Воля к власти

Борьба за существование есть лишь исключение, временное ограничение воли к жизни; великая и малая борьба идет всегда за перевес, за рост и распределение, за власть, сообразно воле к власти, которая и есть как раз воля к жизни. (Ницше Ф. Веселая наука. // Сочинения. В 2 т. — М. 1990. Т. 1. С. 671.)

Жизнь, как частный случай(отсюда гипотеза относительно общего характера всего существующего), стремится к максимуму чувства власти; в существе своем она есть стремление к большому количеству власти; всякое стремление есть не что иное как стремление к власти; эта воля остается самым основным и самым подлинным фактом во всем совершающемся. (Ницше Ф. Воля к власти. Опыт переоценки всех ценностей. — М., 1995. С. 283.)

Всюду, где было живое, обнаруживал я волю к вла­сти; и даже в повиновении слуги находил я стремление быть господином. [c. 64]

И вот какую тайну поведала мне жизнь: «Смотри, – сказала она, – я есть то, что постоянно преодолевает самое себя.

Хотя вы и назовете это жаждой воспроизведения и стремлением к цели – к высшему, дальнему, многообразному, но все это – есть одна тайна.

Что бы ни созидала я и как бы ни любила творение свое, – и ему, и любви своей должна статья я противницей; так хочет воля моя.

И сам ты, познающий, ты всего лишь тропа и след воли моей: поистине, моя воля к власти идет ногами твоей воли к истине!

Тот, кто возвестил о «воле к существованию», прошел мимо истины; этой воли не существует!

Ибо то, чего нет, не может хотеть; а то, что есть, не захочет быть, ибо уже есть!

Только там, где есть жизнь, есть и воля: но не воля к жизни – воля к власти! Так учу я тебя!

Много ценит живущий выше, чем жизнь; но и в самой оценке этой говорит воля к власти!»

Так учила меня некогда жизнь: так же, мудрейшие, разрешаю и я загадку сердца вашего.

(Ницше Ф. Так говорил Заратустра. — М. 1990. С.100-101.)

Учение о Сверхчеловеке

И обратился Заратустра к народу с такими словами:

Я учу вас о Сверхчеловеке. Человек есть нечто, что дóлжно преодолеть. Что сделали вы, дабы преодолеть его? [c.65]

Доныне все существа создавали нечто, что выше их; вы же хотите стать отливом этой великой волны и скорее вернуться к зверям, чем преодолеть человека?

Что такое обезьяна по сравнению с человеком? Посмешище либо мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для Сверхчеловека – посмешищем либо мучительным позором.

Вы совершили путь от червя до человека, но многое еще в вас – от червя. Когда-то были вы обезьяной, и даже теперь человек больше обезьяна, чем иная из обезьян.

Даже мудрейший среди вас есть нечто двусмысленное и неопределенно-двуполое, нечто среднее между тем, что растет из земли и обманчивым призраком. Но разве велю я вам быть тем либо другим?

Слушайте, я учу вас о Сверхчеловеке!

Сверхчеловек – смысл земли. Пусть же воля ваша скажет: Да будет Сверхчеловек смыслом земли! [c.66]

Заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о неземных надеждах! Они – отравители; неважно, знают ли они сами об этом.

Они презирают жизнь; это умирающие и сами себя отравившие, это те, от которых устала земля: да погибнут они!

Прежде величайшим преступлением была хула на Бога, но Бог умер, и эти преступления умерли вместе с ним. Теперь же самое ужасное преступление – хулить землю и чтить непостижимое выше смысла земли!

Некогда душа с презрением смотрела на тело: и тогда чем-то высшим считалось презрение это. Душа жаждала видеть тело тощим, отвратительным и голодным – так надеялась она освободиться от не и от земли.

О, та душа сама была тощей, отвратительной и голодной; и жестокость была наивысшим наслаждением для нее.

Но скажите мне, братья мои, что говорит ваше тело о вашей душе? Не есть ли ваша душа – бедность, и грязь, и жалкое самодовольство?

Поистине, человек – это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять его в себя и не стать нечистым.

И вот – я учу вас о Сверхчеловеке: он – это море, где потонет великое презрение ваше...

Заратустра смотрел на толпу и удивлялся. Потом говорил он так:

«Человек – это канат, протянутый между животным и Сверхчеловеком, это канат над пропастью.

Опасно прохождение, опасна остановка в пути, опасен взгляд, обращенный назад, опасен страх.

Величие человека в том, что он мост, а не цель; и любви в нем достойно лишь то, что он – переход и уничтожение.

Я люблю того, кто не ищет в небесах, за звездами основания для того, чтобы погибнуть и принести себя в жертву; того, кто приносит себя в жертву земле, чтобы когда-нибудь стала она землей Сверхчеловека.

Я люблю того, кто живет ради познания и стремится [c.67] познавать во имя того, чтобы жил некогда Сверхчеловек. Ибо так хочет он гибели своей. (Ницше Ф. Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого. – М. 1990. С. 10-12.)

О морали и религии

Мои произведения называли школой подозрения, еще бо­лее – школой презрения, к счастью, также школой мужества и даже дерзости. И действительно, я и сам не думаю, чтобы кто-то когда-либо глядел на мир с таким глубоким подозрени­ем, как я, и не только в качестве случайного адвоката дьявола, но и – выражаясь богословски – в качестве врага и допросчи­ка Бога... И сколько лживости мне еще нужно, чтобы я мог всегда сызнова позволять себе роскошь моей правдивости? До­вольно, я еще живу; а жизнь уж так устроена, что она основана не на морали; она ищет заблуждения, она живет заблуждением. (Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое// Ницше Ф.Сочинения. В 2 т. — М. 1990. Т. 1. С.232-233.)

Наша любовь к ближним – разве она не есть стремление к новой собственности?

Здесь проступает основное противоречие той морали, которая нынче в таком большом почете: мотивы этой морали противоречат ее принципу!

То, чем эта мораль хочет доказать себя, она опровергает сама своим критерием морального! Положение «ты должен отречься от самого себя и принести себя в жертву» должно было бы, во избежание конфликта с собственной моралью, быть введено в силу таким существом, которое при этом отреклось [c.68] бы от своей выгоды и, быть может, обрело бы собственную гибель в акте требуемого самопожертвования личности. Но покуда ближний (или общество) рекомендует альтруизм ради пользы, в силе остается прямо противоположное положение: «ты должен искать себе выгоды, даже за счет всех других», стало быть, здесь на одном дыхании проповедуется «ты должен» и «ты не должен». (Ницше Ф. Веселая наука// Ницше Ф.Сочинения. В 2 т. — М. 1990. Т. 1. С.584–585.)

Стадный инстинкт. Там, где мы застаем мораль, там находим мы расценку и иерархию человеческих стремлений и поступков. Эта оценка и иерархия всегда оказываются выражением потребностей общины и стада: то, что идет им на пользу во-первых, во-вторых и в-третьих, – это и служит высшим масштабом при оценке каждой в отдельности.

Моралью каждый побуждается быть функцией стада и лишь в качестве таковой приписывает себе ценность. Поскольку условия сохранения одной общины весьма отличались от условий сохранения другой, то существовали весьма различные морали, и с точки зрения предстоящих еще существенных преобразований стад и общин, государств и обществ можно решиться на пророчество, что впереди предстоят еще весьма различные морали. Моральность есть стадный инстинкт в отдельном человеке. (Там же. С. 588.)

Все, что имеет ценность в нынешнем мире, имеет ее не само по себе, не по своей природе – в природе нет никаких цен­ностей, но оттого, что ему однажды придали ценность, [c.69] по­дарили ее, и этими деятелями и дарителями были мы! Только мы и создали мир, до которого есть какое-то дело человеку! (Там же. С. 638.)

Да, друзья мои! Пробил час отвращения ко всей моральной болтовне одних в адрес других!... Мы же хотим стать тем, что мы есть, – новыми, неповторимыми, несравнимыми, полагаю­щими себе собственные законы, себя-самих-творящими! (Там же. С. 655.)

Безумный человек. Слышали ли вы о том безумном челове­ке, который в светлый полдень зажег фонарь, выбежал на рынок и все время кричал: «Я ищу Бога!... Бог умер! Бог не воск­реснет! И мы его убили! Как утешимся мы, убийцы из убийц!... Какой водой можем мы очиститься? Разве величие этого дела не слишком велико для нас? Не должны ли мы сами обратиться в богов, чтобы оказаться достойными его? Никогда не было совершено дела более великого, и кто родится после нас, будет, благодаря этому деянию, принадлежать к истории высшей, чем вся прежняя история!». (Там же. С. 592–593.)

Величайшее из новых событий – что «Бог умер» и что вера в Христианского Бога стала чем-то не заслуживающим дове­рия – начинает уже бросать на Европу свои первые тени... Но... само событие слишком еще велико, слишком отдалено, слиш­ком недоступно восприятию большинства... Впредь с погребе­нием этой веры должно рухнуть все воздвигнутое на ней, опи­равшееся на нее, вросшее в нее, – к примеру, вся наша[c.70] евро­пейская мораль. (Там же. С. 662.)

Вера всегда больше всего жаждется, упорнее всего взыскуется там, где не достает воли: ибо воля, как аффект поведения, и есть решительный признак самообладания и силы. Это значит: чем меньше умеет некто повелевать, тем назойливее влечется он к тому, кто повелевает, и повелевает строго, – к Богу, монар­ху, званию, врачу, духовнику, догме, партийной совести. (Там же. С. 668.)

Дата добавления: 2013-12-14