Василий Степанович Клепов 9 страница

Никогда преследование неприятеля в большом масштабе не велось так энергично и с таким напряжением сил, как в эту кампанию. Правда, русские генералы часто проявляли нерешительность в то самое мгновение, когда следовало захватить бегущих, но все же заслуживает удивления энергия общего натиска при огромном масштабе фронта. В ноябре и декабре, после крайне тяжелой, напряженной кампании, среди снегов и льдов России, то по плохим проселочным дорогам, то по совершено опустошенной большой дороге, при крупнейших продовольственных затруднениях, преследовать бегущего неприятеля на расстоянии 120 миль в течение 50 дней представляет собой, пожалуй, нечто беспримерное; чтобы вкратце очертить огромный масштаб требовавшегося напряжения, достаточно будет указать на то, что главная русская армия, выступившая из Тарутина в числе 110 000 человек, дошла до Вильно в составе 40 000. Остальные 70 000 остались позади: умершие, раненые, больные или окончательно истощенные. Такое напряжение делает великую честь князю Кутузову.

Когда под Красным он, наконец, решился схватить за горло своего противника, когда он захотел преградить ему окончательно дорогу по сию сторону Днепра при посредстве половины своей армии под командой генерала Тормасова и в середине этих долгожданных решительных действий снова задержался и выпустил из рук страшного беглеца, ограничившись тем, что лишь умеренно потрепал его, то в этом усматривали лишь проявление безграничной слабости или опасного равнодушия к славе и успехам русского оружия; впрочем, такие взгляды высказывались преимущественно людьми, спокойно сидевшими в своих кабинетах, а не на поле сражения под Красным.

Представим себе зиму со всей ее суровостью, подорванные физические и моральные силы всех бойцов, армию, беспрерывно переходящую с одного бивака на другой, подвергающуюся лишениям, страдающую от болезней, усеивающую за собой дорогу трупами, умиряющими и истощенными, - и нам станет понятно, что все здесь делалось лишь с величайшими трудностями и что лишь сильнейшие побуждения могли здесь преодолевать инерцию массы.

Кутузов видел, что его армия тает у него в руках и что не легко будет довести до границы сколько-нибудь значительные силы. Он видел, что успех кампании будет во всяком случае колоссальный; с глубокой проницательностью предугадывал он полное уничтожение противника: "Все это растает и без меня", - говорил он окружающим. Неужели же ускорение гибели армии противника могло и должно было иметь для него такую цену, чтобы подвергать свои силы еще новой опасности? Мы не станем отрицать, что личное опасение понести вновь сильное поражение от Наполеона являлось одним из главных мотивов его деятельности; но если отбросить этот мотив, то разве не остается вполне достаточно причин для того, чтобы объяснить осторожность Кутузова? Не следует также упускать из вида и того обстоятельства, что он считал своего противника значительно более сильным и боеспособным, чем он был на самом деле.

Кутузов решил не вводить в бой с противником своих главных сил, а преследовать его неустанно крупными и мелкими отрядами, беспокоить и утомлять его: ему казалось, что этого будет достаточно, чтобы окончательно его погубить. Большинство полководцев на его месте, вероятно, рассуждало бы точно так же.

Только одну безусловную ошибку можно поставить в вину Кутузову: он знал, что Чичагов и Витгенштейн преградят путь противнику у Березины и заставят его остановиться, это было в плане, предписанном императором. В этих обстоятельствах ему следовало именно в этот момент держаться не далее одного перехода от неприятельской армии. Следовательно, если остановка его на несколько дней в Красном была необходима, то ему следовало бы наверстать потерянное время, сделав несколько форсированных маршей, чтобы уже 27 ноября попасть в Борисов, куда французская армия сосредоточивалась 25-го и 26-го, между тем, Кутузов в этот день находился еще в Круглом ни расстоянии четырех переходов. Его авангард прибыл в Борисов 28-го, сам он избрал прямое направление через Узочу на Минск. Так как в данном случае вопрос стоял не о большем или меньшем общем успехе кампании, а о содействии, которое он должен был оказать подчиненным ему генералам, то здесь надлежит судить по-другому, чем под Красным.

После Березины за французской армией следовал первым Чичагов, а затем Милорадович; Платов и другие казачьи отряды двигались на флангах ее, а иногда даже шли впереди. Так как при подобных обстоятельствах пребывание Витгенштейна на большой дороге, приведенной к тому же в ужасное состояние, являлось бесполезным, то он покинул ее близ Каменя и направился к Неменчину, расположенному на изгибе) образуемом Вилией в направлении на север выше Вильно. Таким образом, нам пришлось увидеть лишь участок знаменитой дороги, по которой совершалось отступление; однако, на этом участке протяжением в три перехода были нагромождены в невероятном числе ужасы, вызванные этим отступлением. Имеется столько описаний тех бедствий, которым подвергалась французская армия, что автор считает излишним добавлять к этим картинам новые штрихи. По правде сказать, он думает, что в течение жизни ему никогда больше не удастся отделаться от ужасающих впечатлении, к которым тогда приходилось привыкать. Напомним лишь об одном. Не следует забывать и тех тягот, которые пришлось перенести и русскому солдату. В середине необычайно жестокой зимы войскам приходилось большей частью располагаться биваком, так как те немногие плохие деревушки, которые в этой части Литвы встречаются поблизости большой дороги, могли вместить лишь небольшое количество войск; по преимуществу их приходилось уступать кавалерии. Поэтому, чтобы разместить всех по квартирам, пришлось бы разбиться на гораздо меньшие колонны. В этих условиях снабжение армии продовольствием было также крайне скудным; высылать заготовителей слишком далеко вперед было невозможно, а при постоянном движении вперед доставлять продовольствие на большое расстояние со стороны было тоже невозможно. Поэтому путь, пройденный русским авангардом, также обозначался трупами русских солдат, умерших от холода или от истощения. Войска Витгенштейна за последние четыре недели также потеряли добрую треть своих солдат: так, в Чашниках они достигали 40 000 человек, а в окрестностях Вильно едва насчитывали 30 000 человек.

Из главной квартиры Витгенштейн получил задачу направиться в Самогитию и к нижнему течению Немана, чтобы отрезать путь отступления Макдональду, который по имевшимся сведениям еще не ушел из Курляндии.

Действительно, Наполеон забыл послать этому генералу приказ об отступлении, и только в Вильно король Неаполитанский написал этот приказ и отправил его с оказавшимся в Вильно прусским офицером. Последний - человек не очень надежный - сперва был задержан различными препятствиями, а затем из чрезмерной осторожности решил поехать кружным путем через Тильзит и Тельт и добрался до Митавы только 18 декабря.

Макдональд пребывал в состоянии самого мучительного беспокойства. Другой прусский офицер был отправлен генералом Йорком в Вильно к генералу Круземарку и оттуда снова уехал 6-го, когда туда стали прибывать первые беглецы из главной французской армии; прибыл он к генералу Йорку 10-го с известием о возвращении императора и о полном развале французской армии. Уже тогда маршал Макдональд и генерал Йорк находились в крайне натянутых отношениях, о потому первый из них считал ниже своего достоинства ближе познакомиться с этими известиями. С часу на час он ждал официального уведомления из Вильно, но заявлял во всеуслышание, что все ходившие слухи представляют глупые выдумки, изобретенные злонамеренными людьми. Тем временем особое беспокойство Макдональда вызывало то обстоятельство, что его корпус на две трети состоял из пруссаков, и он не доверял генералу Йорку.

18 декабря прибыл офицер, посланный из Вильно с приказом о выступлении и подтверждении всех плохих вестей; 19-го Макдональд двинулся четырьмя колоннами. Две из них состояли из дивизии Гранжана и 6 батальонов, 10 эскадронов и 2 батарей пруссаков под командой генерала Массенбаха; другие две из остальных прусских частей под командой генералов Йорка и Клейста. Первые две колонны, при которых находился сам маршал, выступили днем раньше и двигались все время на один переход впереди двух других колонн. Дорога в общем шла через Янишки, Шавли и Колтыняны, откуда одна должна была следовать через Тауроган и Пиктупенен, а другая через Поюрце, Коздютен и Рукен на Тильзит. Маршал находился при последней колонне.

Марш совершался довольно быстро: две первые колонны, выступившие 19 декабря, достигли через неделю Пиктупенена и его окрестностей, расположенных в 30 милях от Митавы. Много снега, сильные морозы и плохие дороги еще более затрудняли этот марш. В этих условиях генерал Йорк, выступивший из Митавы только 19-го вечером и обремененный большим обозом, отстал с двумя другими колоннами от маршала Макдональда на два перехода. Он прибыл в окрестности Колтыняп лишь 25-го вечером, а в этот день маршал находился уже в Войнутах в шести милях впереди.

Эта задержка генерала Йорка едва ли являлась умышленной; она, по-видимому, в достаточной мере оправдывается обстоятельствами.

Витгенштейн, предоставив своему корпусу несколько дней отдыха в окрестностях Неменчина, выступил 17 декабря и взял направление через Вилькомир и Кейданы к Юрбургу на Немане. Кроме обычного авангарда под командой генерал-майора Шепелева, он выдвинул, вперед два других, более слабых отряда, состоявших преимущественно из кавалерии. Отряд под командой генерал-майора П. В. Кутузова состоял приблизительно из 4000 пехоты и кавалерии и находился 20-го, когда граф Витгенштейн прибыл в Вилькомир, уже в шести переходах впереди, в Юрбурге, у переправы через Неман. Второй отряд, которым временно командовал генерал-квартирмейстер генерал Дибич (в свите которого находился автор), состоял из Гродненского гусарского полка, трех казачьих полков, всего 1300 коней, одного егерского полка, в котором, однако, насчитывалось всего лишь 120 человек и 6 орудий конной артиллерии.

Этот отряд 20-го находился уже в Колтынянах, в семи переходах впереди графа Витгенштейна, в направлении на Мемель. Генерал Дибич еще не имел никаких сведений о Макдональде и не сомневался в том, что последний двигается на Мемель, чтобы уйти по косе Куришгафа; в таком случае он оказался бы вне удара. Дибич намеревался пересечь Самогитию и захватить Мемель. Миновав Тельши и уже приблизившись к Мемелю на два перехода, он вдруг узнал 23-го, что Макдональд отнюдь еще не ушел, а как раз находится в движении от Шавли. Это известие казалось почти невероятным, но поступил целый ряд подтверждений. Генерал Дибич тотчас повернул назад и перешел в Ворни. Здесь он услыхал 24-го, что арьергард Макдональда находится в с. Вайгов, и решил на другой день преградить ему дорогу у Колтынян. Выступив рано утром, он достиг этого пункта к 10 часам утра. Прежде всего мы наткнулись на нескольких прусских маркитантов, принадлежавших к войскам генерала Массенбаха. Они показали, что позади остались только два эскадрона гусар и две роты егерей, а остальные части уже пришли вперед. Генерал Дибич расположил войска так, чтобы отрезать путь отступления этому арьергарду.

Два брата автора служили в прусском корпусе Йорка; из них старший, в чине майора, командовал егерями, входившими в состав этого корпуса; можно было с полной вероятностью предположить, что он как особенно пригодный для командования небольшими передовыми частями офицер окажется начальником всего арьергарда. Мысль, что здесь, может быть, придется увидеть брата взятым в плен, была для автора гораздо мучительнее, чем представление о том, что придется сражаться друг против друга в течение нескольких дней. А потому неописуемой радостью было для него сообщение других отставших, которые показали, что арьергард состоит из четырех батальонов пехоты, двух эскадронов кавалерии и одной батареи и находится под командой генерала Клейста.

Генерал Дибич во главе 1400 человек, не имея возможности рассчитывать на какую-либо поддержку на далеком расстоянии вокруг, конечно, не имел в виду серьезно схватиться с таким сильным арьергардом, тем не менее он пожелал, как это делается в карточной игре, пустить в ход маленький козырь, чтобы увидеть, как распределились карты. Он спросил автора, не хочет ли он доехать в качестве парламентера к генералу Клейсту. На это пишущий эти строки отвечал, что он как русский офицер, конечно, выполнит всякое возложенное на него поручение, но он предпочел бы, чтобы генерал Дибич послал туда вместо него какого-нибудь лифляндского или курляндского офицера, который так же хорошо владеет языком; при этом первое впечатление, произведенное на прусского генерала, будет, вероятно, менее непонятным, чем если предложение будет передано одним из тех прусских офицеров, которые с началом войны покинули прусскую службу, чтобы перейти на русскую к вящему неодобрению со стороны большинства прусских генералов. Дибич, разделяя этот взгляд, послал к противнику майора фон-Рейне.

Последний должен был объяснить генералу Клейсту, что прямой путь ему прегражден значительным отрядом, что имеется возможность придти к соглашению и избежать напрасного кровопролития, и поэтому генерал Дибич желал бы лично переговорить с генералом Клейстом.

Майор Рейне вернулся с ответом, что генерал фон-Клейст не может вступить ни в какие переговоры, так как не он является командующим: что сам генерал Йорк находится еще позади и прибудет к вечеру; пока вопрос следует отложить. Теперь стало ясно, что мы отрезали от Макдональда не арьергард, а главные силы прусского корпуса.

Генерал Дибич должен был почитать себя счастливым, что судьба его поставила в эти условия. В военном отношении он мог ожидать лишь ничтожных выгод от занятого положения, но возможность придти к соглашению с пруссаками представляла чрезвычайную ценность.

Расположение в этот день различных отрядов было следующее:

Генерал Йорк и Клейст с 10 000 человек на расстоянии полумили к востоку от Колтынян.

Против них у Колтынян генерал Дибич с 1 400 человек.

Макдональд с 4 000 приблизительно у с. Войпуты, в шести милях от Колтынян на западной дороге, ведущей в Тильзит.

Гранжан с 6 000 под Таурогеном, в четырех милях от Колтынян и на таком же расстоянии от с. Войнуты, на восточной дороге, ведущей в Тильзит.

Генерал-майор П. В. Кутузов с 4000 у Пиктупенена, на дороге между Таурогеном и Тильзитом; частью сил он занимал Тильзит.

Генерал Шепелев, настоящий авангард Витгенштейна, силою в 4000 человек у Вилоны, на расстоянии одного перехода от Юрбурга.

Наконец, граф Витгенштойн с 15 000 человек еще далее на один переход к Кейданам.

На следующий день, 26-го, когда генерал Йорк должен был продолжить свой путь через Колтыняны, эта группировка сил изменилась в том отношении, что каждый из названных отрядом продвинулся вперед к своей цели на один переход. Только генерал-майор П. В. Кутузов остался на месте, а силы, выдвинутые им в Пиктупенен под начальством генерала Власова, были атакованы находившейся при авангарде генерала Гранжана прусской кавалерией и отброшены к Тильзиту с потерей двух слабых батальонов и нескольких орудий; там разбитые части были приняты генералом П. В. Кутузовым.

П. В. Кутузов отошел к Рагниту, расположенному на левом берегу Немана на 2 мили выше Тильзита; теперь как Пиктупенен, образующий некоторое дефиле, так и Тильзит были заняты французами.

Макдональд со своей колонной находился у Коадъютена, в одном переходе к северо-западу от Пиктупенена.

Мы видим, что генерал Йорк был лишен всякой поддержки, но, конечно, отряд в составе 1 300 коней не был в состоянии серьезно преградить ему путь. Правда, до Пиктупенена, где стоял Гранжан, или до Коадъютена, где был Макдонодьд, оставалось два больших перехода, и русская кавалерия на этом пути захватила бы у него значительную часть большого обоза, следовавшего с его отрядом; кроме того, ему пришлось бы понести известные потери, так как его кавалерия была слишком слаба, чтобы заставить генерала Дибича окончательно отойти; наконец, он не мог знать, не подойдут ли к Дибичу другие русские отряды, в том числе сам Витгенштейн; однако, при других обстоятельствах эти соображения ни на одно мгновение не смутили бы генерала Йорка.

25-го обстановка начала внушать Макдональду сильное беспокойство. С одной стороны, получено было известие, что Тильзит и Пиктупенен уже заняты русскими, с другой - он не получал никаких донесений от генерала Йорка. Чтобы не бросать последнего на произвол судьбы, он 26-го выполнил лишь небольшой переход в 2 мили от Войнуты до Коадьютена, а 27-го снова небольшой переход в 2 мили в направлении к Тильзиту до Шильгаллена. Лишь 28-го вступил он в Тильзит и пробыл там весь день 29 декабря, хотя дальнейшее его отступление не могло не внушать ему сильной тревоги. Он

полагал, что за эти четыре дня генерал Йорк, несомненно; смог бы подойти, а потому с тревогой ожидал вестей от него. Несколько попыток переслать ему приказания, при посредстве даже сильных разъездов, не увенчались успехом, так как посланные всякий раз наталкивались на русскую кавалерию.

Обратимся теперь снова к генералу Йорку. К вечеру он подошел с остальной частью корпуса к генералу Клейсту и через офицера, которого генерал Дибич вновь к нему прислал, он передал последнему, что готов переговорить с ним между передовыми постами обеих сторон. Это свидание и состоялось с наступлением ночи.

Мы должны теперь остановиться на некоторое время на личности генерала Йорка и на том положении, в котором он находился.

Генерал Йорк был человек лет 50. Он отличался храбростью и способностями к военному делу. В молодости он служил в голландских колониях и, таким образом, повидал свет и расширил свои умственный кругозор. Пылкая, страстная воля, скрываемая под личиной наружной холодности, огромное честолюбие, всегда маскируемое выражением покорности судьбе, сильный и смелый характер являлись отличительными особенностями этого человека. Генерал Йорк был человек честный, но вследствие своей непроницаемости, скрытности и желчности являлся плохим подчиненным. Личные отношения для него ничего не значили; все, что он делал, он совершал ради своей репутации, а также потому, что по природе своей являлся чрезвычайно дельным человеком. Самым дурным в нем являлась скрытность, прятавшаяся под личиной резкости и прямоты. Он любил хвастаться в моменты, когда в действительности считал положение почти безнадежным, но еще охотнее притворялся, что считает все дело проигранным, когда по существу не видел особой опасности.

Он, безусловно, являлся одним из самых выдающихся людей нашей армии. Шарнгорст установил его пригодность для дела в тот самый период, когда столь многие обнаружили свою полную негодность, и ценил ее тем более, что с этим качеством в Йорке соединялась сильная антипатия к французам. Поэтому Шарнгорст старался всегда поддерживать с Йорком дружественные отношения, хотя в глубине души у последнего все время кипела затаенная злоба против него. По временам казалось, что это чувство должно прорваться наружу. Но Шарнгорст делал вид, что этого не замечает, и выдвигал Йорка на все должности, где человек подобного рода мог оказаться полезным.

Когда вспыхнула война с Россией, французы предлагали назначить командующим старого и слабого генерала Граверта, человека весьма посредственного ума и характера, притом давно уже не занимавшего позиции, враждебной интересам французов в Европе. Король Пруссии счел нужным согласиться с этим пожеланием французского императора. Шарнгорст, формально уже удалившийся тогда от дел, но все еще оказывавший на них известное влияние, содействовал назначению генерала Йорка на должность помощника командира вспомогательного корпуса. Он убедил короля, что генерал Граверт как человек старый и к тому же слабохарактерный легко может оказаться чрезмерно уступчивым по отношению к французам, что тут нужен человек решительный и обладающий сильным характером, а потому никто не окажется более пригодным на этом месте, чем генерал Йорк. Итак, он был назначен в корпусе Граверта в качестве генерал-лейтенанта, а в сущности был приставлен к нему в роли надзирателя.

Через полтора месяца Граверт так расхворался и ослаб духом, что вынужден был передать командование генералу Йорку. В скором времени между генералом Йорком и маршалом Макдональдом установились натянутые отношения. Правда, кампания Макдональда в Кудляндии не могла вызвать особо восторженных похвал. Он совершенно праздно стоял на Двине с седьмой дивизией, а пруссаки в это время находились перед Ригой в не очень приятном положении, так как им большей частью приходилось одним вести все бои, происходившие в течение шести месяцев на этом фронте. Генерал Йорк являлся далеко не снисходительным критиком, так как озлобленность была преобладающей чертой его характера. В результате он был крайне недоволен как общими мероприятиями маршала, так и распоряжениями, непосредственно касавшимися прусского корпуса, и, с другой стороны, может быть, самолюбиво преувеличивал достижения прусских войск под Ригой. Холодная, замкнутая, недоверчивая манера Йорка себя держать, а также разговоры окружающих открыли глаза маршалу. Между ними постепенно создались недоразумения. Продовольствие войск, прежде лежавшее на прусском интенданте, а затем перешедшее к французскому и значительно ухудшившееся с момента этой перемены, послужило первым поводом к вскрытию раньше сдерживавшегося недовольства. Йорк жаловался на недостаток фуража, а Макдонольд уверял, что у пруссаков лошади падают от того, что их перекармливают. В переписке дело скоро дошло до взаимных обвинений, (причем маршал открыто упрекал генерала в недостатке доброй воли и усердия к делу. Эта размолвка, происшедшая в конце ноября, привела обе стороны к жалобам в Вильно; Йорк писал прусскому послу генералу Круземарку, а маршал - герцогу Бассано. Генерал Йорк послал одного из своих адъютантов также и в Берлин для доклада королю о создавшемся положении. Посланный не успел еще вернуться из Берлина, когда произошло первое свидание генерала Йорка с генералом Дибичем.

Хотя при назначении в прусский корпус генерал Йорк и получил особую инструкцию, однако, безусловно, исключается возможность включения в эту инструкцию чего-либо, что могло бы оправдать тот шаг, который генерал Йорк намеревался сделать.

Генерал Эссен с целью узнать намерения генерала Йорка еще в сентябре месяце настойчиво приглашал его для переговоров на линии передовых постов. Последний согласился на это предложение. Однако, личность генерала Йорка, по-видимому, настолько импонировала генералу Эссену, что у него не хватило мужества объясниться начистоту, и в конце концов они ни до чего не договорились. Маркиз Паулуччи был более способен на смелую речь; впрочем, и обстановка, сложившаяся на театре войны в начале декабря, давала ему больше оснований. 5 декабря он формально предложил генералу Йорку перейти на сторону русских. Тот, правда, отклонил это предложение, но выразил готовность служить посредником, если император хочет сделать какие-либо предложения королю через маркиза Паулуччи. Эти предложения, высказанные в общих выражениях, и были сделаны таким косвенным путем. Генерал Йорк послал с ними своего адъютанта майора фон-Зейдлица в Берлин.

Мы должны были упомянуть о всех этих обстоятельствах, чтобы пролить свет на шаг, сделанный генералом Йорком. Он был человек слишком рассудительный для того, чтобы руководиться в этом деле своей враждой к маршалу Макдональду. Это являлось бы применением с его стороны чудовищного средства для достижения ничтожной цели; оно привело бы его далеко за пределы желания. С другой стороны, можно допустить, что будь на месте Йорка такой же добродушный человек, каким был Макдональд, дружественные отношения между обоими генералами смогли бы породить со стороны подчиненного подлинную преданность личности начальника, что, возможно, помешало бы совершению этого удивительного события.

Йорк прекрасно знал о тех чувствах, которые питали к французам прусский король и народ; но вопрос о том, сочтут ли в Берлине катастрофу, только что постигшую французов, за полный поворот колеса фортуны и признают ли данный момент достаточно благоприятным для того, чтобы внезапно переменить фронт, не мог не возбуждать в генерале Йорке больших сомнений.

Представляя себе положение, складывавшееся в Берлине, Йорк должен был исходить из наличия там большого нежелания внезапно менять роль. Шарнгорст, наиболее решительный противник французов, который посоветовал бы произвести такую перемену и всемерно поддержал бы такое решение, был удален из министерства и находился в Силезии. Барон Гарденберг показал, как искусно он умеет лавировать между подводными камнями, однако, представлялось весьма сомнительным, хватит ли у него духа принять и провести крупное решение. Поэтому принятие генералом Йорком на собственный страх и риск решения, которое должно было увлечь прусскую политику в противоположном направлении, представляло один из самых смелых поступков, с каким мы когда-либо встречались в истории. Граф Гаугвиц, в сущности, позволил себе нечто подобное, когда он заключил в 1805 г. Венский договор, но граф Гаугвиц действовал тогда в интересах сильнейшей стороны и знал, что Пруссия неохотно выступила бы в создавшихся условиях; к тому же дерзновенность дипломата никогда не вызывает такого строгого осуждения, как дерзновение чисто военное; в первом случае за него большей частью расплачиваются должностью, во втором же по обычному праву - головой. Если бы король окончательно решился оставаться верным узам, связывавшим его с Францией, то для него не осталось бы ничего другого, как предание генерала Йорка суду.

Читатель простит наши неоднократные пространные отступления но поводу столь ничтожного в сравнении с общим масштабом войны события, как переговоры Йорка и генерала Дибича; но мы полагаем, что лишь теперь нам удалось установить точку зрения, с которой мы будем иметь возможность с полной ясностью охватить это происшествие в его общей связи, и поэтому вернемся в Колтыняны.

Итак, вечером 25-го состоялся разговор между генералом Йорком и генералом Дибичем. Последний, насколько возможно, замаскировал расположение своих войск; впрочем, у него хватило благородства вполне честно сказать, какими силами он располагает и чего у него нет; к этому он добавил, что он и не помышляет действительно преградить пруссакам дорогу, но что, конечно, он сделает все от него зависящее, чтобы отнять у него его обоз, зарядные ящики и по возможности часть артиллерии. Среди того, что Дибич хотел сказать Йорку, это имело, разумеется, наименьшее значение; главным предметом беседы являлось полное уничтожение французской армии и указание, данное русским императором своим генералам: при встрече с прусскими войсками не поступать с ними как с подлинными врагами, но, памятуя о прежних дружественных отношениях обеих держав и в предвидении возобновления их в ближайшем будущем, останавливать за ними любое дружественное соглашение, на которое последние пойдут. В соответствии с этим генерал Дибич заявил, что он готов заключить с генералом Йорком договор о нейтралитете и отказаться от имеющихся па его стороне военных преимуществ.

Генерал Йорк заявил, что он еще не пришел к окончательному решению. Он проявил склонность заключить соглашение при условии, что его воинская честь отнюдь не будет затронута; однако полагал, что в настоящий момент для него как солдата еще не имелось достаточного оправдания для заключения соглашения. После этого уговорились не предпринимать ничего в течение предстоящей ночи; на другое утро генерал Йорк должен был сперва произвести рекогносцировку и затем совершить переход к Лавково как бы с целью обойти отряд генерала Дибича с левого фланга, генерал Дибич должен был снова преградить ему дорогу, выйдя на Шелель.

В заключение переговоров генерал Йорк сказал генералу Дибичу:

"Ведь у вас в армии столько бывших прусских офицеров, пришлите ко мне в следующий раз одного из них, у меня будет больше доверия".

После этого генерал Дибич спросил автора, возьмет ли он на себя такого род поручение, на что тот, естественно, выразил свою полную готовность.

Когда мы возвращались верхом в Колтыняны, было уже поздно, вероятно, часов 10 вечера. Генерал Дибич обсуждал с автором создавшееся положение и спросил его, что он думает о намерениях генерала Йорка и что это за человек. Автор не мог не предупредить его относительно скрытности генерала Йорка и очень опасался, что последний воспользуется ночью для того, чтобы опрокинуть нас и продолжить отход на соединение с Макдональдом, а потому рекомендовал проявить величайшую бдительность.

Генерал Дибич оставил против генерала Йорка два казачьих полка, третий расположил в тылу фронтом против Шелель, а гусарский полк оставил в местечке, которое было довольно обширно. Кавалерия не должна была разнуздывать коней; такое же распоряжение было отдано ординарцам главной квартиры.

Мы остановились в одном доме и едва успели, не раздеваясь, прилечь на разостланной соломе и сомкнуть глаза, как в местечке сзади нас раздались пистолетные выстрелы. Слышались не единичные выстрелы, а целая пальба, продолжавшаяся несколько минут. Мы вскочили, и автор подумал про себя: "Это Йорк атакует нас с тыла, я его верно разгадал". Мы вскочили на коней и повели несколько эскадронов кавалерии к выходу из местечка в направлении на Шелель; однако, неприятеля там не было, а оказался казачий полк, который должен был прикрывать наш тыл. От него поступило донесение, что отряд неприятельской кавалерии внезапно влетел в их расположение и отбросил их на поселок. На самом деле то был разъезд, состоявший из 50 прусских драгун, посланных генералом Массенбахом из Шелель на Колтыняны под командой ротмистра Вейсса, чтобы доставить письмо маршала Макдональда генералу Йорку. Ему было приказано силой пробиться, однако, отбросив казаков в самые Колтыняны, он счел противника чересчур сильным, повернул обратно, и ускакал, не оставив о себе никакого следа. Эти обстоятельства мы узнали лишь позже от прусских офицеров; тогда же мы остались в полном недоумении.

Дата добавления: 2015-06-28