Белка в НКВД. Торговка открытками. «зачем люди ездят в Архангельск. » встреча в темном подъезде. Тяжелое известие

Итак, с золотом ничего не получилось. В мешочках оказалась медная руда, но Белка утешалась тем, что медь, как объяснил профессор Туляков, даже нужнее золота. Чуть не подпрыгивая от радости, наша скво помчалась в НКВД.

Но тут начались неудачи. Начальник НКВД сначала хотел направить Белку к какому‑то капитану Любомирову, а Белка настойчиво требовала, чтобы он выслушал ее сам. Начальник выслушал, но не поверил ей и все‑таки Любомирову позвонил:

– Товарищ капитан, одна девочка рассказала мне совсем неизвестный эпизод из жизни Шерлока Холмса. Выслушайте ее и о своем решении доложите.

Белка повторила Любомирову все, что знала о старике. Капитан стал дознаваться, как она это узнала. Белка сначала пыталась скрыть нашу тайну, но потом увидела, что ничего не получается, и принялась рассказывать все, как есть:

– Молокоед, Дубленая Кожа и Федор Большое Ухо решили добывать золото и покупать на него танки для Красной Армии, но им стал мешать один вредный старик, которого никто не видит, а он всех видит.

– А ты сама его видела?

– А как же я могла его видеть, если его никто не видит! – всплеснула Белка руками.

– Позволь, позволь! – остановил ее капитан. – Как же, говоришь, никто не видит, когда сама только что утверждала, будто Молокоед его видел?

– А, так ведь это – Молокоед! Он даже под землей все видит.

– Даже под землей? Да этот твой Молокоед, кажется, действительно, самому Шерлоку Холмсу даст три очка вперед.

– Конечно! Ведь старик‑то живет под землей. А Молокоед его все‑таки нашел.

Капитан понял, что от Белки ничего путного все равно не услышишь, и так же, как Туляков, сказал, чтобы она прислала к нему самого Молокоеда.

– Да вы поймите, товарищ капитан, – взмолилась Белка, – не может Молокоед покинуть своего поста. Он же стережет там старика и ждет, когда вы поможете его изловить. А потом он еще боится этого… вот забыла… Не то Белоглазова, не то Белоногова… Вы его должны срочно арестовать.

– Кого же арестовать – Белоглазова или Белоногова? – рассмеялся капитан.

– Нет, кажется, не Белоногова… Белоухова…

– Может быть, Белоносова? – усмехаясь, подсказывал капитан. – И не Белоносова?..

– Беловекова? Белоскулова? Белопузова?

– Нет… Какого‑то Бело, а какого – не помню.

– Наверно, Белопупова!

В общем, получилось совсем, как в рассказе Чехова, все лошадиные фамилии перебрали, а Горохова‑то и забыли[47].

– Знаешь что, девочка, – вынужден был сказать в конце концов капитан, – так мы с тобой ни до чего не договоримся. Одного – увидеть нельзя, другой – Бело‑икс какой‑то, вот и ищи‑свищи! Без Молокоеда тут все‑таки не обойдешься. Пусть он ко мне зайдет. А ты пока иди по своим делам.

Из дел у Белки оставалось только одно: разведать про наших родителей. Но это для нее было самое трудное, она не знала, как к такому поручению подступиться, чтобы не выдать нашей тайны. Она подумала‑подумала и решила… торговать открытками.

Белка закупила на почте фотографии любимых артистов[48]и явилась с ними прямо к нам домой.

Ей открыла дверь невысокая, очень симпатичная женщина с курчавыми черными волосами и милыми серыми глазами, которые любили смеяться и во всем видели повод для шуток, а сейчас присмирели, погасли и опухли от слез. Это была моя мама.

– Тебе кого, девочка? – спросила мама тихо, словно внутри у нее все болело, и она боялась даже громко сказанным словом растревожить эту боль.

– Мне надо Васю Молокоедова, – чуть прошептала Белка. Ей стало нехорошо оттого, что у мамы такое горе, а она пришла корчить перед ней шута и разыгрывать комедию с открытками.

– Васи нет, – тихо сказала моя мама. – А что ты хотела? Да ты проходи…

Она провела Белку в комнату и усадила на стул около стола. Девочка сразу обратила внимание на беспорядок в комнате: все было разворочено, сдвинуто, а в углу стояли чемоданы и тюки, увязанные дорожными ремнями.

– Так что бы ты хотела от Васи?

– Мне передали, что он очень любит открытки… – начала Белка. – Так вот, я принесла… может быть, он купит? У меня тут, знаете, самые лучшие советские артисты…

Мама взяла открытки, безучастно разложила веером на столе и, глядя куда‑то совсем в сторону, сказала:

– Хорошие открыточки… Но я что‑то не помню, чтобы Вася ими увлекался…

Вот, действительно, придумала! С какой бы это стати я стал увлекаться фотографиями артистов и артисток? Что они – герои? Снайперы, летчики или разведчики? Они такие же люди, как все. А когда намажутся, нагримируются, девчонки и ахают: «Ах, красавец! Ах, красавица!»

Белка не знала, что врать дальше, и стала снова оглядывать комнату. На стене она увидела вставленную в рамку большую фотографию, на которой был изображен я. Это мама от тоски увеличила мою маленькую карточку и теперь, наверно, смотрела на мой портрет и заливалась слезами. На столе Белка заметила железнодорожный билет. «Архангельск», – прочитала она на билете и даже рассмотрела дырочки, которыми железнодорожники отмечают день отхода поезда. Дырочками были изображены цифры 17.IV. А в этот день было пятнадцатое апреля. «Значит, – подумала Белка, – кто‑то послезавтра собирается уезжать в Архангельск?»

– Скажите, – спросила она, – а кто у вас едет в Архангельск?

– Я, – ответила мама. – Только не в Архангельск, а в Холмогоры. Это недалеко от Архангельска. А что?

– Просто так! Мне почему‑то стало интересно, зачем люди ездят в Архангельск?

– Одни едут по делу, другие – от горя…

– А вы?..

– Я от горя… Да ты разве не знаешь?

И мама рассказала Белке о том, как я утонул, как меня искали на Выжиге, но нашли только плот и достали со дна Колесницу, и как мама боится сообщить об этом отцу на фронт.

Белка выслушала все, поплакала с мамой, потом распрощалась и побежала на почту. Там она купила бумаги и написала записочку:

«Простите меня за то, что я дурачила вам голову открытками. Дело совсем не в открытках.

Я приходила к вам от вашего сына Васи, который жив и здоров и не чает дождаться встречи. Вася живет не так далеко и скоро вернется домой. Больше ничего сообщить не могу, так как с меня взяли клятву, чтобы не болтала. А билет прошу продать и в Архангельск не ездить. На фронт тоже ничего не пишите, потому что все в порядке. По просьбе Васи возвращаю пятнадцать рублей, которые он у вас брал.

С глубоким уважением известная вам девочка X».

Белка вернулась к нам, надеясь осторожно подсунуть записку и уйти. Но мама была уже не одна. У нее в комнате сидел высокий стройный человек с бледным худым лицом, на которого Белка, может быть, не обратила бы внимания, если бы не разговор, который человек вел с мамой.

Этот человек мягко уговаривал мою маму не уезжать в Архангельск.

– Я еще раз говорю, Мария Ефимовна, – услышала Белка, как только вошла в комнату, – не делайте этого… Васю не нашли… Но вовсе не следует, что он утонул. Скорее наоборот…

Белка не выдержала и вмешалась:

– Конечно, не утонул…

– Ну вот видите… – слабо улыбнулся этот симпатичный человек. – И девочка того же мнения.

– Но ведь уже больше недели его нет, – с прежней тоской возразила мама. – У них уже и запасы еды давно кончились. Должны бы вернуться, если бы были живы.

– Вы не знаете Васю, – начал было человек, но мама только грустно улыбнулась:

– Я не знаю Васю?

Она посмотрела на Белку, но таким взглядом, будто не видела ее перед собой. Потом словно опомнилась и спросила:

– А у вас как дела, Павел Васильевич?

Белке ничего не сказало это имя, которым мама назвала симпатичного человека с бледным лицом. А ведь Павел Васильевич это – дядя Паша.

– Мои дела очень плохие, Мария Ефимовна, – ответил дядя Паша, – меня исключили сегодня из партии.

– Все‑таки исключили… – соболезнующе произнесла мама, и по ее тону Белка почувствовала, что она уже часто говорила с дядей Пашей на эту тему. – Какая ошибка!

– Ошибки нет, Мария Ефимовна, – неожиданно принялся доказывать дядя Паша. – Потеря бдительности в военное время – такое же преступление, как измена.

– И вы не сказали, что передали документы Белотелову?

– Конечно, нет. Зачем я буду подводить товарища… Мне от этого легче не будет, а Пантелеймону Петровичу были бы неприятности.

Моя мама после этих слов вся так и вскипела. Она вскочила с места, швырнула на стол карандаш и сердито стала перед дядей Пашей:

– Так вот, знайте, Павел Васильевич! – Белка так и замерла от удивления: мамин голос был совсем не робкий и не покорный. – Я окончательно убедилась, что вы кисель, тряпка, гнилой интеллигент! Я завтра же пойду в горком, чтобы сказать то, что вы обязаны были сами сказать. И почему вы так щадите своего Белотелова?

– Белотелова?! – вскрикнула от изумления Белка. – Не надо щадить Белотелова, ни за что не надо щадить!

Но мама даже не обратила внимания на ее слова и продолжала:

– Вас исключили из партии… Но документы‑то потеряли не вы, а он! И уж, если на тс пошло, Павел Васильевич, я не верю ему. Не верю в странную историю с портфелем, не верю о то, что Лева Гомзин – вор. Ни во что в этой белотеловской истории я не верю…

– Мария Ефимовна! – опять не удержалась Белка и вставила словечко. – А вы сходите в НКВД… Там есть капитан Любомиров… – но тут Белка опомнилась и прикусила язык.

– …и в благородство Белотелова я не верю, – продолжала мама. – Он рассказывает теперь, что не хотел вас подвести. Потому и говорил в милиции, что в портфеле были не документы, а деньги. Предположим, вранье в милиции и было вызвано у него благими намерениями, хотя что хорошего, если человек скрывает от милиции правду! Но почему он вам‑то сразу не объяснил, что документы похищены?

– Не хотел расстраивать, – неуверенно ответил дядя Паша. – Надеялся найти документы.

Жалко, не было при этом разговоре меня! Я бы открыл глаза дяде Паше! Он бы тотчас увидел, какую змею пригрел! Белотелов ведь не только нас с Левкой оклеветал, а еще подвел своего лучшего друга под исключение из партии. Подожди же!

А Белка стояла на пороге и не знала, как ей ловчее подсунуть записку и уйти. Наконец стоять непрошеной гостьей в чужой квартире стало совсем неудобно, и Нюра сказала первое, что пришло в голову:

– Мария Ефимовна! Я нечаянно оставила у вас фотографию Лемешева… Разрешите, я ее поищу…

Мама разрешила. Белка для вида покопалась в книжках на столе, положила на самое видное место свою записку, сказала:

– Ну, нашлась фотография! – и выскользнула за дверь.

Успокоительные записки у Белки были приготовлены для всех, и она отправилась по адресам. Левкиной мамы дома не было, поэтому Белка сунула записку Гомзиным под дверь. У Кожедубовых дома сидела младшая сестренка Димки. Белка выспросила ее обо всем, а потом, убедившись предварительно, что девочка еще не умеет читать, отдала ей записку и попросила передать маме.

Но все‑таки и теперь Белка уехать из города не могла, ей было жаль Левку: он будет спрашивать про маму, а она с ней даже не встретилась. Тут она вспомнила про моих верных людей и, отыскав недостроенный дом, полезла на чердак. Доски, которые я заблаговременно приготовил, сохранились. Белка выложила из них на окне сигнал и стала ждать.

Начинало уже темнеть, а на сигнал никто не являлся. Белке страшно было сидеть одной на чердаке, она спустилась и стала ждать в подъезде.

Вот тогда‑то и произошло еще одно приключение, может быть, не менее интересное, чем все наши похождения в Золотой Долине.

Не успела Белка оглядеться в темном подъезде, как в дверь вошел человек, только не Никита Сычев, а кто‑то большой и толстый. Белка испугалась, как бы не стали допрашивать, зачем она сюда забралась, и юркнула за штабель кирпича.

Толстый человек стал совсем рядом и тяжело дышал. Потом она услышала, как в подъезд снова вошли.

– Наконец! – сказал толстый. – Где был? Я к тебе два раза днем заходил. Опасно, а пришлось оставить записку.

– Ходил в свои владения, – ответил тот, который вошел позже.

– Принес?

– Принести‑то принес, – начал мямлить второй, – но за такую цену я не согласен.

– Триста тысяч рублей мало? – удивился толстый.

– А что твои рубли? Немцы все равно придут. Рублями сундуки оклеивать будут.

Белка так и затрепетала от негодования: что же это за человек, для которого и советские рубли уже не рубли?

А толстяк продолжал:

– Не хочешь на рубли, получай долларами.

– Сколько?

– Пятьдесят тысяч…

– Нет, брат, ищи дураков в другом месте. Меньше, чем за сто тысяч не уступлю.

– Послушай, Белотелов, – вышел из терпения толстый, – что ты торгуешься, как баба на толчке? Это же – доллары!

– Но ты не забывай, что ты покупаешь, – возразил Белотелов. – Золотая Долина, брат, почище вашей Аризоны…

Белотелов! Золотая Долина! Белка так и замерла, боясь пропустить хоть одно слово: в этом мерзком торге один бессовестно продавал, а другой без зазрения совести покупал нашу советскую землю.

– А ну, покажи бумаги!

«Бумаги! – еще больше насторожилась Белка. – Уж не те ли, о которых говорили сейчас Мария Ефимовна и Павел Васильевич?»

Чиркнула зажигалка, зашуршала бумага, и Белка, выглянув из‑за кирпичей, увидела двух человек, склонившихся над белыми листами. Наверное, такая ненависть к предателям горела в Белкиных глазах, что Белотелов, почувствовав эту ненависть, повернул свою чурку с большим носом.

Как он вздрогнул, когда увидел Белкино лицо! Хотел что‑то сказать тому, другому, а не мог – губы от страха прыгали.

Толстый заметил по лицу Белотелова неладное, обернулся…

«Ну, – подумала Белка, – сейчас они убьют меня, как Павлика Морозова…» – и хотела уже кричать, звать на помощь, но толстый вдруг кинулся вон из подъезда. Исчез и Белотелов, а в дверь протиснулись сразу два мальчика. Они пошептались и полезли на чердак, но тут же спустились.

– Это кто‑нибудь нечаянно так доски положил, – сказал один, – а ты и подумал, что Васька тебя вызывает.

– Не может быть, – спорил другой, – Молокоед где‑нибудь здесь: его сигнал.

Тогда Белка, наконец, поняла, что это и есть, должно быть, верные люди, и шепнула:

– Ребята, вы кто?

Они от страху чуть не убежали, но в дверях остановились:

– А ты – кто?

– Вы не бойтесь! Я от Молокоеда.

– Ура! – обрадовались они, чуть не крича во все горло.

– Не кричите! – предупредила Белка. – Я здесь с секретным поручением, а вы орете.

Это были Никитка Сычев и Мишка Фриденсон.

Сыч сразу заметил сигнал в чердачном окне, но сначала сбегал за Мишкой, так как после прилета голубя оба стали главными хранителями нашей тайны.

– Ну рассказывай! – сразу стали просить ребята. – Нашли что‑нибудь?

– Конечно, нашли! Молокоед да не найдет!

– А он тебя уж за нами прислал, да? – горячился Мишка. – Так мы можем хоть сегодня собраться. Только ты нас жди.

– Нет, Молокоед просил передать, что еще не время играть Большой Сбор. Но он призывает вас быть начеку, чтобы по первому сигналу двинуться в поход.

– Всем классом?

– На этот счет Молокоед даст указания, – сдержанно ответила хитрая девочка. – А пока, кроме вас двоих, никто ничего не должен знать.

– Передай Молокоеду, чтобы он долго не тянул, – попросил Мишка, – у нас уже все готово.

Ребята рассказали Белке о том, чего я даже и не предполагал. В нашей школе, оказывается, продолжаются занятия! Как только мы ушли в свой поход, так нашлось и здание, и все. Школа разместилась теперь в трех помещениях, а классы с пятого до седьмого учатся в одном помещении.

И вот в нем творилось сейчас черт знает что! Когда Мишка получил от меня голубеграмму, в классах началось столпотворение. Ребята обрадовались так, словно мы впервые достигли Северного полюса.

– В поход, в поход! – кричали они на переменах. – Проверьте порох в пороховницах!

Но как только появлялся кто‑нибудь из взрослых, все набирали в рот воды. Наших товарищей по нескольку раз вызывали в учительскую, где их допрашивал следователь, но никто не проболтался о том, куда мы исчезли. Даже моей маме ребята ничего не сказали.

Пионервожатая провела специальные сборы в пятом «В» и шестом «А». Она всячески доказывала, что мы плохие и недисциплинированные. Тот, кто знает о бегстве и молчит, поступает не по‑пионерски…

Тогда Мишка начал резко критиковать вожатую. Он сказал, что главный виновник всей этой истории – сама Аннушка. Вожатая даже опешила и глаза вытаращила.

– А что тут удивляться, – резал Мишка. – Я правильно говорю.

Все стали кричать:

– Правильно! Говори, Мишка!

– Ты разве вожатая? – продолжал Фриденсон. – Тебе бы только отметки. Все помешались на отметках: и учителя, и директор, и родители, и ты туда же. А ведь у нас есть душа, – сказал под конец речи Мишка, – и эта душа хочет романтики. Об этом даже в «Комсомольской правде» напечатано.

Аннушка ответила, что вся романтика как раз и состоит в хороших отметках, но тут поднялся шум и гам, и вожатая уже не рада была своим словам.

– Кто военную игру запретил? – кричал Никитка Сычев. – Ты!

– Боялась, наверно, что уроков не выучим, – сказал Мишка.

– Испугалась, как бы мы друг друга из палок не перестреляли! – крикнул Горшок.

Все принялись хохотать, и из сбора так ничего и не вышло.

– Ты понимаешь, – рассказывал Белке Фриденсон, – после этого нас замучили лекциями «О дружбе и товариществе». И все ссылались на Павла Корчагина. А, по‑моему, будь Павка сейчас в нашей школе, он первым бы встал на Тропу и пошел с Молокоедом.

– Факт, пошел бы, – подтвердил Никитка. – Не такой Корчагин парень, чтобы сидеть сложа руки, когда идет война с фашистами.

Разговор, возможно, кончился бы тихо‑мирно, если бы Белка не попросила ребят помочь разыскать Левкину маму. Ребята сначала смутились, потом сообщили тяжелую весть, от которой Белка только охнула и села на порог. Оказалось, Галина Петровна, узнав о гибели своего Левки, заболела от горя и слегла. А еще через день ей принесли похоронную, в которой сообщалось: Григорий Александрович Гомзин пал смертью храбрых при защите Советской Родины. У Галины Петровны после этих страшных потрясений случилось что‑то с сердцем, она лежит уже неделю в больнице, и врачи боятся за ее жизнь.

От жалости к Левке Белка заплакала, а ребята стали ее успокаивать. Но она набросилась на них, как взбесившаяся тигрица:

– И вы называете себя хорошими товарищами? По‑вашему, это называется товариществом? У Левки умирает мама, а вы не говорите ей, что он жив и невредим. Думаете, зачем вам посылал голубя Молокоед? Хотел, чтобы вы успокоили матерей.

Вот интересно, ничего не говорил я об этом Белке, сама она догадалась. Пойми после этого девчонок: то глупы и болтливы, как сороки, то – гений ума и премудрости бездна!

– «Павка бы тоже встал на Тропу!» – передразнила Белка Мишку. – Эх ты, тропарь! Да Павка в ваши годы понимал в тысячу раз больше, он умел отличить игру от настоящего дела. Туда же, к Павке примазываетесь! Я бы на месте вашей Аннушки взяла да и поисключала вас всех из пионеров. Вот подождите, доберусь до Молокоеда, он у меня узнает, как утопленником прикидываться!

Белка распалилась до того, что даже не попрощалась с ребятами и убежала. Сыч и Фриденсон с минуту стояли почти без сознания.

Вдруг Мишка схватился за голову:

– А голубь‑то!

Они сбегали за голубем и выскочили к заставе, где все прохожие ждали обычно попутную машину. Белки на заставе не было. Ребята сели и стали ее ждать.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Дата добавления: 2015-06-28