Антилиберализм М. Фуко

Известно, что либерализм основан на противопоставлении власти и свободы. Сторонники либерализма убеждены в том, что политическая власть несет в себе постоянный риск утверждения арбитражной, а то и просто абсолютистской власти. А потому в демократическом обществе должны быть созданы политические и легальные институты, которые должны обеспечивать на деле за­щиту прав и свобод граждан перед потенциально враждебными к этим гражданам лицами, которые всегда есть в любом обществе. Не меньшее значение имеет и то, что указанные институты долж­ны защищать индивида от покушений на его свободы самой влас­ти. Эту идею мы находим в философском наследии Д. Локка, а также в Декларации независимости США.

Поворот в сторону утверждения идей либерализма на основе автономизации власти государства на основе права будет осуще­ствляться во многих странах начиная с XIX в. Это нашло свое вы­ражение в идее и практике строительства правового государства, в котором политическая власть функционирует на основе консти­туционной доктрины.

Предпосылкой либеральной мысли является, как известно, ин­дивид. Задолго до М. Фуко немало мыслителей (начиная с К. Мар­кса) решительно отвергали идею абстрактного индивида, наде­ленного неотчуждаемыми естественными правами. В последние два-три десятилетия получила распространение критика методо­логического индивидуализма, примером чего могут быть работы Ч. Тайлора и Д. Роулса.

Однако оригинальность подхода М. Фуко заключается в том, что он отрицает саму предпосылку либерализма. Он не приемлет интерпретацию индивида как некоего «примитивного атома» об-

щества или как некоего инертного и многообразного материала, на котором фиксируется власть. Индивид, по Фуко, должен быть одним из первых результатов власти.

Этот тезис, как считает Алессандро Пиццорно, социолог Гар­вардского университета, а потом Европейского института во Фло­ренции, является центральным в концепции власти М. Фуко. «Еще более важно то, — пишет он, — что именно из этой концеп­ции индивида Фуко вытекают основные применения ее в области интерпретации». И на вопрос «какие это имеет последствия?» сам же А. Пиццорно отвечает. «Прежде всего, нужно отказаться от идеи, что индивид является субъектом действия, непрерывного и идентичного с самим собой; мы должны также отказаться от идеи о том, что индивид является предпосылкой, "предполагающей", что актеры, действующие с ним, и научный исследователь, кото­рый его изучает, рассматриваются как решенные. Напротив, мы должны рассматривать индивида как конструкцию, которую власть улучшает многочисленными действиями и событиями, единство смысла в которых не является очевидным...»⁵⁶⁹

Такое выступление против понятия «индивид», который утра­чивает у Фуко свой привилегированный эпистемологический ста­тус, имеет по крайней мере два следствия.

Право на «жизнь» в противовес правам индивида

С одной стороны, индивид, являясь только продуктом власти, от чего он должен, по М. Фуко, освободиться, не может быть но­сителем свобод, как их понимают сторонники либерализма. Од­нако французский философ выдвигает собственное политическое и философское видение способа утверждения «живой свободы», иначе говоря, способности индивида быть в оппозиции власти. Фуко приходит к выводу о том, что свобода как таковая коренится не в индивиде, а в акте неподчинения. Только в ситуации непод­чинения субъект становится свободным актером. Протест, недис­циплинированность, неподчинение являются конкретными про­явлениями довольно странной свободы, свободы без субъекта, но в действии.

⁵⁶⁹ СГ. ВИНег1-С. Ор. ск. Р. 43-44.

Невольно встают вопросы: Имеет ли право на жизнь такой подход? Как понимать легитимность неподчинения индивида, если неподчинение является стратегическим элементом свободы? И не теряет ли смысл само понятие легитимности?

Отвечать на такого рода вопросы непросто. Это, в частности, подтверждает позиция поддержки М. Фуко иранской исламской революции, по крайней мере, на первом ее этапе. В статье, опуб­ликованной в газете «Монд», Фуко писал: «если общества суще­ствуют и живут, т.е. если власти в них не являются "абсолютно аб­солютными", то это происходит потому, что за всеми согласиями и принуждениями, поверх угроз, насилия и убеждений, существу­ет возможность возникновения такого момента, когда жизнь бо­лее не разменивается, когда власти не могут ничего и когда люди, несмотря на виселицы и пулеметы, восстают»⁵⁷⁰.

Обратим свое внимание на то, что М. Фуко не отказывается от понятия «естественного права», но оно им рассматривается не как атрибут субъекта или индивида, но как сама «жизнь». Фуко не приемлет конституционную, по сути дела, идею самоограни­чения власти на основе права. «Я утверждаю, — пишет Фуко да­лее в той же статье, — что власть с ее механизмами является бес­конечной (что вовсе не значит, что она является всемогущей, как раз наоборот). В том, что касается ее ограничения, правила ни­когда не бывают строгими; чтобы избавить власть от всех слу­чайностей, с которыми она сталкивается, универсальные прин­ципы никогда не бывают достаточно строгими также. Власти нужно всегда противопоставлять непреодолимые законы и права без ограничений».

О каких законах и правах идет речь? Речь идет о бунте против нормативности во имя «жизни», который несет на себе печать ницшеанства. Революция, направленная против власти, являет­ся, по Фуко, правом на «жизнь». Хотя, как справедливо отмечает Ж.-К. Биллье, идея права на жизнь является куда как более нео­пределенной идеей, нежели идея естественного права человека или индивида. И тогда встает вопрос: является ли иранская рево­люция «свободой в действии»? И еще: как понимать свободу вне акта неподчинения власти?

Иранская революция являет собой, безусловно, пример «не­подчинения» власти. И одновременно она являет собой пример свободы, даже если она отрицает элементарные политические свободы либерализма, который не приемлет М. Фуко. И потому, вне всякого сомнения, существует немало трудностей в восприя­тии свободы, у которой нет субъекта и которая существует вне права.

Нужно сказать, что подходу М. Фуко к проблеме свободы присущ и «кантовский» аспект, связанный в том числе и с идеала­ми Просвещения, и предполагающий критичное отношение и со­четающийся с идеалом автономии⁵⁷¹.

Плюральность практик и вездесущность власти

С другой стороны, последствия осуществленной М. Фуко ре­волюции против субъекта-индивида раносильна тому, что «Я» мо­жет становиться инструментом власти, подчиненным утвержде­нию собственной дисциплины. Это «самодисциплинированное Я» является, по М. Фуко, самой эффективной техникой власти в современном обществе.

Этот тезис как бы продолжает веберовский анализ, осуществ­ленный им в «Протестантской этике». Однако анализ М. Фуко, особенно в том, что касается характеристики власти в антич­ном обществе, неразрывно связан с тем, что мы называем «уп-равлением-собой». Естественно было бы ожидать, что М. Фуко уделит внимание способам политического правления и разли­чиям в политических режимах. Этого М. Фуко не рассматривает. Более того, исходя из идеи плюральное™ практик, он, как мы уже отмечали, рассматривает власть как отношение. Но насколь­ко «реальным» является это отношение? Было бы нелепо отри­цать его специфический характер. Власть пронизывает все обще­ство, всех граждан, которых она, с одной стороны, объединяет, а с другой — разъединяет. А это неизбежно приводит к тому, что мно­жественность политических практик является относительной. А на основе этой множественности М. Фуко, как мы отмечали, пере­сматривает идею власти как субстанции.

⁵⁷⁰ЬеМопс1е. 1979. Ье 11 пш.

СГ. ВПИег1.-С. Ор. ск. В 44-45.

Интенция без субъекта

Властные отношения, по М. Фуко, являются одновременно «интенционными» и «несубъективными»⁵⁷². Французские иссле­дователи Ю. Дрейфюс и П. Рабинов следующим образом ком­ментируют это положение: «...на местном уровне власть пред­полагает серию осознанных решений, предвидений, заговоров и координацию политической деятельности. Фуко называет это «местным цинизмом власти». Это признание интенционности позволяет ему рассматривать политическую деятельность на местном уровне практически в буквальном смысле слова; нет необходимости искать скрытые мотивации действий участни­ков властных отношений; он не нуждается в том, чтобы рас­сматривать политических актеров как лицемеров или пешки власти. Политические актеры в большей или меньшей степени знают, что они делают, и обладают способностью ясным обра­зом говорить об этом. То, что они не хотят говорить, относится к тому, что следствия местных действий являются скоордини­рованными. Признание того факта, что индивиды принимают решения по особым политическим вопросам или что группы действуют в своих собственных интересах, не означает того, что осуществление и ориентация властных отношений в обще­стве требуют субъекта»⁵⁷³.

Короче говоря, люди знают, что они делают, знают, почему они это делают, но не знают конечного результата того, что они делают.

Нет необходимости доказывать, что отношения между «влас­тью», «интенцией» и «каузальностью» являются комплексными. Действие, осуществляемое его агентом, может приводить к нео­жиданному результату или не соответствовать в полной мере ин­тенции участника указанного действия. Кроме того, что любое действие приводит к определенному результату, оно не предпола­гает отношения, наделенного «единственным смыслом» в том смысле, что этот смысл порождает событие, приводящее к опре-

⁵⁷² Фуко М. Воля к истине. С. 195.

⁵⁷³ Бку/из Н., КаЫпоу/ Р. МюЬе1 РоисаиК, Ш рагсоигз рЫ1озор1щие. Р.,

1984. Р. 268.

деленному результату. Подход М. Фуко в данном вопросе, по сути, совпадает с анализом таких социологов, как М. Крозье и Э. Фрид-берг, а также Р. Будон. Этот подход выражается в том, что всякое действие рассматривается как взаимодействие, а это предполагает признание того факта, что всякий индивид «обладает» частицей власти, что имеет смысл только в условиях признания отношения обмена, существующего внутри коллективного действия. Таким образом взаимодействие оказывается в центре анализа М. Фуко, что он подчеркнул в своей работе «Воля к знанию»: «...там, где есть власть, есть и сопротивление»⁵⁷⁴.

Что означает такой вывод М. Фуко? Отношение взаимодей­ствия у М. Фуко отражает его стремление избавиться от субъекта. Это происходит по следующей схеме: субъект «первичного» дей­ствия не является его реальным субъектом, в то время как субъект «вторичного» действия, т.е. «реакции» или «сопротивления», яв­ляется субъектом, что определяется его способностью к сопротив­лению. А потому М. Фуко утверждает, что «властные связи имеют характер отношений в строгом смысле слова. Они могут суще­ствовать лишь как функция множественности точек сопротивле­ния: последние выполняют внутри отношений власти роль про­тивника, мишени, упора или выступа для захвата. Эти точки со­противления присутствуют повсюду в сети власти»⁵⁷⁵. В такой интерпретации власти М. Фуко стремится отказаться от представ­ления субъекта и общества в качестве инстанций, обладающих не­ким «центром». Власть оказывается совокупностью некой серии ее сетей, которые подвергаются анализу на основе «микрофизики власти».

/ /

Господство без субъекта

Остановим свое внимание на вопросе перехода М. Фуко от микрофизического анализа власти к структурному анализу гос­подства. Этот переход сопровождается и обосновывается «акроба­тической аргументацией». Необходимо понять, пишет один из итальянских социологов, что у Фуко «не господство порождает

⁵⁷⁴ Фуко М.. Воля к истине. С. 195.

⁵⁷⁵ Там же. С. 196.

правила, которые структурируют осуществление власти, а наобо­рот, именно различные технологии власти прокладывают путь в пространстве социального господства через совокупность проце­дур, которые обеспечивают дисциплину корпусов и которые дей­ствуют в приютах, тюрьмах, заводах или школах. Артикуляция этих двух порядков никогда не объясняется Фуко, но почти всегда находится на заднем плане»⁵⁷⁶.

Отказ от признания центра власти на основе отстранения от идеи центра интенционного решения (субъекта, общества) приводит М. Фуко в криптолиберальное⁵⁷⁷ поле: когда он гово­рит о рациональности власти, создающейся в обществе, утвер­ждая, что существуют комплексные и взаимные отношения между технологиями власти и общей системой экономического господства, то невольно представляешь образ знаменитой «не­видимой руки» рынка А. Смита⁵⁷⁸. Утверждение М. Фуко о стра­тегии, осуществляемой без стратега, хотя рационального и влас­тного, является настолько неопределенным, что он предлагает тем самым разновидность разочаровавшейся «либеральной» ди­агностики. Речь идет о чистом «акте» господства субъекта при помощи сил социального поля без малейшей возможности до­пустить существование контрсилы в виде права, что вообще-то присуще либеральной традиции. «Сопротивление во имя жиз­ни» является сопротивлением без субъекта, так как жизнь не является субъектом.

М. Фуко сам осознавал постепенно указанную трудность. В его последних работах он пытался решить эту проблему на основе осмысления феномена сопротивления власти. Однако не успел этого сделать.

8.3. МИШЕЛЬ КРОЗЬЕ: РАСКОЛОВШАЯСЯ ВЛАСТЬ 8.3.1. Власть и бюрократическая организация

М. Крозье⁵⁷⁹ является аналитиком властных отношений, по­нимаемых как обмен, но такой обмен, который не имеет обратно­го действия, будучи более предпочтительным для одних, чем для других. «Власть, — утверждают М. Крозье и Э. Фридберг, — явля­ется силовым отношением, в котором один может получать боль­ше, чем другой, но в котором также один никогда полностью не лишен всего перед лицом другого»⁵⁸⁰. Именно внутри крупных ад­министративных организаций М. Крозье изучает механизмы че­ловеческих и властных отношений. Ему принадлежит заслуга выдвижения нового взгляда на ключевое понятие в социологии — понятие организации. При анализе феномена власти М. Крозье от­дает предпочтение группе.

Что представляет собой организация? Она представляет фор­

му структурированной деятельности вокруг определенной цели. К

организациям относятся профсоюзы, религиозные ассоциации и

т.п. Организационный феномен включает в себя предприятие, ко­

торое превращается чем дальше, тем больше в способ организа­

ции, в место, где проходит значительная часть жизни тех, кто тру­

дится в нем. /

В «Феномене бюрократии» М. Крозье анализирует функцио­нирование крупных административных и бюрократических орга­низаций и властные отношения в них. Он выявляет дисфункции и патологии в них, что обнажает стратегическую и мобильную мо­дель власти. Там, где М. Вебер видит проявление рациональнос­ти современного общества и структурированную совокупность, М. Крозье обнажает не иерархическую закрытость, а феномен,

⁵⁷⁶ МаПиссеНЮ. Зосю1о

1е де 1а тойетМ. Р., 1999. Р. 308.

⁵⁷⁷ Крипт.. (гр. кгурЮз - тайный, скрытый) — первая составная

часть сложных слов, соттветствующая по значению слову «тайный».

⁵⁷⁸ МаЛиссеШБ. Ор. сИ. Р. 314.

³⁷⁹ М. Крозье (1922) - крупный французский социолог, преподает со­циологию в Институте политических наук в Париже и в Гарвардском уни­верситете, руководитель Центра социологии организаций. Автор ряда фундаментальных работ: «Феномен бюрократии» (1963), «Мир служащих бюро» (1965), «Актер и система» (1977) в соавторстве с Э. Фридбергом, «Общество не меняют декретом» (1979) и т.д.

⁵⁸⁰ Сготг М., ГпейЬегё Е. Ь'Айеиг е11е 8уз1ёте. Р., 1977. Р. 69.

испытывающий блокирования и пертурбации, в силу чего он ста­новится открытым. По Крозье, организация обозначает комплек­сную совокупность открытых игр. Что же касается бюрократии, она представляет собой только «парализующее наследие прошлого». Вот что пишет на этот счет М. Крозье: «Фактически бюрокра­тия, в том смысле как ее обычно понимают (т.е. климат рутины, жесткости принуждения и безответственности, которая характе­ризует организации, о чем сожалеют), вовсе не является очерта­нием будущего и не имеет тенденции возрастать с концентрацией предприятий. Она означает парализующее наследие прошлого, когда превалировала узкая и ограниченная концепция коопера­ции людей. Никакая организация в действительности не могла и никогда не сможет функционировать как машина. Ее производи­тельность зависит от способности объединенных ею людей раци­онально координировать свою деятельность. Эта способность за­висит от развития техники, а также (иногда особенно) от способ­ности людей реализовывать игру кооперации»⁵⁸¹.

Ясно, что функционирование организации прямо приводит к идее стратегической модели власти. Поскольку кооперация, дале­кая от гармонии, определяется проблемой власти, понимаемой как силовое отношение, присущее всякому обществу, а вовсе не как некая целостность, находящаяся на вершине иерархии (к сло­ву сказать, этот вывод М. Крозье делает раньше, чем М. Фуко), постольку говорить об организации означает, что речь идет о мо­бильных и непредсказуемых стратегиях.

Ранее, чем М. Фуко, М. Крозье отказывается от концепции власти, осуществляемой «сверху». В некотором смысле он отрубает голову королю для того, чтобы заняться исследованием бесконечно малых отношений, отношений отдельного индивида, каждого ак­тера (актерами у М. Крозье являются индивиды или группы), отно­шений непредсказуемых, но которые образуют организацию. Это новаторский и весьма оригинальный подход, представляющий организацию как проявление игры множества властей. Именно возможность проявления инициативы и игры формирует органи­зацию. «Организация, — утверждает М. Крозье, — не создана толь­ко из прав и обязанностей прекрасной бюрократической маши-

⁵⁸¹ Сго&егМ. Ье РЬёпотёпе ЬигеаисгаИяие. Р., 1963. Р. 9.

ны... Она представляет собой комплексную совокупность пересе­кающихся между собой и зависимых друг от друга игр, при помо­щи которых индивиды... стремятся максимизировать свой выиг­рыш»⁵⁸².

Логика бюрократической организации обнажает тем самым вовсе не глобальный процесс рационализации как характеристи­ки современного государства, функционирующего на основе принципа жесткой иерархии (М. Вебер), не стратегию классовой борьбы, вырастающую из борьбы пролетариев в процессе труда (роль капитала у К. Маркса); эта логика вырастает из игр, конф­ликтов и очень мобильных властных отношений. Стратегический анализ, учитывающий подвижные силовые отношения, представ­ляется более плодотворным, чем анализ на основе глобальных схем. Крозье смещает проблемы. Он учитывает переход от макро-к микроуровню. Он оперирует небольшими совокупностями и дистанцируется от марксистской концепции власти. На передний план выходят стратегии актеров. И в итоге социология «впитыва­ет» социальную проблематику. В центре анализа оказывается ак­тивный агент.

Актеры сцены власти отныне не являются ни субъектами, включенными в процесс рационализации (М. Вебер), ни классо­выми агентами (К. Маркс), ни колесиками машины (психосоци­альная теория рациональной организации труда).

Зададимся вопросом: можно ли понимать организацию как рациональную координацию человеческой деятельности? Если дать положительный ответ на этот вопрос, то исчезает власть. Ей просто не находится места. А это расходится с реальностью, так как не существует бесконфликтных организаций. А преодоление конфликтов, как правило, невозможно без властного воздействия.

«Фактически, на современных предприятиях все более и бо­лее проявляется изменение перспектив рациональности. Все большая гарантия, получаемая как результат прогресса знаний, познание мира, которое этот прогресс 'Предполагает, вместо ут­верждения все более жесткой системы принятия решений, похо­же, напротив, должны привести к полному отказу от понятия опе Ьез1 \уау (единственного лучшего пути. — Б.Ж.). Самые передовые

™СгоаегМ. Ор. ей. Р. 10.

организации ощущают себя все более способными интегрировать зоны неуверенности в свои экономические расчеты, начинают осознавать, что они слишком долго жили иллюзиями рациональ­ности, что беспокойство о логической строгости и неотложном единстве ослабло»⁵⁸³.

Существование прочной организации вовсе не означает ин­тегральной рациональности. Признавая право на существование и конфликтов, и неопределенности, и свободы актеров, мы тем самым поднимаем тематику власти, занимающую достойное мес­то в книге «Актер и система».

Дата добавления: 2015-07-13