучше. Как ни тягостно было на душе, настроились на продолжение вахты. Убеждали себя, что она не затянется на долгие месяцы. Были уверены, что зимовать их здесь не оставят.

Начали вести наблюдение. Перед разведчиками вытянулся длинный Бос-фьорд. Его высокие берега и сопки уменьшали сектор обзора моря.

Заметили одиночный, без охранения, транспорт противника. Донесли на базу. Прилетели бомбардировщики, атаковали, но бомбы легли вблизи бортов.

Прошел месяц их дежурства на этом океанском берегу.

По радио услышали о начавшемся наступлении на севере, об изгнании врагов из советского Заполярья. Теперь поняли, почему их не вернули домой. К этой радости прибавилась другая, база приказала сообщить, где группу лучше всего снять.

В ту же ночь сходили к устью фьорда, подобрали подходящий берег.

База велела ждать плавсредства каждую ночь. Что придет — подводная лодка или катер,— не сообщила.

Спустились с горы, осели в бухточке, стали ждать.

Жить у моря осталось немного, со дня на день их возьмут домой. С собой все равно ничего не заберешь. Поднавалились на остатки продуктов, ели досыта, на черный день не откладывали.

Прошел день, другой... пятый... неделя...

Костин получал радиограммы, но той, какую они ждали, не было. К 20 октября рюкзаки опустели, продукты кончились, в запасе ни крошки, ни кусочка.

Немцы откатывались по Финмаркену на запад и на юг. Наши войска взяли Киркенес. Караваны вдоль побережья Варангера пошли чаще, замечали их и радировали. Но база слышала плохо, разведчики сидели под горой, их радиограммы принимались с третьего, а то и с четвертого раза.

Питались только вероникой. Один раз устроили себе «воскресенье»: километрах в полутора росли голубика и черника. Собирать ягоды можно только при дневном свете. А место открытое, даже из поселка просматривается. И все же рискнули, пробрались туда, насобирали большую банку. Пировали чуть не сутки.

Распознали немецкий караван. Сообщили на базу. Наши самолеты навалились на него целой стаей — и штурмовики, и бомбардировщики. Впервые увидели, как атакуют с воздуха торпедоносцы.

Очень хотелось поближе увидеть конвой и самолеты. Осторожно, то ползком, то крадучись, скрываясь за каменными нагромождениями, пробрались на самую оконечность мыса. Внизу, под утесом, шумело, расплескивая волны, море. Не могли оторвать глаз и нарадоваться, как самолеты кромсали караван и топили одно судно за другим.

Какой-то буксирный пароход резко повернул влево и пошел к берегу. Идет и идет, не сворачивая. Разведчики затаились.

— Неужели нас заметили?

— Если и видят, зачем идти к берегу... Полосни очередью из пулемета.

— Может, хотят взять нас живыми...

— Вряд ли. Откуда они знают, кто мы такие...

— А почему сюда двинули? Как мы выбрались на мыс, так и повернули к берегу.

— Я думаю, не из-за нас. Вон летчики подбили ихний миноносец. Еле на плаву держится. Может, ищут отмель, куда его отбуксировать.— У Лянде было побольше флотского опыта.

Буксир тем временем подошел к берегу настолько близко, что можно было рассмотреть лица стоявших в рубке немцев. На верхней палубе — никого.

Откуда ни возьмись, из-за камней выскочил лисенок, подбежал к Костину, обнюхал его, потом протрусил к Лянде, возле того поводил носом. Вскочил на камень, присел на задние лапки и уставился своими глазенками-бусинками на разведчиков.

Буксир круто развернулся и пошел прочь от берега. Вскоре немецкие корабли расстреляли из орудий свой подбитый миноносец, и он затонул. Остатки каравана ушли на запад. Море опустело. Сгущалась осенняя темнота, надвигалась ночь.

Хотя на открытом берегу было ветрено, пронизывало сыростью, уходить с мыса никак не хотелось. Сидели и чего-то ждали. Точного сообщения о катере или подлодке не было, но они надеялись каждую ночь. Вдруг в эту повезет...

Около полуночи к берегу приблизились два катера. Силуэты разведчикам незнакомы, таких они не видели ни у себя на флоте, ни у немцев. Это были катера новые, они пришли на флот уже после того, как разведчики глубоко законспирировались за Мурманском на все время подготовки к выполнению задания.

С катеров спустили две резиновые шлюпки, те на веслах пошли к берегу. Покрутились немного и вернулись обратно.

Разведчики пристально следили за катерами и за шлюпками, ничем не обнаруживая себя. Смущал не только незнакомый вид катеров. До условленного места катера не дошли километра полтора.

Рюкзаки, все имущество навьючили на себя, чтобы, если подошли чужие, быстро подняться в гору и уйти подальше в глубь Варангера.

Подали фонарем сигнал. С катеров не ответили.

— Это не наши, сигнал не приняли, ответа не знают,— Игнатьев пунктуальнее своих друзей относился ко всему.

— А уходить ох как не хочется,— с дрожью в голосе признался Костин,— так и чудится мне, свои это...

И тут с катера донесся знакомый голос, кричал их наставник Андрей Головин.

— Эй, где вы, тут или нет... Помедлили мгновение, все ждали пароль.

— Если не насиделись, то сидите, черт с вами.

По голосу узнали своего давнего боевого товарища Степана Мотовилина, только у него такой урюпинский говорок. Таиться перестали, крикнули в ответ, встали во весь рост, еще раз посигналили фонарем.

От катеров отошли шлюпки.

...Вечером судьба свела нашу группу с группой Лянде на причале в Полярном и тут же разлучила. Мы вместо них пошли в большую разведку на полуостров Варангер. Как потом оказалось, были невдалеке от тех мест, где ходили они.

Первое время прибывших с задания разведчиков отмывали, откармливали. Потом они отчитались обо всем, что сделали, доложили по начальству и письменно, и устно.

Находясь на задании, разведчики вели вахтенный журнал. Но каждый что-то записывал себе на память. Командование дозналось, потребовало сдать личные записки. Какое-то время ребята упорствовали. На них поднажали. Было в записных книжках кое-что сокровенное, только для себя, не для чужих глаз. Бросили в печку. За время вахты группой были переданы командованию сообщения о 77 конвоях противника. Из них потоплено 28 судов общим водоизмещением 83 тысячи тонн и повреждено 12 судов.

Мне осталось поведать о послевоенной судьбе дорогих моих боевых товарищей.

Володя Лянде прослужил на флоте еще год с небольшим. Давно окончилась его срочная служба, почти два срока отмерил. Вернулся в родной Ростов-на-Дону.

Война ушла в историю с последним выстрелом. Но вместе с первым мирным днем на землю не спустилось всяческое благополучие. Как за схлынувшей волной на берегу остается разный мусор, накипь, пена и грязь, так и откатившаяся война оставила после себя низкопробный людской хлам, житейское отребье, человеческие отбросы, которым и народное горе было чуждо, и труд во имя возрождения претил, к нему не тянулись их руки.

По городам и селениям петляли подонки, которые пополняли горести народные, грабили, воровали, отнимали нажитое трудом. Немало их приютилось в Ростове.

Коммуниста Владимира Лянде пригласили в райком партии и предложили ему, бывшему разведчику, моряку, новое, по существу, боевое дело — бороться с бандитами, грабителями, ворами и жуликами.

Владимир Лянде стал офицером милиции. Его тогдашние сослуживцы, соратники по борьбе с бандитизмом рассказывали про Владимира кажущиеся невероятными истории. Но в правдивости их невозможно усомниться — военная аттестация Лянде служила вернейшей тому порукой. Преступники прозвали его Волком, между ними передавался сигнал тревоги: «Волк идет по следу, надо покидать Ростов».

Этот свой долг коммунист Лянде выполнил до конца. В новогоднюю ночь 1949 года Владимир узнал, что в одном из соседних домов отмечает праздник главарь бандитской шайки. Володя в те часы не числился в наряде, готовился встречать Новый год в кругу семьи, собрались гости, были накрыты столы. Но он по телефону доложил дежурному по управлению, что идет брать преступника, попросил прислать подкрепление.

У дома, где прятался бандит, произошла стычка. В перестрелке Володя Ляндё и еще один офицер милиции погибли. Похоронены они на кладбище, которое в Ростове-на-Дону почему-то называют армянским. Жил он невдалеке, в районе, именуемом в обиходе Нахичеванью. Там есть улица, которая носит имя Владимира Лянде. Названа она в честь оперативного сотрудника милиции. Тогда в Ростове-на-Дону еще не знали о его военных заслугах, нельзя было в ту пору говорить и писать о нем как о разведчике.

Дата добавления: 2015-06-27