Часть вторая: Прощальное слово 1 страница

Рон увидел: двери Зала распахнулись и вошёл стражник, волоча яростно извивающуюся, брыкающуюся и лягающуюся пленницу, каштановые локоны которой не давали юноше рассмотреть её лицо.

…Гермиона! – осознал он с невероятным облегчением; насколько это было возможно, подполз и выглянул из-за края платформы. – Я знал, знал, что с ней всё будет хорошо!

За Гермионой появился подавленный Гарри со связанными за спиной руками, следом – Драко. Последний был весьма взъерошен, и его угрюмый вид ясно говорил о том, что он утратил надежду на лёгкий выход из этой передряги.

Гермиона шипела и плевалась, что-то вопя о том, что желает быть прикована рядом с Гарри, – в результате её, естественно, прикрутили к стене на самом краю, в стороне от остальных.

…Что-то на неё это не очень похоже, – отметил Рон, однако мысль едва ли задержалась в его голове, потому что тут он увидел Джинни. В отличие от прочих, при ней охраны не имелось – если, конечно, не считать охраной темноволосого Тома Реддла.

И тогда как остальные вид имели затрапезный и порядком измочаленный, то, облачённая в синий атлас, по которому струились рыжевато-золотистые волосы, Джинни буквально лучилась. Она не выказала никакого сопротивления Тому, тщательно заковавшему её в кандалы подле Гарри, – тот поприветствовал гриффиндорку сдержанным кивком. Драко, размещенный между Гермионой и Гарри, и вовсе не взглянул в её сторону, когда Том, склонившись, однако не отрывая от девушки пристального взгляда, сомкнул наручники на тонких запястьях.

…Мамочке бы это не понравилось, – истерически оценил Рон, когда Том шагнул назад, дабы со стороны оценить результат своих трудов.

– Весьма соблазнительно, – подытожил он наконец. – Будто Андромеда в ожидании Гидры.

– Не Гидры, а Кракена,^[2] – встрял Драко, закатив глаза к потолку.

– Ничего подобного, – заупрямился Том. – Это была Гидра.

– Кракен, сказано же. Эх ты, сопляк-недоучка. Можешь мне не верить, но книги созданы не только для того, чтобы увековечивать в них твою бездарную суетливую юность. Некоторые люди – страшно подумать – их просто читают.

Том посмотрел на Вольдеморта:

– Можно, наконец, выпустить ему кишки?

Люциус отрицательно покачал головой.

– Пока нет. Он ещё может нам пригодиться, – загадочным тоном пояснил он.

Губы Тома дрогнули, однако он промолчал, изыскав возможность ответить без слов: внезапно наклонился и с силой впился поцелуем в губы Джинни. Видя, как оцепенела сестра, Рон внезапно вспомнил, какой она явилась к нему в видении: мёртвая, со сломанной шеей, разметавшаяся на кровати в алом пламени волос.

Он отвернулся.

* * *

Джинни смотрела в спину отходящему от неё Тому, все ещё чувствуя на губах горечь его поцелуя. Она прекрасно осознавала, что могут думать о ней остальные – за исключением Гермионы: кто-кто, а та непременно должна понимать. В конце концов, Джинни же просто следовала её указаниям, а вовсе даже не хотела Тома, не вожделела его прикосновений – как, собственно, не мечтала и о холодящей запястье стали, не смаковала сладкий яд его красоты.

Равно как она едва ли рассыпалась бы в благодарностях за ту свободу, что дало ей следование словам Гермионы, приказавшей отвечать на ласки, принимая его смертоносное восхищение.

Размечтались.

Крепя оковы вокруг её запястий, он, склонившись, шепнул ей прямо в ухо слова заклинания, много-много лет назад начавшего это безумие:

– Как прочной нитью связан ты, да будешь ты ко мне привязан…

Вольдеморт поджидал Тома в пентаграмме, его окаменевшая фигура свидетельствовала о крайнем нетерпении. Белая паучья рука сжимала палочку. У ног свернулся изнемогающий от страха Червехвост, который поддерживал раскрытый фолиант. Люциус замер снаружи – скрещенные на груди руки, каменное лицо.

Ухмыльнувшись, Том шагнул внутрь магического знака, тут же взвившегося живым огнём – теперь не кровь, но пламя вычертило его контуры.

Недалеко от Джинни ахнула Гермиона:

– Началось.

* * *

Пентаграмма пылала, и внутри её яростных очертаний стояли друг перед другом Том и Вольдеморт. Рон со своей платформы видел, как Тёмный Лорд нахмурился, приветствуя своего ученика:

– Наконец-то ты осчастливил нас своим присутствием, мой юный падаван.

– Мои извинения, Господин, – Том спрятал улыбку, отвешивая грациозный поклон своей старшей ипостаси.

– Займи место подле меня, – рявкнул Вольдеморт. – Итак, Том, кровопускание. Прошу.

Том поднял взгляд, всё ещё улыбаясь, и Рон увидел – синие глаза зажглись тёмным пламенем, блеснули в радостном оскале острые зубы, взмыла вверх рука. Выстрелил с кончиков пальцев яркий зелёный луч, и в тот же миг тело Рона пронзила невыносимая боль, к рукам будто приложили раскалённую кочергу. Он взвыл, забился в своих оковах, но цепи держали крепко – и вот загудели вены, словно к ним припала стая голодных вампиров. Рон захрипел, когда хлестнула горячая кровь, стекая по пальцам и барабаня по мраморному полу далеко внизу.

* * *

– Рон!

Гермиона услышала крик Джинни и увидела отчаянно извивающегося на платформе и воющего от боли Рона. Она обернулась к Гарри – тот замер, бледный, будто окаменевший. Драко, впившись зубами в нижнюю губу, тоже не отрывал от Гарри глаз.

…Началось, – подумала Гермиона. – Так вот что решил продемонстрировать нам Вольдеморт: умирающие один за одним друзья – и умирающие каждый раз во всё более ужасных муках. До тех пор, пока не останется один Гарри.

Джинни, всхлипывая, силилась вывернуться из своих оков, взывая то к Тому, то к собственному брату. Какая-то часть Гермионы искренне её жалела, другая же, более бессердечная, хотела надавать по физиономии, заставив замолчать: какой смысл молить Тома о помощи или милосердии, если сам смысл этих слов ему неизвестен?

Тот стоял подле Тёмного Лорда, удовлетворённо ухмыляясь при виде забрызганного роновой кровью пола и слушая, как она шипит, испаряясь при соприкосновении с пламенеющими линиями пентаграммы, заставляя их при этом сиять всё ярче и ярче, а языки пламени – взвиваться всё выше и выше, пока всё очерченное пентаграммой пространство не замерцало. А в тот момент, когда и Четыре Благородных Объекта – Зеркало и Чаша, Кинжал и Ножны – полыхнули свирепым жаром, словно четыре факела, зрелище и вовсе стало завораживающе-прекрасным.

Гермиона быстро прикинула: итак, Рону пустили кровь, значит, на всё про всё у них в запасе есть от силы минут десять – двадцать, пока не наступит шок. За шоком почти сразу последует смерть. Хорошо ещё, что Том полоснул именно по запястьям – целься он в артерию, они были бы здорово ограничены во времени…

Подняв руки насколько позволяла цепь, она запустила пальцы за шиворот футболки в поисках засунутой под бретельку бюстгальтера шпильки, которой тут же и начала ковырять в замке своих наручников.

* * *

Вольдеморт вскинул свои затянутые в чёрное ладони к небу, взирающему на происходящее сквозь разверстый потолок Церемониального Зала, и запел:

– Fulmen evoca! Callis inveni! Exitum repta! Exitum! Exitum!

Едва зазвучал его голос, как странный свет внутри пентаграммы из белого стал зелёным, от пола заструился серебристый туман, обвивая ноги и в конце концов полускрыв замершие в пятиконечной звезде фигуры. Он напоминал прикосновение прохладных пальцев. Драко попробовал его вкус на своих губах и передёрнулся: горечь. Хуже, чем алоэ.

Он повернулся.

– Гарри…

Судя по всему, гриффиндорец не слышал: он смотрел куда-то перед собой, и его губы, его стиснутые кулаки сейчас были совершенно белыми, а ногти – Драко видел – глубоко впились в ладони. Было непонятно, смотрит ли он на Рона, чьи конвульсии уже затихали, или же на Вольдеморта. А может, и вовсе на Люциуса, бесстрастно застывшего за периметром пентаграммы. Отец то опускал руки, то снова скрещивал их на груди, и Драко заметил яркую вспышку малфоевского перстня на пальце.

Драко опустил взгляд к собственной руке – там горело точно такое же кольцо. Помнится, в детстве он всё никак не мог дождаться мига, когда подрастёт, чтобы тоже носить его на пальце, впечатывать в мягкий воск свои инициалы… Он помнил, как переливался камень на свету, когда отец подкидывал его, ещё совсем ребёнка, вверх… боль в груди, всколыхнувшаяся при этом воспоминании, оказалась настолько остра, что Драко не усомнился – это просто яд обжёг его изнутри.

А правда состояла в том, что он так и не смог в это поверить. Он любил своего отца по-детски бессознательно, всегда при этом отдавая себе отчёт в иной природе отцовской любви к нему – у Люциуса это было обдуманное чувство, выверенное с точки зрения того, что оно могло дать чести семейства Малфоев. Драко знал – отец бы равнодушно взирал на кровь собственного сына, безучастно внимал его воплям; он помнил всё – и птиц со свёрнутыми шеями, и утыканные гвоздями стулья, и шрамы на спине, складывающиеся в его собственную фамилию…

…Я – Малфой.

Слабое утешение.

И всё же… Пусть обусловленная, отеческая любовь всё же оставалась любовью, ведь отец бы мог и вовсе не испытывать никаких чувств. А он являлся его плотью и кровью, его практически безупречно сработанной копией – так неужели это абсолютно ничего не значит? Ведь даже Вольдеморт – и тот, похоже, проявлял некие отцеподобные чувства по отношению к своей юной ипостаси, тогда как Люциус и бровью не повёл в свете близящейся смерти сына.

«Я молод. У меня еще могут быть дети».

Драко отвернулся от отца, слишком невыносимым для него было зрелище; теперь перед ним обвисла в кандалах Джинни, а за ней Гермиона теребила свои наручники так, будто собралась оторвать себе запястье.

…Гермиона верна себе… Даже в такую минуту она пытается бороться до конца.

Дальше – Гарри, и сейчас Гарри смотрел на Драко в упор, и зелень его глаз мерцала, будто воды далёкого озера. Кажется, он собирался с силами в преддверии чего-то.

– Малфой… Когда я велю тебе закрыть глаза, ты их закроешь, хорошо?

– Хорошо, – ошеломлённо кивнул слизеринец. – Как скажешь.

Цепи зазвенели, когда Гарри качнулся к Драко, но даже вытянувшись изо всех сил, юноши смогли только соприкоснуться кончиками пальцев. Драко сглотнул горький осадок во рту.

– Поттер, ты…

Гарри смотрел вверх:

– Малфой… Небо…

Драко резко поднял голову: сквозь проём он мог видеть чёрное небо, утыканное ледяными блёстками звёзд. Но вот оно заклубилось, будто закипающее в котле зелье: заструились примеси золотого, фиолетового и серебристого – словно сам небесный свод собрался расколоться. Зазмеились чёрные молнии, одна из них сквозь отверстие в крыше ринулась вниз, вонзившись у самых стоп Вольдеморта. Том дрогнул, но сам Тёмный Лорд лишь откинул назад голову, вознося свои песнопения к небесам:

– Fulmen evoca! Fulmen evoca! Fulmen evoca!

Четыре Благородных Объекта оторвались от земли и зависли в воздухе на уровне глаз Вольдеморта, каждый над своим лучом звезды, соединённый с остальными голубоватыми энергетическими нитями. Следующая молния ударила в Зеркало, однако оно не раскололось, как того ожидал Драко, а засияло жутким, выжигающим глаза серебристым светом. На поверхности, выныривая из неведомых глубин, как тела утопленников – из воды, начали появляться письмена.

Вольдеморт смолк. Схватив Зеркало, он дёрнул его к себе, открыл рот и прокричал слово, которого Драко расслышать не смог.

Воцарилась абсолютная тишина. Даже ветер стих. Осталось лишь эхо Слова – оно затаилось где-то в подсознании Джинни, трепыхаясь пойманным в паучьи сети мотыльком.

Зеркало треснуло.

Вольдеморт хрипло закричал, обратив взгляд к небесам, и они окрасились багрянцем. И вдруг их разверз крик – жуткий рёв, нечеловеческий, да и вовсе неземной, как если бы само небо зашлось от ярости.

Драко услышал, как ахнул Гарри.

– Зажмурься!! Зажмурься, Малфой!

Драко закрыл глаза, и мир вокруг взорвался.

* * *

– Глаза! Закройте глаза! – кричала Гермиона, и Джинни послушалась, на всякий случай загородив лицо ещё и руками. Земля под ногами тряслась и дрожала, потом ужасающе запахло чем-то горелым, разом стало горячо, будто пламя прожгло одежду и теперь лизало тело, опаляло невероятным жаром лёгкие, заставляя задыхаться и кричать от боли.

Она была не единственной, кто орал, – остальные последовали её примеру, и она слышала заглушающие завывание ветра и громовые раскаты вопли и визг: ревел, будто буйнопомешанный, Вольдеморт, и… неужели Том тоже кричал? Джинни едва не открыла глаза, но внезапно запястий кто-то коснулся, и в тот же миг кандалы, удерживающие её у стены, ослабели и свалились. Джинни качнулась вперёд, едва не упав, но оказалась подхвачена сильными руками.

– Теперь можешь смотреть, – разрешила Гермиона.

Глаза Джинни немедленно распахнулись – она увидела стоящую перед ней Гермиону, всю в саже и копоти. За её спиной Гарри освобождал Драко, придерживая слизеринца за плечи. Юноши уставились на середину комнаты, где в центре ещё пламенеющей пентаграммы крутился визжащий Вольдеморт. Вот он потянулся, чтобы схватить Тома, удивлённо отшатнувшегося прочь, вот рука яростно вцепилась в край платформы, накренив её, и Рон кулем перевалился через край, рухнув на Тома и сбив его с ног. Тёмный Лорд продолжал верещать – тонко и безумно, будто полицейская сирена.

– Господи боже мой… – прошептала Джинни. – Что такое творится-то? Я думала, церемония должна сделать Вольдеморта всемогущим…

– Именно, – мрачно согласилась Гермиона. – Если бы все прошло как надо.

Она жестом подозвала Гарри и Драко.

Теперь от пентаграммы валил чёрный дым, почти растворяя запертые в ней фигуры, но Джинни всё ещё различала вопящего и дёргающегося Тёмного Лорда, вновь и вновь вздымающего к небу левую руку. У дальней стены, разинув рот в полном ошеломлении, таращил глаза Люциус, не выказывающий меж тем ни малейшего желания помочь своему господину. Ни Тома, ни собственного брата Джинни больше разглядеть не могла.

– Ты-таки сделала это, – весь в разводах копоти, Драко задыхался рядом с Гермионой, глядя на девушку полуобвиняюще-полупотрясённо. – Но – чёрт тебя побери – что же ты конкретно сделала?!

– Двойная трансфигурация, – спокойно пояснила Гермиона. – На деле довольно просто, но сейчас не до объяснений, нам нужно вытаскивать Рона. Гарри, твои ножны?.. – она протянула руку.

Не сводя с подруги полных любви и лёгкого ужаса глаз, Гарри обнажил меч Гриффиндора и подал ножны.

– Поверить не могу, что всё получилось.

– Конечно, получилось, – Гермиона заткнула ножны за пояс. И ахнула. Джинни проследила за её пристальным взглядом: в дыму пентаграммы возник человек.

…Рон, – осознала она.

Вот только Рон не шёл: будто подвешенный на невидимой паутине, он плыл вперёд, несомый некой силой. Голова свесилась на грудь, а руки с глубокими ранами на запястьях болтались по бокам.

– Рон… – прошептала Джинни, срываясь навстречу брату, однако её остановила железная хватка Драко.

– Жди, – скомандовал он. – Его нам принесут.

Так и случилось: Рон рухнул к ногам друзей марионеткой с перерезанными нитями. Воздух за ним замерцал, и из-под соскользнувшей с плеч мантии-невидимки появилась Рисенн, чьё белое платье было до талии перемазано кровью. В крови же были и её обнажённые руки.

– Вам бы лучше поторопиться, – во взгляде дьяволицы читалась почти тревога. – Он долго не протянет.

Джинни проглотила рыдание и, едва хватка Драко на руке ослабла, опустилась подле брата. Рон был ужасающе бледен, залит кровью – даже рыжие волосы спеклись и стояли торчком. Она легко коснулась его холодной щеки.

– Гермиона… Можно что-нибудь…?

Однако Гермиона сделала нечто очень странное: она расстегнула одну из своих удерживающих волосы заколок – ярких, сверкающих – подарок Блэз, взглянула на неё и прошептала:

– Resolvo veneficus. Veritas.

Поблескивающая на ладони безделушка затрепетала и на глазах потрясённой Джинни дёрнулась вверх, меняясь в размерах. Крошечные камушки замерцали крупными изумрудами на ручке огромной серебряной чаши, поверхность которой покрывал рисунок в виде волн и чешуи, а сама она мерцала, будто была наполнена жидкостью.

Чаша.

– Так вот что ты сотворила… – с восторженным изумлением выдохнул Драко. – Та фляжка вовсе не являлась Чашей – это была трансфигурированная под неё фальшивка! А Вольдеморт не додумался проверить, посчитав, что ты едва ли стала бы прятать нечто, не являющееся на деле настоящей Чашей! Гермиона, ты гений, ты…

– Потом, Малфой, – перебила Гермиона и поднесла край Чаши к губам Рона.

Ему в рот полилась вода, стекая по подбородку.

– Ну же, Рон… – прошептала Гермиона. – Ну же, давай…

Он поперхнулся. Закашлялся, плюясь, и в тот же миг румянец проступил на щеках. Раны на запястьях исчезли, затянувшись сами собой. Глаза открылись – синие, ясные. Он заморгал, с недоумением обозревая своё окружение:

– Это… Всем привет.

Гермиона разрыдалась.

– Боже мой… – пробормотал Рон.

– Рон! – Джинни кинулась к нему, сдавив в объятиях.

Он обнял её в ответ и неуклюже похлопал по спине:

– Ну… это…

– Я думала, ты… – шмыгала носом Джинни.

– Да я и сам так думал, – Рон сел и огляделся: клубился дым, грозилось небо, завывал и метался запертый в пентаграмме Вольдеморт. – А это ещё что за чертовщина?

– Церемония провалилась, – коротко пояснила Гермиона. – Один из Объектов, которые пытался использовать Вольдеморт, оказался вовсе не Благородным, так что всё пошло наперекосяк. И теперь он в пентаграмме как в капкане.

– Отлично! – кивнул Рон и встревоженно уточнил: – Ведь это хорошо, правда?

– Пока да, – согласилась Рисенн. – Должна заметить: ещё минут десять, и эффект ослабнет. Тогда он освободится. И здорово рассердится. Так что советую вам убегать немедленно.

– Я не побегу, – мотнул головой Гарри, взглянул на Рона – и взгляды гриффиндорцев встретились. Гарри увидел в глазах друга печаль, и упрямство, и сожаление, и неловкость.

– Гарри… Если бы я…

– Давай, – Гарри подал ему руку. – Если ты… В общем, твоя помощь нам бы пригодилась.

Секунда колебания – и Рон принял протянутую руку, позволив Гарри помочь ему подняться. Юноши стояли и смотрели друг на друга, неуверенные, имеют ли право на дурацкие ухмылки. Драко отвёл от гриффиндорцев глаза – и окаменел:

– Мать твою, – выразительно произнёс он. – Гляньте-ка, не все у нас застряли в пентаграмме.

Из заволокшего комнату дымного тумана выбирался ещё один человек. Полосатый от сажи и гари, в окровавленной, превратившейся в грязное рубище изящной мантии, с припорошенными золой белокурыми волосами… – вот и рассеялись его чары, – поняла Джинни.

– Том… – прошептала она. – Но я считала…

– Это было не его заклятье, – пояснила Гермиона, – так что он не заперт в пентаграмме, как Вольдеморт.

Она нетерпеливо оглянулась на Гарри:

– И что делать будем?..

Том проплёлся ещё несколько футов, проморгался, и его взгляд немедленно метнулся к Джинни. Едва их глаза встретились, девушка попятилась к Драко. Том резко поднял вверх левую руку, что-то зарычал, однако ничего не случилось, и тогда с перекошенным от ярости лицом, осклабясь, он пулей кинулся из Зала.

Джинни мигом оказалась на ногах:

– Нет! Мы не можем ему позволить…

– Стой! – вцепившийся в её руку Гарри повернулся к Драко: – Малфой, ты знаешь это местечко лучше остальных. Может, ты…

– Я за ним, – кивнул слизеринец и бросился за Томом. Огромные двустворчатые двери так и не закрылись за его спиной.

Гарри выпустил руку Джинни.

– Если Том свободен, значит, Люциус… – начал он, обращаясь к Рону, но договорить не успел: почувствовав свободу, Джинни сорвалась с места, помчавшись следом за Драко.

* * *

Произнеся слово, о существовании которого в лексиконе друга Гермиона даже не подозревала, Гарри метнулся следом, однако Гермионе-таки удалось в последний момент ухватить его за рукав:

– Не надо. Драко всё равно не позволит ей пойти с ним.

– Надеюсь, что так… – покосился на Рона Гарри.

– Там она будет в большей безопасности, согласись? – сухо буркнул Рон, разворачиваясь к пентаграмме, все ещё дышащей огнём и сажей. – Хотя, может, мне стоило…

– Я схожу за ней, – вызвалась Рисенн, легко, будто дымок, поднимаясь на ноги. – И уберегу от опасности, – дьяволица исчезла в дверях вихрем чёрных волос.

Полный сомнений взгляд Гарри вернулся к Гермионе.

– Она как-то уж слишком услужлива…

– Да, – невозмутимо согласилась девушка, взмахом палочки ретрансфигурируя Чашу обратно в заколку.

– Меня терзают смутные сомненья, что без тебя тут не обошлось.

– Как знать, как знать… – согласилась Гермиона, цепляя заколку на волосы.

– То есть поделиться со мной ты не собираешься, я правильно понял?

– Поверить не могу: неужели только я храню секреты, связанные с Рисенн? – Гермиона принялась отряхивать свою паддлмерскую майку.

Гарри, открывший от неожиданности рот, выглядел настолько прибито, что она даже его пожалела. Но он сам виноват: сомкнул, можно сказать, губы с этим суккубом спустя всего лишь несколько дней после их разрыва. И ничего ей не сказал.

Вот и жалей его после этого.

С другой стороны – она целовалась с Драко, не рассказав об этом Гарри… Хотя ей и возможности-то поговорить с ним не выпало: разве что тогда, когда Драко оставил их с Гарри наедине в спальне… Может, действительно следовало бы… Бож-же…

– Гарри, – начала она, – слушай, я должна тебе признаться, что мы с Драко…

Рон перебил её сдавленным рычанием.

– Вольдеморт… – невнятно пробормотал он, тыча пальцем. – Он почти выбрался из пентаграммы. Слушайте, может, нам стоит…

Гарри уже выхватил гриффиндорский меч.

– Я туда.

– Ни за что! – быстро запротестовала Гермиона. – Гарри, ты не можешь…

– Я должен, – он поднял на подругу упрямые зелёные глаза. – И тебе это известно.

– А если просто некий символический жест, Гарри…

– Нет. Ты же слышала Рисенн: пентаграмма долго не протянет. И что потом? Удерём? Пусть он не овладел божественной силой, он всё равно достаточно могуч. Пока же он связан, ошеломлён, ослеплён – следовательно, у меня есть шанс. У нас есть шанс.

– Значит, позволяешь нам пойти с тобой, – Рон быстро встал подле Гарри.

– Ничего подобного, – мрачно отрезал тот. – Лучше б вы ждали меня тут.

– Ни за что, – встряла Гермиона.

– И никогда, – поддержал её Рон, не сводя с пентаграммы полных ненависти глаз. – Он пытался меня убить, высосав всю кровь… Это не считая похищения и пыток. Нет уж. У меня тоже есть к нему счёт, Гарри.

Гарри кивнул.

– У тебя хоть палочка-то имеется?

– Не-а, они всё у меня отобрали.

– Протяни-ка руки… – когда Рон это сделал, Гарри перестегнул ему свои порядком потёртые кожаные манжеты. – Они помогут.

Рон растерянно захлопал глазами, не сводя взгляда со своих рук.

– Очень элегантно…

– Трепещите, белки, – Гарри развернулся к Гермионе до того, как она успела спросить его, что он имел в виду. – Гермиона?

– У меня есть палочка, – упрямо запротестовала девушка, однако в тот же миг его руки обхватили её, стиснули. Их тела разделил меч Гриффиндора.

– Я люблю тебя, – он больно поцеловал её в губы, отступил, и меч, зацепившись, разорвал край её футболки – Гермиона ахнула, улыбнулась сквозь залившие лицо слёзы…

– Береги себя, Гарри… – она всегда признавалась ему в любви именно так.

Он кивнул и повернулся к Рону, продолжавшему демонстративно изучать свои кожаные браслеты:

– Ну, мы готовы?

Она мгновенно вспомнила, как зимней морозной ночью в Хогсмиде они втроём, преклонив в снегу колена, поклялись не разлучаться до самого конца. И вот – конец уже близок, а она совершенно к нему не готова…

– Готовы! – солгала она.

Рон кивнул. Гарри пошёл к пентаграмме, друзья двинулись следом – как делали все семь прошедших лет.

…Боже, храни Гарри… – подумала Гермиона, глядя на шагнувшего в магический знак юношу. Рон нервно улыбнулся, и она попыталась сделать то же самое… В этот момент её что-то ударило, отшвырнуло в сторону.

– Ах ты, сучка…

И она встретилась взглядом с холодными серыми глазами обладателя этого ледяного голоса.

Люциус Малфой.

* * *

– Драко, подожди!

Уже миновавший полкоридора, он обернулся с громким проклятьем.

– Куда тебя понесло?! Ты что – не слышала, что сказал Гарри?!

Джинни остановилась, протянув руки:

– Так нечестно! Это я должна была пойти за ним.

– Или не ты, – горькая улыбка исказила губы Драко. – Помнится, ты никогда не могла отказать этому парню.

– Неважно! Но ты не должен рисковать собой! Это обязана быть я! Я привела его в мир, я во всём виновата!

– Знаешь, я ему напомню это перед тем, как прикончу.

Её губы дрогнули от удивления:

– Прикончишь?.. Но ты не можешь его убить…

– Да ну? И почему нет?

Она на миг замешкалась.

Сказать правду было так просто:

…Потому что если умрёт он, я тоже могу умереть.

Будь это единственная причина, по которой она противилась смерти Тома, она бы без колебаний произнесла эти слова.

Однако всё обстояло не так-то просто.

А потому она промолчала.

– Я так и думал, – подытожил Драко, развернулся и двинулся дальше.

Джинни безмолвно сползла по стене, глядя ему вслед.

* * *

Перекосившись от ярости, Люциус застыл над Гермионой. Как и у Тома, его изящная серая мантия сверху донизу была вымазана в копоти, а руки разбиты в кровь.

– Так это твоих рук дело, – прорычал он, недрогнувшей рукой нацеливаясь палочкой ей в лицо. – Паршивая грязнокровка…

…Чаша защитит меня, – подумала Гермиона, однако вопреки всему её сердце отчаянно забилось при виде холодной злобы, льющейся из его глаз.

С ней едва ли кто-либо и когда-либо говорил, задыхаясь от столь лютой ненависти, даже – давным-давно – Снейп. Хотя вот Драко общался с ней именно так, и, не случись всей этой истории с Гарри, возможно, Драко бы вырос в такого же монстра, каким являлся его отец, – с разумом, холодным как зима, и глазами, серыми и колючими, будто сосульки.

– Всё кончено, – сказала она, – вы больше ничего мне не сможете сделать.

– Гермиона, – сквозь дым позвал Рон, – Гермиона, ты… – он осёкся, когда его глазам предстала эта картина. Гермиона буквально видела, в каком направлении помчались его мысли: на руке Рона были ножи… но что от них толку, если у Люциуса палочка? А Гарри был уже внутри пентаграммы и, вероятно, в этот самый момент сошёлся в битве с Вольдемортом…

– Рон! – завопила она, жестом приказывая ему не соваться, и добавила по-идиотски: – Всё в порядке, он ничего не сможет мне сделать…

Люциус визгливо рассмеялся и, схватив за руку, дёрнул, усадив на пол, – прежде чем она успела вырваться, он уже сдирал заколку; через миг та – вместе с изрядным клоком волос – уже была зажата в его руке.

Гермиона вскрикнула, потянулась к ней, но Малфой с силой пихнул девушку обратно на пол – задыхаться от боли и потрясения.

– Я должен был догадаться… По одной только твоей мерзкой физиономии, грязнокровка, когда мы тебя сюда волокли! А я-то решил, будто мне померещилось торжество, мелькнувшее в твоих глазах! А ты не дура, – констатировал он, вертя заколку в пальцах. – Похоже… да, в тебе есть толика коварства, некая злобность, как у крысы или ласки. Я что-то об этом уже слышал: дескать, смешение крови приводит к всплеску примитивной сообразительности. Подсунуть фальшивку Вольдеморту – согласись, трюк-то из дешёвеньких… Но ведь почти получилось, верно?

Он ткнул кончик своей палочки ей под подбородок, заставив поднять лицо.

Худшим в лицезрении Люциуса Малфоя было то, что её не оставляла мысль, будто перед ней нечто вроде эхо Драко: то же точёное лицо, те же черты, тот же тягучий и острый, как алмаз, голос.

– Убирайся от неё, – однако Рон не приближался, боясь любым жестом спровоцировать Люциуса.

Тот рассмеялся резким, издевательским смешком, и в горло Гермионы вжалась палочка, заставив её хрипеть и давиться.

– Avada…

– Нет!!! – Рон вскинул руку, и из браслета на запястье выметнулся нож, во мгновение ока уже пересёкший комнату и вонзившийся в руку Люциуса чуть выше локтя. Малфой, замычав от боли, пал на колени, выронил палочку, а Гермиона, едва переведя дух, тут же сцапала её и махнула в его сторону:

– Stupefy, – прокашляла она.

С конца палочки вырвался сноп света, глаза Люциуса закатились, и он рухнул на мраморный пол, заливая его кровью из раны.

Гермиона потрясённо повернулась к Рону:

– С ума сойти. Где ты так научился метать ножи?

Рон перевёл взгляд на свои руки и робко пожал плечами:

– Ну, типа… где-то научился.

* * *

Горький дым. Горечь во рту, горечь в глазах. Ноги жгло даже сквозь ботинки, и Гарри знал: стоит ему упасть – он сгорит заживо. Пот струился по спине, волосы налипли на лоб, меч Гриффиндора бил по ноге и до боли оттягивал руку. Рукоятка уже стала скользкой от пота.

Почему-то никто не упоминает о подобных вещах, когда пишет о героических странствиях и сражениях: ни о том, как сосёт под ложечкой от страха и напряжения, ни о кавардаке в голове, ни о медном вкусе во рту – вкусе ненависти и насилия.

Дата добавления: 2015-07-13