Ядовитое угощение

ЗАСАДА

Один из них был строен, чисто выбрит, одет в двубортный пиджак. У него было умное лицо и темные глаза. Он подошел к столу Оллхофа и сказал:

– Я Дэн Страусс. Вы хотели меня видеть?

Оллхоф кивнул и махнул рукой, приглашая его сесть. Страусс повернулся и представил своего спутника:

– Это мой друг, доктор Уорбертон.

Уорбертон поклонился. Он был сед, осанист, и от него за версту веяло достатком. Я слыхал об Уорбертоне. Он был доктором медицины, сделавшим себе состояние за последние несколько лет. Кроме того, он прославился как собиратель реликвий, имеющих отношение к Вашингтону. В его личном музее хранилось больше предметов, некогда принадлежавших знаменитому президенту, чем в любой другой коллекции. У него было столько писем Джорджа и его брата Лоренса, что это могло изумить даже маститых историков.

Он уселся рядом со Страуссом и посмотрел на Оллхофа. Оллхоф шмыгнул носом – такой звук мог бы издать переутомившийся пылесос.

– С вашей простудой надо что‑то делать, инспектор, – сказал доктор.

Оллхоф враждебно поглядел на него.

– Зачем?

– Может стать хуже. Если хотите, я вас посмотрю.

Оллхоф невесело усмехнулся.

– Много вы знаете о простуде!

Уорбертон ощетинился.

– Уж побольше, чем люди без медицинского образования, – холодно ответил он.

– Не верю я в это, – отрезал Оллхоф. – Хотя готов признать, что в трупах вы разбираетесь лучше. Видел‑то я их не меньше вашего, а вот сам не делал – разве что по долгу службы.

Доктор открыл рот, собираясь ответить, но Страусс опередил его.

– Ну, инспектор, – сказал он умиротворяющим тоном, – я жду ваших вопросов.

– Пожалуйста, – произнес Оллхоф. – Зачем вы его привели?

– Видите ли, – пояснил Страусс, – в настоящее время мы с доктором состоим в деловых отношениях. Кроме того, он готов подтвердить мое алиби, если вам придет в голову обвинить меня в убийстве этого карлика.

– Алиби? – спросил Оллхоф. – О чем это вы?

– В последний вторник я был в баре вместе с Дейнтли. Мы просидели там около часа. Потом Дейнтли ушел, а я остался. Бармен, мой приятель, подбросил меня на машине к Уорбертону, и всю ночь я провел у доктора: мы с ним играли в карты.

Оллхоф медленно кивнул.

– Значит, если Дейнтли был убит во вторник, вы этого сделать не могли. Так?

– Так.

– Вы его хорошо знали?

– Более‑менее.

– Кто, по‑вашему, мог его убить?

Страусс покачал головой, давая понять, что не берется ответить на этот вопрос. Оллхоф выдержал длинную паузу, обдумывая ситуацию. Потом он презрительно мотнул головой в сторону Уорбертона.

– Что там у вас за деловые отношения? Он хочет уговорить вас расстаться с совершенно здоровым аппендиксом?

Уорбертон покраснел.

– Черт побери, сэр, – сказал он, – я не потерплю оскорблений! Я собираюсь купить у мистера Страусса чрезвычайно ценное письмо Джорджа Вашингтона, в котором он пишет о смерти своего брата Лоренса через полтора месяца после этого печального события.

Оллхоф равнодушно отхлебнул кофе. Уорбертон, вдохновленный любимой темой, продолжал говорить.

– Да, – сказал он, – писем Вашингтона с подобным содержанием больше не существует! Лоренс умер на Барбадосе в 1752‑м, где Джордж…

– Если бы его лечил современный врач, он умер бы раньше, – оборвал доктора Оллхоф. – Ладно, Страусс, пока все. Оставьте сержанту свой адрес на случай, если вы мне понадобитесь.

Страусс дал мне свой адрес. Затем они с доктором пошли к двери. Когда они уже достигли порога, Оллхоф резко спросил:

– Кто‑нибудь из вас знает женщину по имени Гарриет Мэнсфилд?

Я внимательно наблюдал за их лицами. Но оба наших гостя остались совершенно бесстрастными.

– Первый раз слышу, – ответил Уорбертон. – А кто это?

Оллхоф пожал плечами.

– Не знаю. С час назад она позвонила мне из Нью‑Джерси. Сказала, что завтра утром зайдет. Якобы у нее есть что мне сообщить насчет Дейнтли.

Страусс покачал головой.

– Я тоже не знаю никого с таким именем, – сказал он.

Дверь закрылась, и лестница заскрипела под ногами наших посетителей. Я с любопытством посмотрел на Оллхофа.

– Ну, что там у вас за пазухой? – спросил я. – Зачем вы наврали им про Мэнсфилд?

– Сегодня вечером узнаешь, – ответил Оллхоф. – Баттерсли, немедленно отправляйся в антикварную лавку. Поболтаешь с Граймсом и их охранником. И между делом повторишь им то же самое, что я сказал сейчас насчет Гарриет Мэнсфилд. Сможешь?

– Да, сэр, – сказал Баттерсли. – Смогу, сэр.

– Тогда иди, – произнес Оллхоф, – если, конечно, тебе мозольки не мешают. Если твои страдания не настолько ужасны, чтобы…

Баттерсли испарился в мгновение ока, не дав Оллхофу как следует разогнаться. Оллхоф поставил чашку с кофе и повернулся ко мне.

– А ты, – сказал он, – сегодня вечером домой не пойдешь.

– Но послушайте… – начал я.

– Это ты послушай. Возьмешь в морге адрес этой Мэнсфилд. Она живет с другой девицей. Сегодня после работы поедешь туда. Представишься и будешь там сидеть.

– Сколько?

– Всю ночь.

– Всю ночь? Вы с ума сошли? Я женатый человек. Что скажет моя жена, если я проведу ночь в квартире какой‑то девицы?

Оллхоф гнусно ухмыльнулся.

– Может, она похвалит тебя за такое неукоснительное исполнение долга.

Мысль, конечно, была оригинальная.

– И что я там должен делать?

– Ждать, – сказал Оллхоф.

– Чего?

– Того, что случится. Если что, будешь действовать по своему разумению.

– Почему, черт возьми, вы не пошлете Баттерсли? Он холостой.

– Вот именно. Прилипнет к этой бабе. А мне нужен человек дела. Ты‑то уже чересчур старый, чтобы интересоваться сексом.

Этим комплиментом и завершился наш разговор.

В шесть вечера я позвонил жене и нагло и откровенно наврал ей про какое‑то особое поручение комиссара. По ее тону было ясно, что она мне не поверила. Я вздохнул, повесил трубку и поехал на подземке на перекресток Бродвея и Девяносто шестой улицы.

Бетти Уосмут оказалась недоверчивой брюнеткой с прекрасной фигурой и твердым взглядом. Она впустила меня, когда я показал свой значок. Присев на край дивана и чувствуя себя очень неловко, я объяснил ей, зачем меня прислали. Что далось мне нелегко, поскольку я и сам не имел об этом ни малейшего понятия.

Однако стоило мне упомянуть имя Гарриет Мэнсфилд, как она вцепилась в меня, точно кошка.

– Где она? – завопила Бетти. – Это вы ее забрали, копы паршивые? За что? Вы не имеете права…

Я решил, что если ее припугнуть, она легче перенесет мое присутствие в квартире.

– Гарриет мертва.

Она сразу перестала кричать. Ее щеки побелели – я увидел это даже под наведенным румянцем. Она села, и твердость ее взгляда мгновенно смягчилась слезами.

– О Господи, бедная малышка. Я видела, что она чего‑то боится. Но я и думать не думала…

Мне стало ее жалко. Я неуклюже наклонился и похлопал ее по плечу. Произнес с полдюжины идиотских утешительных слов и мысленно проклял Оллхофа, поставившего меня в такое неудобное положение. Через некоторое время она успокоилась и ушла в ванную. Незадолго до полуночи она появилась оттуда и предложила мне чашку кофе, на что я с радостью согласился. Мы немного поговорили. Она спросила, чего же я здесь жду, почему мне велели остаться. Я не смог просветить ее на этот счет, потому что и сам этого не знал.

Около часу ночи девушка отправилась спать. Я сидел на диване в гостиной, курил и убивал время размышлениями о том, какое отношение моя ночная вахта имеет к карлику, убитому в Гринич‑Виллидже. В три часа глаза у меня начали слипаться. Накурил я – хоть топор вешай, и тишина вокруг стояла полная. Я растянулся на диване и выключил свет, чтобы дать глазам отдых.

Одному Богу известно, когда меня сморил сон. Очнулся же я от скрипа половицы. Несколько мгновений пролежал абсолютно неподвижно. И услышал во тьме тихие, крадущиеся шаги. А еще – чье‑то тяжелое, напряженное дыхание.

Я опустил ноги на пол и сел. Рука моя потянулась к выключателю торшера. Но я промахнулся, и торшер с грохотом упал. В темноте что‑то блеснуло. Комнату потряс звук выстрела, и мимо моего уха просвистела пуля.

Я стал на колени и попытался нащупать свой служебный револьвер. Шаги приближались ко мне. Вдруг кто‑то направил прямо мне в лицо свет фонаря. Я уже было решил, что настали мои последние мгновения на этой земле. И, нагнув голову, ринулся на фонарь.

Как меня миновала вторая пуля, я и сейчас не понимаю. Я нанес отчаянный удар кулаком во тьму и попал в чью‑то челюсть. Фонарь полетел на пол. Я поймал правое запястье своего врага и сжал его изо всех сил, чтобы предотвратить очередной выстрел.

Началась борьба не на жизнь, а на смерть. Я умудрился схватить его за оба запястья – правое и левое. Мы хрипели и боролись друг с другом. Неожиданно он выдернул правую руку. И с размаху опустил ствол пистолета на мой череп. Я успел только почувствовать, как у меня подогнулись колени.

Придя в сознание, я обнаружил, что Бетти Уосмут вытирает мокрым полотенцем мой окровавленный лоб. Она была бледной, и в глазах ее стоял страх.

– Я слышала шум, – сказала она, – но боялась выйти из спальни. Не хотела отправиться вслед за Гарриет. Кто это был? Что ему было нужно?

Я не имел об этом ни малейшего понятия. Встав с пола, я бережно пронес свою пульсирующую голову в ванную, немного очухался там и покинул квартиру. Я решил, что событие, которого ожидал Оллхоф, уже случилось. К нему я добрался на такси.

Оллхоф спал чутко, как кошка. Не успел я повернуть ручку двери в его спальню, как он уже проснулся. Сел на кровати, увидел у меня на голове здоровенную шишку и произнес:

– Ну что, дуралей, упустил?

Я сел и начал рассказывать. Его маленькие глазки постепенно наливались гневом. Когда я закончил, он стукнул кулаками по грязному одеялу и принялся меня поносить.

– Идиот, – зарычал он. – Тебе вошь поймать, и то ума не хватит. Ты же держал в своих корявых лапах самого убийцу!

– Какого убийцу?

– Того, что убил Дейнтли. Я сказал всем, что завтра эта девица Мэнсфилд придет ко мне с информацией. Никто не знал, что она мертва. Ночью убийца явился, чтобы ее прикончить. Он подумал, что его отравленный аспирин отчего‑то не сработал. И пришел к ней в квартиру, чтобы сделать все своими руками. Я надеялся, что ты его возьмешь.

– Ну, знаете ли, – воскликнул я, защищаясь, – а почему бы вам, черт возьми, не объяснить, что у вас на уме, когда вы посылаете людей на такие задания? Откуда мне знать, что должно произойти?

Оллхоф только головой покачал. Потом вылез из постели, проковылял в другую комнату, вскарабкался на стул и включил кофеварку.

– Ладно, – сказал он. – Звони Баттерсли. Пусть идет сюда прямо сейчас. А потом вы с ним вместе нанесете несколько ранних визитов. Я хочу, чтобы вы сходили к Страуссу, Граймсу и Уорбертону.

– Зачем?

– Возьмете у каждого из них наручные часы. И доставите мне.

– Что‑что?

– Часы. Наручные часы.

С Граймсом все прошло гладко. Он немного поломал руки и побегал по лавке. Но часы отдал сразу, стоило нам пообещать, что они вернутся к нему в их нынешнем состоянии.

Только мы собрались покинуть антикварную лавку, как зазвонил телефон. Это был Оллхоф – он спрашивал меня. В трубке прозвучал его резкий голос:

– Симмондс, спросите у Граймса, много ли пил его компаньон.

Не дожидаясь моего ответа, он дал отбой. Я покорно повторил вопрос Граймсу. Тот нерешительно кивнул.

– Ну, – сказал он задумчиво, – пьяницей я бы его не назвал, если вы это имеете в виду. Но он пил больше, чем мне казалось разумным. Я часто пытался его урезонить.

Вместе с этими сведениями и первыми наручными часами мы с Баттерсли отправились к Страуссу. Нам пришлось его разбудить, и он поднял хай. С полчаса я с ним спорил. Потом намекнул, что Оллхоф не тот человек, какого приятно видеть среди своих врагов, и что отказ выдать часы может быть расценен как косвенное признание вины. Тогда он сломался.

К доктору Уорбертону мы приехали на такси. С ним получилось проще, чем я думал. По‑моему, он принял Оллхофа за этакого забавного шарлатана – впрочем, Оллхоф был точно такого же мнения о нем самом. Он отдал нам часы с нарочитым смирением.

Затем мы с Баттерсли привезли свою добычу к Оллхофу. Оллхоф осушил очередную чашку кофе, взял у нас часы и позвонил по телефону. Вскоре из конторы напротив явился курьер и забрал часы, аккуратно уложенные Оллхофом в конверт. Заодно курьер получил и другой конверт, с запиской.

В течение следующих двадцати минут Оллхоф шумно и сосредоточенно тянул кофе. Потом повернулся на стуле и сказал:

– Эй! Я звонил в тот бар, куда Страусс с Дейнтли приходили накануне убийства.

– И что? – спросил я.

– А то, – ответил Оллхоф, – что, по словам бармена, Дейнтли пил шипучку и держал во рту незажженную сигарету.

– Так‑так, – протянул я. – А какая на Дейнтли была шляпа, он не вспомнил?

– Вспомнил, – сказал Оллхоф. – Котелок.

– И это, конечно, во многом проясняет обстоятельства его гибели, – съязвил я.

– Конечно, – ответил Оллхоф. – Хоть я и удивлен, что ты это заметил.

Разумеется, я ничего подобного не замечал. Так я и сказал, но Оллхоф уже погрузился в загадочное молчание.

Незадолго до полудня он поднял голову и сказал:

– Идите к Нунану и перекусите. Когда вернетесь, все подозреваемые будут здесь, и мы начнем работу.

– Какую работу?

– Работу по установлению личности убийцы, ясное дело. А теперь убирайтесь и оставьте меня в покое.

Глава четвертая

Когда я вслед за Баттерсли вернулся к Оллхофу, гости уже собрались. Доктор Уорбертон, сердитый и величественный, пытался поудобнее устроить свое грузное тело на стуле с узким сиденьем. Он то и дело менял позу и бросал на Оллхофа гневные взгляды.

Однако кто был совсем не в своей тарелке, так это Граймс. Хозяин антикварной лавки дрожал, как осиновый лист с финансовыми проблемами. Он примостился на краешке стула, словно птичка на жердочке, и не сводил с Оллхофа водянистых глаз.

Не обращая внимания на собравшихся, Оллхоф пил кофе. Страусс, вольготно расположившийся у дальнего края того же стола, курил сигарету. Из всех троих он казался самым спокойным. Баттерсли сидел за своим столом и с любопытством озирал присутствующих. Когда я вошел, он кивнул мне и бросил многозначительный взгляд в другой конец комнаты.

Я тоже посмотрел туда и увидел, что на моем собственном вертящемся стуле сидит сержант Слайго. Это вызвало у меня некоторое удивление. Слайго был полицейским‑ломовиком. Он был сложен как кирпичная стена, а его руки смахивали на пару красных боксерских перчаток. Его нос был перебит в двух местах, а щеку украшал шрам от ножевого удара.

Слайго нашел разгадку нескольких сложных преступлений в нашем городе, неизменно пользуясь одним и тем же методом. С помощью бейсбольной биты, резинового шланга и звуконепроницаемой комнаты он добивался почти таких же результатов, как сам Оллхоф. Слайго был настоящим громилой. Кроме того, у него была садистская жилка, и выбить подозреваемому зубы было для него не сложней, чем наступить на одного из тараканов, кишащих у Оллхофа под раковиной.

Я принес себе стул из спальни и, недоумевая, сел. Оллхоф не любил ломовиков. Он всегда утверждал, что его мозги эффективней любого резинового шланга из арсенала, хранящегося в подвале полицейского участка. Я не понимал, зачем ему понадобился Слайго.

Впрочем, поразмыслить как следует мне не дали. Оллхоф со стуком поставил чашку. Лоб его был нахмурен, глаза сверкали. Я знал, что это верные признаки раздражения. Я присмотрелся к нему, гадая, на кого же обрушится его гнев.

Он обрушился на меня.

– Мне очень жаль, – произнес Оллхоф тоном, ясно показывающим, что он отнюдь ни о чем не жалеет, – но меня вынудили собрать вас здесь. Вся беда в том, что я работаю со слабоумными помощниками.

Все, включая Баттерсли, поглядели на меня. Оллхоф набрал в грудь воздуху и назвал меня словом, которым инспектор не должен называть своего сержанта.

– Кретин! – заорал он. – Я послал тебя в город, чтобы поймать убийцу. Я знал, что после моего предупреждения о завтрашней встрече с Гарриет Мэнсфилд он появится у нее в квартире. Но ты заснул! Больше того – когда вы боролись, ты даже не смог ухватиться за него покрепче.

Этого я не понял.

– Что‑что?

– Ты же держал его за запястья. Ты сам сказал мне, что в драке был такой момент. И я надеялся, что на часах убийцы останутся твои отпечатки. Поэтому я и велел вам собрать часы. Отпечатки там есть, но они все смазаны, и толку от них никакого.

– Ох, – слабо произнес я.

– Из‑за тебя, – продолжал Оллхоф, – мне пришлось найти другой путь.

– То есть, – недоверчиво сказал я, – вы уже знаете, кто, как и почему убил карлика?

– Я знаю, почему и как. И узнаю, кто, прежде чем вы сегодня покинете эту комнату.

Я кинул взгляд на Слайго.

– Вы что, решили воспользоваться более традиционными методами расследования?

Уорбертон высморкался в шелковый платок с трубным звуком, который напомнил мне рев Оллхофа, поносящего Баттерсли. Он сказал:

– Я пришел сюда не для того, чтобы слушать, как вы препираетесь с подчиненным, инспектор. Собственно говоря, я сам не знаю, зачем я пришел. Я не…

– Слушайте, – перебил его Оллхоф, – я очень опасаюсь, что скоро вам придется меня поблагодарить. Я не хотел, чтобы вы выкрутились. Но благодаря моему слабоумному подчиненному я вынужден буду оказать вам помощь.

– Мне – помощь? – удивился Уорбертон. – С чего бы это…

– Слушайте, – снова повторил Оллхоф. – Насчет того письма, что вы думаете купить. Джордж Вашингтон говорит в нем о смерти своего брата – и вы сказали, что оно было написано месяца через полтора после того, как умер Лоренс Вашингтон?

– Да.

– А Лоренс умер двадцать шестого июля тысяча семьсот пятьдесят второго года?

– Верно.

– И какая же именно дата стоит на письме?

– Восьмое сентября того же года. Но какое, черт возьми, отношение имеет все это к…

– Знаете что, – сказал Оллхоф, – давайте вы заткнетесь, а говорить буду я. Мы все собрались здесь, чтобы обсудить убийство Дейнтли. Для начала я объясню вам, как его убили.

Я наморщил лоб. У меня не было никаких сомнений в том, что за последний месяц Оллхоф ни разу не покидал своей квартиры. И если он действительно умудрился разгадать, как убийца прикончил Дейнтли, а потом запер окно и заложил брусом дверь, значит, его мнение о себе оправдано, как минимум, наполовину.

Оллхоф налил себе кофе и одним махом опорожнил чашку.

– Итак, – сказал он, – случилось вот что. Дейнтли знал, что его жизнь в опасности. И знал, кого надо бояться. Поэтому открыть дверь его уговорила Гарриет Мэнсфилд.

– Откуда вы знаете? – спросил я. – Как можно быть уверенным, что Мэнсфилд вообще была у него дома?

– А откуда же еще она могла узнать об убийстве? – взвился Оллхоф. – Убийца же не дурак. Думаешь, он шлялся по кабакам и хвастался, что прикончил карлика? И в окно она не заглядывала – ты сам видел, что это невозможно. Очевидно, она там была.

Похоже, он до сих пор на меня злился. Его взгляд буквально прожигал меня насквозь. Я решил больше его не перебивать.

– По ее просьбе Дейнтли открыл дверь, – продолжал Оллхоф, – затем вошел убийца и прострелил ему голову. Просто, не правда ли?

Граймс заломил руки. На его лице было написано удивление.

– Но это ведь не главное! – воскликнул он. – Весь вопрос в том, как убийца оттуда вышел!

– Через дверь, – сказал Оллхоф и взялся за кофеварку.

Несмотря на свое намерение не раскрывать рта, я снова не выдержал.

– Каким образом? – спросил я. – Он что, просочился сквозь нее, как привидение?

Оллхоф с треском поставил кофеварку на стол.

– Он вышел ногами, – зарычал он. – На своих двоих! – Он слегка повернул голову и уставился на Баттерсли.

Я поторопился вставить следующую реплику, чтобы его отвлечь.

– Но как? – спросил я. – Как ему удалось заложить за собой дверь?

К моему облегчению, Оллхоф не стал продолжать разговор о том, как выходят из квартиры на своих двоих.

– Сало, – ответил он. – Свечное сало.

Уорбертон опять высморкался и моргнул.

– Свечное сало?

– Конечно, – сказал Оллхоф. – Он его растопил. Смазал им деревянный брус. Потом прилепил этот брус к двери и подождал, пока сало застынет.

Я немного поразмыслил над этим, чувствуя, что невысокое мнение Оллхофа о моих умственных способностях не лишено оснований. И правда – Баттерсли, который отнюдь не был Эйнштейном, разобрался во всем раньше меня.

– Есть, – воскликнул он. – Камин!

– Верно, – подтвердил Оллхоф. – Прежде чем выйти из квартиры, убийца набил камин дровами и поджег их. Потом закрыл за собой дверь и ушел. Огонь прогрел комнату, растопив свечное сало. Брус отклеился и под тяжестью собственного веса упал в гнезда.

Уорбертон не смог сдержать восхищение и кивнул в сторону Оллхофа. Оллхоф хлюпнул носом, достал платок и высморкался. Уорбертон с интересом наклонился вперед. Но если он и хотел дать Оллхофу профессиональный совет, то вовремя передумал.

Оллхоф убрал платок. Он зловеще поглядел на Уорбертона.

– Боже мой, – сказал он, – с каким удовольствием я позволил бы вам сесть в лужу. И надо же, чтобы все так сложилось… – Он оборвал сам себя и грустно покачал головой.

Наступила долгая пауза, в течение которой он заправлялся кофе. Страусс закурил очередную сигарету. Он вежливо произнес:

– Так вы говорите, что во всем разобрались, инспектор? Кажется, вас должна была посетить Гарриет Мэнсфилд?

– Она в больнице, – ответил Оллхоф. – Нервное расстройство. Врачи считают, что она до смерти чем‑то напугана. Не может говорить. Иногда такое состояние длится неделями.

Я уставился на него. Не потому, что он соврал. Но упустить возможность сблефовать – это было не в характере Оллхофа. И если убийца действительно находился сейчас в этой комнате, то почему Оллхоф не заявил, что говорил с Гарриет Мэнсфилд и она все ему рассказала?

– Тогда, – произнес Граймс, – вы еще не знаете, кто убил моего компаньона?

– Я догадываюсь, – ответил Оллхоф. – Но я мягкосердечный дурак. Когда речь идет об убийстве, мне нужна полная уверенность. Слайго!

Слайго встал и выпрямился во весь свой гигантский рост. На его лице появилась счастливая ухмылка. Он сжал правую руку в кулак и со смаком впечатал его в открытую ладонь левой.

– Ты готов? – спросил Оллхоф.

– Всегда готов, инспектор.

– Хорошо понял, что надо делать?

– Так точно.

Оллхоф кивнул. Он ткнул пальцем в сторону Уорбертона.

– Ладно, доктор, вы первый. Отправляйтесь с сержантом в спальню.

Уорбертон изобразил легкое удивление.

– Зачем?

Оллхоф не стал затруднять себя ответом. Он кивнул Слайго. Тот взял доктора за шиворот и поставил на ноги. Затем потащил пылко протестующего Уорбертона в спальню. Хлопнувшая дверь оборвала возмущенные крики доктора.

Мы с Баттерсли переглянулись. Неужто Оллхоф велел Слайго выбить из Уорбертона признание? Граймс обвел комнату взглядом и снова заломил руки. Он понимал в происходящем столько же, сколько и я, но волновался гораздо больше. Чтобы сообразить, что за человек Слайго, не надо было знать его близко. Все было написано у него на физиономии.

Страусс вздохнул и закурил следующую сигарету. Оллхоф засыпал в кофеварку новую порцию кофе.

Меньше чем через три минуты Слайго и доктор вернулись. Доктор выглядел совершенно изумленным. Слайго – слегка разочарованным. Я внимательно посмотрел на Уорбертона. На его лице не было никаких отметин. Слайго явно его не тронул.

Оллхоф встретился взглядом со Слайго, и тот кивнул.

– О’кей, – сказал Оллхоф. – Теперь вы, Граймс.

Глаза Граймса заметались.

– Инспектор, – начал он. – Я честный человек. Кроме того, я не уверен, что все это законно. Я…

Слайго улыбнулся, но в его улыбке не было веселья. Он поднес к носу Граймса огромный кулак и сказал:

– Сам пойдешь или как?

Граймс судорожно сглотнул. Он пошел сам.

Мы сидели в полной тишине. У всех, кроме Оллхофа, был весьма озадаченный вид. Потом из спальни донеслось сочное проклятие – это ругался Слайго. Мгновение спустя он вышел оттуда, а за ним выскочил и Граймс.

Мне снова показалось, что Слайго разочарован. Граймс же, подобно Уорбертону, был невредим, но слегка ошарашен. Он опять сел на краешек стула. Я заметил, что Уорбертон смотрит на Оллхофа взглядом психиатра, опасающегося, что его пациент может начать буйствовать.

– Прекрасно, – сказал Оллхоф после того, как Слайго кивнул. – Вы, Страусс.

Страусс спокойно пожал плечами, поднялся со стула и вслед за Слайго прошел в спальню. Хлопнула дверь.

Протекла минута. Вдруг мы услышали звук удара; потом еще один, погромче. Деревянная дверь не смогла заглушить вопля, полного боли. Еще через минуту она открылась, и Страусс вбежал в комнату.

У него не хватало одного переднего зуба. Под правым глазом наливался синяк. Кровь из разбитой губы капала на галстук. За ним вышел и Слайго – его маленькие глазки блестели, а на лице было написано глубокое удовлетворение.

Страусс поднял обе руки, правой указывая на Оллхофа, а левой на Слайго.

– Это незаконно, – закричал он. – Это хулиганство. Вы с ума сошли. Нарушаете права свободного гражданина. Вы у меня попляшете! Я вас…

– Сядьте, – сказал Оллхоф.

Страусс открыл рот, точно собираясь выплюнуть еще несколько угроз. Слайго со счастливым видом шагнул к нему. Страусс закрыл рот и сел на свое место.

– Я так понимаю, – обратился к Оллхофу Уорбертон, – что мистеру Страуссу сделали в спальне то же предложение, что и нам с Граймсом?

– Да, – ответил Оллхоф, – только он отказался его принять.

– Почему? – спросил Уорбертон. – Это же просто смешно. Если вам предлагают либо быть избитым, либо съесть безвредную таблетку аспирина, вы, разумеется, выберете второе.

– Таблетку аспирина? – выпалили мы с Баттерсли одновременно.

– Конечно, – произнес Оллхоф. – Ты провалил мой план поимки преступника в квартире Мэнсфилд. Вот мне и пришлось прибегнуть к хитрости.

– Я слушаю, – сказал я.

– Ну, – отозвался Оллхоф, – поскольку он не знал, что Гарриет Мэнсфилд мертва, он думал, что отравленная таблетка до сих пор находится в пузырьке с аспирином. Слайго по очереди отводил их в спальню. А там предлагал либо принять таблетку из пузырька Гарриет, либо получить по физиономии. Понятно, что Граймс с доктором были шокированы. Но для любого нормального, невинного человека здесь есть только один выбор. Они приняли таблетку.

– А Страусс нет, – закончил за него я, – потому что боялся умереть. Возможной смерти он предпочел избиение.

– Да‑да, это совершенно очевидно, – подтвердил Оллхоф с нарочито скучающим видом. – И не менее очевидно, что именно Страусс убил Дейнтли и Гарриет Мэнсфилд.

Глава пятая

Дата добавления: 2014-01-04