Миллиардер

Только после этого Гетти впервые съездил в этот регион. Готовясь к одной из поездок, он изучил арабский с помощью магнитофонного курса и знал достаточно, чтобы поговорить о геологии Нейтральной зоны на банкете‑семинаре, данном им совместно с «Арамко» в честь эмира Кувейта и короля Сауда, сменившего на троне своего недавно умершего отца Ибн Сауда. Соперник Гетти Ральф Дэвис («Аминойл») так и не приехал в Нейтральную зону; по словам одного из управляющих «Аминойл», «у него была патологическая боязнь пыли, грязи и микробов», что было веской причиной оставаться поближе к дому.

Гетти использовал нефть, добытую в Нейтральной зоне, особенно дешевую «тяжелую» нефть, для организации тесно интегрированных производств в США, Западной Европе и Японии. Он реорганизовал свои компании, поставив во главе их «Гетти ойл» и стал единоличным командующим огромной нефтяной империи. К концу пятидесятых годов Гетти стал седьмым по величине поставщиком бензина на рынки США. В 1957 году журнал «Форчун» объявил его самым богатым американцем, единственным миллиардером Америки. Он стоически пере нес эту новость. «Мои банкиры говорили мне об этом, — сказал он, — но я надеялся, что меня не обнаружат». Затем он добавил: «Если вы можете пересчитать свои деньги, то у вас еще не миллиард долларов». Гетти завоевал славу скупого миллиардера. Свои последние годы он провел в Саттон‑Плейс, изящном доме эпохи Тюдоров в графстве Суррей. В доме было 72 комнаты, а среди великолепных экспонатов своей бесценной коллекции произведений искусства и антиквариата он установил платный телефон для гостей.

Пол Уолтон после переговоров 1948 года вернулся в США больным тяжелой формой дизентерии. Три года понадобилось для окончательного выздоровления. Гетти премировал его 1200 долларов, и Уолтон вернулся в Солт‑Лейк‑Сити, где и работал независимым геологом. В начале шестидесятых годов, спустя более десяти лет после того, как он с воздуха заметил маленький холмик в Нейтральной зоне, Уолтон посетил Англию. Из Лондона он позвонил Гетти, и миллиардер пригласил его в Саттон‑Плейс. Гетти всегда заботился о своем здоровье и находился в прекрасной физической форме, и на восьмом десятке он регулярно занимался гантелями, которые держал у себя в спальне. Оба вспоминали, в какую ярость пришел Гетти, когда люди «Аминойл» отказались бурить в месте, указанном Уолтоном. В конце концов они сдались, доказав тем самым правоту Уолтона и Гетти. Нейтральная зона, по словам Гетти, была самым большим его вкладом. «Вся операция произвела на него очень благоприятное впечатление», — вспоминал Уолтон. Еще бы не благоприятное! По оценкам, его компания обладала запасом в 1 миллиард баррелей еще не выкачанной нефти. Нейтральная зона сделала его не только самым богатым американцем, но и самым богатым частным лицом в мире. А что до Уолтона, открывшего месторождение, то он продолжал бурить скважины где‑то в Солт‑Лейк‑Сити.

Гетти умер в 1976 году в возрасте 83‑х лет. На похоронах герцог Бедфордский сказал: «Когда я думаю о Поле, я думаю о деньгах». Для Джея Пола Гетти не могло бы найтись лучшего комплимента.

Необычная сделка, которую Гетти заключил с Саудовской Аравией в 1948‑1949 годах, оказалась именно тем, чего так опасались с приходом независимых давно работающие там компании. Однако только шоком можно назвать всеобщую реакцию на заключение такой сделки с «Пасифик вестерн». Таких условий никто не ожидал. 55 центов с барреля, сумма, которую Гетти обязался выплачивать Саудовской Аравии, была несравнима с 35 центами, выплачиваемыми «Аминойл» Кувейту, 33, выплачиваемыми «Арамко» Саудовской Аравии, не говоря уже о 16,5 цента, выплачиваемых «Англо‑иранской компанией» и «Ирак петролеум компани» соответственно Ирану и Ираку и 15 центах, которые выплачивала «Кувейтская нефтяная компания». Управляющий «Ирак петролеум» заявил, что 55 центов с барреля — это «безрассудный, неуместный шаг, приведший к трудностям в Иране и Ираке». Британский дипломат гневно осуждал концессию пресловутой «Пасифик вестерн».

С приходом независимых компаний у Калуста Гульбенкяна, этого мастера вести переговоры о концессиях на Ближнем Востоке, появилось дурное предчувствие. «Этим новым группам недостает опыта работы в условиях концессии на Ближнем Востоке, — писал он одному из руководителей „Стандард ойл оф Нью‑Джерси“. — Они предлагают фантастические условия местным правительствам, которые ожидают такого же безумства от нас. Вот вам и причина неприятностей». Возможно, Гульбенкян недолюбливал Гетти, ведь американец сделал карьеру в тех садах, которые Гульбенкян так любовно выращивал на Ближнем Востоке в течение пятидесяти лет. Более того, Гетти соперничал с ним и в другой сфере — в яростном соревновании за место коллекционера мирового уровня. Однако Гульбенкян говорил, опираясь на свой длительный опыт и проницательность человека, умеющего выживать, и предсказывал: «Я уверен, что местные правительства, хотя и недолюбливающие друг друга, сойдутся в вопросе о нефтяных концессиях и сделают все возможное, чтобы выжать из нас побольше. Я боюсь, что ветер национализации и другие осложнения коснуться и нас». Гульбенкян предостерегал: «Я бы не расслаблялся»

«ОТСТУПЛЕНИЕ НЕИЗБЕЖНО»

Рост мировых потребностей в саудовской нефти остановился в 1949 году в связи со спадом производства в Америке и экономическими проблемами в Великобритании. Производство «Арамко» сократилось, а с ним и доходы Саудовской Аравии, тогда как финансовые обязательства короля и королевства, наоборот, возрастали. Все это слишком хорошо напоминало два предыдущих финансовых кризиса в начале тридцатых и сороковых годов. Солдатам и офицерам не выплачивали жалованья, кочевникам — субсидий, а долги правительства росли.

Куда же обратиться в это тяжелое время, как не к такому прибыльному концерну, как «Арамко»? В 1933 году министр финансов Абдулла Сулейман с помощью мастера на все руки Филби провел переговоры о концессии с «Сокал». Но теперь он постоянно уфожал закрыть производство, если Саудовская Аравия не получит доли «офомных прибылей компании». Требования Сулеймана казались бесконечными: «Арамко» должна профинансировать строительные объекты; «Арамко» должна внести деньги в саудовский Фонд благосостояния, «Арамко» должна дать новые займы. «Как только компания соглашалась на что‑то, — говорил генеральный юрисконсульт „Арамко“, — тут же возникало что‑нибудь другое». Саудовская Аравия добилась пересмотра первоначальной концессии с целью увеличения ренты. «Арамко» была прибыльной компанией и правительство настаивало на своем праве получения значительной доли прибыли. Они хотели того, что венесуэльцы уже получили. Из Каракаса пришло не только известие о сделке, заключенной Венесуэлой. Делегация Венесуэлы пропагандировала идею равного распределения прибыли (принцип 50 на 50), даже обеспечив перевод документов на арабский язык. Как заметил Ромуло Бетанкур, в Каракасе становится «все очевиднее, что конкуренция со стороны дешевой ближневосточной нефти — серьезная уфоза для Венесуэлы». Лучше бы поднять цены, этого можно достигнуть, если ближневосточные страны повысят свои налоги. Как иронично заметил эксперт по вопросам нефти Государственного департамента, венесуэльцы «решили распространить выгоды принципа 50 на 50 и в регионе, который подрывал их дело, — на Ближнем Востоке».

Венесуэльская делегация не добралась дальше Басры в Ираке. Саудовской Аравии не понравилось, как Венесуэла проголосовала по израильскому вопросу в ООН, и она не захотела принять делегацию. Тем не менее принцип 50 на 50 самостоятельно и быстро пересек фаницу. Когда правительство Саудовской Аравии подвело итоги 1949 года, ему стало ясно, что они могли быть совсем другими. Прибыль «Арамко» в этом году почти в 3 раза превосходила доходы самой Саудовской Аравии от концессии. Но поразило Саудовскую Аравию не это, а то, как возросли налоги, взимаемые американским правительством. В 1949 году они на 4 миллиона превысили выплаты «Арамко» Рияду и составили 43 миллиона долларов. Саудовцы дали понять американцам, что им в точности известно, сколько компания получила прибыли, сколько она заплатила США в виде налогов и что это не идет ни в какое сравнение с размером арендной платы, получаемой Саудовской Аравией. Они также дали понять, как тактично выразился глава «Арамко», что они не «испытывают ни малейшего счастья по этому поводу».

Условия концессии, заключенное с Джеем Полом Гетти в Нейтральной зоне, показали, что нефтяные компании способны платить намного больше. Однако саудовцы не хотели слишком давить. В рамках концессии была предусмотрена очень большая инвестиционная программа. Более того, они видели, что «Арамко» потеряла долю рынка, и не хотели опутывать компанию новыми расходами, что могло привести к ее неконкурентоспособности по сравнению с компаниями других стран Персидского залива.

Возможно, им удастся извлечь больше денег из «Арамко», не повлияв на конкурентоспособность компании. Саудовцы начали свои изыскания; они даже в тайне от «Арамко» наняли собственного советника по вопросам американского налогового законодательства и к своей радости обнаружили очень интересный и занимательный пункт; так что «Арамко» останется цела и невредима. Он назывался «иностранные налоговые льготы».

По законодательству 1918 года американская компания, действующая за рубежом, могла вычесть из подоходного налога США сумму, выплачиваемую в виде налогов другим государствам. Это делалось для того, чтобы не ставить в невыгодное положение американские компании, действующие за рубежом. Арендная плата за право разработки недр и другие фиксированные выплаты — издержки производства — не могли вычитаться, учитывался только подоходный налог. В этом заключалась суть. Это означало, что если бы Саудовская Аравия в 1949 году получила в качестве арендной платы не только 39 миллионов долларов, как это было в действительности, а еще 39 миллионов долларов в виде налогов, тогда эти 39 миллионов долларов вычитались бы из 43 миллионов долларов, заплаченных «Арамко» США. В результате этого «Арамко» заплатила бы только 4 миллиона долларов министерству финансов США — разницу между 43 и 39 миллионами долларов, а не 43 миллиона долларов. Со своей стороны, Саудовская Аравия получила бы не 39, а в 2 раза больше — 78 миллионов долларов. Другими словами, налоги, выплачиваемые «Арамко» остались бы те же, только большая их часть была бы собрана в Рияде, а не в Вашингтоне. Так и должно быть, решили саудовцы, это ведь их нефть.

Обзаведясь новым оружием, Саудовская Аравия усилила давление на «Арамко». Наконец в августе 1950 года компания посмотрела в лицо реальности и начала переговоры о фундаментальном пересмотре концессии. Компания постоянно контактировала с государственным департаментом, который придерживался той точки зрения, что требования Саудовской Аравии надо удовлетворить. В июне 1950 года началась корейская война, и американское правительство все больше беспокоили коммунистическое влияние и советская экспансия на Ближнем Востоке, стабильность в регионе и безопасность доступа к нефти. Нельзя было подпускать к власти в регионе антизападных националистов. Несмотря на потерюдля министерства финансов США, государственный департамент желал получения Саудовской Аравией и другими нефтедобывающими странами региона больших доходов, чтобы удержать прозападные правительства у власти, а недовольство в контролируемых рамках. Особенно важно было сделать все необходимое, чтобы сохранить позиции американских компаний в Саудовской Аравии.

Прошло 12 лет с момента экспроприации Мексикой американских и британских нефтяных компаний. Это стало грозным предостережением. «Если отступление неизбежно, — говорилось в предписании государственного департамента, — то нужно отступить в порядке и извлечь все возможные выгоды для всех заинтересованных сторон». По словам Джорджа Мак‑Ги, помощника государственного секретаря по ближневосточным делам, принцип 50 на 50 стал неизбежностью. «Саудовцы знали, что венесуэльцы получают 50 процентов, говорил он впоследствии. — Почему бы им не хотеть того же?» На заседании государственного департамента 18 сентября 1950 года Мак‑Ги сказал представителям американских нефтяных компаний, действующих за рубежом, что пришло время «получить удар кулаком».

Оставалось одно затруднение — четыре компании‑учредители «Арамко». Некоторые из них определенно не поддерживали эту идею, в конце концов первоначальные условия концессии специально запрещали подоходный налог. Но на следующем заседании Мак‑Ги прямо сказал компаниям‑учредителям, что альтернативы нет, а долговременные контракты создают «практическую необходимость обсуждения условий сделки, идя на взаимные уступки».

Выступая в поддержку принципа 50 на 50, вице‑президент «Арамко» сказал: «С психологической точки зрения эта формула справедлива и будет рассматриваться как таковая и в Саудовской Аравии». Учредители были переубеждены. 30 декабря 1950 года после сложных переговоров, длившихся месяц, «Арамко» и Саудовская Аравия подписали новое соглашение, сутью которого был венесуэльский принцип 50 на 50.

Саудовцы были удовлетворены новыми доходами, но оставался еще один очень серьезный вопрос: подпадают ли эти налоговые выплаты под американские налоговые льготы? Фактически их законность не была подтверждена до 1955 года, когда в ходе проверки департаментом налоговых сборов счетов «Арамко» за 1950 год эти льготы были утверждены. В 1957 году совместная комиссия конгресса по налогообложению также одобрила этот договор, ссылаясь на различные налоговые законы, их юридическую историю, различные юридические решения и указания департамента налоговых сборов для «налогоплательщиков, находящихся в похожих ситуациях». Позже некоторые утверждали, что правительство США, в частности, Совет национальной безопасности (СНБ), подогнал налоговые законы под необходимость предоставления «Арамко» права на льготное налогообложение. Но судя по документам, дело обстояло не так. Все было законно.

А тем временем значительная часть доходов переместилась из американской казны в Саудовскую Аравию. В 1949 году американская казна получила от «Арамко» 43 миллиона, а Саудовская Аравия 39 миллионов долларов. В 1951 году положение дел кардинально изменилось. Саудовская Аравия получила НО миллионов, а США — 6 миллионов долларов6.

Воздействие соглашения между «Арамко» и Саудовской Аравией на соседние страны не замедлило сказаться. Кувейт настаивал на подобном соглашении, и «Галф ойл» боялась не откликнуться. «Мы можем проснуться в одно прекрасное утро и обнаружить, что Кувейт нами потерян», — говорил обеспокоенный председатель «Галф» полковник Дрейк американским чиновникам. «Галф» преодолела сопротивление председателя «Англо‑иранской нефтяной компании» сэра Уильяма Фрейзера и заставила согласиться на принцип 50 на 50 в Кувейте (они были партнерами по «Кувейт ойл компани»). Британский департамент налоговых сборов сначала выступил против льгот «Англо‑иранской нефтяной компании», но под давлением других членов правительства согласился одобрить механизм льготного налогообложения. В соседнем Ираке к началу 1952 года также было подписано соглашение по принципу 50 на 50.

Таким образом, новый принцип был заложен в основу отношений между землевладельцем и арендатором по Давиду Рикардо. И нефтяные компании‑арендаторы должны были считаться с этим. В «Джерси» был разработан целый свод принципов работы в новых условиях. Документ показал, что «Джерси» кое‑чему научилась со времени мексиканской экспроприации. «Мы теперь знаем, что безопасность нашего положения в любой стране зависит не только от исполнения законов и контрактов или от величины наших выплат правительству, но и от того, считают ли правительство и общество в целом в этом государстве и у нас в стране наши отношения справедливыми. Если нет, то ситуация меняется. К сожалению, понятия „справедливость“ и „несправедливость“ скорее эмоциональные, их нельзя измерить». Независимо от того, насколько это было неприятно, насколько вредило планам инженеров, бизнесменов и воротил нефтяного бизнеса, таков был теперь порядок вещей. «Опыт показывает, что принципу 50 на 50 присуще внутреннее состояние удовлетворенности».

Так или нет, но это была необходимость. Но закончилась ли борьба за ренту длительным и прочным миром или только перемирием? Стабильна ли позиция компаний перед лицом национализма, утверждения суверенитета и неизбежной жажды новых доходов со стороны национальных государств? Документ, приготовленный «Джерси» как руководство к действию, предупреждал: «Если мы когда‑нибудь признаем, что деление доходов пополам не совсем справедливо, у нас выбьют почву из‑под ног. „Джерси“ должна твердо стоять на принципе пятьдесят на пятьдесят: это — хорошая позиция, ее не надо отстаивать, на нее трудно покуситься; пятьдесят пять на сорок пять или шестьдесят на сорок выглядели бы иначе и стали бы лишь ступеньками для бесконечного отступления».лее действенно, чем попытки получить дополнительную помощь иностранным государствам от конгресса. Более того, чисто психологически такой принцип действовал успокаивающе. Он стал символом новой политики, было сделано действительно необходимое.

Спустя много лет, в 1974 году, когда обострились противоречия нефтяной политики, Джордж Мак‑Ги отвечал на слушаниях в сенате на вопросы, связанные с соглашением, которое он, будучи помощником государственного секретаря, поддерживал и помогал разрабатывать, то есть соглашение между Саудовской Аравией и «Арамко» 1950 года. Его спросили, не являлись ли эти налоговые льготы на самом деле «просто хитрым способом передать миллионы из общественной казны в руки иностранных государств путем простого административного решения без необходимости утверждения его конгрессом США».

Мак‑Ги не согласился с этим. Это не было мошенничеством. Проводились консультации с министерством финансов и с конгрессом. Решение не держалось в секрете. Принцип 50 на 50 уже семь лет действовал в Венесуэле до того, как был принят в Саудовской Аравии. «Нет, — объяснял Мак‑Ги, — вопрос не по существу. Обладание этой нефтяной концессией было очень ценным. Сидеть сложа руки было очень рискованно». «В сущности, — сказал Мак‑Ги, — была угроза потери концессии». Конечно, концессия «Арамко» в Саудовской Аравии была сохранена. Но уже через 6 месяцев после подписания сделки, в декабре 1950 года события в соседнем Иране показали, что вопрос об отношениях землевладельца и арендатора вовсе не был удовлетворительно решен.

Глава 23. «Старик Мосси» и борьба за Иран

Когда в 1944 году в Тегеран пришла весть из Южной Африки о смерти там в ссылке Реза Пехлеви, бывшего шаха Ирана, его сын и преемник на троне был буквально убит горем. Спустя много лет он так описал свою реакцию: «Мое горе было безмерно». Мохаммед Реза Пехлеви боготворил своего отца, известного своей решительностью и огромной физической силой. Будучи командиром бригады в персидских казачьих войсках, в двадцатые годы он захватил власть и стал шахом. Реза‑шах навел порядок в непокорной стране, очертя голову ринулся модернизировать ее, покорил мулл, которых всегда считал опасными, смертельными врагами монархии еще со средних веков.

Сын не был узурпатором, но он был фигурой в игре тех, кто способствовал падению его отца, и это усугубляло его горе и чувство вины. В августе 1941 года, два месяца спустя после германского вторжения в Советский Союз, англичане и русские перебросили войска в Иран, чтобы защитить нефтеперерабатывающий завод в Абадане и нефтепровод из Персидского залива в СССР. Встревоженные быстрым продвижением немцев в России и Северной Африке, союзники боялись, что клещи сожмутся в Иране. Они свергли Реза‑шаха, который выказал симпатии и сочувствие нацистам, и заменили его сыном, которому в то время был всего двадцать один год.

Мохаммед Пехлеви будет жить с памятью об отце и посвятит себя этой памяти. Он всю жизнь будет стараться быть достойным Реза‑шаха. Не только другие будут его постоянно сравнивать с отцом, но и он сам будет судить себя по его стандартам. Однажды в 1948 году сам шах признался одному из своих гостей: «Вчера моя сестра Ашраф спросила меня, мужчина я или мышь». Шах смеялся, но, очевидно, не считал это смешным. Всегда подразумевалось, что он слаб, нерешителен по сравнению со своим отцом, не отвечает требованиям своего положения. Шах в какой‑то степени был чужаком. В шесть лет его поручили заботам гувернантки‑француженки, в двенадцать — отправили в Швейцарию, в школу. Его образование и опыт были причиной его отдаленности от иранского общества. «Может быть, — размышлял американский посол в 1950 году, — он слишком европеизирован для восточной страны». Такая репутация будет у него почти сорок лет. Каковы бы ни были личные тревоги шаха, в двадцать один год он оказался в таких скользких обстоятельствах, что с ними едва ли справился бы и самый уверенный и опытный политик. Легитимность его династии ставилась под сомнение, вопрос о роли монархии в Иране был не решен. Шаху пришлось бороться с постоянным вмешательством иностранных держав, прямой угрозой территориальной целостности страны со стороны Советов и слишком явным британским экономическим присутствием. Он был вынужден бороться, чтобы утвердить свою власть в политической системе, расколотой всевозможными противоречиями — классовыми, религиозными, региональными, борьбой нового и старого. На одной стороне были исламские фундаменталисты, возглавляемые неистовым аятоллой Сейидом Кашани, которые приходили в ярость от наступления на них современного мира, они равно выступали против присутствия иностранных советников и разрешения шаха женщинам не носить паранджу. На другой стороне были коммунисты и Туде, хорошо организованная партия левого толка со связями в Москве. Где‑то между этими двумя силами находились реформаторы, националисты и республиканцы, все они хотели изменить политическую систему, а военным тоже не терпелось прийти к власти.

Сама политическая культура Ирана была хаотичной, даже фантасмагорической, полной диких гипербол и сильных эмоций. Взяточничество и коррупция были стилем жизни. Меджлис, парламент в Тегеране, придерживался определенных правил игры, выраженных в меткой сентенции британского поверенного в делах: «Депутаты ждут, когда им дадут взятку». В сельской местности проживало множество племен и кланов, которым не нравилось подчинение Тегерану и династии Пехлеви. В сущности, покушения на власть можно было ждать из любой точки шахских владений. А в конце сороковых годов страну охватила ужасающая нищета как следствие упадка экономики. Страну охватила безнадежность.

Всех объединяло лишь одно — ненависть к иностранцам, особенно к британцам. Никогда еще державе, столь стремительно закатывающейся, не приписывалось столько злого умысла. Англичан считали какими‑то сверхъестественными дьяволами, контролирующими и управляющими всей страной. Каждый иранский политик, независимо от политической окраски, нападал на своих врагов и противников, утверждал, что они британские агенты. Даже засуха, неурожаи, нашествия саранчи приписывались коварным замыслам умных англичан. Объектом, на котором, казалось, сконцентрировалась вся ненависть, было самое большое промышленное предприятие Ирана, главный источник валютных поступлений страны и вместе с тем чересчур заметный символ вторжения современного мира — «Англо‑иранская нефтяная компания».

Масла в огонь ненависти к «Англо‑иранской компании» подливала борьба за ренту. Ее прибыль с 1945 по 1950 годы составила 250 миллионов долларов, а арендная плата, полученная Ираном, 90 миллионов долларов. Британское правительство получило от «Англо‑иранской нефтяной компании» в виде налогов больше, чем Иран в виде арендной платы. Ситуация ухудшалась тем, что значительная часть дивидендов компании уходила к ее главному владельцу — британскому правительству; ходили слухи, что компания продает нефть британскому военно‑морскому флоту по сниженным ценам. Но в Иране еще более важным, чем фунты и пенсы, были эмоции и символы. Именно они доводили политиков и толпы народа до исступления, а враждебность к «Англо‑иранской нефтяной компании» до мании. Очень удобно было иметь такого иностранного козла отпущения, когда дома было далеко не все благополучно.

Дата добавления: 2015-06-28