Декабрьская ночь

сверкает месяц ушками ужа

в такую ночь недолго и не близко

макушкой до второго этажа достать стремится мокрая душа нелепая моя баскетболистка с поломанною левою рукой с прыгучими и странными шагами

ей кажется по нраву быть такой

не потому что от неё легко

а потому что больно бьёт ногами…

и весь декабрь как выстрел в молоко сгущённое – разлитое над нами

а кто-то ищет – где же снегири?

и просыпает сахар у двери

во всем виня плохого президента

и требует налить ещё абсента

и ропщет и влюбляется зачем-то…

и снег идёт

но что ни говори:

снаружи холоднее чем внутри

442

ГЛАВА № 90

Русские стихи уже лет двести не нуждаются в улучшении. В улучшении нуждаются люди, пишущие их.

* * *

Время дырявое как носки

Прячется по углам

Ничего невозможного нет

Отрицать так всё

Белые слоники запутались в кружевах

Заблудились меж зеркалом и хрусталём

Плачет пила под напором смычка

Cмычку не вырваться из руки

Старушка уткнулась в ограду собора

Шепчет спаси сохрани

А кого спасать

Что и где хранить

Там разберутся

очистят зёрна от плевел

разведут по загонам козлов и овец или всё смешают и в общий погреб Только нет

никакого там

никакого после Дует ветер с Марсова поля Да пила нежной скрипкой поёт

* * *

Я снимаюсь с гонки

Брызги шампанского

Бьют в лицо

Велосипед рвётся в бой

Охолони

Проколота шина

Слетела цепь

Фанфары ещё не смолкли

Но другие дороги топчу

Стоя на месте

Старик на обочине

С чашкой в руке

Я не знаю что в ней

Но пью

Немного горчит

И на дне

Зелёный осадок

443

* * *

Пёс давно слеп Утром учуял чужого Но где он

Запах со всех сторон Пытается лаять Разъезжаются лапы Вильнул хвостом и залёг

* * *

Подъехала машина Выходят санитары Сегодня не ко мне

Я пыль стряхну с надежды Пойду прочту как зеленеет дуб Случайность солнца На горизонте две трубы Трость телевышки Макушки тополей Торчащих над домами Там кладбище

* * *
Забавно
Все стреляли
Друг в друга
Потом сидели
Пили

Пытались выяснить Кто виноват и в чём Разменивали пленных

И снова доставили гроздь патронов

Всё как всегда

Но что-то по-другому

Кого-то не хватало

* * *

Из окон выпрыгивают

Но не вниз

А вверх

Не похожи на птиц

Жизнь вообще ни на что не похожа

Отворачиваюсь

Забиваюсь в угол

По спине холодок

Из окна

444 глава девяностая

* * *

Упаковали Положили на полку Третья снизу в пятом склепе

Если спуститься по широкой лестнице И триста шагов налево

Осторожно

Кое-где ямы

Темновато

Но не читать же пришли

* * *
Загнулся ветер

Не справился с пустым проулком

Мы спокойно завернули

В него

Тень правила

И солнце

Теснилось на последнем этаже

Один из нас сказал

Что торопиться

Бессмысленно

И мы остановились у ларька

Со столиков свисала пена

Вместо кружек

Нам предложили банки

Обмотанные проводом

Давно ли это было

Всё так же ветру не прорваться в переулок

Но от ларька ни запаха ни пены

Как и от прошлого

* * *

Тут ведь как

Нет не так

Но и это не причина

Просто кто-то перепутал

Нам ли в этом разобраться

Мальчик с ржавыми крылами

Суетится

Только вряд ли

Нам поможет

Чья-то сила

Коль своя

Слиняла

Слили все возможности

глава девяностая 445

Проснуться

Сбросить с плеч коросту древних

Тех что замерли в надежде

Нас увидеть

В свете

В силе

Ну а мы

Мы как обычно

То да сё

Того уж нету

Вертимся Себя не слышим До чужих Чужие сами Разберутся Тут ведь как Или или

В самом деле

Все заснут

Никто не вспомнит

Тихо

Лишь скрипят качели

* * *

Подошёл и плюнул

Чудо если оно есть

Не чудо

Пузыри земли

Вырываются из прокуренных лёгких

Легко поверить

Смотришь в глаза

Но не там ищешь

Ящерица забыла про ноги

Превратилась в змею

Круг за кругом

Кто раньше

Чья чашка весов нам ближе

Куда положим грош

Пальцами перебирая время

446

ты умираешь.

ГЛАВА Если всё в твоей жизни начинает обретать смысл, значит,

№ 91

* * *

Пространство замёрзло насмерть, часы пропустили ход, Едет профессор Фасмер через двадцатый год По пересохшим рекам, крошащимся облакам, Поезд с библиотекой – в качестве рюкзака. Насмешливо, двухголово от степей до Уральских гор Происхожденье слова глядит на него в упор.

Время ходит опасно, не шевеля травой,

Словно профессор Фасмер через сороковой,

В небе и в море тесно, огонь затворил пути,

Беззащитные тексты некуда увезти.

Память, непрочный панцирь, сохраняет весь оборот

Там, где не сыщут рейхсканцлер, обыватель и артналёт.

Ударенья считая, слоями глин и руин

Привычно слова глотает полабский город Берлин.

Пригороды, полустанки ворочаются впотьмах,

Что там в сухом остатке и в четырёх томах?

Родственник бабочки – перепел, недвижно-стремительная река,

Многослойный пепел носителей языка,

Ветер над польским лесом, белые острова

И, конечно, профессор, – слова.

* * *

Верховой пожар подземному говорит:

Это как оно всё у тебя извнутри горит,

Без практически воздуха, дыма, Крыма и Рима,

От твоих траекторий по топливным закромам

Лобачевский икнёт и выскользнет из ума,

Промахнувшись мимо Казани непоправимо.

Под землёй не слыхали, что такое Казань, Под землёй считают на пласт, а не на гортань, Десять метров культурного слоя не вызовут интереса. И наличие разума на склонах горящих гор – Не причина останавливать атанор Посреди процесса.

Это варят кашу на послезавтра на Безымянные, но непременные времена, Но пока над рекой, не ставшей калёным паром, Верховому деревья вымётывают вдогон

447

Семена, что земле откроет только огонь,

Горький мусор, что можно расчистить только пожаром.

Это бедствие встроено, врезано в генотип, До потопа, до сотворения птиц и рыб, До весны, до луны, до строки, до смертного часа, А верховный пожарный, застыв на платформе R, Всё глядит и глядит на тот верховой пожар, Что давно исчислен – но перепрыгнул трассу.

* * *

Досточки, пергамент, бумага, что ты ни делай, как там ни надписывай, не меняется существо: почта из Британии идёт четыре недели, почта из Китая – вдвое больше того.

Тут не расстояния помехой – или подмогой, не война с погодой, что вечно навеселе, – почта из Британии идёт по римским дорогам, почта из Китая идёт по чужой земле.

Ходит над Гирканией ветер, большой, красивый, по цветным султанам и жёстким гривам коней – цезарю Траяну, похоже, вполне по силам почту из Китая ускорить на пару дней.

Два тысячелетия пожара, оспы и селя,

цифры гнутся в трубочки, но снова можно считать:

почта из Британии (видимо, константа) идёт четыре недели,

почта из Китая – пока доходит за пять.

Войско на равнине, ветер в небе, обернись, здравствуй, шестерни и камни не те, и звёзды не те,

но узнать несложно – по стремленью сжимать пространство палочкой по глине, лазером в темноте.

* * *

Не сказать, чтоб в обиде,

но в большой тесноте уже несколько тысяч лет

проживает в разобранном виде

гражданин по фамилии Когелет.

Весь в клочках цитат, прерван на полуслове,

он выходит в сад,

лев с ягнёнком лежат в безвредном болиголове,

облака горят,

в дальних сферах большой оборот совершают числа,

448 глава девяносто первая

плавя звёздное вещество...

вот чего во вселенной не прибыло – это смысла,

хоть на Млечном Пути, хоть на Вишере, хоть на Висле,

для людей не меняется ничего.

Но когда в небесах опять готовят крайние меры,

моровую язву, водородный диспаритет,

Он встаёт в собрании и говорит: очнитесь, товарищи офицеры,

всё суета сует.

И они замолкают, каждый неосязаем,

каждый светел, каждый – воплощённое волшебство –

уступают –

потому что любовь лежит и не исчезает,

как печать на сердце его.

* * *

Нет, не эпос, не сказка – сноска, осколок, прядь,

Рыба слушает новости, морщится и уходит на глубину

Неспокойное время – пора учиться стрелять

По примеру достойных господ хунну,

Что в спокойное время покоя не тратят зря,

А плодят стада, и ласкают жен, и глотают лунное молоко,

А в немирное – стреляют, дурного слова не говоря,

И полмира подмяли уже под своего царя,

Потому что где же кто видал на земле покой?

Как-то шишел он весь, и мышел, и вышел весь,

Да и, кажется, исходно стоял не здесь,

Птицы смотрят в экран, как в морок сторожевой,

И туман по утрам справляется: кто живой?

А не самые умные в нашем живом роду

Собирают грибы, запасают закуски к медленному вину,

Потому что осень уж очень прозрачна в пропавшем этом году,

В старой книге песен, где рыба клюёт луну,

Где туман ползёт от реки, созвучьями шевеля,

И историк из-под строки глядит на поля, поля...

* * *

там, где повествователь теряет дорогу в утренних островах, там, где яблоки по-прежнему не умеют рифмоваться

со вкусом хлеба, она держит ставку свою на семи холмах, на восьми словах, она держит небо;

от рожденья ей не дано зажигать дневные огни, сочинять планеты, плодить музыку и войну, отпускать уставших, но случилось так, что они тут с мужем и сестрицей теперь одни – никого из старших; между миром и мором на три пальца дыханья – огонь, вода,

глава девяносто первая 449

липкая кровь земли, кормящая обороты,

и сестра простирает крыла на все города,

пароходы, паровозы и самолёты;

энтропия любую жизнь, любой механизм обращает вспять,

счёт все время идёт на минуты и километры,

её муж говорит: прорвёмся, и они проходят опять –

в бейдевинд к мировому ветру;

ну а что она, что может она – свари, принеси, налей –

северное сияние, каждую долю рассвета в любом океане,

цвет февральской воды и свет июльских полей,

ласточку за окном, монетку за подкладкой в пустом кармане;

открывая окно в начале мая, вдыхая шальную взвесь,

на работу – вплавь, а из кубка льёт, дымной радугой разгораясь,

то, что держит наши молекулы рядом, что позволяет нам

просыпаться здесь –

только радость.

* * *

Извините, он говорит, у меня темно, Там, снаружи, гудит большое веретено, Оно тянет свет, дрожа, теребя, дробя, И наматывает, наматывает на себя.

И теперь среди родных и дальних планет

И порядка нет, и даже хаоса нет,

Потому что, представьте, и для хаоса нужен свет...

И для хаоса нужен смысл, начало, число,

То, что падает вниз, вырабатывая тепло.

А у нас – такое несчастье – плывёт, гудит,

За окном на меня глядит, без окна – глядит.

Свет слоится, льётся, мерцает, словно слюда, –

Звёзды, улицы, лица, встречные поезда,

Все мои слова, гудя, уходят к нему, туда...

Я его понимаю – что я ему скажу? Постою под окном, фотонами пожужжу, Может, варежки или шарфик ему свяжу.

* * *

Это перо не приравнять к штыку, Это перо не похоже на финский нож, Это перо напоминает – перо, Обыкновенный птичий маховый лист, Осенью, снимаясь туда, в тепло, Опустошая небо, трубы, сады, Птицы роняют то, с чем им тяжело.

450 глава девяносто первая

Просто бросают вниз, не глядят – куда. Птицы уже не помнят давно, кто такой Гомер, Дарвин и Мендель, Монсанто, Уотсон и Крик, сами собой летят по магнитным полям, выпуклым, вогнутым линиям над землёй, сами собой произносят своё «курлы» на сверхкоротких частотах, как и тогда, как и всегда, окликают: на юг, на юг, ну а потом внизу наступает юг, серные реки, пески и солончаки, сладкий подземный металл, что плодит металл. Всё, как привычно нам, как привычно им. Так что перо беспокоит только слегка – вот оно, торчит сквозь кожу и кость, переливается радугой, не течёт. Разве что шепчет ночью: на юг, на юг.

ГЛАВА № 92

451

То, у чего нет причин, но есть последствия, – это жизнь. А то, у чего есть причины, а нет последствий, – это смерть.

* * *

и уже в который раз я вспоминаю это облако гнева

над монте сьерсо этот дышащий каменный шар

то ли нового солнца яйцо. воспоминаемое крошится

в тени его жеребёнок личинкою вьётся бесследно

может я въехал в столицу по сверкающему шоссе

может в моих расчётах воды числа расступились

и в ступни вошёл острый блеск мёртвого дна

но вспомню лишь каменный монгольфьер среди мёртвого дня

воспоминаемое крошится. в тени крушин жеребёнка спасает от ветров с монте сьерсо разверзающих такой ясный полдень что свет будто талая взвесь дрожит в потрясённом воздухе и мне всё равно какой из миров подтолкнуть к крушенью

аЪи&е

вот пожалуй вечер купленный за копейку проспект искрится пневматической почтой сегодня любой возьмёт тебя за руку поведёт в недрах сумрачной вазы где стелется зной

каждый кто встретится тебе привык спасаться от постыдного ужаса и красоты постыдной: лепестки медузы свирепо глядят: на востоке столбы поднялись

нет, ничто живое никогда не живёт

более получаса но всё же ты хочешь

чтобы ведущий тебя оказался заботлив

и вот пожалуй он смотрит на тебя с положенной нежностью

и если возможно что всё время на деле он шёл за тобой будто вырван из круга своих спасений то эта привязанность пожалуй была бы сильнее любой душевной привычки редеющей в темноте

ты волен счесть это своим расплатиться этим с долгами

но это бедное небо увиденное тобой в ночи

ничуть не больше человека в котором

также погасло солнце - через полчаса по восходу

452 глава девяносто вторая

Дата добавления: 2017-01-13